Текст книги "Полночный путь"

Автор книги: Сергей Лексутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

Взяв лоскуток бересты, Шарап нацарапал кончиком кинжала несколько слов. Довольные пацаны бегом умчались; кто вешки ставить, кто за шерстью, кто собирать стрельцов. Тем временем внизу растворились ворота, и в город потянулись телеги. В воротном проеме то и дело взвивались крики; Батута зычно орал, что не хватает овса, ему тут же отвечали, что на следующей телеге лишку аж три мешка. Батута яростно плевал в землю, и пропускал телеги.

Берег реки за стеной постепенно пустел; только тут и там на склоне копошились пацаны, вбивая вешки, привязывая к ним мешки с шерстью. Потом потянулись посадские; народ небогатый, пожитки несли на плечах мужики и бабы, детишки испуганными стайками семенили за ними, старшие вели младших за руки. На воротную башню вскоре собрались все, кого Шарап назначил в стрельцы. Они уверяли, что куропаток в лет били, но половецкий воин – не куропатка, а потому их следовало маленько подучить. Управившись с вешками, пацаны собрались под стеной, Шарап проговорил, свесившись вниз:

– Вы, пацаны, стрелы будете притаскивать. Только стойте тут, под стеной, не то постреляют вас стрельцы…

Стрельцы топтались тут же, на верху стены, сумрачно поглядывали на Шарапа, но никто возражать не посмел. Шарап подставил к бойнице низенькую, широкую скамеечку, взял в руки длиннющий, в косую сажень ножной лук, сказал:

– И не пробуйте стрелять без защитных рукавичек – тетива просечет пальцы до кости…

Вытащив из-за пояса перстатые защитные рукавички, Шарап натянул их на руки, застегнул ремешки на запястьях, сел на скамеечку, вдел ноги в стремена на луке, наложил на тетиву стрелу, больше похожую на сулицу, проговорил:

– Сначала стреляем в вешку, что в двухстах шагах. Чтобы попасть в грудь, острие наконечника подводи под ноги… – Шарап медленно выпрямил ноги, руками вытянул тетиву к груди и отпустил, раздалось басовитое гудение – стрела вонзилась в самую середину мешка, привязанного к вешке.

Поднявшись, Шарап оглядел воинство, спросил:

– Все понятно?

– А чего не понять?.. – загудело воинство.

– Ну, тогда первые пятеро, садись для пробы…

Пятеро стрельцов, стоявших впереди, переминаясь и переглядываясь в нерешительности, наконец, подошли к бойницам, долго умащивались на скамеечках, наконец, потянули тетивы, прижмурив по привычке левый глаз. Тетивы загудели почти разом – за стену полетело только две стрелы, и три пары рукавичек. Остальные стрелы и рукавички почему-то остались при стрельцах. Шарап некоторое время оторопело смотрел на своих стрельцов, наконец, в сердцах плюнул. Звяга стоял в сторонке, и откровенно ржал, как жеребец. Шарап бросился к ближайшей бойнице, оттолкнул незадачливого стрельца, свирепым рывком вырвав из его рук лук, заорал, всаживая ноги в стремена:

– Показываю еще раз! Вот, эти ремешки на рукавичках надобно застегнуть! Иначе все рукавички вместо стрел к половцам переправите! Тетиву тяните всеми пальцами, а указательными перстами еще и стрелу прижимайте! – Шарап вытянул тетиву до груди, отпустил.

Стрела прошибла мешок насквозь, и острый, широкий наконечник перешиб вешку – мешок косо повис, касаясь одним углом земли.

– Все поняли?! – орал Шарап, потрясая луком над головой.

Стрельцы боязливо попятились. Однако наука не пропала даром – следующие пятеро стрельцов с горем пополам послали за стену стрелы, хоть они и улетели неведомо куда. После чего уже без понуканий, стрельцы по очереди занимали места у бойниц, выпускали по три стрелы, уступали места следующей пятерке. Шарап похаживал за их спинами, и лишь изредка подсказывал, да поправлял. Когда некоторые стрелы стали втыкаться в мешки, а другие – пролетать довольно близко от мешков, Шарап поглядел на солнце, проворчал:

– Довольно. Теперь будем стрелять на четыреста шагов… – свесившись за стену, крикнул: – Пацаны! А ну, бегом, соберите стрелы!

Пока мальчишки копошились между вешек, собирая дорогие стрелы, к Шарапу подошел степенный мужик, проговорил:

– Шарап, а на кой нам из ножных луков заново учиться стрелять? У нас же самострелов полно…

Шарап тяжко вздохнул, поглядел на небо, спросил:

– Ты много раз на стенах сидел?

– Доводилось… – мужик неопределенно пожал плечами, мол, что за дурацкий вопрос, кому из русичей не доводилось сидеть на стенах…

– Так вот, когда опытные воины на приступ лезут, сколько раз ты самострел успеешь перезарядить? К тому же у него тетива рвется после трех-пяти выстрелов…

Мужик сконфузился, и отошел в сторону. На стену забрался Батута, понаблюдал некоторое время, как стрельцы кидают стрелы в белый свет, сказал:

– Слышь, Шарап, пока ты тут на стене толчешься, может, я домой сбегаю?

– А иди!.. – махнул рукой Шарап.

Батута размашисто шагал по Боричеву взвозу, поглядывая по сторонам; город притих, будто затаился за высокими тынами. Не видать на улицах мальчишек, не спешат куда-то по бабским делам бабы. Левая рука Батуты непроизвольно сжимала рукоять меча; это ж надо, все неймется князьям… Всего ничего пожили мирной жизнью, опять влазь в кольчугу, лезь на стену… Он свернул в кузнечный ряд, шел, прислушиваясь; ни с одного двора не доносился перезвон молотков. Он знал, многие кузнецы летом работали на свежем воздухе, под навесами. Да и сам Батута уже давно подумывал о покупке второй наковальни, чтобы поставить ее под навесом, и в теплое время года трудиться на свежем воздухе. Одну-то наковальню не потаскаешь туда-сюда… Да и пока ее устучишь на новом месте – с неделю из-под молота будут выходить никуда не годные поделки. Наковальня шибко уж привыкает к одному месту. Да теперь уж опять придется отложить покупку наковальни; наверняка город удержать не удастся, если не подоспеет князь Роман. А там разоренье, пожары… Дай Бог, если терем не спалят… А если спалят? Батута в сердцах плюнул, проговорил себе под нос:

– Чего помирать раньше времени? Кузнецы все, как один на стену вышли. Еще погляди-им…

Он постучал в свои ворота. Калитка медленно раскрылась – в проеме стоял Огарок, в кольчуге, с мечом в руке. Отступя от него на три шага в глубину двора стоял Прибыток с самострелом, тоже в кольчуге. Батута оглядел их, проговорил:

– Молодцы, будто опытные воины действуете… Только чего это вы уже кольчуги понадевали? Рюрик подойдет – на Десятинной сполох ударят, тогда и надевайте, и бегите на воротную стрельницу, что под Боричевым взвозом, я там буду. Ярец где?

– А вона, у себя в избе, никак с женой проститься не может… – насмешливо мотнул головой в сторону огорода Огарок.

Батута прошел к избе своего молотобойца, заглянул в открытую дверь. Огромный Ярец сидел на лавке, на его коленях сидела его жена, припав головой к могучему плечу, на ее руках спал младенец. Батута осуждающе покачал головой, сказал:

– Долгие проводы – лишние слезы… Ярец, иди на стену. Ты парень видный, других хоть взбодришь. А то у нас стрельцы такие, что вместо стрел за стену защитные рукавички пуляют…

Ярец тяжко вздохнул, отстранил жену, поднялся, звеня своим простым, но прочным юшманом, взял молот, прислоненный к стене. Батута проговорил:

– А чего меч не взял? У меня их еще штук шесть осталось?

– Молотом сподручнее… – пробурчал Ярец.

– Хоть самострел возьми!

– На кой?.. Я ж стрелять не умею…

– Тьфу ты… – плюнул Батута. Оглядев Калину, сказал строго: – А ты иди в терем, и все сидите там. Приступ начнется – сполох ударят, так вы сразу в схрон лезьте…

Выйдя из избы, Батута прошел по дорожке к нужнику, оглядел хозяйским оком желтевшую свежим тесом постройку. Прежний нужник, как и у большинства жителей Киева, был сплетен из ивовых палок. Еще прошлым летом, когда Серик ушел в свой поход, Батута, как бы ни с того, ни с сего затеял строить новый нужник. Сам яму копал, сам за тесом ездил на берег, сам и будку сколачивал. Никто не догадался, что яму-то он двойную выкопал; прямо из нужника можно было спуститься в дыру, пролезть коротким лазом и оказаться в тайном схроне. Зайдя в нужник, Батута потопал по прочному полу, наклонился, заглядывая в дыру, подумал самодовольно: – "Никому и в голову не придет, что тут лаз в схрон…"

Выходя из нужника, он пробурчал под нос:

– Ладно, добро, Бог даст, в сохранности будет…

Он шел к терему, когда на крыльцо вышла мать, стояла, молча глядя на него. Батута прошел к двери в подклеть, отворил тяжелое, дубовое, окованное толстыми железными полосами полотно, прошел внутрь. Пройдя между бочек, ларей с припасами в дальний угол, осмотрел узкий лаз в схрон. Тоже хитро было устроено; еще дед устраивал этот схрон. Будто неглубокая яма в углу для хранения морковки. И сама морковка, пересыпанная песком, сложена на покатом краю ямы, подперта широкой тесиной. Достаточно из схрона потянуть веревку, колышек упадет, и морковка с песком завалит лаз. Кому придет в голову копаться в песке? Разве что тому, кому морковки захочется? Ну и Бог с ним, пусть лакомится… В подклеть вошла мать, подошла к Батуте, вздохнула, проговорила:

– Я ж уже не девочка, в такую дырку лезть…

Батута хмуро обронил:

– Я побольше тебя буду, однако ж с легкостью пролезал… Вы вот что, мама, как только половцы через стену перелезут, исхода не ждите, сразу полезайте в схрон. Шарап считает, серьезного приступа мы не выдержим. Так что, затаитесь, и сидите там, пока вода не кончится. Я ее на неделю, не меньше, припас. А вода кончится, ты одна вылезай. Девки и Калина пусть в схроне сидят. Не приведи Господи в полон попадут, продадут ведь в рабыни…

– А ты как же, сынок?.. – жалобно вопросила мать.

– А што я? Шарап сказал, если городскую стену не отстоим, сядем на Горе, в детинце… А там уж… Сколько высидим… За меня не беспокойся, если что – с Шарапом и Звягой в леса уйдем, отсидимся. А когда все успокоится – придем… Нам осталось только молиться, чтобы князь Роман из ляхов вернулся. А так, надеяться не на что. Разве что, на Господа…

Выбравшись из подклети, Батута ободряюще помахал рукой сестрам, стоящим на крыльце. Жену, было кинувшуюся к нему с крыльца, повелительным жестом отослал обратно, сказал:

– Сидите в тереме, зря по двору не шляйтесь; как всегда в лихолетье, тати, поди, по городу уже шастают… – и пошел со двора.

Ярец топал за ним с молотом на плече. Батута приостановился, подождал его, сказал:

– Как ты молотом против мечей обороняться будешь?..

Ярец пожал плечами, пробормотал:

– Я и мечом обороняться не умею… Расколочу голов, сколько Бог даст, и ладно…

На стене стрельцы уже стреляли по вешкам, стоящим в шестистах шагах, но никто так и не попал, несмотря на то, что Шарап топал ногами и ругался самыми черными словами.

Звяга ворчал под нос:

– Толку-то, ругаться? Чтобы навесом попадать на таком расстоянии – годы и годы на учебу уходят.

Увидя Батуту, Шарап заорал яростно:

– Хоть ты, Батута, подал бы им пример!

Батута равнодушно пожал плечами, проговорил:

– Я из самострела с горем пополам попаду в лошадь шагов с пятидесяти, а учиться уже поздно… Только, не пойму, зачем нам в такую даль стрелять?

Шарап яростно плюнул, поглядел на небо, могучим усилием воли успокаивая себя, проговорил:

– Повторяю для тугодумов: мы должны изо всех сил показывать, будто в городе искусные воины сидят, чтоб половцы ближе полета самострельной стрелы и сунуться боялись. Нам надо заставить их тын ставить вокруг города, время тянуть…

С лестницы, ведущей на стену, послышался старческий дребезжащий голосок:

– Каким бы ты воеводой стал, Шарап, кабы в тати не подался…

Шарап повернулся, рявкнул:

– Кто еще поучать меня будет?! – и тут же расплылся в радостной улыбке. – Ба-а… Свиюга! Живой!

Старик кряхтя влез на площадку, отдышался, проговорил весело:

– Рано мне еще в колоду…

Шарап оторопело протянул:

– Да ты, никак, окрестился?..

– Окрести-ился… – протянул Свиюга. – Я ж теперь не воин, а мирный бортник…

– Как же ты бортничаешь, коли по лестнице еле взобрался?..

– А у меня борти на поляне стоят, и лезть к ним высоко не надо…

– А чего ж ты в город примчался? Сидел бы в лесу, глядишь, половцы тебя бы не нашли…

– Да жалко, понимаешь, стало горожан… Вы ж со Звягой всех угробите, а сами в последний момент смоетесь сквозь какую-нибудь дырку… – он коротко свистнул, крикнул: – Лезьте сюда, внучки…

На забороло взбежали двое мальчишек, нагруженные парой самострелов и тяжеленными кожаными мешками, полными самострельных стрел.

Свиюга с сожалением сказал:

– Лук натянуть уже не могу, но из самострела… Глаз пока не подводит…

Вдруг из-за стены раздались крики. Шарап высунулся из бойницы – будто волки, загонной стаей скакало с дюжину половцев. Пацаны во все лопатки удирали к воротам, но явно не успевали. Кое-кто из горе стрельцов принялись натягивать луки. Шарап заорал яростно:

– Не стерля-ять!! Пацанов постреляете!.. – и кинулся в караульное помещение за своим самострелом.

Звяга уже натягивал своей самострел, оказавшийся под рукой. Но всех опередил Свиюга; его внучата с поразительной ловкостью натянули самострелы, и, схватив один, Свиюга почти не целясь, пустил стрелу. Уже разбиравший аркан половец завалился в седле, уронил щит и грянулся наземь. А в руках у Свиюги уже второй самострел. Но половцы, опытные вояки, закрылись щитами и продолжали преследовать пацанов.

Звяга опустил самострел, заорал:

– На вылазку надо!..

– Не успеть… – прохрипел Свиюга, прищурив глаз, ведя самострелом. – Бей по шлемам…

– Да я ж не попаду… – растерянно промямлил Звяга.

– А ты постарайся… – щелкнула тетива, Звяга ясно видел, как тяжеленная стрела попала в шлем половца прямо промеж смотровых щелей.

Внизу заскрипели ворота, выскочивший из караулки Шарап поглядел вниз, у ворот уже распоряжался Батута, рядом возвышался Ярец, нервно перекидывая с руки на руку свой молот.

– Ку-уда ты с молотом?!. – взревел Шарап. – Копейщиков стенкой поставьте! Не то сомнут!.. – и повернулся лицом к полю.

Половцы, увидя открывающиеся ворота, и торчащего в проеме Ярца с молотом, а рядом Батуту в роскошном юшмане, видать решили, что большой воевода сам в полон лезет, пришпорили коней, намереваясь заарканить Батуту. Но вот уже воротная стража, кое-как разобрав копья, встала стенкой перед воротами, набежали еще. Какой-то старик, повелительным голосом принялся распоряжаться, отстранив Батуту. Передний ряд воинов встал на колено, вогнав острый нижний край щита в землю, и выставив из-за щитов копья. За спинами их встал второй строй, положив копья на плечи первого ряда. Шарап вздохнул спокойнее – в ворота теперь с наскоку не пробьешься. Он торопливо натянул самострел, выцелил половца с деревянным щитом, у которого только срединная бляха тускло мерцала начищенной медью, да узкая оковка имелась. Стрела угодила, куда и целил – прошибла щит насквозь, но видать застряла в руке половца; потому как рука со щитом опустилась, а сам половец начал осаживать коня. Пока Шарап перезаряжал самострел, Свиюга еще двоих ссадил. Остальные, поняв, что расклад не в их пользу, осадили коней, и принялись поворачивать. Свиюга в этот миг еще одного подстрелил, заорал:

– Да стреляйте же! Раззявы!.. Нельзя их упускать…

Все, сидевшие на стене стрельцы, принялись тянуть луки, на половцев посыпался целый дождь длинных стрел, но попадали только короткие самострельные стрелы Свиюги, Шарапа и Звяги. Последний половец мчался по самому берегу, и был уже от стрельницы шагов за тысячу. Перейдя на рысь, он повернулся в седле, погрозил кулаком, и поехал дальше, уже ничего не опасаясь. Но Свиюга положил самострел на гребень стены, хищно ощерился. Тетива сорвалась с занозы, Свиюга даже не дрогнул, хоть и была отдача его самострела весьма мощной. Затаив дыхание, все следили, как ничего не подозревавший половец и стрела, летящая по пологой дуге, медленно, будто во сне, сходятся в одной точке. Половец изумленно взмахнул руками и грянулся с седла. Свиюга соскочил с лавочки, сказал самодовольно:

– Вот так… А в неподвижного я и с двух тысяч шагов попаду навесом…

Шарап плюнул, выругался, сказал:

– Чего это ты, Свиюга, так орал? Будто мы и сами не знали, что их нельзя отпускать?

Свиюга почесал в затылке, пробормотал:

– Видать отвык от воинской потехи… Стрельцу в строю что требуется? Помалкивать, да цель высматривать… А кричать и воевода с десятниками могут…

К Шарапу подошел старшина стрельцов, сказал, переминаясь с ноги на ногу:

– Шарап, там, вроде, ваша добыча?.. Ваша со Звягой и Свиюги…

Свиюга проворчал, осматривая порванную тетиву на одном самостреле:

– На што мне добыча? Как бы самому ноги унести, когда город падет…

Шарап сумрачно сказал:

– Доспехи снять, оружие собрать: раздать посадским, тем, у кого нет… Да побыстрее! Щас главное войско подойдет! – и зычно добавил: – Стрельцы по местам!

Горе-стрельцы засуетились, бестолково тыкаясь на стене то туда, то сюда, наконец, разобрались: кто побежал по стене к другим стрельницам, кто – через город, на противоположный край.

Шарап по-хозяйски обустраивался возле бойницы: рядком составил сулицы, тут же, под руку, уложил горкой десятка три стрел для ножного лука, с правой стороны, прислонил к загородке боевой топор, чекан засунул сзади за пояс. То же самое у другой бойницы совершал Звяга. Поглядывая на них, и другие ополченцы успокоились; перестали бестолково суетиться на стене; обустроились всяк у своей бойницы и замерли. Повисла жуткая, осязаемая тишина. И в этой тишине вдруг возник звук, еле слышимый, осязаемый будто кончиками нервов, будто сам воздух, сгущаясь, мерно толкается в уши. Вскоре звук стал узнаваем: множество бубнов отбивали ритм. Вскоре из-за поворота реки появился половецкий корабль, а за ним еще, и еще, и еще… Казалось, всю гладь реки покрыли огромные сороконожки, мерно перебирая всеми своими ногами. Впереди шел огромный корабль с двумя рядами весел, а за ним, будто волки за вожаком, поспешали корабли помельче, с веслами в один рад.

Киевляне, заворожено наблюдая за кораблями, проворонили появление конного войска; казалось, вся стена разом вздрогнула, когда вдруг взвились крики, рев труб, грохот копыт. Конники мчались вдоль стен, стреляя на скоку из мощных, гнутых луков. Непривычные ополченцы как улитки попрятали головы, только Шарап, Звяга, да Свиюга посылали за стену стрелу за стрелой. Шарап со Звягой стреляли из ножных луков, а Свиюга садил из самострелов. При этом Шарап после каждой стрелы, накладывая на тетиву новую, орал и крыл самыми черными словами своих нерадивых воинов.

Тем временем корабли приткнулись к берегу, с них упали сходни, и на берег кинулась толпа пешцов, таща на плечах лестницы. Видать заранее запасли, чтобы взять город с наскоку.

Шарап вскочил со скамеечки, и, потрясая огромным ножным луком над головой, заорал на весь город:

– Да стреляйте же вы, трусы! Прропадем ведь!!

Мало помалу горожане опамятовались, начали один за другим высовываться в бойницы, стрелы полетели гуще, вот уже и кони со всадниками начали то и дело катиться по земле. Шарап, Звяга и Свиюга принялись выцеливать только тех пешцов, что тащили лестницы. И вот уже под стеной заволновалась яростно ревущая толпа, а лестницы все еще еле-еле от берега оттащили, и путь их был усеян трупами. Вспомнившие былую выучку, командиры «копий» и «знамен» заорали команды своим горе-воякам, и, наконец, вниз, на головы беспомощной толпы полетели бревна, тяжеленные валуны, полились потоки смолы. Опытные вояки половцы вмиг сообразили, что быстрого штурма не получилось; отхлынули от стены. Свиюга орал дребезжащим голосом:

– Бей в спины! Не жалей стрел!

Толпа была настолько густа, что ни одна стрела не пролетала мимо. И половцы не выдержали, вместо достойного отступления, завесили спины щитами, и, пригибаясь, побежали прочь. Видя такой конфуз пехоты, и конница заворотила коней прочь. Тетива Свиюгова самострела все пощелкивала и пощелкивала, пока половцы не укрылись в овражках и балочках, да за домами и тынами посада.

Шарап стащил с головы шлем, проговорил медленно:

– Ну, самое страшное миновали; первый приступ отбили, теперь только подольше языками трепать…

Свиюга оглядел опустевшее предполье, сказал:

– Ну, могло быть хуже…

Шарап позвал:

– Эгей, Батута! Ты где?

Откуда-то сбоку из-за ратников вывернулся Батута с мечом в руке, за ним топал Ярец с молотом на плече. Шарап спросил ошарашено:

– Эй, Батута, а чего это ты уже меч обнажил? Половцы-то, эвон где…

Батута смутился, поспешно сунул меч в ножны.

Шарап зло выговорил:

– Да ты и не стрелял?! Чего ты с мечом на стене толкался?! Когда надо было выбивать их, как можно больше! Где твой самострел?

– В стре-ельнице… – протянул смущенно Батута.

– Тьфу, на вас, на всех! Вояки… – рявкнул Шарап и уставился в бойницу. – Наконец, успокоился, повернулся к Батуте, сказал, уже почти спокойно: – Щас посол подъедет, ты с ним разговаривать будешь. У тебя юшман царский, авось и сойдешь за воеводу…

Вскоре из-за ближайших тынов посада вывернулись три всадника; один ехал впереди, и двое за ним, один со знаменем, другой размахивал зеленой веткой. Разглядывая их из-под ладони, Шарап протянул:

– Ба-а… Сам Рюрик едет… Похоже, он мелкая сошка в этом войске… Тяжко нам придется, братья…

Батута встал на скамейку, поднявшись по пояс во всей красе, Шарап удовольствовался тем, что только его голова виднелась. Князь подскакал, круто осадил коня, копыта глубоко взрыли истоптанную половецкими ратниками землю. Подняв голову, он долго разглядывал Батуту, наконец, медленно и брезгливо проговорил:

– Открывайте ворота, тогда возьмем только десятину, за кровь, которую вы только что пролили…

Батута хмуро обронил:

– Да как мы тебе ворота откроем без княжьего повеления?

Рюрик насмешливо спросил:

– Так мне что, ждать, пока вы гонца к ляхам сгоняете, за княжьим повелением?

– Зачем, к ляхам? – изумился Батута. – Вернулся князь… На рассвете прискакал со всей дружиной. Отдыхает. Не велел беспокоить, даже если амператор из Царьграда будет в ворота стучать.

– Ну, дак, разбудите! – слегка раздражаясь, воскликнул Рюрик.

– Тебе же сказано, не велел беспокоить! – с нажимом выговорил Батута. – Отдохнет, тогда и приезжайте. А лучше, шли бы вы поздорову… Отдохнет князь – да всей дружиной выйдет из города, полетят клочки по закоулочкам от вашей рати…

Рюрик опустил голову, видимо подавлял в себе приступ ярости. Подавил, вскинул голову, спросил, почти спокойно:

– А как тебя кличут? Что-то не видал я тебя в дружине князя Романа?

– Батута, меня кличут… Я с князем Романом в ляхи ходил, да по ранению отправил он меня подлечиться, да потом город охранять до его приезда. Из Галиции я…

– Ну что ж… Значит, не откроете ворота?

– Нет, не откроем! – решительно выговорил Батута.

– Ладно… Когда город возьму, за твои дерзкие речи прикажу тебя на кол посадить…

Батута явственно побледнел, и не знал, чем ответить. На помощь ему пришел Шарап, высунулся из-за стены, рявкнул:

– Не посмеешь, княже, так нарушать старые права дружины! Твоя же дружина тебя на копья поднимет!

– А, Шарап! – радостно воскликнул Рюрик, будто после долгой разлуки старого друга встретил. – Здорово! С каких это пор, тати князей поучают?

– Ах, я, стало быть, тать, если без тебя в поля половецкие за добычей лазаю?! – вскричал Шарап.

Пропустив насмешку мимо ушей, князь спросил ласково:

– Значит, надеетесь отстоять город?

– А чего ж не отстоять? – весело оскалился Шарап. – Стрел – навалом. Жратвы – полный город окрестные смерды понавезли… Да щас князь Роман с дружиной отдохнут после ночного перехода – на вылазку полезем, зададим вам жару!

Рюрик потянул повод, слегка тронул шпорой бок коня и, не спеша, поехал к посаду. Оба сопровождающих дружинника потянулись следом. Один из них был старый знакомец – Бренко. Свиюга хищно ощерясь, прошипел:

– Вот бы ему щас стрелу в спину…

Шарап проворчал:

– Нельзя…

– Эт, тебе нельзя… А я уже не воин… – медленно выговорил Свиюга, пристраивая самострел на гребень стены.

Шарап не успел даже пальцем шевельнуть, как щелкнула тетива, он похолодел. Но ничего не произошло, стрела осталась в желобе; оказалось, лопнула тетива, всего на всего.

Шарап заорал, потрясая кулаками:

– Ты, Свиюга, не самоуправствуй! А то не посмотрю на твои седины…

Свиюга плюнул, проговорил:

– Это я не посмотрю, что ты такой здоровый и горластый… Если Рюрика убить, то, может, его дружина уйдет, или даже на нашу сторону переметнется… Тогда одни половцы ничего не смогут поделать.

Шарап почесал в затылке, пробормотал:

– А ведь и верно… – но было уже поздно, Рюрик скрылся за ближайшим тыном.

Батута уныло проговорил:

– Говорил же мне Серик, чтобы я не высовывался… Нет, дурак старый, высунулся!

Шарап хлопнул его по плечу, сказал весело:

– Не боись, друже! Ты в сече голову сбереги, а на кол посадить тебя Рюрик не посмеет!

– Еще как посмеет, коли узнает, что я вовсе не воевода…

Шарап еще веселее вскричал:

– А если узнает, что ты кузнец знатный, и вовсе только посмеется! Какой дурак знатного мастера на кол будет сажать?

Со стороны посада и предполья потянуло дымком – в предполье в ложках и овражках конная рать костры разжигала, становясь на отдых после перехода, в посаде пешцы костры запалили. Однако пока кашевары кулеш варили, остальные не дремали; слышался стук топоров. А вот и первое звено тына выдвинулось, покачалось и замерло. Свиюга, ощерясь, водил по звену самострелом, но ни один из врагов даже не высунулся.

– Научили, нечисть… – проворчал Свиюга, осторожно спуская тетиву.

Вдруг из города послышались крики многих людей. Вал криков катился вниз по улице. Шарап торопливо схватил свой самострел, принялся натягивать тетиву, Свиюга тоже принялся поспешно заряжать свой самострел. Звяга, припав на колено, тянул свой мощный лук, ворча сквозь зубы:

– Неужто пока нас тут Рюрик разговорами отвлекал, со стороны Щекавицы залезли?..

Однако вскоре под стену выкатилась гомонящая толпа горожан. В середине ее не спеша шагали десятков пять дружинников; пожилых, могучих, добротно вооруженных. Подкатившись под стену, толпа замерла и замолчала. Вперед вышли двое дружинников, пожилых, с бритыми бородами и с усами, по старому обычаю спускающимися аж на грудь, с бритыми головами и длинными, седыми чубами на макушке. Они держали за руки сухощавого, и даже на вид вертлявого человека, в богатой кольчуге, и сапогах, расшитых беломорским жемчугом. Такого щеголя поискать, отметил про себя Шарап.

Один из дружинников спросил:

– Кто тут обороной заправляет?

– Ну, я… – тягуче обронил Шарап.

– Шарап, што ли? – изумился дружинник. – А мы думали, вы со Звягой уже далеко…

Шарап едко спросил:

– А чего это вы притащились? Ну и сидели бы себе на Горе, без вас обойдемся…

– А чего нам-то сидеть?! – искренне изумился дружинник. – Это вот он княжью волю исполнял… А коли вы оборонять город решили, нам позорно без дела на Горе сидеть. Мы то думали, вы сдадите город…

– Што, не знали, чего на вече порешили? – насмешливо проговорил Шарап.

– Знать-то знали, да сомневались, что у вас чего получится… – тягуче выговорил дружинник. – Но коли первый наскок отбили, то теперь можно и потягаться…

Шарап кивнул на воеводу:

– А с этим что делать? Может – в поруб?

Дружинник раздумчиво протянул:

– Вряд ли он теперь мешать будет… Его, вроде как, отстранили…

Шарап обратился к воеводе:

– Ты Чудилко, што ли?

– Я не Чудилко! – воевода попытался гордо выпрямиться. – Меня Феодором крестили…

– Мало ли кем тебя крестили… – ухмыльнулся Шарап. – Главное, кто ты есть… На стену пойдешь, али, где под бабской юбкой отсиживаться будешь?

– На стену пойду! – хмуро выговорил воевода.

– Вот и ладненько! Возьмешь десяток своих людей и усилишь оборону Жидовских ворот. Оружия там навалом, стрел – вязанки, но и бестолковщины хватает… А остальные твои дружинники пусть сюда идут, тут и определимся, кому – куда…

Вскоре с Горы спустились и остальные Романовы дружинники. Шарап оглядел воинство. Одни старики, да и калеченных много. Вздохнув, он распределил калеченных по стенам, где приступ был мало возможен, наказал им подбадривать да подучивать ополчение. Вскоре выяснилось, что и две сотни воинов – большая сила. Когда калеченные да старики разошлись во все стороны, на стену возле воротной башни взобралось сто двадцать матерых вояк, на стене стало как-то по-особому спокойно и надежно. Даже бестолковые ополченцы перестали бесцельно переходить с места на место, каждый облюбовал себе местечко, и на стене все замерло. Однако не на долго; разноцветная толпа баб и девок притащили на стену ужин. В хлопотах день пролетел незаметно.

* * *

Серик, опершись обеими руками о луку седла, всматривался в мутноватые, но все же с голубоватым отливом воды реки. Позади затихал скрип телег; постепенно вся дружина вытянулась на береговую кручу, подтянулись и отставшие, видать кони загодя почувствовали запах большой воды и заспешили, несмотря на усталость после длинного дневного перехода. Позавчера только ушли из последнего стойбища гостеприимных степных людей, которых Серик уже привык называть на тот манер, на который они сами себя называли – не касоги, а казахи. Поначалу, правда, чуть не передрались; оказалось Алай уже не понимал языка этого племени, но потом наладилось – подарки сделали свое дело. И тут же задымили костры, потекла река кумыса. Как всегда, пировали три дня, но вот, поди ж ты, за пару дней и проголодались, и кони притомились. Видать накопилась усталость от долгой дороги. Надо становиться на долгий отдых и без пиров…

Горчак, облокотившийся на луку и низко свесивший другую руку с плетью на запястье, проговорил:

– Вот половину дела и откатали… Обь…

– Похоже… – обронил Серик. – Здесь на отдых станем.

– Хорош отдых… – устало усмехнулся Горчак. – Всех боевых коней расковывать надобно; у многих копыта так отрасли, что они уж на каждом шагу спотыкаются…

Серик проворчал:

– Вверх по Оби пойдем, вдруг на половцев напоремся? Как биться на неподкованных конях? Пока плоты ладим, и сами отдохнем, и коням хороший отдых будет, а расковывать в пути будем…

Горчак проворчал, слегка раздражаясь:

– А как вообще пешком биться? Да еще в чистом поле, где не к чему спиной прижаться?..

Подъехал Алай, спросил:

– Будем на отдых становиться?

– Будем… – Серик поглядел вниз по течению, вверх, нерешительно пробормотал: – Надо пойму найти пошире, там хоть травы побогаче, и лес на дрова есть…

– Чего искать? – проворчал Горчак. – Пошли вверх по течению, все ближе к цели будем…

Серик окинул взглядом сгрудившиеся телеги. От семидесяти едва шестьдесят осталось. Запасные лошади по восьми штук тянулись за каждой телегой. Серик махнул рукой, указывая путь, и сам погнал коня рысью по гребню берегового откоса. Река здесь не петляла, а потому пойма тянулась узкая, только к заходу наткнулись на изгиб реки с широкой поймой. Тут уже стояло три казахские юрты; видать невеликий род на лето прикочевал отдохнуть у большой воды. Степняки встретили русичей настороженно, но за оружие не хватались. Может считали, что бестолку, а может, и до них докатилось известие, что по степи идут щедрые люди и всех одаривают богатыми подарками. Впереди стоял древний старикан, маленький и кривоногий, чем-то смутно похожий на паука. Зато за спиной у него в полукруг стояли молодцы, один к одному, стройные, высокие красавцы, с явственными чертами примеси половецкой крови. На поясах у них висели неплохие сабельки, да и одеты они были невпример богаче прочих степных людей. Горчак присвистнул, сказал: