Текст книги "Полночный путь"

Автор книги: Сергей Лексутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

– А ну цыть! Кошка больших денег стоит, а вы затаскаете ее, умучаете. Ей щас спать надо, как малому ребенку… – и размашисто зашагал к гостевой избе купца Тугая.

В воротах его перехватили Шарап со Звягой. Шарап требовательно сказал:

– А ну покаж приобретение…

Батута молча распахнул полушубок, Шарап ухватил кошку, но она вцепилась в Батуту, и взмякнула дурным голосом, Звяга весело захохотал. Батута довольно произнес:

– Видали? Признала…

Шарап отпустил кошку, произнес довольно:

– Добрая животина… И силища, будто у рысенка… Как думаешь, Звяга, ее на три двора хватит? Прорежем лазы в тынах, и пусть рыщет…

Батута пожал плечами, сказал недоуменно:

– А зачем нам тыны, да еще лазы в них прорезать?

Шарап поглядел на него сочувственно, как на больного головой, сказал веско:

– Нельзя никак одним двором; через месяц наши бабы перессорятся, и нас в свару втянут. Дружить можно только через высокий тын. Даже калитки нельзя прорезать меж дворами. Мне еще батя говорил, покойничек, когда мы со Звягой одним двором надумали жить… – прислушавшись, Шарап добавил: – Тащи скорее кошку в избу, возы с бревнами тянутся, разгружать надобно будет…

Плотники не обманули, до вечера навезли огромную груду бревен для теремов, плах для полов, тонких бревешек для сараев, конюшен. А еще, отдельно, привезли толстых осиновых бревен по заказу Батуты на кузню. По обычаю, уже в сумерках, женщины накрыли богатые столы в просторной горнице гостевой избы для артельщиков. Снедью бесплатно снабдил Тугаев управитель. Ели долго, основательно, наломавшись на морозе. Когда довольные артельщики уехали, Звяга, наполняя огромную деревянную кружку медом, весело воскликнул:

– Браты, а жизнь-то, кажись, налаживается?!

Шарап проворчал:

– Погоди радоваться… Вот терема поставим, тынами огородимся, тогда и поглядим, налаживается жизнь, аль нет…

Звяга будто сглазил; на следующий день, далеко за полдень, когда Шарап со Звягой, в одних рубахах распояской, вместе с артельщиками азартно тюкали топорами, на подворье въехал воевода с двумя десятками гридней, а за ними тащились сани, где светилась злорадством до омерзения знакомая рожа. Воевода заорал, горяча коня:

– А ну подьте сюда, тати лесные!

Шарап не торопясь, вразвалочку, подошел к воеводе, не выпуская из руки топора, спросил грозно:

– Эт ты кого татям обозвал? Хоть ты и воевода, но и мы люди не последние…

– А погляди-ка в сани! – ярился воевода.

Шарап заглянул в сани за спину сидевшего в передке содержателя постоялого двора и увидел там закутанного в тулуп недобитого татя. Подошедший Звяга проговорил громко, никого не стесняясь:

– Я ж говорил, добить надобно было поганца…

Шарап пожал плечами, сказал равнодушно:

– Ну, видали мы его… Вместе с полутора десятками дружков ограбить нас пытался на постоялом дворе вот этого, второго недобитка, – и он ткнул указательным перстом прямо в морду второго татя, от чего тот отшатнулся.

Воевода двинул коня, намереваясь стоптать Шарапа, но тот не двинулся с места, только перехватил топор поудобнее обеими руками, прикидывая садануть коня по лбу, и воевода осадил, явно не привыкший к подобному обращению, проорал, все еще хорохорясь:

– А он сказывает, что вы купцов на постоялом дворе постреляли и порубили, он чудом в живых остался. Сказывает, в работниках он у купца был…

Поигрывая топором, Звяга сказал:

– Татей мы постреляли и порубили, а не купцов. Врет эта морда…

Шарап только плюнул в снег, под ноги воеводиного коня. Мало помалу артельщики сгрудились за спинами Шарапа и Звяги, с дальнего угла подворья шагал Батута, грузно переваливаясь и помахивая топором.

Воевода рявкнул:

– Надевайте свои шубы и айда в поруб, посидите пока…

Старшина плотников вышел вперед, сказал веско:

– Не имеешь права такого, сажать в поруб без дознания!

Воевода грозно насупился, рявкнул:

– Тут явная татьба! Так што, я права не имею их в поруб не посадить!

Старшина набычился, выпалил:

– Ну дак и сажай! Только вот энтих! – и ткнул топорищем в татей, сидевших в санях.

Артельщики напирали, поигрывая топорами, некоторые уже помаленьку заходили за спины гридням. Те смущенно озирались, видимо знали крутой нрав этих мужиков. Нутром чуя неладное, к подворью новожилов уже стягивались посадские, кто с дубьем, а кто и с мечами. Вожаком у них был огромный, черный от копоти кузнец, в рубахе из пестряди, в кожаном фартуке и с мечом в руке, видимо только что откованным и отполированным. Подойдя к воеводе, кузнец медленно выговорил:

– Не в первый раз чинишь произвол, воевода. Неужто стали бы тати так нагло терема ставить поблизости от мест своей татьбы? Приличных людей от татей отличить не можешь? А может, ихнее добро тебе приглянулось? Ты дознание веди, а в поруб сажать не смей! Вот эту хитрую рожу в санях все москвичи знают, кто до Смоленска ходил, и места те всегда недобро славились…

В толпе гаркнули:

– Да чего с ним цацкаться?! Вече скликать надобно, да ко князю гонца слать, чтоб другого воеводу поставил!

Воевода затравлено оглядывался по сторонам, видать дошло, наконец, что перегнул палку. Он поднял руку, толпа слегка унялась, перекрывая гулкий ропот, он заорал:

– Хорошо! В поруб сажать не буду, но стражу приставлю.

* * *

Серик сидел на сухой, пожухшей к концу лета, траве привалившись спиной к нагретому предзакатным солнышком камню. Внизу, в лагере, царила сонная истома. Одуревшие от скуки люди спали, кто под телегами, кто в тени шатров. Лишь немногие дозорные бродили неподалеку от лагеря. Теперь от лагеря половецкий стан видно не было – его заслоняли два свеженасыпанных кургана. Половцы своих похоронили тоже по древнему обычаю, когда многобожниками были все. Лежащий рядом, и будто спавший, Чечуля, лениво проговорил, не открывая глаз:

– Если завтра же не выступим, то уже и не выступим вовсе – здесь зимовать придется. В снегах, без запаса овса, не дойдем до первых ногайских поселений…

Лежавший по другую сторону от Серика Лисица отозвался:

– Здесь зимовать тоже невозможно; слыхал, старый сказывал – снега глубокие в горах выпадают, в степь они на зиму откочевывают…

– Как не крути, а придется на сшибку идти… – тяжко вздохнул Чечуля.

Серик проворчал:

– Сначала попытаемся внезапно, ночью мимо них проскользнуть. Пока очухаются, пока соберутся – глядишь, и не догонят…

– А чего тянуть? – приподнялся Чечуля. – Нынче ночью и пойдем. Все давно готово, в сумерках в кольчуги обрядимся – и вперед.

– Не в сумерках лучше, а перед рассветом… – наставительно изрек Лисица.

– Нет, в сумерках! – гнул свое Чечуля. – Они ж за нами доглядчиков могут послать, а ночью доглядчики и потерять нас из виду могут…

– Чечуля прав, – проговорил Серик, – как только смеркнется – надеваем доспехи… А пока делаем вид, будто и дальше спать собираемся…

В сумерках, стараясь как можно меньше суетиться, обрядились в доспехи. Поклажу семидесяти телег разместили в тридцати, остальные решили бросить. Телеги сцепили в три связки, по десятку, на каждый десяток по вознице – каждый меч на счету. Копыта коней обернули сохачьими шкурами, и уже в полнейшей темноте двинулись по склону долины, намереваясь завернуть за первый же отрог. Не успели вытянуться из долины, как наткнулись на половцев. Они явно ждали, потому как ударили сверху, со склона. Ехавший впереди Горчак с маху понял, что у русичей нет ни единого шанса на прорыв, половцы просто сметут со склона. И он заорал благим матом:

– Все на-аза-ад!!!

Серик не сообразил – он тщетно пытался послать коня в галоп вверх по склону. Сообразил Чечуля; он затрубил в рог отход – приученные беспрекословно повиноваться сигналам, воины заворотили коней и успели выскочить из-под удара. Замешкалась лишь небольшая горстка людей и среди них Горчак. Отскакав шагов на пятьсот, Серик осадил коня, все последовали его примеру. Теперь половцы были в невыгодном положении – они пронеслись вниз по склону, и теперь атаковать русичей могли бы только снизу, а это дело невозможное. Половецкий воевода сообразил, что к чему; половцы заворотили коней, и принялись взбираться по склону как раз к тому месту, где порубили замешкавшихся. Серик понял, что для ответной атаки он момент упустил, и собрался велеть трубить отход, но половчанка металась от одного другого, и причитала:

– Давайте ударим? Может, жив еще? Отобьем…

Воины хмурились, отворачивали лица, и она вдруг выхватила свою сабельку, пришпорила коня и понеслась на половецкую орду. Не сговариваясь, и не дожидаясь приказа, воины разом пришпорили коней, и неровной лавой понеслись за ней. Серик орал:

– В кула-ак!! В кулак собирайтесь!! – но его почти никто не слышал, только десятка три собрались вокруг него, скакали тесно, чуть не касаясь стременами друг друга.

Вот половчанка подскакала к половецкому строю, и будто камень в море, канула в нем. Яркая луна как раз выплыла из-за облака и осветила все поле боя. Половцы сдержали удар русской лавы, но кулак, собравшийся вокруг Серика, проломил таки их строй, и им пришлось отойти.

Половчанка лежала на Горчаке, будто переломленная тростинка, поперечным ударом тяжелого половецкого меча. Серик соскочил с коня, склонился к ним, тут и огня высекать не надо было – при свете луны видно было, что мертвы оба.

Серик сумрачно сказал:

– Заберите тела павших, отступаем… Знать не судьба… В теснинах стоять будем, сколько даст Перун…

На следующий день русичи готовили место упокоения своих павших; копали ямы, возили бревна для срубов, Горчака с половчанкой решили похоронить отдельно от остальных. Половецкий стан притих, только дозорные настороженно вглядывались в русский стан. Через день, когда срубы были готовы и Лисица с горем пополам знавший похоронный обряд многобожников, справлял службу, вдруг раздался свист дозорного. Вспрыгнувший на телегу Чечуля сказал:

– Ишь, один скачет… Щас я его… – и принялся натягивать тетиву.

Серик тоже вспрыгнул на телегу, вгляделся. Что-то ему показалось знакомым в скачущем всаднике; то ли посадка, то ли доспех, то ли все вместе?

– Погодь… – коротко бросил он, перехватывая руку Чечули.

Всадник был уже близко, и он был без шлема. Серик задумчиво протянул:

– Это не половец, и я его знаю… Да-а… Правду сказывают – тесен мир…

Возле толпы грозно хмурившихся воинов осадил коня не кто иной, как старый знакомец франк Рене. Углядев Серика на телеге, он буквально остолбенел, и долго не мог произнести ни слова. Наконец Серик сжалился над ним, сказал:

– Эт не блазнится тебе, друже Рене – Серик я, собственной персоной… – и, обращаясь к дружине: – Расступись браты, знакомец это мой старый!

Рене соскочил с коня, бросил повод на землю и прошел сквозь расступившуюся толпу. Увидя мертвых, рядком лежащих на земле, нахмурился, протянул потрясенно:

– Горча-ак… Клео… – подняв враз поджавшееся лицо, проговорил медленно: – Что ж вы наделали? Я привез повеление дуче, беспрепятственно пропустить вас на Русь. Мир у половцев с Русью…

Серик проговорил, соскочив с телеги:

– Чего уж теперь? Сначала похоронить надобно, а потом о продолжении думать…

Когда, после похорон, готовили тризну, Рене окинул взором скудную снедь, разложенную на сохачьих шкурах, раскинутых по земле, сказал:

– Погодите пока, я ж целый караван припасов привел… – прихватив две телеги без возниц, направился к половецкому стану, ведя коней на длинном чембуре.

Вскоре вернулся, телеги тащились за ним, скрипя от тяжести – возы были с человеческий рост высотой. Чего там только не было! И копченые говяжьи и свиные окорока, и местные овощи под названием дыни, и хлебы, еще не зачерствевшие, и несчетное число бурдюков с вином.

Тризну справляли шумно, заодно радуясь неожиданно подаренной жизни, с которой уже и распроститься успели. Половцы тоже правили тризну по своим немногим павшим, но не так шумно. На рассвете явились все, в полоном составе, безоружные, нагруженные снедью и бурдюками с вином. И уже не тризна, а пир горой загремел на всю тихую долину. Братались от всей широты русской и половецкой души, и пили не чашами, а сразу бурдюками. Упились так, что забыли выставить дозорных, на закате завалившись спать вповалку. Когда утром проснулись, русичи не досчитались полсотни кольчуг, полсотни мечей и несколько топоров. Половцы откровенно ржали, они-то оставили дозорных в своем таборе. Рене не смеялся, только покачал головой и проговорил:

– Народец здешний слабосильный, но вороватый донельзя…

Серик сокрушенно пробормотал:

– Надо же, а на вид показались приличными людьми, баранов нам продавали… – правда, сокрушаться ему повода не было, юшман он снять забыл, потому как удобен был, будто исподняя рубаха, а меч случайно заховал под шкуру, на которой была разложена снедь.

Чечуля кипятился:

– Щас опохмелимся, и покажем им, как воровать!

Половецкий воин, седой и иссеченный шрамами, посмеиваясь, сказал:

– Я тут всю жизнь, точно тебе говорю; не найдешь ты их уже, откочевали куда-нибудь в трущобы, и следы замели…

Собрались быстро, опустевшие бурдюки наполнили водой, загрузили на телеги и потянулись по степи на закат. Через три дня вышли к большому селению, продали большую часть коней, купили верблюдов. Половина половцев откололась и ускакала на полуночь; какой-то местный князек распоясался, караван ограбил. Без телег, с вьючными верблюдами идти стало намного легче. В хорезмском городе под прозванием Ургенч хотели устроить отдых, осмотреть чудесный город, но Рене поторапливал:

– Нечего отдыхать и глаза пялить на чужие диковинки! Забыли, как непрочен мир с половцами? Может, уже мчится гонец с повелением всех вас перебить? – остальные половцы остались в городе, при Рене лишь объявились две темные личности; один походил на германца, а про второго Лисица сказал, будто он ибериец, на что личность что-то мрачно прорычала, и замолчала на весь поход.

Как ни крути, а франк был прав. Переправились по наплавному мосту через широкую реку, и пошли по ее левому берегу. В день попадались по три-четыре встречных каравана. Серик провожал их завистливыми взглядами, он уже чувствовал себя купцом, и втихомолку прикидывал чужие барыши, примеряя их на себя. Вскоре приятности похода, связанные с обилием воды, кончились; река пала в море, и караван потянулся по настоящей пустыне, с песчаными буграми, идущими чередой, будто волны морские. Правда, каждые двадцать – двадцать пять верст пути в пустыне стояли постоялые дворы, которые местные людишки называли караван-сараями. Имелись в них и колодцы. Правда, воды в колодце хватало лишь коням да людям. Верблюды флегматично жевали жвачки, равнодушно поглядывая как жадно пьют кони. Местные людишки бойко тараторили на половецком языке, но от половцев отличались, больше походили на степняков. Серик как-то спросил Рене:

– Как страна эта называется?

Рене обронил равнодушно:

– Китаем эта страна называется, а народ, естественно, китаями зовется…

– А чем промышляют? Тут же ничего не растет!

Рене окинул взором унылый окоем, проговорил медленно:

– Скотоводничают они. Верблюдов разводят на продажу купцам, овец, себе на прокормление, лошадей. А растет тут кое-что, если они живут; видать знают, где что растет и когда, колодцы тайные имеют. Роды живут обособленно, пуще глазу берегут места расположения своих колодцев. Тут же, не зная колодцев, в три дня сгинешь…

Все имеет конец, и пустыня кончилась – вышли к небольшой речке, возле нее отдыхали два дня, отпаивали коней и верблюдов. Кони повеселели, а опавшие горбы верблюдов, вновь туго заколыхались над хребтами. Дальше путь и вовсе легким показался; то и дело попадались ручьи и озерца. Правда, большинство озер были солеными, на их берегах дымили солеварни.

Серик дивился:

– Это ж подумать, целые соляные озера! А соли мало и дорогая она на Руси…

Рене качал головой, говорил:

– Что поделаешь, половцы хозяева здешних мест, а они много соли добывать не позволяют, чтобы не сбить цены…

Вскоре миновали то ли речку, то ли протоку Итили по наплавному мосту. На больших лодках были уложены толстые плахи, скрепленные железными скобами. Серик проговорил:

– Добротно, ничего не скажешь…

Рене откликнулся:

– Здешние говорят, давно бы через Итиль мост построили, да тут такие паводки веснами случаются, что ни один мост не выстоит.

Асторокань открылась неожиданно; проехали ивовую рощицу и увидели высокие стены из белого камня, да такие высокие, что дома посада выглядели собачьими конурами. Ехавший рядом с Сериком Чечуля, проговорил сумрачно:

– Тут и расстанемся. Щас последние лодийные караваны уходят на Казань и Булгар, с ними мы и уйдем. А вам придется до Киева сухопутьем добираться. Если и были тут киевские купцы на лодьях, так ушли уж давно.

Серик весело проговорил:

– Свидимся еще! В купцы я подаюсь, благо деньжат скопилось достаточно.

– Ну что ж, коли так, заезжай в гости. Коли не в походе буду, так и попируем. Мой двор на Казани всякий покажет.

Дружинники Северской земли решили вместе с казанцами водным путем податься, от Казани им было ближе до своих родных краев. Так что с Сериком осталось едва ли два десятка киевлян. В суматохе как-то незаметно исчез Рене, да и некогда было устраивать прощальный пир. Всем изрядно повезло, подгадали как раз к последним осенним торгам; опоздай на денек, и пришлось бы одним добираться до родных мест. Появление на торге такой оравы вооруженных людей сначала переполошило купцов, но они тут же успокоились, когда услышали, что все эти обветренные вояки желают наняться в караванную стражу. Цены на стражников сразу упали вчетверо, но воины не привередничали. Если бы купцы прознали, что они готовы были бесплатно, лишь за местечко в ладье, или на телеге, охранять караваны, так вовсе бы никакой платы не дали.

Серик с киевлянами до вечера мотались по торжищу, выспрашивая, есть ли купцы с Киева. Но таковых не оказывалось. Лишь когда с торжища уже начали все разъезжаться и расходиться, к киевлянам подошел купчина, спросил:

– Кто старший тут?

Серик вышел вперед, сказал:

– Ну, я…

Купчина недоверчиво прищурился:

– Такой молодой, а уже старший? Как зовут-то?

– Сериком прозвали…

Купчина вдруг изумился:

– То-от са-амый?!

– Тот самый… – неприветливо подтвердил Серик.

Купец задумчиво проговорил:

– Коли этим путем возвращаетесь, знать не нашли другого пути в Индию?..

– Не нашли… – обронил Серик, выжидательно глядя на купчину. Тот, помолчав, спросил равнодушно:

– Слыхал, вы в караванную стражу нанимаетесь?

Серик кивнул:

– Правду слыхал, нанимаемся. А ты с Киева?

Купец сдвинул шапку на нос, почесал в затылке, после чего медленно произнес:

– Сказывают, нет больше Киева…

– Как нет?! – разом взревели киевляне, и сунулись к купцу, едва не затоптав его. – А ты то откуда?!

– Я то с Владимира-Волынского… Сказывают, еще прошлым летом Рюрик с половцами осадил его, а к осени и взял. Половцы ушли, переяславцы прознали, что мало войска у Рюрика, тоже пришли и тоже город пограбили.

Серик молчал. Внутри так все заледенело, что даже в животе заболело. Купец тем временем взял быка за рога:

– Вы меня проводите до Киева, а то там татей развелось, што тараканов у плохой хозяйки, как только Рюрик с дружиной ушел в Галицию. Но только за кормежку. Серик очнулся от тяжелых раздумий, проворчал:

– За головы татей – отдельная плата. Рубль – голова. Мы согласны только за кормежку, но коли сшибка случится – изволь заплатить…

– Идет! По рукам… – рука у купца была жесткая, мозолистая, видать и сам не чурался весло вертеть и вожжи держать. – Ну, коли сговорились – пошли к обозу. На рассвете и тронемся.

Обоз стоял в чистом поле, в версте от города: больше сотни телег, груженных не шибко-то объемным товаром, заботливо накрытым кожаными покрывалами. Серик проговорил:

– Тяжелый у тебя товар… А чего ж на ладьях не ходишь?

– Товар у меня особый…

– Чем же он особый? – удивился Серик.

– Соль… – коротко обронил купец.

– Со-оль… – ошарашено протянул Серик. – Это все соль?! Эт ты што же, выручку тоже телегами меряешь?

– Бывает… – ухмыльнулся купец.

Серик изумленно оглядывал телеги. Он никогда раньше не видел столько соли. Мать покупала соль маленькими мешочками. И всякий раз, когда требовалось солить на зиму огурцы и капусту, долго прикидывала так и эдак, как бы сэкономить соли.

Глава 14

Наутро двинулись в путь. У купца и своих стражников было с дюжину; пожилых, видать бывших дружинников, но крепких. Разобрались по полтора десятка в голову и в хвост, да двое посередине. Возниц было по одному на пять телег. Несколько дней шли по самому берегу Итили. Когда вышли на волок, Серик проговорил, оглядывая знакомые места:

– Не пойму я чегой-то, ты што же, решил диким полем идти? Поближе к половцам ведь безопаснее…

– А чего мне с такой стражей кругаля давать? – беспечно протянул купец.

Кроме волока, тут была еще и хорошо обустроенная паромная переправа. Переправились быстро, но осень уже давала о себе знать. Оглядывая настороженным взглядом появившиеся перелески, Серик спросил купца, который сидел за возницу на головной связке телег:

– Чегой-то тут путь не шибко накатан?..

– А тут ходят лишь мелкие купчики из ногайцев… – обронил купец. – Они и с бродниками приторговывают…

– Слышь, а ты часом не знаешь, откуда бродники произошли? – спросил Серик. – На Киеве никто не ведает; сказывают, всегда шлялись по дикому полю…

Купец усмехнулся, сказал уверенно:

– Чего тут гадать? То помешались русичи с касогами; вот и шляются неприкаянно, ни земледельничать не хотят, ни скотоводничать толком, разбойничают лишь с толком…

Из степи вдруг выскочил отряд всадников человек в двадцать; Сериково воинство враз ощетинилось копьями. Он уже готов был дать отмашку на сшибку, но купец торопливо остановил его:

– Погодь, погодь… Можа с разговором скачут?

Серик проворчал:

– Сметут нас, если встречным ударом не ударим…

Однако вскоре разглядел, что скачут касоги, да к тому же люди пожилые, степенные. Они заблаговременно перешли на шаг и к голове обоза уже подъезжали степенно. За десять шагов спешились и не спеша подступили к телеге, возле которой гарцевал Серик, правильно угадав, что все старшинство тут и находится.

Вышедший вперед маленький, сухонький старичок, спросил настороженно по-половецки:

– Что за люди и с чем идете?..

Купец невозмутимо проговорил по-касожски:

– Русичи мы. Купец я, соль везу…

Старик встрепенулся, обвел враз заблестевшими глазами обоз, но спросил равнодушно:

– С нами торг поведешь?

– Поведу, коли сторгуемся!

– Почем будет мера? – деловито осведомился касог.

Серика вдруг осенило: купец раньше тут не ходил, держался поближе к половцам, а теперь, имея такую бесплатную стражу, решился пройти вдоль дикого поля и основательно нажиться. Ведь наверняка в этих диких местах соль безумно дорога.

Касоги проводили обоз к небольшой степной речушке, где и встали табором, поставив телеги в круг. Наутро начались торги. Из степи подъезжали по три-четыре всадника, брали по мешку-два соли, подолгу отсчитывали деньги, пересчитывая раз по пять. Соль отпускал приказчик купца, а сам купец сидел у костра со съехавшимися старейшинами окрестных родов и пил с ними кумыс, а то и сам угощал фряжским вином. И так тянулось день за днем. Серик изнывал от тоски и скуки; тоска по другу Горчаку и вина за гибель половчанки как-то притупились, но теперь давило сердце лютое беспокойство за близких, оставшихся в Киеве: живы ли они? Не попали ли в рабство?

На пятый день доторговались. Хорошо хоть Серик, привыкший за время татьбы и сибирского похода к осторожности, приказал половине стражников всегда быть в доспехах, меняться каждые сутки. Из степи вдруг выскочила ватага бродников, не менее сотни. Они попытались с наскоку прорваться за тележный круг, но на телегах их встретили стражники, полностью обряженные в кольчуги, и Серик со своим луком. Пока остальные обряжались в кольчуги, бродников полегло десятка два, потому как половина их была без кольчуг, лишь в кожаных рубахах с нашитыми на них конскими копытами. Серик лютовал; сжигая в злости свою лютую тоску, бил даже в спины, когда бродники поскакали прочь, бил, пока они не скрылись за ближайшим перелеском. Вскоре из-за деревьев появился посол, размахивавший белой тряпкой. Серик проворчал, накладывая на тетиву стрелу:

– Не об чем нам с вами договариваться…

Но с кряхтением влезший на телегу старик-касог, проговорил уверенно:

– Погоди души-то губить, тоже ведь люди, а нам с ними еще неведомо сколько рядом жить…

Привыкший уважать стариков, Серик неохотно опустил лук. Бродник подъехал ближе. Серик и раньше встречал их, и этот ничем не отличался от прежних; страхолюдный мужик, до глаз заросший бородой, с репьями в длинных волосах, ниспадающих из-под помятого шлема, кольчуга в двух местах посечена, края дыр кое-как стянуты проволокой. Серик мимоходом подумал: – "И где он проволоку взял в этих диких местах?" Еще дед Серика рассказывал, как дорога была когда-то проволока привозимая из земли германцев, пока на Руси не появились свои волочильни. Из-под кольчуги ниспадал подол ветхой, замызганной посконной рубахи.

Бродник подъехал ближе, осадил коня и принялся молча смотреть на Серика, на старика-касога, на купца, тоже обрядившегося в кольчугу и с мечом в руке стоявшего на соседней телеге. Серику это быстро надоело, и он проговорил медленно:

– Ты чего это, пришел в гляделки играть? Так мне недолго тебе стрелу промеж глаз засадить…

Старик-касог спросил неприязненно:

– Ты чего это, Тарпан, шалить вздумал? Давно ли мы тебя учили?

Серик поразился, какое точное прозвище; в морде бродника и правда, было что-то лошадиное.

Бродник выговорил, явно подбавляя наглости в голос специально:

– Эт вы меня учили, когда у меня силенок было мало, а теперь у меня эвон, какая сила; так что – отдавайте половину соли, и половину выручки, и ступайте с миром!

Серик проговорил, намеренно растягивая слова:

– Си-ила, говоришь?.. Так мы щас поубавим твою силу… Да чего болтать; я вас один постреляю, пока вы до телег доскачете. У вас же кольчуги – через одного!

Бродник обвел взглядом Сериково воинство, выражений лиц под личинами он, конечно, не видел, но дружинники недобро поскрипывали тетивами мощных луков, гнутых из турьих рогов, и явно были настроены решительно.

Серик проговорил:

– Нас тут три десятка, а у тебя едва ли восемь наберется, нам щас надоест болтать, вскочим на конь, и поглядим, какова твоя сила в чистом поле!

Старик-касог миролюбиво добавил:

– Иди с миром, не мешай честному торгу; а не то мы не поглядим, что соседи, соберем роды, что еще не откочевали, и снова поучим вас.

Бродник, видать давно все взвесил, потянул повод, и поехал шагом прочь, что-то ворча себе под нос. Пожилой стражник, стоявший рядом с телегой, проговорил:

– Слышь, старшой, пока ты бродников стрелял, будто косачей, я наказал коней оседлать…

Серик оглянулся, три десятка коней, которые постоянно находились в круге телег, были уже оседланы. Он выдохнул:

– То-очно… Эти ж мелкие пакостники основной табун угнать могут… – и заорал: – Все на конь!

Дружинники попрыгали с телег, и вскоре дружина на рысях потянулась из круга. Серик проорал:

– В лаву! В три ряда!

Дружинники привычно разобрались в лаву, задние держали копья, уперев в стремя. Серик скакал в первом ряду. Накинув кожаную петлю копья на луку седла, он приготовил лук. Остальные в первом ряду последовали его примеру. Бродники и не собирались уходить; не слезая с коней, собравшись в тесную кучку, о чем-то шушукались.

Серик проорал:

– В галоп! – и пустил первую стрелу.

До сшибки и успел-то всего выстрелить три раза, но не промахнулся, как всегда. Кинув лук в саадак, уставил копье. Судьба выдала ему вовсе легкого противника; против него оказался бродник с хворостяным щитом, обтянутым кожей с нашитыми конскими копытами. Копье вошло в щит, как и положено входить булату в хворостяную корзину. Оставив копье, с нанизанным на него телом бродника, Серик успел еще выхватить меч и рубануть по зазевавшемуся бродинку, топтавшемуся уже в задних рядах, и проскочил толпу насквозь. Передний ряд Серикова воинства лишился копий, два задних – наполовину. Уже без команды, лава поворотила коней и развернулась в однорядный строй, снова кинулась на бродников. Серик остался на месте, и принялся рассыпать веером стрелы. Бродники кинулись врассыпную. Осталось их едва ли половина.

Пожилой дружинник, старшина купеческих стражников, подъехал к Серику, обтирая меч льняной тряпочкой, проговорил уважительно:

– Где постигал воинскую науку? Усы едва пробились, а войско водишь, будто заправский воевода…

Серик пожал плечами, обронил равнодушно:

– Лишь один раз был в сурьезной сече с князем Романом…

Воин недоверчиво покачал головой и поехал искать свое копье.

Купец скрупулезно пересчитал аж два раза всех павших бродников; их оказалось ровным счетом сорок восемь человек. Отсчитывая серебро из кошеля, спросил:

– Добычу-то собирать будете?

Серик окинул взором побоище, проворчал пренебрежительно:

– Чего тут собирать? Мечи дрянные, кольчуги посечены… Пускай касоги забирают себе, – подбрасывая кошель на ладони, Серик обвел взором дружину, сказал: – По рублю на нос, а остальное пропьем в Киеве. Идет?

Дружинники весело загудели:

– Конечно, идет!..

Старик-касог, тоже явившийся поглядеть на побоище, сказал озабоченно:

– Однако завтра уходите, и нам пора на полдень откочевывать. Тарпан много людей имеет, только не успел всех собрать… А коли вам такая добыча не нужна, то я заберу – нам и такие кольчуги сгодятся…

Серик ухмыльнулся, обронил:

– У нас уговор с купцом: рубль – голова. Глядишь, и обогатимся, если Тарпан, и вправду, много людей имеет…

Старик осуждающе покачал головой, и отправился к табору, надо полагать седлать коня.

Наутро снялись. Шли теперь невпример быстрее, чем до торга, на четверть опустевшие телеги теперь позволяли больше проходить за день, кони меньше уставали. Но Серику казалось, что все равно идут слишком медленно; он то и дело отрывался в галоп, потом долго стоял на каком-нибудь бугре или кургане, поджидая обоз.

Хитрый купчина решил еще нажиться; взял немного правее, на полночь, в вовсе уж дикие места. Перелески загустели, кое-где уже сливались в нешуточные леса. Кому принадлежали эти земли, никто не ведал, даже всезнающий купчина. Скорее всего – никому. Вскоре повстречалось приличных размеров селение, обнесенное высоким тыном, окруженное обширными полями. Смерды на полях пахали озими. Завидя обоз, вмиг выпрягли лошадей, откуда ни возьмись в руках их явились мечи, топоры и мощные луки, и вскоре уже навстречу обозу скакала слитная лава довольно умелых воинов.

Держа лук наготове, Серик уважительно проговорил:

– Суровый народ…

Купчина откликнулся:

– Станешь тут суровым… С одной стороны броднки щиплют, с другой – касоги, а с третьей – половцы.