Текст книги "Полночный путь"

Автор книги: Сергей Лексутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

До третьих петухов оставалось всего ничего, когда Шарап вдруг заметил смутную тень, спускающуюся с высокого крыльца. Скрипа двери слышно не было, хотя Шарап точно помнил, когда вечером входил в избу, дверь скрипела так, что уже тогда Шарап подумал – хозяин сущий скопидом, даже на смазку петель масло жалеет. Тихонько высвободив лук, Шарап наложил стрелу на тетиву, и держа лук горизонтально, подождал, пока тень поравняется со столбом, поддерживавшим навес над крыльцом. Стрела глухо стукнула в столб – тень замерла. Шарап проговорил спокойно:

– Стой где стоишь, а то вторая стрела у тебя в заднице торчать будешь, тогда уж шибко не побегаешь…

Высвободившись из тулупа, Шарап не торопясь пошел к крыльцу. Он думал, что это будет кто-то из работников, но это оказался сам хозяин. Лицо его от страха сделалось совсем белым, и выделялось во тьме бледным пятном, окладистая борода почему-то сама собой скаталась в жалкую сосульку. Шарап встал перед ним, держа лук со стрелой на тетиве в опущенной руке, и молча смотрел. Хозяин вдруг медленно осел сначала на колени, потом и вовсе сел на утоптанный снег, замогильным голосом прошептал:

– Они ж меня убьют… Они всех убьют; и детушек, и баб, и работников, если вы не пойдете завтра поутру…

Шарап раздумчиво проговорил:

– Значит, если завтра поутру мы не покажемся на пути, они явятся сюда?

– Явятся… И все пожгут… И всех убьют… – при этом голова у него моталась так, будто шея его уже была перебита. – А помочь некому; купеческий обоз лишь к вечеру подойдет. А можа, и вовсе сегодня никто не придет…

Шарап протянул недоверчиво:

– Какие-то неправильные тати… С чего это татям постоялый двор жечь? Своего же соглядатая жизни лишать? Ну, умные путники раскусили его – не убивать же за это… Можно следующий обоз подождать…

– Озлились они, оголодали! – у хозяина вдруг прорезался голос, видать решил, что расправа откладывается.

– Ну, и чего ты предлагаешь? – Шарап задумчиво смотрел на него сверху вниз, и ни злости не было, ни сочувствия: просто, вялая мысль вертелась в голове, что, коли слаб духом и телом, сиди в городе, за стенами, довольствуйся малым доходом…

– А идите с Богом! И пусть поможет вам Бог!..

– Ага, значит, наших баб и малых – под стрелы подставлять, а тебе, шкура, весь прибыток?!

– Да нет у них стрельцов знатных! Вооружены неплохо, да только мечами, да топорами! Луки – у двоих, или троих…

Шарап спокойно сказал:

– Ладно, иди в избу… – оглядел двор, Звяга уже с луком стоял на крыше конюшни, и внимательно оглядывал окрестности, на фоне светлеющего неба он отчетливо выделялся. Шарап помахал ему рукой, сказал: – Слезай, пока никто не нападает…

Из тулупов выпростались Батута с Ярцом, подошли к Шарапу, с крыши соскочил Звяга, деловито спустил тетиву своего лука; берег он его пуще глазу, никогда не позволял чтоб тетива лишнее время утомляла дерево.

Звяга жизнерадостно протянул:

– Отсидимся, отстреляемся… А там, глядишь, купеческий обоз подойдет…

Шарап проворчал:

– Как же, отсидишься тут… С татями схлестнуться – эт тебе не с дружинниками воевать. Те прут на тебя стеной – стой крепко, да мечом маши порасторопнее. А эти норовят исподтишка, да из засады… А тут и обороняться не шибко сподручно: гляди, тын высокий, а без заборол. Как стрелять? Сидя верхом на тыне?

Ярец проговорил:

– Пойдемте сначала поедим, а потом будем судить да рядить…

Звяга ухмыльнулся:

– Во, Ярец всегда дело говорит!

В избе уже плавали запахи наваристой мясной каши. Стряпуха с помощью приезжих женщин готовила еду на всю ораву. Старшие пацаны сидели на лавке у стены.

Шарап проворчал благодушно:

– Проспали?

Огарок один ответил:

– Мы на пару с Прибытком не спали; через горницу в сени он не проходил… Изба то крестовая, да здоровенная. Можа у него потайной ход в сени имеется?

– Ладно… – Шарап кинул тулуп на лавку, прошел к столу, добавил: – Вы в тепле спали, идите кто-нибудь стражу постойте, с крыши конюшни все окрест видать. Да самострелы из рук не выпускайте.

Пацаны переглянулись, сыновья Шарапа и Звяги поднялись, и принялись одеваться.

После еды старшие вышли во двор, Шарап хмуро оглядывал утоптанный, испещренный кучами конских яблок, квадрат, образованный избой, конюшней и сараями. Тын был только с одной стороны.

Не унывающий Звяга воскликнул:

– Ты глянь, Шарап! Вон сеновал, а напротив него лаз на чердак – перестрел получается; двор, будто на ладони…

– Перестрел… Перестрел… – ворчал Шарап, прищуря глаз вертя головой, и что-то прикидывая. – Вот лезь, и прикинь, што за перестрел получается…

Звяга сговорчиво полез на сеновал, весело крикнул, стоя в проеме:

– Здорово! Надо будет только их всех на двор заманить…

– Чем манить то будешь? Кошелем помашешь? – все еще недовольно ворчал Шарап.

На крыльцо вышла мать Батуты, спросила:

– Детей одевать?

Батута вопросительно поглядел на Шарапа, тот сдвинул шлем на ухо, задумчиво поскреб висок под бармицей, обронил нехотя:

– Погодьте пока… Ладно, Звяга, будь по-твоему; так и так хорошо, коли через тын полезут – все одно в перестрел попадут, а в ворота въедут – еще лучше, всех стрелами положим. Батута с Ярцом – крыльцо держат, да раньше моего свиста не высовывайтесь! Пацаны с самострелами, один – на сеновал, другой – на чердак. Кто заманивать будет?

– А кого не жалко? – весело скалясь, воскликнул Звяга.

– Прибытка не жалко… – пробормотал хмуро Батута.

Прибыток возопил:

– Скажешь тоже, дядя Батута! Я б и сам вызвался!

Батута ухмыльнулся, проворчал:

– Ладно, пошутил я…

Звяга поглядел на поднимающееся из-за деревьев солнце, красное, будто напитавшееся кровью, проговорил, став вдруг серьезным:

– Кабы мы выехали вовремя – щас как раз бы уже четыре версты проехали, кони после отдыха бегут резво. Скоро соглядатая ждать нужно…

Шарап оглядел Батуту с Ярцем, резко выговорил:

– Берем оружие, и по местам! А ты, Прибыток, самострел припрячь, да напусти на себя сонную одурь; мол, в санях прикорнул, дневка у нас, поели, да снова спать завалились…

На крыльцо вышел хозяин, Шарап погрозил ему кулаком, грозно рявкнул:

– Высунешься до времени – первую стрелу и схлопочешь! Ты днем ворота закрытыми держишь, аль открытыми?

– Открытыми… Спокойно тут… – и добавил после паузы: – Было…

– Гляди, коли соврал…

Взобравшись на чердак, Шарап с любопытством огляделся. На Киеве у большинства простых людей в избах чердаков не было, да и сам Шарап детство прожил в бедной избе без потолка, под соломенной крышей. Это уж когда ушел из дружинников, да женился, пару раз сходил со Звягой да отцом Серика в поля половецкие, уж тогда обзавелся крепким теремом, с тесовым потолком, да обширным чердаком. Здесь особо любопытного ничего не было, примерно то же самое что и на чердаке терема, сожженного в Киеве: банные веники, заготовки для топорищ и рогатин, несколько еловых чурбаков, без единого сучка – явно для стрел, понимает толк, ель для стрелы много лучше, чем сосна. А ведь лук хозяин на виду не держит. Темный мужичок… Надо было бы предупредить Батуту, чтоб оглядывался почаще…

Прибыток внизу потоптался у ворот, и не нашел ничего лучше, как присыпать самострел снегом у тына, где он не был утоптан. После чего прошел к ближайшим саням и улегся на сено в них так, чтобы видеть ворота. Шарапу с чердака открывался вид на берег и кусок заснеженной реки. Звяге были видны подходы со стороны леса, однако оба они прокараулили появление Выдры. Тот возник в воротах, будто лешак, оглядел двор, увидел Прибытка в санях, долго вглядывался, колеблясь между разными какими-то побуждениями. Но тут Прибыток пошевелился, широко зевнул. Выдра сразу встрепенулся, не приближаясь к саням, спросил:

– А чего не уехали?

Прибыток протянул лениво:

– А кони притомились, решили дневку устроить. Да и малые намерзлись в дороге… А ты чего вернулся, дядя Выдра? – равнодушно спросил Прибыток, и, прикрыв лицо воротником тулупа, повернулся на бок, делая вид, будто решил продолжать спать.

Шарап порадовался; знатно притворяется пацан! Звяга из глубины проема, радостно скалясь, казал Шарапу большой палец. Выдра еще раз оглядел двор, и исчез. Опытный тать, отметил про себя Шарап. Он стал прикидывать, откуда могут появиться тати? Получалось, лишь с того краю, что заслоняет от Звяги крыша избы. Опытный тать всегда избегает зияющих проемов всяких сеновалов и чердаков; там, в полутьме может скрываться невидимый доглядчик. Сначала Шарапу показалось, что это у него кровь в ушах звенит, но тут Звяга высунулся с сеновала, и, выворачивая шею, попытался заглянуть куда-то за драночную кровлю. И тут Шарап увидел, вынырнувшую на открытое пространство реки вереницу саней, звон колокольцев сразу стал звонче и слышней. В санях – по двое-трое, поклажи не видно. Машинально пересчитав путников, Шарап пробормотал под нос:

– Можа не они?.. Пятнадцать их, о шести санях…

Будто услышав его, Звяга вдруг энергично закивал головой, и повелительно приказал своему сыну накручивать ворот самострела. Ни мига не колеблясь, Шарап кивнул своему пацану:

– Снаряжай самострел… – а сам приготовил лук, проверил, как выходит меч из ножен. А то бывали случаи зимой; в тепле меч отпотеет, а потом выйдешь на мороз, а он к ножнам примерзнет. Но нет, опытный воин, он еще с вечера протер лезвие тряпочкой с жиром.

Передние сани без задержки въехали в ворота, возница осадил коня лишь рядом с крыльцом. Остальные сани влетели следом, во дворе сразу стало тесно, но люди не орали, требуя хозяина, а цепко и воровато оглядывались по сторонам. Особо задерживая взгляды на хрупающих сено лошадях. Шарап, держа лук наготове, осторожно выглядывал из-за косяка, он все еще не решался пускать первую стрелу. А ну как мирные путники приехали? Хотя, мирные путники с обоих концов лишь к вечеру могут появиться… И тут путники сами проявили себя; откуда ни возьмись, у них в руках появились мечи и топоры. Натягивая тетиву, Шарап залихватски, по-разбойничьи засвистал. Звяга встал в проеме двери, широко расставив ноги, и принялся посылать вниз стрелу за стрелой. Меж ног его высунулся сын, и пустил вниз стрелу из самострела. Шарапов пацан тоже пустил стрелу, и пошла потеха. На крыльцо выскочил Батута, и с маху срубил уже взбежавшего наверх татя. Следом вывалился Ярец, взметнул вверх молот, и с маху проломил навес над головой. Лезущий на крыльцо тать, от страха вдруг кувыркнулся назад, Батута ринулся вниз.

– Ку-уда ты!? – взревел Шарап. – Стой на верху!

Но было поздно, Батута уже сцепился с двумя татями. Те действовали ловко, и ему никак не удавалось подловить одного и другого. А тем временем третий тать осторожно заходил со спины. Медлительный Ярец еще топал на середине крыльца. Батута заслонял от Шарапа зашедшего со спины татя, и Шарап уже заходился от ужаса, что Батуту сейчас срубят, и что они со Звягой будут потом говорить Серику?.. Однако Звяга был начеку; стрела попала татю в глаз, благо личины у него не было. Переведя дух, Шарап пустил веером по двору пяток стрел, и слегка замедлил стрельбу, чтоб пересчитать татей. К его удивлению, в живых их осталось всего шестеро, и они уже поняли, что нарвались на тех еще беженцев. Попрыгав в сани, они пытались вырваться со двора, но прижавшийся к воротному столбу Прибыток, уже ловил на наконечник стрелы цель, однако лошадь мчалась на него, заслоняя седока. Тогда Прибыток пустил стрелу в грудь лошади. Бедная лошадка грянулась так, будто у нее ноги подломились. Шарап горестно вздохнул, мимоходом пожалев лошадку. Прибыток накручивал ворот самострела, а разъяренный тать, взметнув топор обеими руками над головой, несся на него. Шарап пустил стрелу, и увидел, как его стрела попала татю под правую лопатку, а стрела Звяги – под левую. Переведя дух, Прибыток перезарядил самострел. Тати, увидя, что ворота заслоняет упавшая лошадь, соскочили с саней и ринулись к воротам пеши. С перекошенным ртом Прибыток пустил стрелу, и кинулся за ворота, тут же вильнув вбок, вдоль тына.

До ворот добежали только двое татей. Все стрелки так торопились пустить в них стрелы, что в их спинах уже торчало по две стрелы, и пока они не упали, добавилось еще по одной. Даже Огарок выскочил из конюшни, где скрывался, стреляя из-за приоткрытых ворот, и пустил стрелу из самострела. Шарап спустил тетиву лука и не торопясь полез вниз по лестнице. Звяга не стал утруждать свои ноги перебиранием ступенек лестницы – сиганул вниз, не устоял на ногах, ловко перекатился, вскочил на ноги. Шарап проворчал:

– Свернешь ты когда-нибудь шею…

Батута, тяжело отдуваясь, обтирал меч льняной тряпочкой. Ярец, задрав голову, рассматривал дыру в навесе, пробитую им в запарке боя. Сконфуженно помотал головой, сказал:

– Взыщет с меня хозяин…

Скаля зубы, Звяга воскликнул:

– Это он нам должен – от такой тяготы его избавили…

Идущий через двор Шарап, мимоходом осматривал трупы, вдруг он воскликнул:

– Ба, а тут живой…

Не сгоняя веселой улыбки с лица, Звяга бросил:

– А добей его! Нешто нам возиться с ним?..

Шарап проворчал:

– Я стрелу выдерну, а там, как его Бог даст – помрет, дак помрет, не помрет – его счастье… – наклонившись, он выдернул стрелу. Бедный тать взвыл благим матом, и откинулся на снег.

Звяга спросил с любопытством:

– Помер?

– Кажись, нет. Дышит…

– Лучше добить… – проговорил Звяга, уже нерешительно.

– Уймись, нехристь! – рявкнул Батута, почему-то с раздражением бросая меч в ножны, потом пробормотал нерешительно: – Чегой-то нет у меня охоты дальше дневать тут…

– Да уж, хороша дневка среди трупов, – проворчал Шарап. – А насчет тяготы, от коей мы его избавили, скажу так, как говорят христиане: свято место пусто не бывает. Места тут глухие, селения далеко, снова тати заведутся. Слыхал я, на пути по Десне аж два таких гиблых постоялых двора есть, возле них каждую неделю тати обозы грабят. Купцы по трое-пятеро собираются, чтоб те места миновать…

На крыльцо вышла мать Батуты, увидела побоище, всплеснула руками, и встала столбом, забыв, зачем вышла. Батута раздраженно спросил:

– Чего ты, матушка?

Она опомнилась, спросила торопливо:

– Может, поедем?

– Конечно поедем! Чего тут среди трупов делать? – воскликнул Батута. – Детей одевайте, а мы пока коней запряжем.

Чтобы выехать со двора, трупы пришлось оттаскивать к тыну, в угол двора. Шарап и Звяга даже не заикнулись, чтоб снять доспехи, да и доспехи были паршивенькие, к тому же во многих местах посечены. Чем такие чинить, проще новые кольчуги сплести. Только мечи да топоры собрали – нечего хозяину прибыток оставлять. Во двор вышли женщины и младшие дети, пошли к саням, осторожно переступая через кровавые пятна на снегу. Когда уже выехали на лед, Звяга крикнул Шарапу:

– Чует мое сердце, добить надо было того татя!

Шарап промолчал в ответ.

После полудня встретился купеческий обоз, с передних саней махали, требуя остановиться. Шарап поднял руку, проорал, натягивая вожжи:

– Сто-ой!

Передние сани встречного обоза поравнялись с Шарапом. Купчина сидел на медвежьей шкуре, в пышной лисьей шубе, да и сани были изукрашены причудливой резьбой. Видя такое кичливое выпячивание роскоши, Шарап проворчал недовольно, вспоминая простецкую скромность Реута:

– Чего надобно?

Купчина, нисколько не чинясь, легко выскочил из санок, сделал пару шагов, разминая ноги, сказал весело:

– Здрав будь, добрый человек, и легкого тебе пути!

– Да мы уж вроде как приехали… – обронил Шарап, смягчаясь. – На Москву путь держим…

– На жительство, аль как?

– На жительство. Беженцы мы с Киева…

– С Рюриком не ужились, што ль?!

– Не ужились! Все лето против него на заборолах стояли…

– А на Москве чем заняться хотите?

– Торговлей промышлять будем.

– Ишь, беженцы – а торговлей промышлять… – не без уважения протянул купец. – Видать сурьезные беженцы, коль и сами выбрались, и добро прихватили… – насмешливо усмехаясь, он кивнул на сани: – Поди, на золоте сидите…

– Сидим! Да попробуй согнать нас…

– Да верю я, верю… На Москве свои дворы ставьте рядом с моим, вот и будет у нас начало купецкого ряду…

– А кого спросить то?

– А спроси Тугая.

– Чудное прозвище для купца… Так, скорее, татя прозовут…

Купец пропустил замечание мимо ушей, перешел к делу:

– Я вот чего тебя остановил: сказывают, шалят тут?..

– Отшалились… – неприветливо бросил Шарап. – На нас рыпнулись. Теперь уж остыли, поди…

Тугай махнул рукой, сказал:

– Вот я и говорю, сурьезные вы люди… Ну, бывай. Свидимся скоро. Я до Смоленска и обратно… – он легко вскочил в сани, еще раз махнул рукой.

Шарап проводил его взглядом, подумал: – "А не шибко кичлив… Показалось с первого-то взгляду…" Он слегка хлестнул вожжами по спине коренной, пристяжная взбрыкнула, но обе тут же перешли на плавную размашистую рысь. Позади залихватски засвистал Звяга. Шарап проворчал себе под нос:

– Уж скоро пятый десяток пойдет – а все как пацан…

Серые стены на фоне белесого, насупившегося перед метелью неба возникли неожиданно из-за поворота реки. Шарап натянул вожжи. С ним поравнялся Батута, и тоже остановил коней. Подъехавший Звяга протяжно присвистнул, сказал разочарованно:

– Эт што, и есть Москва?

– Похоже… – протянул обескуражено Шарап. – На постоялом дворе сказывали – двадцать пять верст… Как раз столько мы и проехали…

– У нас Любеч больше… – проворчал разочаровано Батута.

– Скажешь тоже… – откликнулся Звяга. – Любеч, старики сказывают, еще прежде Киева построился…

По самому верху холма тянулись стены, рубленные из вековых дубов, хмуро глядели бойницами приземистые стрельницы, но и стены уж больно были коротки, и стрельниц мало. Под стеной стояли добротные, окруженные высокими тынами избы и богатые терема посада.

Батута подметил:

– А посад-то – бо-ога-ат…

– Чего стоять? Поехали, што ль? – нетерпеливо сказал Шарап. – Щас смеркаться начнет…

Ехали по улице посада, пока не углядели самый богатый терем. Осадив коней перед воротами, Шарап вылез из саней, постучал в калитку рукоятью плети. Вскоре на дворе послышался хруст снега, спокойный голос осведомился:

– Кого принесла нелегкая?

– Не подскажешь ли, уважаемый, как нам проехать ко двору купца Тугая? – вопросил Шарап вежливо.

– Отчего ж не подсказать? Подскажу, коль ты добрый человек; ты как раз и стоишь уже у двора купца Тугая.

Калитка распахнулась – в проеме стоял невысокий, но крепенький мужичок, с коротко подстриженной на ляшский манер бородой. Он оглядел Шарапа, обоз за его спиной, после чего проговорил медленно:

– Только в отъезде нынче купец Тугай, я его управитель.

– Мы знаем, что он в отъезде, – терпеливо проговорил Шарап, – мы ж его встретили, когда он в Смоленск ехал. Не пустишь ли на постой? Нам бы пару дней перебедовать, а там мы свои терема поставим, если у вас можно готовые срубы купить?

– А чего ж не пустить? Коли вы Тугаевы знакомцы… У нас гостевая изба просторная…

Когда обоз втянулся на просторный двор, Шарап подозвал Звягу и Батуту, сказал:

– Пойдемте, сходим к воеводе? Объявимся, да поспрошаем; можа и за стеной для нас местечко найдется? Непривычно мне как-то без стены…

Батута пожал плечами, оглядывая богатое подворье:

– Купец не боится так жить, а ты чего забоялся?

Звяга проворчал:

– За спрос пока денег не берут, а объявиться воеводе требуется… – и, хлопнув коня по крупу, рявкнул: – Пацаны, распрягайте коней, да обиходьте их как следует!

Они сняли только шлемы, заменив их шапками, так и пошли к воеводе; в кольчугах и при мечах, только накинув поверх кольчуг полушубки. Встречных было мало, и они во все глаза глазели на вновь прибывших, правда, не решались расспрашивать, а потому друзья быстро миновали посад, и по укатанной дороге, оскальзываясь на крутизне, поднялись к воротам. Стражник, стоявший прислонясь к стене в самом проеме, лениво спросил:

– Ку-уда?..

– А к воеводе… – процедил Шарап, глядя поверх его головы.

– За-ачем?.. – лениво тянул стражник.

– А то тебя не касаемо! – вспылил Звяга. – То воеводу касаемо!

Стражник тут же пошел на попятную:

– Да я – ничего… Эт я от скуки… Проходите, еще не стемнело… Терем воеводы – во-он, в конце улицы. Там на воротах княжеский знак намалеван…

Вскоре они, и правда, увидели ворота с намалеванным княжеским знаком, вот только разобрать, что там намалевано, было трудно. Звяга утверждал, что на воротах изображен серый волк, Шарап стоял на том, что это дикий кабан, а Батута, склонив голову набок, заявил, что это медведь. Пока они перепирались, калитка распахнулась, оттуда высунулся здоровенный гридень, рявкнул грозно:

– Чего за шум? Бесчестье воеводе умышляете?!

Батута тягуче проговорил:

– Да не-е… Повидаться надобно с воеводой…

– А попозжее не могли припереться? – едко вопросил гридень.

– Дак мы только приехали – надобно объявиться, а то вдруг воевода подумает чего не надо?

Гридень задумчиво проговорил:

– По говору чую, вы с Руси? Правильно сделали, что сейчас явились, а то и вправду воевода подумал бы чего не надо, если б его соглядатаи донесли, что с Руси прибыли какие-то люди, а ему не объявились. Заходьте, а я сбегаю, доложу…

Пока путники не спеша втягивались в калитку, гридень и правда, расторопно бежал к высокому крыльцу терема. Остановившись перед крыльцом, Шарап спросил:

– Батута, ты с купцами хороводишься, все знаешь; в чьих землях стоит Москва?

Батута не спеша почесал в затылке, сдвинув шапку на нос, протянул:

– Москва – шибко незначительный город, чтоб об нем купцы рассказывали, но слыхал я краем уха, будто Володимерской земле он принадлежит, стало быть, воевода тут посажен от Володимерского князя…

На крыльцо тем временем вышел воевода. Был он неказист видом, и ростом невелик, да гонору большого; в сафьяновых сапогах, расшитых серебром, и в богатой лисьей шубе нараспашку, чтоб видно было рубаху из аксамита, да золотую гривну на шее.

Шарап, Звяга и Батута слегка склонили головы, не снимая шапок, как и полагалось именитым людям приветствовать воеводу. От чего воевода пришел в большое неудовольствие, грозно прорычал сквозь зубы:

– Пошто шапки не ломаете?!

Шарп приподнял бровь, демонстративно обхватил обеими ладонями рукоять меча, проговорил медленно:

– Нешто мы смерды, шапку перед тобой ломать? А будешь властью своей кичиться, мы можем и дальше проехать, до самого стольного Володимира… – с намеком выговорил Шарап. – Сказывают, князь Всеволод большие милости предоставляет купеческому да ремесленному люду, а его воевода, наоборот, препятствия чинит…

Воевода тут же пошел на попятную, вопросил сварливо:

– А откуда мне ведать, кто вы есть, коли вы еще не объявились?

Шарап проговорил веско, указывая на Батуту:

– Вот это – знатный киевский мастер-оружейник, Батута, а мы со Звягой – купцы именитые, тоже с Киева. Меня Шарапом кличут. Нужны тебе на жительстве знатный оружейник, и купцы не бедные?

– Так бы и сказали… – пробормотал обескуражено воевода. – Простите, гости дорогие, что в терем не приглашаю – поздненько уже. Говорите, зачем пришли?

Шарап протянул лениво:

– А объявиться, что пришли на жительство, да поспрошать, где строиться можно?

Воевода развел руки, проговорил гостеприимно:

– А эвон за стеной места сколько, занимай хоть целое поле!

Шарап осторожно спросил:

– А в стенах местечка не найдется?..

– Нету места в стенах… – сожалеючи покачал головой воевода. – Стройтесь в посаде. А к весне, коли денег достаточно соберете, стену перенесем. Ну, с Богом, устраивайтесь… – и он ушел в горницу.

Когда шли к воротам, Батута проворчал:

– Зря ноги били… Где тут за стеной строиться? Мне ж и кузню ставить, и огород просторный надобен. И в посаде не пропадем; спокойно тут, половцы не добираются, князь Всеволод великую силу имеет, не менее чем Роман имел – в обиду не даст.

Шарап проворчал:

– Не по нраву мне воевода – дерганый какой-то, не сурьезный…

Звяга легкомысленно ухмыльнулся, обронил:

– А чего нам воевода? Он нам торговать поможет, аль Батуте мехи качать будет?..

Наутро, по указке Тугаева управителя, Шарап с Батутой пошли на другой конец посада, где артель плотников срубы ладила на продажу. Простой люд сам и бревна заготавливали, когда избу собирался строить, сам и срубы рубил. Артель работала лишь для богатых, а потому сруб, который рубили артельщики, лениво постукивая топорами, был крестовый, высокий. Батута обошел его кругом, сказал:

– Ладный сруб – беру для себя…

Староста артели, у костра лениво правящий камнем лезвие топора, встрепенулся, но продолжал сидеть на чурбаке, звонко шоркая камнем по хорошей стали. Батута окликнул его:

– Эгей, уважаемый, эдак вы еще месяц будете сруб рубить…

Староста с нарочитой ленцой протянул:

– А нам торопиться некуда – сруб не на заказ делаем…

– А коли закажу сруб, когда сделаете?

– Эт, как заплатишь… – продолжал лениво тянуть артельщик. – Коли с задатком – один день на сруб…

– С задатком! – рявкнул нетерпеливо Шарап. – Еще два таких сруба – чтоб к послезавтрему были готовы!

– И пятистенка для моего молотобойца, – добавил Батута. – Да крыши чтоб не драночные, а тесовые!

Артельщик вскочил, засвистал разбойничьим посвистом, заорал:

– Шевелись, браты! Заказчики объявились! – повернувшись к Батуте, спросил: – Куда сруб доставить?

– А ко двору купца Тугая, рядом с ним обустраиваться будем…

Когда вернулись ко двору купца Тугая, застали там нетерпеливо переминавшегося с ноги на ногу воеводского тиуна, с саженью на плече, он нетерпеливо орал:

– Недосуг мне ждать твоего мастера! Говори, сколько отмерять земли на усадьбы!

Ярец что-то отвечал, рассудительно и веско помахивая пудовым кулачищем.

Шарап осведомился:

– Чего шумим?

Тиун резко развернулся к нему, спросил:

– Ты мастер?

Батута обронил:

– Я мастер…

– Где шляетесь?! – накинулся на него тиун. – Воевода прислал землицы вам отмерить под усадьбы… Только, тут купецкий ряд будет. Кузнецкий – эвон, в другом конце…

– А што, купцы против будут, если в ихнем ряду мастер-оружейник поселится?

– Да нет, конешно… – умерил пыл тиун.

– Ну, дак и меряй!

– Скока мерить-то?! Битый час добиваюсь…

– А скока купцу Тугаю намерил, столько и нам на каждого меряй!

– За лишку платить надобно будет. Бесплатно князь Всеволод лишь сто квадратных саженей дает…

– Заплатим, меряй… – пробурчал Батута. – А то скоро уж сруб подвезут…

Бесшабашный Звяга решил занять крайний участок, на половине которого оказалось несколько сосен еще не сведенного леса. Дальше, за лесом, тянулись поля посадского люда, который земледельничал в предградье. Воткнув в снег колышки, тиун ушел, волоча сажень на плече, на ходу бросил:

– Плату за излишек земли, завтра отнесете воеводе…

Батута неприкаянно бродил по своему участку, увязая по колени в снегу, наконец, подошел к Шарапу и Звяге, стоящим на границе меж своими владениями, и хозяйски прикидывавшими, что, где будет стоять; где поставить конюшню, где сараи, а где амбары. Купцам, даже и начинающим, в первую очередь амбары нужны. Батута проговорил:

– Душа не лежит к этому месту… Лучше бы на Киеве остался…

Весело скалясь, Звяга сказал:

– Ага, щас бы уже задарма мечи ковал Рюрику, прикованный цепью к наковальне, аки пес цепной…

Батута тяжко вздохнул, и побрел к воротам Тугаева двора.

Ночевали в избе вповалку. Хоть и просторна была купеческая гостевая изба, да не для такой оравы. За долгие недели ночевок в санях, старшие впервые спали в тепле. Золото и серебро, извлеченное из захоронок в санях, теперь покоилось за надежными стенами под присмотром верных женушек. Даже Батута проспал; проснулись от громкого и напористого стука в дверь. Спавший на шубе рядом с дверью Шарап заполошно вскинулся, нашаривая меч в изголовье. Из-за двери послышался громкий голос:

– Эгей, хорош дрыхнуть! Счастье продрыхнете!

Шарап распахнул дверь, из холодных сеней, в клубах морозного пара, в горницу шагнул старшина плотничьей артели, оглядел сонное царство, умерил голос, сказал смущенно:

– Простите, ради Христа, запамятовал, что вы с дороги… Сруб привезли, где ставить-то?

В дальнем углу завозился как медведь Батута, прохрипел хриплым со сна голосом:

– Щас покажу, да и мы помогать будем…

Общими усилиями сруб собрали быстро, а к полудню и крышу покрыли. Приняв оплату, старшина артели сказал:

– Мы остальные срубы на месте рубить будем, так что, щас бревен навезем, а завтра с утра приступим и к остальным. Огромные сани, запряженные четверками коней, утянулись в улицу посада.

Батута топтался на крыльце своего нового терема и горестно качал головой:

– Ай-яй, как же теперь без кота? Как же без кота новые хоромы обживать?

Он не сразу обратил внимания на девочку лет десяти, терпеливо стоящую у крыльца. Когда она подошла, Батута не видел, занятый горестными мыслями. Она пропищала тоненьким голоском:

– Дядя Батута, а дядя Батута?..

Батута скосил глаза на нее, спросил недовольно:

– Ты чья?

– А я Тугаева дочка, – бойко ответствовала она.

– Чего тебе?

Она распахнула шубейку, из-под полы выглянула любопытная мордочка, уставилась на Батуту круглыми зелеными глазищами. Батута всплеснул руками, воскликнул:

– Ба-а! Прям как Мышата в котятах!.. – он заторопился, боясь, что девочка передумает, развязал кошель, достал два серебряных дирхема. За Мышату он столько же платил когда-то. Но девочка медлила, наконец, протянула искательно:

– Дядя Батута, а это кошечка… Так что, еще две монетки… Это половецкие денежки, я им цену знаю…

Батута обескуражено протянул:

– Ну-у… Истинно купеческая дочка… – и достал еще две монетки.

Протягивая котенка, девочка торопливо зачастила:

– Дядя Батута, ты не думай, она хоть и молоденькая, а уж все умеет; я сама видела, как она мышек ловит…

Батута осторожно принял в руки мягкое, теплое, упитанное тельце котенка, и впервые с самого отъезда с Киева, под сердцем, казалось, на веке заледеневшем, разлилось тепло. Кошечке было месяцев пять, так что расти и расти еще, может и пропавшего Мышату ростом догонит. Батута знал эту купеческую породу кошек: масти густого соснового дыма, они вырастали ростом, чуть ли не с добрую собаку, и им по силам были не только мыши, но и крыс они давили махом, даже хорьки, если случалось, спасались от них бегством, притом, что мелких кошек частенько и задирали, причиняя немалые убытки их хозяевам смердам. Кошечка обхватила передними лапами рукав полушубка, и доверчиво потерлась щекой о грудь Батуты, он расплылся в умильной улыбке, и заторопился в дверь, говоря:

– Печки еще нет, так что спать нынче здесь не будем, но ты уж не обессудь, прими хоромы, а печку завтра сложит печник, вот и заживем в тепле…

Открыв дверь, Батута осторожно пустил кошку на порог, она поглядела долгим взором в лицо Батуты, понимающе мурлыкнула, и принялась настороженно вглядываться в звонкую пустоту свежего дома, часто-часто втягивая ноздрями воздух. Наконец, осторожно, на полусогнутых, вошла в терем. Батута шумно выпустил воздух из легких; оказывается, он все это время не дышал, пока кошка вглядывалась и принюхивалась. Кошка крадучись осматривала помещения, а Батута на цыпочках крался за ней. Наконец она уселась посреди горницы, хозяйски оглядывая стены. Осторожно подхватив кошку, Батута сунул ее за пазуху и вышел из терема, у крыльца его уже ждали все младшие дети, и Шарапа со Звягой, и даже немногим их переросшая жена Ярца. Пресекая возможное нытье, Батута цыкнул: