Текст книги "Охотник за бабочками 2"

Автор книги: Сергей Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

– От потомка вашего письмо, – со знаем дела и важности ситуации сказал я.

Глаз у Жар-Бабочки загорелся нетерпеливым огнем и она протянула сворачивающиеся в трубочку листы мне:

– Прочитай, пожалуйста.

Если ко мне обращаются по человечески, то я всегда всем сердцем. Так бы всегда. А то сразу высшую меру, высшую меру!

Отодвинув, таращащих на меня глаза, зайцев в сторону, я уселся за стол, предварительно смахнув с красной материи крошки. Кушают они здесь, что ли. Потом разгладил листы руками.

– Письмо! – начал я чтение в мертвой тишине, – Предназначено Жар Бабочке!

– Дальше, дальше! – облизала сухой клюв Бабочка.

И я стал читать. С выражением в голосе. Медленно, с расстановками на знаках препинания.

«Здравствуй дорогое папа-мама-баба-деда! Пишу тебя я, твой родной единоутробный детеныш».

Бабочка заголосила противным скрипучим плачем, но быстро зажала сопли под моим строгим взглядом.

«Во-первых строках своего коротенького письма спешу, дорогое папа-мама-баба-деда, сообсчить, что у меня все нормально. Живу я хорошо, чего желаю и всем вам».

– Уважительный растет, – пронесся шепот среди зайцев и затих у ушей счастливой Жар Бабочки.

«Живу я в благоустроенном подвале, с отоплением, канализацией, горячей и холодной водой…»

– Друзья, видать, его, – я уже не обращал внимания на шепот.

«… Кормят меня три раза в час горячей писчей. Но еду тоже иногда дают. По большим праздникам красного календаря».

– Ничего, соберем посылку. Откормим теперь.

«Я уже научился говорить по-русски, считать по-русски и писать по-русски».

– А это как «по-русски»? – зайцы недоуменно переглянулись, – А по-нашему уже и не может, что ль?

«Научил всему этому доброму, вечному меня человеческий старенький хмырь. Я его очень люблю. И вас папа-мама-баба-деда, тоже очень люблю. Старенький хмырь каждый день приходит ко мне и долго разговаривает со мной. Иногда он катает меня на санках по мягкому льду, а на ночь рассказывает разные сказки».

– Не обманул уродец, – совпадения случайными не бывают. Вот что значит правильно сказать неправду. Хмырь, скорее всего, мой паПА. Молодец, не оставил пацана в одиночестве. ПаПА всегда был неравнодушен к малышам. Что там дальше?

«И еще он говорит, что скоро приедет его любимый младший оболтус и непременно отвезет меня к вам, дорогое папа-мама-баба-деда. Я жду этого дня, как соловей лета. Соловей, это такая маленькая бабочка с клювом во все рыло».

– Грамотный, какой! – восхищению, прям, нет предела. Узнаю паПА словечки. Нашел чему дурака учить.

«Сейчас я уже большой. Иногда, когда стареньких хрыч устает возить меня на санках, я сажаю его на шею, и мы летаем над бескрайними просторами северного мегаполиса. Нас все бояться, особенно, когда я пою красивые человеческие песни. Меня никто не обижает. Только один раз, старенький хрыч отхлестал меня по морде рыбьим хвостом за то, что я нечаянно сожрал всю рыбу в местном бассейне».

– У нас в роду все шаловливые были, – умиленно прокомментировала последние строчки Жар-Бабочка. Я же со своей стороны, поклялся, что еще раз отхлестаю кое-чем другим этого гаденыша за съеденную рыбу. Я ж ее в детстве с рук кормил.

«В последних строках своего письма передаю огромный привет всем нашим, незнакомым мне пока, друзьям. Если вдруг встретите нечаянно младшего оболтуса, то-то же передавайте привет. Его голография висит у меня над гнездом, и он мой кумир».

Зайцы радостно заорали, и стали обниматься. Мне также немного досталось. Общественный защитник, не отошедший от невменяемости, пытался повторить подвиг незнакомца-варркана. Я еле отбился от слюнявчика.

" На этом сердечно прощаюсь и шлю низкий всем поклон».

Жар-Бабочка рыдала навзрыд от переполнявшего ее счастья. Зайцы, видя такую умильную картину, утирали носы мантиями, застенчиво улыбаясь и становясь от этого похожими на ручных домашних кроликов.

– Здесь еще PS имеется. Читать, или поплачете еще?

– Читай кумир молодежи, – Жар Бабочка ненавязчиво погладила меня по бритой голове.

«Дорогое папа-мама-баба-деда. Извините за скромную просьбу. Пришлите мне, пжлуста, немного брюликов на сладости. А также, неплохо бы прислать брюликов на новую катерную лодку с двумя палубами и восьмисот сильным мотором. Знаете, какая классная весчь. Спасибо заранее. Ваш навечно детеныш Гадурас».

– Конец письма. Орфография и знаки препинания донесены до слушателей в точном соответствие с оригиналом.

Я сложил письмо в стопку, накрыл его заячьей папкой и откинулся на спинку стула. Дело сделано.

– Чего это твой старенький хрыч на сладости ребенку жмотятся? – спросила Жар Бабочка, сморкаясь в платок одного из зайцев.

– Сахар дурно влияет на состояние щелочного баланса, ответил я, – Особенно, детского неокрепшего организма. Крылья отпадут, кого потом винить?

Бабочка согласно покачала клювом-хоботом. Понятливая.

– Ладно, кумир молодежи, – задумчиво произнесла она, – Ты уж нас извини за все. За этот суд дурацкий. Осерчали мы сильно. Не поверили тебе. Впредь зарекаюсь, всем уродам верить. И теперь выходит, что обязаны мы крепко тебе?

– Чего уж там, – я смущенно тер колючую лысину.

– Да нет, кумир. Я и зайцы вовек добра твоего не забудет. Брюликов, конечно, расплатиться с тобой, не имеем. Сам понимаешь, на катерную лодку надо наскрести. Двухпалубную. Но, может, чем другим, когда подсобим? Верно говорю, зайцы?

– Верно! Поможем! – поддержали почин Жар Бабочки все зайцы, – Святое дело! Как один!

Жар Бабочку что-то вдруг насторожило, она убрала голову наружу. Вернулась минут через пять. Я это время потратил на раздачу автографов. Все зайцы неожиданно захотели стать моими фанатами и подсовывали под нос мои же обвинительные заключения. Я, от старательности, высунув язык, аккуратно выводил на бумажках: – «С любовью и нежностью, на долгую память. К. Сергеев», – подпись витиеватую с овалами и закорючками. Зайцы прижимали подписанные листки к груди и спорили друг с другом, у кого завитушки посимпатичнее.

Дело дошло бы до драки, но вернулась голова Жар-Бабочки.

– Там твои прилетели, – кивнула она головой в сторону космоса, – Ругаются и требуют выпустить тебя. Грозятся в случае неповиновения расстрелять нас из всех имеющихся видов оружия. Мне это, конечно, без разницы, да только пугают Кузьмичем каким-то. Говорят, все пасти наши порвет, и какие-то моргала повыкалывает. Любят они тебя.

– Что-то много любящих стало, – пробурчал я, неожиданно вспоминая о своем гражданском статусе. И еще о Ляпушке, которую, кроме меня, вряд ли кто и любит. С этими заморочками совсем забыл о ней. Сволочь я.

– Уходишь что ль? – спросила Жар Бабочка, укладывая свою огромную голову на мое плечо. Я так подразумеваю, что после письма своего шкета она ко мне воспылала глубоким чувством привязанности. Жар-Бабочка, хоть и не совсем зверь, но доброту человеческую понимает. Не слазить бы.

– Пора, – вздохнул я, – Дел впереди много. Надо свою подругу выручать.

– Куколку что ль?

– Откуда знаешь?

– Космос слухами полниться. Мы пока тебя по всем галактикам разыскивали, во многих местах побывали. Наслышаны.

– А что за погром в Северном мегаполисе устроили? Твой-то там обитает.

– Пропустили и недоглядели, – хмыкнула Бабочка, – Я же думала, что детеныш мой давно на шпильке сохнет. Тебя только и искали.

– Ну и слава богу, – непонятно к чему сказал я, и направился к дверям, через которые недавно выходил незнакомец.

– Погоди немного. Сейчас твои состыкуются. Ты им скажи, что б пушками своими во все стороны не махали. А то ведь знаешь старую космическую притчу. Если торчит из космического корабля какое незаряженное оружие, то в независимости от обстоятельств оно обязательно выстрелит. Закон жанра, кумир. Закон жанра. Пристыковались твои крикуны. Можешь идти.

У дверей я обернулся. Ну не могу же я так просто уходить, не обернувшись. Это не по правилам. Может, я этих замечательных существ в последний раз вижу.

Замечательные существа в виде зайцев дрались, растаскивая на лоскутки мою старую арестантскую форму. Только одна Жар Бабочка провожала меня своим одиноким, блестящим от влаги глазом.

Я шмыгнул носом и шагнул в переходную камеру.

Встречали меня радостно и со всеми торжественными причиндалами.

Кузьмич первым бросился в свой штатный карман. Хуан радостно прыгал вокруг. Волк (время идет, а привычки не меняются) врубил на всю катушку торжественный марш. Но больше всех радовался я сам. От того, что, наконец, был среди друзей, товарищей и вверенной мне дружественной техники.

А потом я проводил зайцев.

Величественное зрелище, скажу я. Жар Бабочка, чутко ловя усиками звездный ветер, сильно взмахивала огромными крыльями, набирая засветную скорость. Корзина, сплетенная из деревьев, в ее лапах крутилась во все стороны, создавая внутри себя искусственную гравитацию.

Через десять минут Жар Бабочка превратилась в маленькую, почти невидимую, точку на космическом своде. Вот такое экологически чистое во всех отношениях средство передвижения.

– Замечательные ребята, – сказал я сам себе и повернулся к Кузьмичу, который теперь ни на шаг от меня не отлучался, – Какие новости за время моего отсутствия, первый помощник? Доложить со всей чистосердечностью и желательно правду. Сколько звезд Волк наш нарисовал?

Кузьмич сказал: – «Ха», – что могло означать только одно. Без меня на Корабле творилось черт знает, какое безобразие.

Первым делом, я узнал, что Вселенский Очень Линейный Корабль без ведома командира, присвоил себе звание «Гвардейского». Про соответствующее количество звезд, тоже не забыл. Расстарался на славу. Пятьдесят штук за удачное преследование Жар-Бабочки. И еще одна за то, что все-таки догнал.

Я как человек с существенными недостатками способен понять бзики близких мне друзей. Я еще мог смириться с новым званием Волка. Гвардейский Вселенский Очень Линейный Корабль звучит гордо и красиво. Но звезды!?

Единственным решением создавшейся проблемы явилось немедленное разжалование Корабля до обычного, без всяких там выпендронов, имени. Вслед за эти Волк получил строгое внушение и предписание в течение часа уничтожить незаслуженно намалеванные звезды.

Корабль погундел слегка, но я был непреклонен. Все начинается с мелких нарушений, а заканчивается измене идее. А идея, это…. Это…

А давайте-ка лучше разберемся с Кузьмичем.

Дорогой мой Кузьмич предстал перед своим командиром со штатной улыбкой до ушей, начищенными до блеска крылышками и с обмазанной шоколадом мордой. (У Кузьмича не может быть лица, по причине полного его отсутствия).

Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы добиться полного признания совершенных проступков. На пятой минуте выворачивания крыльев первый помощник признался, что подговорил Каравай не заниматься ерундой, а выдавать на гора первосортный шоколад.

Но я не поверил Кузьмичу. Не мог Каравай вот так просто перейти от макаронины к сладким продуктам. Пришлось провести очную ставку, на которой Каравай, выдавливая из себя стаканчики с горючими слезами из лимонного сиропа, с тоской в динамиках поведал о зверствах Кузьмича.

Оказывается, этот негодяй явился к бедняге караваю с отверткой в руках и потребовал шоколаду. В случае неповиновения Кузьмич пригрозил полным демонтажем, и сдачей оставшегося утиля соответствующим органам. Приемщиков цветного лома в наше время на каждой космотрассе хоть пруд пруди. Поэтому караваю пришлось согласиться на требования первого помощника без всяких для себя условий.

Я увел Кузьмича в комнату разгрузки, где, как мне помнилось, находилась круглая штуковина с ручкой и цифрой тридцать два на боку. Я только недавно узнал, что это никакая и не бомба, а гиря для стабилизации балласта корабля. Именно эту штуку я и заставил Кузьмича поднять двести раз. Может, я был немного жесток, но я считал, что должен поддерживать на Корабле должный порядок. А насчет жестокости …. Кузьмич после двухсот жимов стал передвигаться по кораблю с далеко вперед выпяченной грудью, не уступая никому дорогу. Мне даже сообщили, что в приватных беседах с самим собой Кузьмич грозился набить до неузнаваемости любимое лицо командира.

Хуан за время моего отсутствия ничего предосудительного не сделал. Я же не могу ругать его за то, что он отпочковал от себя трех маленьких…, сейчас соображу,… хуанчиков, которые ни хрена не делали, а только постоянно мешались под ногами и лезли во время отдыха под мышки погреться.

Глаз в центре командирской рубки также ничем предосудительным себя не проявил. Волк обложил разросшиеся цветы кирпичами, провел к ним трубопровод с водой и устроил небольшой, круглосуточно работающий фонтан. В центре фонтана была установлена точная бронзовая копия Кузьмича, которая иногда пускала тоненькую струю как раз на командирское место. Цветы нещадно воняли и требовали насекомых для собственного опыления. Кузьмич от этой роли отказался. Пришлось заставить Хуана приспособить к делу своих отпрысков.

Это почти все. Почти. Самое главное, я оставил напоследок.

Прогуливаясь с инспекционной проверкой по отсекам корабля, я испытал неимоверный шок, когда столкнулся с безголовым барменом, который, оставляя за собой красные подтеки, передвигался, перебирая прострелянными руками по стенкам Вселенского. В одной руке предприимчивый бармен тащил сетку с коньяком, которым регулярно пополнял уровень гемоглобина в теле.

Когда на мои истошные крики собралась вся команда, бармен пытался отодрать голову у меня. И хоть я вопил о том, что по размерам моя конечность к его шее не подойдет, бармен меня не слушал и продолжал перекручивать шею. Это я только потом понял, что слышать то он не мог, по причине отсутствия ушей и всего, что к ним прилагалось. Но тогда мне стало по настоящему не по себе.

Когда общими усилиями бармена оторвали от моей шеи, я потребовал незамедлительного объяснения.

Волк честно признался, что сделал это он, пожалев шляющееся без дела живое существо. Хотел он, видите ли, на досуге подремонтировать бедное существо, да все микросхемы не доходили.

Я, растирая шею, приказал незамедлительно отправить бармена подальше с глаз долой. Без коньяка, естественно.

Корабль немного подумал и сделал то, о чем было прошено. По его же словам, бармен был переброшен секретными силами Вселенского Очень Линейного Корабля в далекое прошлое Земли. А чтобы бедняга не стаптывал ноги и не шлялся где попало, а также не светился у народа с отстрелянной головой и сквозными ранами, Корабль предоставил ему лошадь, плащ и широкополую шляпу от солнца.

Я не стал слишком настаивать на мнении, что перенос во времени нереальная штука. Куда бы ни отправили бармена, а хоть бы и в открытый космос, мне было все равно. Во-первых, это мой Корабль, и я не позволю никаким барменам шляться по отсекам. А во вторых, я не хочу однажды лечь спать и проснуться с ощущением отсутствия головы на плечах.

На третий день после моего освобождения, я решил собрать общее собрание команды.

Проводить общие собрания просто необходимо. Поднимается боевой дух корабля и его команды. Укрепляется вера в своего командира. Прекращается своеволие и разброд. И, не в последнюю очередь, наконец-то узнаешь, сколько осталось до конца намеченной цели.

С докладом на эту тему выступил Корабль. Как следовало из его слов, мы находились на непонятно каком расстоянии от разыскиваемого нами объекта. Вселенная под номером с тремя девятками приближалась точно с такой же скоростью, с какой и удалялась от нас.

– А Хуан утверждает, что никакого повода для волнения нет, – закончил Волк выступление.

– Хуан, что скажешь?

Восьмиглазый кот только что закончил выдворять своих троих оболтусов из командирской рубки. Он подсоединился к Кораблю, и сообщил все, что хотел сказать.

– Прямо, прямо и еще раз прямо, говорит, – передал Волк слова Хуана, – И только так, говорит, мы сможем построить счастливое общество. Кстати, командир. Ты не знаешь слово из четырех букв, первое «бэ», второе «ль», древнерусское народное ругательство? А?

Я упер голову в ладонь. Если бы кто знал, как я устал!

Мотаемся по Вселенной сколько уже? А толку? И будет ли?

– «…. …. …. …. ….», – и в голову мысли никакие не лезут.

– Командир! – дотронулся до плеча Кузьмич, – Ты это…. Не расстраивайся. Найдем мы эту чертову вселенную. Хоть с тремя девятками, хоть с пятью. Никуда она не денется. Верить надо. У тебя где вера?

Я вздохнул, показывая, что от моей веры осталось всего ничего.

– Не беда, командир! – Кузьмич перелетел поближе к носу, – У меня там же. И у Волчары нашего. У всех. Но верить все равно надо. Не зря же Глаз наш опять фокусы вытворяет. Ты глянь, командир.

Я повернулся в сторону Глаза и еле успел закрыть глаза.

Корабельный водопровод рванул с силой неимоверной, устраивая в командирской рубке не то что фонтан, а самый настоящий потоп.

Проморгавшись, я сфокусировал зрение на Глазе. А с ним, действительно, происходили странные вещи.

Цветы, обложенные кирпичом, пожухли и превратились в пыль. Водопровод, как я уже говорил, взорвался, и только мужественные действия Корабля по перекрытию цветочного стояка спасли корабль от затопления. А сам Глаз неистово мерцал ярко-кровавым огнем.

Это могло означать только одно. Впереди нас ждала новая опасность. И я, как командир Корабля, не должен допустить, чтобы мы в очередной раз оказались на краю гибели.

– Задраить все люки! Защиту на полную мощность! Сканировать горизонт! Всем занять боевые позиции!

От моего крика Корабль дернулся, а вся остальная команда подскочила от неожиданности.

– Орать-то зачем? – заявил Вселенский, – У меня на всех крикунов динамиков не напасешься.

Это он на меня за звезды стертые дуется. Ничего, вот лишу еще парочку за не ранжирное обращение, посмотрим, как запоет. Динамиков ему мало. Жмот, несчастный.

– Первому помощнику доложить о готовности!

– Программа дальнего обнаружения подключена, – сообщил Кузьмич, приложив руку к пустой голове.

– Принято, – кивнул я.

– Сканирование пространства на полную катушку, – это Волк.

– Принято!

– Ш-ш-ш-ш, – а это Хуан о затылок трется. У него как опасность какая, так сразу чесотка начинается. Не доработали немного конструкцию.

– Есть! – заорал Корабль дурным голосом, от которого внутри меня разорвалась все, что могло разорваться.

– Где? – выдохнул я, прилипая к центральному обзорному. Но сколько не вглядывался в звездную бездну, ничего не видел.

– Да не где, а что, – поправился Корабль, – Слово из четырех букв. Древнерусское ругательное слово…

Под моим ненавидящим взглядом голос Корабля становился все тише и неуверенней. Под конец, мысленно соскребая с себя звезды, он почти выдохнул:

– На «б» которое. «Блин» это.

Вот с такой командой мне приходиться работать. И вот с такими механизмами нещадно не восстанавливаются нервные клетки. Но расслабляться нельзя. Нельзя! Потому, что я командир и головой отвечаю за всю эту психованную команду.

– Прекратить безобразие. Пять звезд заминусовать немедленно. Без разговорчиков. Кузьмич! Двойной кофе на мостик. Да не предлагаю я, а приказываю. Мне кофе. Мне!

Еще пару лет такого общения и можно смело ставить на себе крест.

Кофе оказалось ледяным, без сахара и чуть светлым.

– Кузьмич! Два наряда вне очереди!

Наверно сейчас все гадают, с чего бы это я стал таким злым? Кузьмич, наверняка, всякие гадости про меня Волку наговаривает. Старые грешки вспоминает. За ним я такую штуку замечал.

Я поднялся, оперся рукой на центральный обзорный и стал всматриваться вдаль, прихлебывая отвратительное кофе.

Легкий толчок выбил пластиковый десятиразовый стакан из рук. Я еле успел отскочить в сторону, чтобы ненароком себя не обморозить.

– Во, блин! – гаркнул Волк.

– Что, опять?

– Да нет, командир, я по существу. По нам стреляют.

Известие для меня было не неожиданным. Зная разгильдяйство, распространенное среди команды, я даже не сомневался, что рано или поздно нас расстреляют. Хорошо хоть я, как командир, приказал поставить защиту. Именно мой, несомненно, героический шаг спас корабль от верной гибели.

Над головой проревело, закладывая уши, промелькнуло мимо центрального обзорного, оставив в глазах только яркий след. Что это было?

– Сзади стреляют, – со знанием дела, заявил Кузьмич, – Снарядами с буферной начинкой. Мазил-лы!

– Почему не работает экран заднего вида? – я долбанул кулаком по экрану в слабой надежде, что просто замкнуло контакты. Редко, но бывает. Особенно, если не следить за техникой.

– Экран обзора не работает по причине отсутствия в задней моей части камеры дублирующего вида. Если командир вспомнит, ранее я говорил о неисправности и даже положил рапорт на панель управления.

Я поискал на панели управления рапорт. Ничего постороннего среди огоньков, переключателей и клавиш не было.

– Мой рапорт, – продолжал Корабль бесцветным голосом, – присвоил первый помощник и использовал не по назначению.

Я даже не стал спрашивать, по какому. Я всегда важные бумаги от Кузьмича прячу.

– Так что с обзором?

– В моей задней части…

Кузьмич, которого миновала буря за рапорт, глупо захихикал. А я разозлился по настоящему.

– Изображение восстановить немедленно, – зашипел я.

Кузьмич, прикрывая глаза от сверкающих молний, поспешил ретироваться на другой конец командирской рубки. Волк сказал: – «Ой. Есть», и экран заднего обзора практически сразу же замерцал.

На мониторе сверкали шесть звездочек. Пять звездочек по кругу, одна в центре. И они нас догоняли.

– Шесть, – продублировал Волк уже увиденное, – Класс боевых торпедоносцев.

Правильность этих слов подтвердилась в следующую минуту. Одна за другой из преследующих нас кораблей выклюнулись шесть сигар и, оставляя за собой искрящийся снопы, стали быстро приближаться.

– Аврал, – коротко сказал Корабль, врубая тревожную систему.

Я уже сидел в кресле, пристегнутый по всем правилам, прижимая ладонью Кузьмича.

– Маневрируй! – посоветовал Кузьмич.

– Не учи ученого, съешь лучше караваевскую макаронину.

– Ишь ты, как складно Волчара заговорил? – обернулся ко мне Кузьмич, – Прям поэт-самоучка. Слышь, Волчара, выдай еще что-нибудь по случаю.

Корабль не заставил себя упрашивать.

– Бомбы мчатся прям на нас, получай Волчара в глаз!

Корабль дернуло так, что даже затрещали ремни безопасности.

– Точно в яблочко, – непонятно отчего восторженно сообщил Волк, – Если бы не защита, разнесло бы в клочья. А так только защиту и снесли напрочь.

– Ты там не умничай, – прохрипел я, отлепляясь от спинки кресла, – Или уходи из зоны немедленно, или ответь им так, чтобы мало не показалось.

– Рад бы, да не могу, – чмокнул сталью Корабль, – Я и так на пределе. Предохранители уже два раза вышибало. Кто сказал старая развалина?

Я прикусил язык. В такую трудную для всех нас годину не стоит обижать единственного, кто может помочь.

– А пострелять? – предложил я.

– Тоже нечем, – даже как-то с вызовом ответил Корабль, – И пушки есть, да снаряды кончились.

Мы с Кузьмичем переглянулись. В нашей практике это был, первый случай, когда у самовосстанавливающегося, само заправляющегося корабля закончились боеприпасы.

– Ты ж, сволочь железная, у якудзян чем занимался? У них что, снарядов нет?

– Не, – беспечности Корабля можно было только удивляться, – Прокладок на три тысячелетия вперед дали, а боеприпасов у них у самих нет. Нашего калибру, я хотел сказать.

– А как же самовосстановление? – Кузьмич паниковать начинает.

– Для этого время нужно. Я ж не могу сразу. О, снова пальнули.

Шесть сигар на экране прыгнули в нашу сторону.

– Влипли, кажется, – я почесал подбородок, придумывая хоть какой-нибудь выход. Но ничего не придумывалось.

Корабль из последних мощностей задрал нос, пытаясь увильнуть от торпед. Но ничего не вышло.

Кресло командира, вместе со мной и Кузьмичем, оторвало от постамента и швырнуло на заднюю стенку. В стенке сработала подушка безопасности, и только это спасло наши тела от многочисленных переломов. Возможно даже открытых.

Откуда-то повалил дым и запахло жареным. Двери в отсек зашипели, само завариваясь. Свет погас, лампочки на панели управления потухли.

– Стоп машина, – приказал Волк, глуша тяговые установки, – Все, командир, кончилась Лялька. В трех местах дырищи, во всех отсеках абсолютный ноль. Только здесь воздух и остался.

Сразу закололо в легких.

– Вы шибко-то не дышите. Воздуха минут на пятнадцать осталось. Мне как, докладывать подробно о повреждениях?

– Не надо, – тут не до докладов. И так все понятно, – Эти где? Которые тебя сбили?

– Не меня, а нас, – откорректировал вопрос Корабль, – Окружают потихоньку. Сейчас на абордаж пойдут.

– Не якудзяне? – очень слабая надежда все-таки оставалась. Мало ли не признали из-за плохой видимости.

– Не похоже. Другой тип кораблей. Я, правда, и не спрашивал. Но не якудзяне. У якудзян на борту звезд не бывает. Командир, а можно я напоследок хотя бы пару-тройку намалюю? Все посолидней.

Я опустился на пол. Густой дым тяжелым облаком медленно опускался с потолка. Дышать становилось все труднее.

Что ж выходит? Из всей команды я оказался самым уязвимым. Корабль прикинется железякой, его трогать никто не станет. Восстановится потом и заживет счастливо. Кузьмичу тоже воздуха много не требуется. Жил же он в своей луже триста лет и три года. О Хуане и говорить нечего. Выживаемость при любых обстоятельствах. Может только шерсть подпалит немного. Остаюсь один я. Воздуха нет. Шансов на спасение нет. Даже «зайки» под рукой нет. Заряд в висок, и никому не сдается гордый охотник за бабочками.

– Командир, они пристыковались.

Стальной короткий гул пронесся по оставшимся в годности конструкциям Вселенского.

– И еже есть ты на небеси, то милости просят у тебя грешники. Не дай невинным душам принять смерть мучительную, от рук безверных.

Я даже сам себе удивился, когда стал подшептывать Кузьмичу окончания слов его незатейливой просьбы к самому старшему во всей Великой Вселенной. Поможет, не поможет, а попробовать никогда не мешает.

Воздуха в командирском отсеке оказалось куда меньше, чем обещал Волк. Через три минуты я, словно рыбка какая-нибудь безмозглая, хватал ртом несуществующий воздух. Сердце грохотало так, словно решило на прощанье выскочить из грудной клетки. Кузьмич носился вокруг, покашливая от едкой дымовой дымки и помогал мне, чем мог. К сожалению, мог он немного.

– Прощай, командир, – вылупленными от натуги глазами я запечатлел его грустное лицо, – Прости, что не сумел уберечь тебя…

Противно проскрипев горлом в последний раз, я уронил голову и …. (Дальше ничего не помню, потому, как вырубился напрочь.)

– … Ах-р-р… – это снова я прихожу в сознание. Не так то просто погубить охотника за бабочками. И не из таких переделок выкручивался. Сейчас еще раз попытаюсь вздохнуть нормально, а то в груди для слов прочности не хватает, – Ах-р-р.

Полегче пошло. Начать дышать даже после небольшого перерыва достаточно сложно. А если не пользовался воздухом неопределенное количество времени, совсем некрасиво может получиться. Воздух, он же дурной совсем, во все отверстия норовит насосаться. А надо, чтобы исключительно через рот. В крайнем случае через нос.

Интересно, как великие литераторы древней Земли представляли на бумаге дыхание? В библиотеке паПА много книг, но ни в одной из них я не встречал звука вдыхаемого воздуха. Может не умели, а может и просто не хотели. Есть великое множество обозначений звуков выпускаемого воздуха. Это «шшш», «фьють», «Хр-р», «охо-хо», и, даже, извините, «пук». О более звучных, к месту и нет, можно даже и не упоминать. Все и без меня знают.

А вот как будет обозначаться вздох? Я на месте Земного Правительства учредил бы небольшую такую премию за самое лучшее изображение вдыхаемого воздуха. Это же новое слово в галактической литературе. Может и брюликов немного подкинул.

А все-таки приятно, когда воздух наполняет слипшиеся легкие. Ощущаешь некую радость. Словно рождаешься вновь и понимаешь, жизнь, она чертовски привлекательна.

– Дыши, командир, дыши!

Я дышу, Кузьмич. Дышу. Меня теперь ничто не заставит не дышать. Вот спасу куколку и улечу с ней на планету ледяного столба. Воздух там свежий, человечеством не загаженный. Построю домик. И буду жить в нем на берегу очень тихой реки. Рядом с парадной дверью посажу дерево, а под деревом поставлю диван. По вечерам буду сидеть с Ляпушкой и думать о том, что никто нам здесь не нужен. Всех к черным дырам.

Не мысли, а сказка. Но хватит мечтать и размышлять о всякой чепухе. Это никому не интересно, кроме меня самого. Пора окончательно приходить в себя и продолжать нелегкую миссию по спасению куколки от грязных лап захвативших ее.

Открываем глаза? Открываем.

Потолок могли бы и белой краской покрасить. Хотя, где сейчас белую краску найдешь? В галактике как были перебои с белилами, так и остались. Дефицит.

Кузьмич помог мне сесть.

Матрасик на нары то ж не помешал бы. На всем экономят, дети звезд. Чтоб их.

Пол холодный. То ли бетонный, то ли еще какой. Без подогрева. Стены ободранные, фанерой околоченные. Нищета. Ни окон, ни дверей. И народу никого.

– Что за бичевник? – я хрустнул шеей, осматривая невзрачное помещение, размеров небольших и высотой невеликой.

– Бичевник и есть, – Кузьмич присел рядышком на край деревянной кровати и стал бездумно болтать ногами, тупо глядя на пол.

– И давно мы здесь?

– Сутки.

Немногословен Кузьмич. И настроение у него поганое.

– А поподробнее можно?

– А чего поподробнее, – тупость Кузьмичевского взгляда не изменилась. Ученые говорят, что вот при таком упертом взгляде глаза отдыхают, – Приволокли тебя дохлого, бросили, а меня за компанию. Я то собачкой твоей прикинулся. Погавкать пришлось немного. Меня сначала за таракана приняли. Дустом траванули, а мне хоть бы что. Ты ж, командир, знаешь.

Это точно. Кузьмича не берет ни одна отрава. Я его баловства ради и дустом пробовал, и мышьяком и соломкой маковой. Все без толку.

– И кто ж посмел? Что за монстры?

– Если бы, – вздохнул Кузьмич, – Молокососы какие-то. Да не знаю кто такие. Первый раз в жизни видел. Хотя…

Кузьмич изобразил умное лицо, свесил голову набок и на секунду задумался.

– А ведь вру. Видел я одного такого. Ты понимаешь, командир, какая штука получается. Они же, ну те, которые Волчару нашего замочили, похожи на…

Обшарпанная стена, оказавшаяся одной большой дверью отъехала в сторону и в бичевник вошли те, о ком говорил Кузьмич.

С первого взгляда я понял, что мой крылатый друг был прав, говоря о том, что уже встречал одного из представителей этого племени.

Я вспомнил, как совсем недавно, видел в кабинете у паПА нечто похожее. Круглый кусок доисторического окаменевшего хлеба с надкусанным боком.

И вот теперь перед моими глазами стояло несколько, вполне целых, и, даже, местами, с корочкой, круглых булок. У батонов имелись руки. Тоненькие ножки в рифленых ботинках. Глаза неопределенного цвета. Чуть заметные ушные раковины. Маленький нос. И огромный беззубый рот. Сама голова и туловище представляли слитную композицию в виде, как уже отмечалось, шара. Размер более чем нормальный. Стандартный метр в диаметре.