Текст книги "На крови"

Автор книги: Сергей Мстиславский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

В эту минуту кто-то стукнул в окно – то, что выходит в «ботанику»: трупный домик стоит на задворках. Я обернулся: Жорж, товарищ. Кивнул. Я вышел во двор. Он сказал: «Ветрова там, в каземате, себя облила керосином и сожглась». Значит – теперь в гробу, кучею сизых мышц, пузырьков ядовитого зловонного жира, зазеленевших язвин.

Смерть.

В воскресенье, здесь, на Казанской, мстили за эту смерть – подставляя голову, плечи под удары казачьих нагаек...

Левое плечо вперед!

Мы поворачиваем на Морскую, к арке, под колеса триумфальной колесницы, вздыбленной над камнями свода шестеркой бронзовых покорных коней. Седой капельмейстер, жалкий в гражданском щуплом мундире своем перед строем крутых, словно панцирных грудей, – пятясь, танцующим шагом в такт и ритм быстрому ходу – подымает руку. И предвестием смены караулу, ждущему там, за желтокрасной, глухой и застылой дворцовой стеной, – бьют воздух торжествующей медью уверенные и кичливые звуки полкового марша.

Гвардия его величества!

Знаменщик круче выпирает в небо древко знамени. В первый раз за весь путь оглядывается на меня Карпинский. Было что-то в глазах: я не успел перенять: он отвел их.

У чугунных высоких ворот, с золочеными двуглавыми орлами, наклепленными на узорочье створов, – уже равнялся выведенный нам навстречу сменявшийся караул. И у всех нас троих, одним движением, так ясно – одна и та же – запоздалая, только теперь молнией обжегшая мысль: а что если в сменяющемся кавалергардском эскадроне есть офицеры, знающие меня в лицо...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Шеренги заходят, фронтом к кавалергардам. Фланговый, у моего плеча, честно и упорно отбивает шаг на месте.

– Ро-та, стой! Смирно... На кра-ул!

Вынесли штандарт. Взблеснула салютом сталь палашей и штыков. Сощурясь, сколько мог, спустив губу краем (это меняет лицо) – я глядел поверх медной глади касок, стараясь не опустить, ошибкою, глаза на кавалергардский строй.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Наконец... От них и от нас – короткая команда, перетоп ног, перезвон подравнивающих шаг на марш – шпор. Медленно и тяжко расползаются, кивая орлами, чугунные створы. Ряды, вздваиваясь, проходят ворота. Двор, полицейская охрана, татарин в белом фартуке с мусорным совком и метлой; придворные коляски, кучера в нелепых красных многоярусных пелеринах, треуголки набекрень; сухой асфальт под навесом; крытый широкий под’езд и, – обтирая подошвы о стертый камень пологих приветливых ступеней, мы подымаемся, колыша строй.

– Куда ступени, Жигмонт?

Он останавливается на секунду, вздрогнув губами под завитым, щипцами уложенным по щеке усом. Но не говорит ничего.

ГЛАВА XIV

ДВОЙНИК

Только в караульном помещении, – когда был проделан весь сложный ритуал развода постов, когда стали на места, оправляя ремни, часовые, когда Сухтелен отвел свой взвод во внутренний караул к самым покоям императора, и остальные люди роты, тихо топча тяжелыми са погами, составили ружья в соседнем высокостенном без оконном зале, – Карпинский потеплел, разжал губы полуулыбкой.

– Ну, не сглазить бы – пока слава богу... А тебе бы все-таки караульный устав подчитать следовало: запинаешься. Смотри, не подсади.

– Где у тебя остальные офицеры?..

– Полторацкий вчера рапорт о болезни подал; а Бринкен отпросился прямо во дворец приехать: до часу путается где-то. Я, конечно, разрешил.

– Бринкен не опасен, – отозвался Жигмонт, растягиваясь на диване. – Он даже приказов по полку не читает: писарь ему докладывает, что к нему относится. Бумажкой вашей не смутится, поручик Силин.

– Где она, кстати? – схватился Карпинский. Пошарил за обшлагами, достал, развернул на столе, оглаживая примявшиеся концы.

– А все-таки ваши здорово, надо сказать, работают. И почерк писарской, со всей каллиграфией. Подпись хоть самому ад’ютанту полковому подсунь: признает. И печать: чисто. Ты видал, Жигмонт?

«Выписка из приказа... № 89, 10 сентября 1905 г.

§ 4. Прикомандированного к полку 51 пехотного Литовского полка поручика Силина, прибывшего 9 сентября сего года, полагать с того же числа налицо и зачислить на все виды довольствия.

§ 5. Прикомандированный к полку 51 пехотного Литовского полка поручик Силин назначается в 4‑ю роту младшим офицером.

С подлинным верно: подпись, росчерк, печать».

– С подлинным верно! – Карпинский осмотрел меня и поморщился.

– Напрасно ты на погоны кованые цифры заказал. Государь не любит: надо было – шитые.

– С шитьем возня – не поспели бы; а штамп в Гвардейском экономическом готовый.

Лакеи в тяжелых темнозеленых фраках, с широчайшими фалдами, обшитыми позументом – черные орлы по золоту, – внесли подносы: в час – завтрак.

– Подкрепимся, – мигнул усами Жигмонт. – На офицера в дворцовом карауле полагается две бутылки – белого и красного. Сорт – по чину: табель о рангах. Однако, если дать лакею соответственно, – будет и вне нормы и вне рангов.

Он глянул на Карпинского и осекся. И в самом деле – лицо Карпинского, осунувшееся и серое, под морщинами, как у мученика. Этот – помнит.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я садился за стол, наискось от Карпинского, когда в раскрывшейся двери мелькнуло чем-то знакомое, где-то, как будто близко и часто виденное и все-таки чужое лицо. Два офицера вошли в комнату: один – в гвардейском, штабс-капитанском мундире; на погонах второго – штампованные, новенькие, блестящие кованые цифры: «5» и «1». Мои цифры.

Карпинский обернулся на дверной стук. Мгновенно остановившимися глазами оглядев вошедших, он выдернул из-за борта мундира край подкрахмаленной салфетки, бросил ее на стол и медленно встал.

– Ты опоздал, Бринкен, – сказал он, отбивая слоги, как шаг на учебном плацу. – И что это значит? – Он повел взглядом к Литовцу. Тот сомкнул каблуки и поднял плечи:

– Честь имею явиться.

– Наш новый прикомандированный, – развязно сказал Бринкен; с той минуты, как он вошел, он не отводил глаз от Карпинского. – Полторацкий, как ты знаешь, болен. Я захватил с собой поручика – ему на замену. Вот приказ.

Карпинский развернул сложенную четвертушку, старательно разглаживая замятые обшлагом углы. Через стол я увидел: каллиграфический писарской почерк с крючками и завитушками: «с подлинным верно», подпись и печать...

«Выписка из приказа... № 89, 10 сентября 1905 г.

§ 5. Прикомандированного к полку 51 пехотного Литовского полка поручика Никольского, прибывшего и т. д.

§ 6. Прикомандированный к полку 51 пехотного Литовского полка поручик Никольский назначается в 4‑ю роту, младшим офицером...»

Карпинский дочитал, обернул бумажку, внимательно посмотрел на нее зачем-то с оборотной стороны, раздул ноздри и бросил коротко и жестко:

– Ну, что ж... Знакомьтесь.

Он кивнул в мою сторону.

Бринкен выпрямил грудь и обернулся ко мне.

– Пятьдесят первого пехотного Литовского полка поручик Силин, – отчеканил Жигмонт, расстегивая револьверный кабур.

Грузное лицо Бринкена налилось кровью. От подбородка к левому глазу, отдергивая кожу от скулы, забилась судорога. Он переступил ближе и протянул руку.

– Вы давно прибыли?

– Вчера явился.

– Я не был в полку, – с усилием проговорил он, не выпуская моих пальцев. – Поручик Никольский – ваш... ваш однополчанин...

Но Литовец уже обогнул стол и подходил ко мне, уверенно и упруго ступая сильными и стройными ногами в высоких лакированных сапогах.

– Здравствуй, дорогой! – И, раньше чем я успел ответить, он крепко поцеловал меня в губы.

– Господа офицеры! – командно крикнул Карпинский. Мы обернулись и стали смирно. С порога ласково потряхивал седой стриженой головой тучный генерал, об руку с коротеньким и таким же круглым флигель-ад’ютантом.

– Не беспокойтесь, господа. Приятного аппетита. Кушайте, кушайте... Капитан, полковник Мордвинов имеет к вам поручение от его величества.

Флигель-ад’ютант наклонил белорозовое, с черными длинными, словно наклеенными усами, лицо, показав расчесанный волос к волосу пробор.

– Его величество, – произнес он низким баритоном, – приказал узнать, не болят ли у кого-нибудь из ваших солдат зубы?

– Зубы? – недоуменно переспросил Карпинский. – Никак нет... И вообще, простите, полковник... как могут у солдат болеть зубы?

Мордвинов тряхнул эполетом.

– Если государь император пожелал... Опросите людей, капитан: совершенно необходимо, чтобы у кого-нибудь из них болел зуб... У его величества собрался небольшой кружок... особоприближенных. Государь император хотел бы испытать... действие магнетических пассов... Они исцеляют зубную боль, вы знаете. Его величество pour le moment очень увлечен этими пассами... Флюиды – это совершенно замечательно. Но необходим об’ект, не правда ли? Его величество приказал доставить ему солдата.

– В первый раз в жизни слышу, чтобы у солдата болели зубы, – пробормотал Карпинский. – Мне кажется даже... в дисциплинарном отношении... такой вопрос может породить... За своих я ручаюсь. Но я немедля телефонирую в полк.

Ад’ютант кивнул.

– Как угодно. Но дайте нам солдата с зубною болью. Вы – старый гвардеец, капитан, не мне вас учить службе.

Он многозначительно глянул Карпинскому в глаза, улыбнулся и, обведя небрежным полупоклоном комнату, вышел. Карпинский торопливо вышел следом.

– Что же вы, господа, садитесь, – радушно повторил генерал и подошел, колыша под широким сюртуком тяжелый живот.

– Дворцовый комендант, – шепнул Жигмонт. – Держись в струну. Заверни салфетку за погоны снаружи, чтобы шифра не было видно.

– Я присяду, с вашего разрешения, – отодвинул кресло толстяк. – Признаюсь, господа, ваш полк – моя слабость! Скажу откровенно, – он понизил голос, – лучший полк в гвардии.

Мы поклонились. Комендант оглядел стол и нахмурился.

– Семен! Отчего у капитана го-сотерн? Сейчас же сменить. Когда такой полк в карауле...

Мы снова заняли места. Прямо насупротив меня – Никольский, спокойно поглядывая серыми, светлыми глазами на меня, на Бринкена, на Жигмонта, на коменданта, мазал уверенной рукой масло на хлеб.

Генерал перевел глаза с него на меня и расплылся улыбкой.

– Вы что же, господа, извините, двоешки?

– Как? – не сразу понял я.

– Двойни?

– Никак нет. Мы даже не родственники.

– В таком случае игра природы, изволением божиим. Вы на одно лицо, – как братья родные.

Мы все переглянулись, присматриваясь. Жигмонт пожал плечами. В самом деле: между мной и Никольским никакого, даже приблизительного сходства.

Генерал продолжал улыбаться.

– А я то думал, как в Атаманском... Не знаете: братья Черемховы, как же! Двойни – в одном чине, в одном полку, на одно лицо – только у одного глаза чуть-чуть косые, у другого нет. Однакож, и второй, когда выпьет, тоже начинает косить, и тогда их мать родная не разберет. Только по бороде и отличают: полковой командир первому приказал бороду отпустить, а то скандал: случись что – не знаешь, с какого брата взыскивать. Был с ними, я вам скажу, на почве этого, так сказать, полового сходства, такой анекдот... Свеженький, только что слышал.

«Только чтоб разговор начать...» Так вот зачем генералу понадобилось в нас сходство...

Комендант уперся животом в стол и, снизив голос, рассказал нецензурнейшую историю... в которой слушатель без труда мог узнать один из наиболее игривых эпизодов Декамерона.

Осолдаченный Бокаччио! Если бы хоть одному из нас за столом было до этого дело!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мы закончили завтрак в беседе на гарнизонные темы и на злобы дня: пал «Геркулес», выигравший в прошлом году всероссийское дерби; гвардейской артиллерии хотят вернуть кивера; великий князь Константин читал в Эрмитаже новую свою поэму.

– На Гефсиманскую тему...

– Мифологический сюжет?

– Стыдись, Жигмонт. Что ты делаешь, когда бываешь в церкви! Канун Голгофы.

Комендант, подливая ессентуки в лафит, сказал спотыкающимся, старческим шопотом:

– Его высочество, говорят, имел его величество в виду. Действительно, времена тяжкие! Их величествам пришлось в нынешнем году отказаться даже от обычной поездки в Ливадию. Как угадать, под какую шпалу злоумышленникам вздумается заложить динамит? Год без солнца, без моря... Затвор в Царском. Подлинно, Гефсимань...

Вошел и вытянулся осанистый фельдфебель.

– Ваше высокородие! Из полка, в распоряжение вашего высокородия, ефрейтор Родионов.

Карпинский посмотрел на часы и озабоченно качнул головой.

– Что они там провозились так? Давай его сюда.

Фельдфебель посторонился и пропустил вперед красавца-солдата в новом, чудесно пригнанном мундире, в начищенных доотказа сапогах; на белом широком поясе – горящий медью рукоятки тесак.

Он отрапортовал о прибытии. Капитан откинул голову, любуясь.

– Молодец, Родионов!

– Рад стараться, ваше высокородие!

– А ну-ка дохни! Рот-то прополоскал, на случай?

– Так точно, ваше высокородие. В околотке... как об’яснить: ад-еколоном полоскали, ваше высокородие.

– Одеколоном? – поднял брови капитан. – Вот это здорово! Жжет наверно?

– Так точно, ваше высокородие. Жжет.

– Ну, иди, послужи государю.

– Рад стараться, ваше высокородие!

– Пойдем, богатырь, – вытащил тело из кресельных ручек комендант. – Вы не беспокойтесь, капитан, оставайтесь при карауле. Его величество не дал указания на то, чтобы вы лично представили ему больного.

ГЛАВА XV

ВНУТРЕННИЙ КАРАУЛ

Карпинский любовным взглядом проводил повернувшуюся лихо, налево кругом, плечистую фигуру и сразу потемнел, отведя глаза к нам. Мы остались сидеть, как сидели.

– Жигмонт, запри дверь.

Сдвинув рукой прибор, Карпинский положил перед Бринкеном два – ровным цветом зажелтевших под косым и вялым солнечным лучом – приказных листка.

– Слово за тобой, Бринкен...

Бринкен отстегнул крючок мундира: лицо стало снова наливаться кровью.

– Чего ты, собственно, хочешь?

– Брось, Бринкен, – зло сжав руки, резко выкрикнул Карпинский. – Это моя рота и я – не ты – отвечаю за караул. Что это за офицер? И зачем он здесь?

Бринкен молчал. Никольский, покусывая ус, смотрел на него злым и пренебрежительным взглядом.

– Я скажу, – внезапно проговорил он звонким детским голосом. – Я скажу, потому что – так или иначе, Бринкен, – мы с тобою – конченные люди. Зачем я здесь? По долгу присяги...

– Я не имею чести вас знать, – холодно, прямя плечи, оборвал Карпинский. – Потрудитесь замолчать. Перед полком и мною отвечает Бринкен. Я вас спрашиваю вторично, штабс-капитан, не как товарищ, – как старший по команде.

Бринкен подернул головой и встал.

– Ах, так! Не как товарищ... Ну, извольте. Я повторю то, что сказал Никольский: мы здесь по долгу присяги.

– Бросьте загадки, мы не в petits jeux играем!

– Вы правы... мы играем головами. Я могу сказать прямее, если для вас не ясно, капитан, каков долг присяги для каждого, кому родина и престол – не пустое слово. Для нас, монархистов, – принадлежность, моя к «союзу дворян, верных присяге», вам небезызвестна, капитан Карпинский, – родина и престол – святые слова. Во имя их мы приняли на себя грех – цареубийства.

Карпинский и Жигмонт вздрогнули.

– Вы...

– Да, мы. Мы не можем дольше смотреть, как гибнет Россия, великая Россия, взращенная на крови и костях наших предков... Преступно проигранная война, преступно проигрываемая революция... Измена кровью торгует на торжищах. Нас продали японцам, нас продают социалам. Отечество исходит кровью, этой кровью революция красит свои знамена. Все колеблется, все готово рухнуть, гибель над нами. Государственный руль требует как никогда твердой и мощной руки... А он, возлюбленный монарх, – он вертит столики, коронованный шут.

– Тише! Солдаты услышат.

– Пусть слышат. Я – не масон, не наймит еврейского синедриона, не убийца из-за угла. Я говорю громко во весь голос, что думаю. Шут в короне, злой карлик, да... Мы видели на всероссийском престоле развратников, пьяниц, отцеубийц, но это были монархи. Они правили тяжкой, доподлинно царственной рукой: я прикладываю губы благоговейно к их кровавой печати, – при них Россия раздвигала свои пределы, она дробила кованым кулаком зубы соседям. Тогда знали, зачем носят гвардейский мундир. А этот... юродивый, прикармливатель кликуш, «магнетизер»... – он захохотал, запрокинув голову. – Ублюдок! Он толкает престол и родину в бездну. Довольно. Мы решили: сегодня в ночь, во внутреннем карауле. Жребий пал на него: вот почему он здесь. Имя? Не все ли равно. Он дворянин и честного рода. Этого довольно для права цареубийства.

Он смолк, тяжело и прерывисто дыша.

Никольский перекрестился, истовым и широким размахом:

– Во имя отца и сына, и святого духа. Митрополит Антоний благословил нас на кровь.

– Митрополит? – взметнул глаза Карпинский.

– Слова владыки, подлинные, закрепленные в памяти: «Самоуправство и самосуд – вот единственное, что остается сторонникам порядка и закона. Но правительство, которое до этого довело, преступно, и терпеть его – еще преступнее. Только с истреблением династии возможен поворот». Владыка благословил и присовокупил: «Се время помощи»...

– Так читается в отходной, – закрыв глаза, молитвенно прошептал Бринкен. – Мы приняли благословение преосвященного; вчера мы отслужили по себе панихиду.

– Ты начал как гвардеец, ты кончаешь как псаломщик! – брезгливо морщась, проговорил Карпинский. – На последних словах я перестал тебя понимать.

– Не все ли равно, – холодно пожал плечами, вставая, Никольский. – Наш план сорвался: мы – раскрыты. Судьба – за Николая. Божий перст над нами. Не привелось – его святая воля.

Он отстегнул шашку и положил ее на стол перед Карпинским.

– Исполняйте ваш долг, капитан, как мы исполняли свой. Арестуйте.

Бринкен, отведя глаза, в свою очередь стал отстегивать портупею.

Карпинский молчал, низко опустив голову. Затем он жестко улыбнулся.

– Не так просто. Вам придется, я вижу, бросить...

Он не договорил. В дверь постучали резким и властным стуком. Жигмонт поспешно повернул ключ.

Флигель-ад’ютант, с порога, подозрительно оглянул комнату.

– Господа офицеры запираются в караульном помещении? Насколько я знаю, это не предусмотрено уставом.

Карпинский не ответил. Мордвинов еще раз оглядел нас: его розовое лицо казалось каменным, черные усы топорщились стрелками вверх.

– Об этом мы побеседуем, впрочем, после, а сейчас... Кто командировал ефрейтора Родионова?

– Я передал высочайший приказ дежурному по полку. Полагаю...

– Государь император повелел передать пославшему ефрейтора, что он – дур-рак! Вы слышите, капитан: дур-рак! – со смаком повторил флигель-ад’ютант. – И арестовать на семь суток с содержанием на гауптвахте. Фамилию сообщить мне для доклада его величеству.

– Ради бога... что случилось, господин полковник?..

– Кого приказано было послать? Или вы меня не хорошо поняли, капитан?

Карпинский вздрогнул всем телом.

– Разве у него не болят зубы?..

– Теперь, вероятно, болят, – усмехнулся полковник, оправляя усы, – потому что я набил ему морду, с вашего разрешения, капитан. Но когда его величество произвел над ним – в присутствии приглашенных – августейшие магнетические пассы и изволил спросить, на сколько сильна была исцеленная пассами боль, – этот скотина ответил, что у него вообще не болели зубы! Положение его величества...

– Позор! – прошептал Карпинский. – Неужели там забыли его предупредить, второпях... Я был уверен, что он знает, что у него болят зубы.

– Вам надлежало удостовериться в этом, во всяком случае, капитан, – потряхивая аксельбантом, процедил полковник. – Полку это будет поставлено на вид. Честь имею.

Он щелкнул насмешливо шпорами и вышел, высоко неся под эполетами пухлые плечи.

– Позор! – повторил Карпинский, сжимая ладонью виски. – Жигмонт, кликни фельдфебеля.

Он тронул, машинально, рукой шашку Никольского на скатерти и поморгал устало глазами, словно припоминая.

– Нет. Погоди, надо же кончить.

– Запереть? – нагнулся к его уху Жигмонт.

Карпинский досадливо махнул рукой.

– Не надо. Теперь уже все равно. Возьмите вашу шашку, поручик. Опять может кто-нибудь войти.

Бринкен и Никольский переглянулись.

– Карпинский, – начал Бринкен, но капитан остановил его резким движением бровей.

– Поручик Никольский немедленно оставит дворец. Присмотри за этим, Жигмонт. Вот ваша фальшивая бумажонка. Идите и – забудем об этом, Бринкен.

Никольский, молча, продевал кольца ножен в застежки портупеи, Бринкен подошел и обнял Карпинского. В углу под потолком настойчиво и смешливо затрещал электрический звонок. Бринкен разжал руки.

– Государь вышел из внутренних аппартаментов.

– В ружье! – крикнул, открывая дверь, Жигмонт.

– Никольский, немедля из дворца. Бринкен, Жигмонт – при главном карауле, – торопливо сказал Карпинский. – Поручик Силин, – он сгорбил плечи, словно подымая тяжесть, и добавил глухо: – Идем.

Мы прошли, почти бегом, мимо строившегося караула, и свернули в амфиладу зал, выводившую от нашего помещения во «внутренние покои» императора.

ГЛАВА XVI

«ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ»

Пустые залы гулко отдавали шаг. Мы шли в полусумраке. Полусумрак сменял тени: красными, желтыми, синими, серыми спадами тяжелых, глушащих солнце, завес закрыты провалы окон. Тупым казенным ранжиром вдоль стен зачехленная мебель. Кое-где, редко, лакеи: черные-фрачные, красные-ливрейные; они привставали со стульев, у входа, при нашем проходе. Минуем, и опять – скользь паркета, мебель вдоль стен, пустота зал, глухой свет сквозь закрытые окна.

– Далеко еще, Карпинский?

– Нет, – хрипло, не глядя ответил он. – Сейчас будет, за поворотом.

Он круто остановился. Из отдаленья сквозь тишь и потемь, гулко отдаваясь от зала в зал, донесся голос. И тотчас – расчисленными взрывами ровных вскриков – зычный отклик муштрованных, сильных, молодых голосов:

– Рад старат... Ваш... императ... лич-ство!

– Государь в карауле, – прошептал Карпинский, судорожно поджимая пальцы под туго стянутый по талии шарф. – Как же теперь...

От сдавленного, растерянного дыхания жутью дохнуло в желтый, полутьмою окутанный, темнее прежних занавешенный зал. Пусто и глухо. Глыбой висит с потолка, на тяжелых чугунных цепях, обернутая желтой материей люстра. Топорщатся по простенкам кресла в желто-серых вскоробленных чехлах. Вверх, в темь уходят, сгущая пустоту, плоские, под желтый мрамор расписанные, фальшивые колонны, накрытые раззолоченными коринфскими капителями.

Карпинский ждал, прислушиваясь. Внезапно он наклонил голову, медленно и жутко сводя плечи.

– Ты ничего не видишь?

В медленном, тягучем шопоте – кошмарная, смертная дрожь. Я глянул: померещилось тоже... Меж креслами, тесно прижавшись к стене желто-серым, недвижным, на удар... на прыжок подобранным, пригнутым телом – кто-то... Шевелит пальцами. Цепко. И смотрит в упор... Глаз в глаз.

Кто?

С трудом оторвав взгляд, я повел им дальше по стенам. Еще один... и еще, и еще... Из ниши – две головы, до кожи простриженные, гладкие, круглые... Тела не видно.

– Гайда, Карпинский!

Но Карпинский, перехватив левой рукой замотавшуюся шашку, бросился к выходу. Тени у стен распрямились... Быстрый шипящий голос окликнул:

– Виноват, капитан...

Человек в желто-серой рубахе, кольт за широким ремнем, стал в дверях, неслышно ступая мягкими подошвами желто-серых сапог.

– Виноват. Потрудитесь вернуться. Его величество изволит следовать...

Карпинский отпустил ножны и поднял грудь.

– Я – начальник караула, и иду...

– Так точно, – мягко перебил желто-серый, кривясь кругом обритым, жестким лицом. – Но порядок внутренней охраны...

Он насторожился. Из соседней перед нами залы скользнул гуттаперчевым телом, обогнув без звука дверной косяк, новый желто-серый призрак. Люди у стен, как по команде, пригнулись и, западая за мебель, за выступы стен, один за другим протянулись быстрою цепью – в зев за нами распахнутой двери...

– Идет! Вы не успеете, господа офицеры. Потрудитесь пройти в эту дверь и там переждать. Предупреждаю: если его величество увидит вас – вы будете арестованы в дисциплинарном порядке, на месте.

Он указал рукой: в глубине между колоннами – дверь, в цвет стены, почти незаметная. Желто-серый следил, пока мы отходили, и затем – резким широким броском, как на коньках, раскатываясь по паркету, – не слышно побежал к выходу. Когда он скрылся, Карпинский прикрыл снова приотворенную им дверь.

– Твое счастье, – сказал он, запинаясь. – Я знаю ход отсюда: вторая комната, винтовая лестница вниз, коридор – прямо к караулу.

– Тише.

Он глубоко вздохнул и замер.

Зал пуст. Ни шороха. И звонко слышно – в тишине этой – слабое пристукивание одиноких шагов, срывающееся позваниванье шпор. Кто-то шел, неровно, точно путаясь ногами.

Я взглянул на Карпинского. Он стоял, вытянувшись во фронт, на полшага вперед от меня, плотно зажав глаза вздрагивающими, напряженными веками. Он почувствовал взгляд, свел ко мне, полураскрыв, глаза, и сказал свистящим шопотом:

– Чем?

Стилет был подвязан к запястью левой руки, рукоятью к ладони: обшлаг мундира широк – легко достать и левой и правой рукой. Я не ответил. Он снова сдавил веки еще крепче и зашептал сквозь стиснутые зубы:

– Нет, нет, нет... Слышишь, нет. Слышишь, нет...

Шпоры звякнули совсем близко: император вошел в зал.

Венгерка лейб-гусарского полка с золотыми шнурами туго обтягивала подваченную выпуклую грудь, черный барашковый стоячий низкий воротник уходил под бороду. Лицо – одутловатое, с краснотой на скулах, наклонено вниз. Глаз я не видел: он смотрел себе под ноги. И, видимо, думал.

Посреди зала он вдруг остановился, вобрал голову в плечи, переступил ногами, путаясь шпорой о шпору, и странно, по-мертвячьи зажелтевшей в полусумраке зала рукой провел по волосам.

Веки Карпинского вздрагивали на пути моего взгляда: он еще чуть-чуть выдвинулся вперед, все теснее поджимая к телу локти.

Опустив руку, император сомкнул каблуки, подбоченился и сказал вполголоса, словно пробуя тон:

– Молодцы, брат-цы!

Затем притопнул лихо шпорой, вынес, как на параде, левую ногу, и пошел дальше, печатая «с носка» шаг по паркету... Дзынь, дзынь...

Карпинский отжал локти; руки свисли. Он тяжело и часто задышал и открыл глаза.

Фигурка в венгерке, покачиваясь, мелькнула в дальнем просвете. И тотчас, следом, из пройденной залы, поползли быстрым ползом вдоль стен, западая за мебель, за колонные выступы, неслышные желто-серые тени. Передовые, дотянувшись до распахнутых створок, осторожно, как на разведке под прицельным вражьим огнем, выдвинули головы, следя за удаляющимся. Выждали и шмыгнули, легким оборотом, по-мышьи – в потемь дальнего зала. Еще минута или две... и опять кругом тихо и пусто...

«Проследовал...»

– Идем, Карпинский.

Он отер рукавом, по-солдатски, пот со лба. И, не глядя, повернул ручку двери.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мы вернулись в караульное помещение по винтовой лестнице, коридором. Караул был в строю. Жигмонт, с шашкой наголо, не по-уставному – настороженный и подтянутый, ждущий, – недоуменно глянул нам навстречу.

– Вольно! – отрывисто бросил Карпинский. – Составь ружья.

Жигмонт бегом догнал нас у входа в офицерскую комнату.

– Что ж вы?

– Кончено! – Капитан подошел к столу, придвинул бутылку и налил, плеская вино на скатерть.

– Карпинский...

– Кончено, говорят тебе! – почти выкрикнул тот, вторично наполняя стакан. – Бринкен, прими роту; я сменяюсь.

Жигмонт отошел ко мне.

– Что случилось?

– Ничего особенного.

– Вы не встретили Николая?

– Встретили. И с глазу на глаз.

– С глазу на глаз? А внутренняя охрана?

– Жуткие люди! Карпинский, повидимому, никогда не видал этих охранников раньше.

– И я не видал. Они прячутся. Они помешали?

– Да нет же! Кроме нас не было никого. И сзади – свободный выход.

– Почему ж ты не ударил?

– Шут! – крикнул, вслушавшись, Карпинский. – Ударить! Если бы ты видел... ты снял бы мундир и надел бы рясу... или больничный халат... Убить! Жизнь хуже смерти. Я должен бы арестовать вас во имя революции, господа цареубийцы... А они еще гоняются за ним, голова в петле!.. Один только и есть мудрый, да и тот – Антоний Волынский! Да, да, Бринкен, не смотри на меня быком...

Он поискал по столу и пододвинул к себе недопитую бутылку.

– Так как же, поручик Силин? – «Идем, Карпинский?» Просто, как апельсин! Отчего ты мне не сказал сразу: «Чем?» – «Ничем». Ты знал тогда уже, я теперь до глазам помню... Зачем ты пришел?

– Чтобы иметь право не ударить, надо подойти на удар.

– Уверился? – подмигнул кривой усмешкой капитан. – Подвел черту и – вывод. Я то-ж-же делаю выводы.

Бринкен, сжав губы, переводил взгляд с меня на Карпинского.

– Ты в самом деле уходишь?

Капитан отогнул от стакана наклоненное горлышко бутылки.

– А ты видел когда-нибудь, чтобы я пил в карауле?

– Ты понимаешь, что делаешь? – холодно произнес Бринкен. – Когда начальник караула оставляет свой пост... и вообще... В наряде оказывается... карнавал какой-то... приходят... уходят... Ответственность...

– Потрудитесь меня не учить. Я лучше вас знаю службу, и люблю полк, и сумею ответить, будьте уверены... Позвони в полк, пусть пришлют кого-нибудь, с одним Жигмонтом и Сухтеленом ты не управишься.

– Я позвоню. Но назавтра нам придется серьезно поговорить с тобою, Карпинский. Теперь, кажется, слово – не за мною, а за тобой...

– Сделай милость! – капитан приподнял пустой стакан. – Ты меня разыщешь легко. Я никуда не тронусь завтра с места. Идем... поручик Александр Силин... «С подлинным верно»? Брехня... Силин и Карпинский – кого из двух нет? Разгадай, Жигмонт...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мы вышли комендантским под’ездом на набережную. Здесь расстались. Молча. Только пожали друг другу руки. Он пошел в сторону адмиралтейства, покачивая головой и боченясь, как император, там, в пустом зале. Я свернул вправо, к Троицкому мосту. Истово козыряли франтоватые городовые, частой цепью стоявшие вдоль дворца – от угла до Зимней Канавки. Приваливаясь, через десяток шагов, к гранитному парапету усталыми поясницами, бродили филеры. Накрапывал дождик. Желто-серыми тяжкими отражениями падали в Неву с того берега сутулые бастионы Петропавловской крепости. Нелепо торчал в белесой мути неба золотокованный шпиц – точно кол, вогнанный в царские могилы, засклепленные под сводами собора. Сегодня, к этим могилам могла бы прибавиться еще одна.

Могла бы прибавиться... чтобы гноем этого нового трупа совершилось новое миропомазание? Нет. Только за бороду. Кончено. Об этом можно больше не думать.

И все же: подумалось. Кто-то толстый, в черном резиновом, глянцевом от дождя, растопорщенном макинтоше, прошел мимо – шатаясь и хлястая тяжелыми калошами по лужам. Что такое? Почему от этой черноты – мысль о царских похоронах?..