Текст книги "Новые безделки: Сборник к 60-летию В. Э. Вацуро"

Автор книги: Сергей Фомичев

Ранее восприятие Джорджа Крабба в России

Джордж Крабб (Crabbe, 1754–1832), английский поэт, в 1781 г. принял сан священника и служба его потом проходила в приходах деревень и провинциальных местечек. Вскоре он опубликовал поэму «Деревня» («The Village», – 1783), в которой определилась основная направленность его творчества – правдивое изображение повседневной жизни, какую он наблюдал в своих приходах. В последующих произведениях – «Приходские списки» («The Parish Register», 1807), «Местечко» («The Borough», 1810), «Повести в стихах» («Tales in Verse», 1812), «Повести усадьбы» («Tales of the Hall», 1819) – он жанрово эволюционировал от дидактико-описательной поэмы, какой была «Деревня», к реалистическому стихотворному рассказу. Демократически настроенный писатель, сформировавшийся как поэт еще в XVIII в., но творивший в основном уже в новую эпоху параллельно с английскими романтиками, младшими его современниками, Крабб боролся против всякого приукрашивания действительности, против фантастических вымыслов. Прозванный «поэтом бедных», он в своих поэмах уводил читателей в чуждый дотоле поэзии мир нищих лачуг и воровских притонов, богаделен, работных домов, больниц и тюрем. Бедные рыбаки, батраки и фермеры, бродячие актеры и торговцы, учителя и клерки, нищие и грабители и т. п., их преходящие радости и тяжкие горести, надежды и страдания, гибель под давлением нужды, обесчеловечивающее воздействие эгоистического своекорыстия, порождающего преступность, – таковы герои и темы его поэм. Фактически Крабб стал провозвестником английского критического реализма XIX в.[324]324
  См. о Краббе: Дружинин А. Георг Крабб и его произведения. СПб., 1857; Левин Ю. Д. Крестьянская тема в английской поэзии XVIII – начала XIX века и деревенские поэмы Джорджа Крабба. – Из истории демократической литературы в Англии XVIII–XX веков. Л., 1955. С. 5–67. Библиография изданий произведений Крабба и литературы о нем: Bareham Т., Gatrell S. A Bibliography of George Crabbe. Folkestone; Hamden, 1978.


[Закрыть]

В русской печати, как удалось установить, первые сведения о Краббе начали появляться в 1820–1830-е гг., т. е. в «эпоху Пушкина». Не говорим уже о том, что его имя неоднократно упоминалось по тем или иным поводам в ряду английских авторов[325]325
  См., например: Московский телеграф. 1825. Ч. 4. № 13. С. 58; 1829. Ч. 25. № 1. С. 107; 1833. Ч. 49. № 1. С. 126; Московский вестник. 1827. Ч. 2. № 7. С. 305.


[Закрыть]. Значительно существеннее краткие характеристики его творчества в обзорных статьях о современной английской литературе, как правило, переведенных из французских источников. Так, уже в 1821 г. в «Сыне отечества» Н. И. Греча в статье, заимствованной из «Revue Encyclopedique», о нем появилось такое сообщение. «Сей поэт бедности и несчастия вводит нас в жилище ремесленника, в обитель убогого больного и с великим искусством представляет нам страдания несчастных, братий наших. Описания его столь истинны, столь сильны и чувствительны, что он извлекает слезы добродетели у тех людей, которые без сострадания смотрят на бедствия, представляющиеся им на улицах всех больших городов, и заставляет их, против воли, заниматься тем, что прежде казалось им отвратительным и низким. Его можно сравнить с Рембрандтом: картины его черны и с разительною истиною представляют обыкновенную природу». Но французский автор упрекал Крабба в том, что «иногда унижается он до сатиры против низких сословий народа <…> Он имеет еще тот недостаток, что с лишнею подробностию изображает обстоятельства мелкие и ненужные и терзает свое воображение принужденною точностию»[326]326
  Исторический опыт об английской поэзии и о нынешних английских поэтах. – Сын отечества. 1821. Ч. 72. № 35. С. 53.


[Закрыть].

В следующем году в журнале «Благонамеренный» в переводной также с французского статье о Томасе Муре приводилась речь Мура об английских поэтах, его современниках, где, в частности, он упоминал «Крабба (Crabbe), показавшего нам, до какой степени простирается гальваническая сила дарования, придающая жизнь, душу и движение предметам, которые, кажется, к тому не способны»[327]327
  Нечто о Томасе Муре. – Благонамеренный. 1822. Ч. 19. № 28. С. 59.


[Закрыть]. А в «Московском телеграфе» 1828 г. в переводной обзорной статье, написанной английским поэтом Томасом Кэмпбеллом, говорилось: «…Гольдсмит, Каупер, Крабб доказали в новейшее время, что и в наш холодный век поэзия может возвысить самые обыкновенные явления жизни и найти для себя средства в предметах самых простых и обыкновенных»[328]328
  Историческое обозрение английской поэзии. – Московский телеграф. 1828. Ч. 19. № 2. С. 256.


[Закрыть].

В «Вестнике Европы» 1829 г. в статье, переведенной из «Mercure du XIX siècle», содержалась весьма существенная характеристика и оценка поэзии Крабба (названного здесь Граббе). Он был здесь объявлен «главой школы пауперизма» и причислен к литераторам, которые «новое поэзии полагают в отсутствии всякой поэзии, в прозаизме, чуждом всяких обольщений». Автор противопоставлял его «поэтам всех времен», которые «как будто согласились поддерживать заблуждения касательно деревенских жителей» и изображают их в идиллиях. «Граббе посвятил жизнь свою на опровержение сего гибельного заблуждения. Его поэзия, кажется, направлена против обманов поэзии: он их опровергает; он хочет представить своим читателям нагую, печальную истину, и для того сценами его поэм обыкновенно бывают деревни. Ему нет дела до рукоплесканий публики, до похвал большого света <…> и прозаическая существенность составляет все его картины. Признаемся, что, если есть неустрашимость военная, неустрашимость гражданская, то есть и поэтическая неустрашимость, ибо я не знаю во Франции ни одного поэта столь твердого духом, столь отважного, который бы осмелился для человеколюбивой цели написать поэму без поэзии, отвергнуть все обыкновенные украшения, в надежде доставить торжество полезной истине <…> Деревня, село – вот главнейшие произведения филантропической музы г-на Граббе»[329]329
  О существе английской литературы XIX-го столетия. – Вестник Европы. 1829. Июнь. № 12. С. 262; Июль. № 13. С. 21–23.


[Закрыть].

Подобную характеристику находим мы позднее в «Телескопе» Н. И. Надеждина в статье, почерпнутой на этот раз из англо-ирландского журнала «Dublin University Magazine». «И вот один бедный церковнослужитель, проведший молодость свою в деревне <…> решается превратить в поэзию свои сельские воспоминания. Но он видит их не сквозь призму страсти, как Бюрнс, и не в туманном полусвете религиозного энтузиазма, как Каупер, а без всякой примеси идеальности, в их суровой истине, в их глубокой и печальной наготе. Сия суровость, почти сатирическая, совпадала также с духом времени. Представив себе исключительно грязные лохмотья нищеты, пот, выдавливаемый бедствиями с чела убожества, разврат и злополучие, оцепляющие своими губительными путами низшие слои общества, Крабб без красноречия, без декламации, вооружился одною только горькою желчью. С хладнокровным ожесточением погружал он свой анатомический резец в сии смердящие раны и нередко одною истиною достигал высшей степени патетического». Далее перечисляются социальные группы, представители которых «толпятся в его картинах, коих тонкие, заманчивые очерки, подробности резкие и глубокие напоминают лучших мастеров Голландской школы. Он имел душу добрую, но ум безжалостный; никакая гнусная и отвратительная сцена не устрашала его. Струпы, гной и раны жизни общественной выставлены им напоказ в стихах, наполняющих до шести томов, коих потомство, конечно, не забудет. Какой ужасный шаг со времен Попа!»[330]330
  Движение литературы в Англии, с начала XIX века. – Телескоп. 1834. Ч. 71. С. 82–83.


[Закрыть]

Наконец, краткий отзыв о поэзии Крабба содержался в переведенной французской статье (написанной, по-видимому, до его смерти) в «Сыне отечества и Северном архиве» 1834 г. «…Этот Теньер поэзии низводит свою музу в гостиницы, темницы, корчмы, в среду контрабандистов, несчастных поселян и больных. Краббе с удивительною прозорливостию открывает точку поэтического взгляда в самой простонародной, отвратительной жизни. Он иногда манерен (maniéré), но всегда удивительный психолог и верный живописец»[331]331
  Взгляд на английскую литературу. – Сын отечества и Северный архив. 1834. Т. 42. № 7. С. 488.


[Закрыть].

Особо следует отметить упоминания Крабба в «Литературной газете» А. А. Дельвига 1830 г., к которой непосредственное отношение имел Пушкин. Здесь печаталась биография английского актера Эдмунда Кина, заимствованная из книги Амедея Пишо «Voyage historique et litteraire en Angleterre et en Ecosse» (1825), и открывалась она эпиграфом – цитатой из Крабба с переводом:

 
«Behold! the prince, the slave, the monk,
the jew, change but the garment.
                                                Crabbe
 
 
Смотрите! он и Царь, и раб, и монах,
и жид; перемените на нем только платье».[332]332
  Биография славного английского актера Кина. – Литературная газета. 1830. 30 июля. Т. 2. № 43. С. 49. Цитата из поэмы «The Borough» («Letter XII. Players», 1. 18–19).


[Закрыть]
 

Из того же источника была взята помещенная в октябрьских номерах газеты статья «Вордсворт». Здесь при разборе поэмы «Странствование» («The Excursion», 1814), где, в частности, говорится о священнике, рассказывающем о сельской жизни (что сближается с тематикой поэзии Крабба), автор отмечает «замысловатый анекдот о двух человеках различных мнений, сведенных случаем в одно место: противоречие сделалось для них необходимостью. Сей эпизод очень похож на Коуперовы и даже на сказки Кребба (Crabbe)»[333]333
  Современная английская литература: Школа так называемых Озерных Поэтов (Lakists). Вордсворт, Кольридж, Сутей. I. Вордсворт (Wordsworth). – Литературная газета. 1830. 13 октября. Т. 2. № 58. С. 179.


[Закрыть]. И в заключительной части статьи содержится утверждение: «…подобно всем гениальным людям, налагающим на себя какую-либо систему, часто нарушением сей самой системы Вордсворт возбуждает в нас живейшее удивление. Такое же замечание, помнится, сделал я насчет Г. Кребба»[334]334
  Там же. 18 октября. № 59. С. 184.


[Закрыть].

Кончина Крабба в феврале 1832 г. была также отмечена в русской печати. В обнаруженных извещениях об этом он был назван «известным английским стихотворцем», который являлся «старейшим из живущих английских поэтов»[335]335
  Санктпетербургские ведомости. 1832. 20 февраля. № 43. С. 172.


[Закрыть], а также «создателем особенного рода Дидактической Поэзии»[336]336
  Московский телеграф. 1834. Ч. 55. № 1. С. 188.


[Закрыть].

Творчеством Крабба заинтересовался Пушкин. В письме П. А. Плетневу от 26 марта 1831 г. из Москвы в Петербург он просил, чтобы тот поручил книготорговцу Ф. М. Беллизару прислать ему «Crabbe, Wordsworth, Southey и Shakespeare»[337]337
  Пушкин. Полн. собр. соч. М.; Л., 1941. Т. 14. С. 158.


[Закрыть], и парижское переиздание поэтических произведений Крабба сохранилось в его библиотеке[338]338
  The poetical works of George Crabbe complete in one volume. Paris, 1829.


[Закрыть]. Несомненно, что Пушкин читал эти поэмы, однако какие-либо его суждения по существу творчества английского поэта, к сожалению, неизвестны, а то, что сохранилось, относится лишь к общественному положению писателя и проблемам литературной этики.

В 1833 г. в черновой редакции произведения, названного пушкинистами «Путешествие из Москвы в Петербург», Пушкин писал: «Patronage (покровительство) до сей поры в обычаях англ<ийской> литературы. Кребб, один из самых почт<енных>людей, умерший в прошлом году, поднес все свои поэмы to his grace the Duke, или Du etc. В своих смиренных посвящениях он почтительно упоминает о милостях и о высоком покровительстве, коих он удостоился. Со всем тем Кребб был человек нравственный, независимый и благородный»[339]339
  Пушкин. Полн. собр. соч. М.; Л., 1949. Т. 11. С. 228.


[Закрыть]. В последующей беловой редакции конечная фраза из приведенной цитаты опущена, зато к слову «поэмы» добавлен эпитет «прекрасные»[340]340
  Там же. С. 254–255.


[Закрыть].

Тогда же Крабб привлек некоторое внимание С. П. Шевырева, преподававшего в те годы историю русской литературы в Московском университете. В декабре 1833 г., знакомясь с помещенными в «Revue de deux mondes» статьями английского литератора Аллана Каннингема о писателях его страны, Шевырев отметил в своей записной книге:

«Crabbe, 1754–1832. – Le Village, poème en 1783. Он показывает the open naked truth. – The parish register (le registre de Paroisse). – The Borough (le Bourg). – Домы для нищих, больницы, тюрьмы, все несчастные, в них содержимые – вот предмет его Поэзии. Он любил бедных и помогал им».[341]341
  РНБ. Ф. 850. IV. 2. Л. 59 об.


[Закрыть]

Единственный, по-видимому, русский писатель этого времени, на которого поэзия Крабба оказала творческое воздействие, был декабрист В. К. Кюхельбекер. Заточенный в Свеаборгскую крепость, он 20 июля 1832 г. получил присланный сестрою том сочинений Крабба[342]342
  См.: Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. Л., 1979. С. 161.


[Закрыть]. Можно полагать, что Пушкин, заинтересовавшийся в это время английским поэтом, имел отношение к этой посылке. Последовательно читая поэмы Крабба, Кюхельбекер решительно им увлекся. «Для человека в моем положении, – записывает он в дневнике 21 декабря, – Краббе бесценнейший писатель: он меня, отделенного от людей и жизни, связывает с людьми и жизнью своими картинами, исполненными истины. Краббе остер, опытен, знает сердце человеческое, много видал, многому научился, совершенно познакомился с прозаическою стороною нашего подлунного мира и между тем умеет одевать ее в поэтическую одежду, сверх того, он мастер рассказывать – словом, он заменяет умного, доброго, веселого приятеля и собеседника»[343]343
  Там же. С. 213.


[Закрыть]. Три дня спустя Кюхельбекер уточняет: «Великое достоинство в картинах, какие рисует Краббе, – необыкновенная живость: все у него так истинно, так естественно, что кажется, не читаешь, а видишь то, о чем он говорит»[344]344
  Там же. С. 215.


[Закрыть].

Такое увлечение другим поэтом, восхищение его созданиями, признание их достоинств не могло не вызвать творческого отклика. Еще в ноябре 1832 г., создавая поэму «Юрий и Ксения», основанную на древнерусской легенде об Отроче монастыре, сюжетно весьма далекой от Крабба, Кюхельбекер все же записал в дневнике: «Я ныне заметил, что Краббе, а не Скотт, вероятно, окажет самое большое влияние на слог и вообще способ изложения моей поэмы…»[345]345
  Там же. С. 202.


[Закрыть] И действительно, при всей сюжетной отдаленности определенное стилистическое влияние Крабба в «Юрии и Ксении» можно обнаружить[346]346
  См.: Левин Ю. Д. Поэма В. К. Кюхельбекера на сюжет «Повести о Тверском Отроче монастыре» («Юрий и Ксения»). – Древнерусская литература и русская культура XVIII–XX вв. Л., 1971. С. 128–138 (Труды Отдела древнерусской литературы. Т. 26).


[Закрыть]. Но уже прямое осознанное освоение художественной манеры английского поэта проявилось в следующей поэме Кюхельбекера «Сирота», повествующей о событиях и коллизиях повседневной жизни[347]347
  См.: Levin Yu. D. Kyukhel’beker and Crabbe. – Oxford Slavonic Papers. 1965. Vol. 12. P. 99–113.


[Закрыть]. Недаром, принимаясь за нее, он отметил в дневнике: «…образцом, как кажется, будет служить мне Краббе»[348]348
  Кюхельбекер В. К. Указ. соч. С. 279 (запись 16 октября 1833 г.).


[Закрыть].

Мы постарались изложить выявленные сведения о восприятии творчества Джорджа Крабба в русской литературной среде пушкинской поры, т. е. как раз в тот период, на котором сосредоточены литературоведческие исследования В. Э. Вацуро. Последующее восприятие уже выходит за рамки настоящей заметки[349]349
  Частично этому посвящена статья: Левин Ю. Д. Некрасов и английский поэт Крабб. – Некрасовский сборник. Л.; М., 1956. Т. 2. С. 472–486.


[Закрыть].

В виде приложения мы предлагаем полную публикацию нового перевода поэмы Крабба «Peter Grimes»[350]350
  Отрывки перевода с параллельными отрывками английского оригинала публиковались: Английская поэзия в русских переводах: XIV–XIX века. М., 1981. С. 192–203.


[Закрыть]. Эта поэма является «письмом» (letter) XXII из «Местечка», состоящего из 24 «писем»; причем «письма» XIX–XXII содержат разные истории, объединенные общим заглавием «Бедняки местечка» («The Poor of the Borough»). При всей реалистичности «Питера Граймза» ужасный сюжет дает основание для некоторого сближения его с «готическим романом», судьбу которого в России тщательно исследует В. Э. Вацуро. Добавим еще, что поэма приобрела особую известность в наше время, после того как английский композитор Бенджамин Бриттен написал на ее сюжет одноименную оперу «Питер Граймз» (1945), получившую широкое признание во многих странах, в том числе и в России.

С.-Петербург

– Был злодей с размахом,

Что убивает ни за грош,

Когда он не удержан страхом;

В ком честь и совесть стали прахом,

Для зла любой предлог хорош;

А чувства скотские во власти

Неутолимой скотской страсти.

Скотт. «Мармион», песнь II, 22.

Сдавалось, души всех, кого убил я,

Сюда сошлись и каждый мне грозил.

Шекспир. «Ричард III», действ. V, сц. 3.

В былые времена,

Как выбьешь мозг, подохнет человек,

И кончено; а ныне он встает,

Хоть двадцать ран на черепе его,

И гонит с места нас.

«Макбет», действ. III, сц. 4.

 
Почтенный Питер Граймз был рыбаком
И проживал с женою и сынком,
Всему местечку хорошо знаком.
Нам приносил добрейший Питер рыбу
И слышал здесь от каждого «спасибо»;
А в день воскресный труд свой прекращал
И отпрыска молитве обучал.
Но вскоре Питер-сын от рук отбился,
Сперва артачился, потом бранился:
Презрел он и любовь отца, и гнев;
Когда ж тот помер, плакал, захмелев.
 
 
Да, плакал он, ему вдруг стало стыдно:
Припомнилось шальному парню, видно,
Как он ругался, злобен, точно волк,
И забывал про свой сыновний дож;
Как он, когда старик читал Писанье,
Пошел из дома с непотребной бранью:
«Здесь слово жизни!» – возопил отец,
«Там жизнь сама!» – в сердцах вскричал юнец;
Как смолк старик, ответом пораженный,
А он дал волю крови раздраженной;
Как, изрыгая хульные слова,
Хотел он утвердить свои права;
Увещеванья в нем будили ярость
И клял он деспотическую старость,
И даже раз кощунственно рука
Обрушилась на темя старика.
Тот застонал: «Меня еще вспомянешь,
Когда ты сам отцом и дряхлым станешь…
Мать, к счастью, умерла, чтоб ты не смог
Ее прикончить – смиловался Бог…»
 
 
Так Питер в сокрушении слезливом
Припоминал и утешался пивом.
 
 
Вольготно зажил парень, лишь скорбел,
Что никаких доходов не имел;
Скорбел, что уж не может он с азартом
Попойкам предаваться или картам;
Скорбел, что на игру да на кутеж
Сам добывать обязан каждый грош.
 
 
Снедаемый алчбой ожесточенной,
Ни совести не знал он, ни закона;
Что замечал, хватал без дальних слов
В воде, на суше – все ему улов;
И по ночам он взял себе в обычай
На берегу разыскивать добычу.
Не раз, перемахнув чужой забор,
Мешок свой набивал плодами вор
Иль очищал тайком на ферме двор.
И чем сильнее Граймз кого обидел,
Тем яростней его и ненавидел.
 
 
Он выстроил лачугу, где держал
Свое добро и часто ночевал.
Но не был рад он воровским успехам,
Душою злой стремясь к иным утехам:
Хотел кого-нибудь он мучить всласть,
На ком-то силу выказать и власть,
Мечтал он завладеть живым твореньем
И подвергать несчастное мученьям.
 
 
Он знал, что есть работные дома,
Которые для бедных, как тюрьма.
Там власти, не щадя сиротской доли,
Детей приходских продают в неволю
И, чтоб грошовый выручить доход,
Творят рабов из жалостных сирот.
 
 
Граймз выбрал мальчика, поторговался,
И раб ему недорого достался.
Кой-кто из горожан издалека
Видал вблизи лачуги паренька,
Одетого в дырявые обноски.
Но знать никто не знал, что плетью жесткой
Его хлестал хозяин вдоль спины
Так, что рубцы в нее впечатлены.
Никто не спрашивал: «А ты довольно
Даешь ему поесть? Худой он больно.
Корми да приласкай его, тогда
Работником он будет хоть куда».
Никто. И лишь иной, заслыша крики,
Решал: «Видать, досталось горемыке».
 
 
Унижен, изнурен, запуган, бит,
За все наказан, никогда не сыт;
Заснет – разбудят крики и угрозы,
Заплачет – тут же бьют его за слезы.
Дрожащий мальчик падал и кричал
И новые удары получал.
Он силился закрыть лицо рыдая;
Ответом был лишь хохот негодяя,
В глазах того сверкало торжество:
Он истязал живое существо.
 
 
Боль, голод, холод выносил несчастный,
Рыдал, молил пощады, но напрасно.
Все было проклято: постель, еда.
Лгать страх его учил, а красть – нужда.
Три тяжких года он сносил терзанья,
Затем бессильны стали истязанья.
 
 
Спросили мы: «Да помер он с чего?»
Граймз буркнул: «Дохлым я нашел его».
Потом вздохнул: «Нет Сэма моего».
Нашлись такие, кто узнать пытался,
Изрядно ль Граймз с мальчишкой обращался.
Не раз о том судачили вокруг,
Но без улик ему сошло все с рук.
 
 
Другой парнишка куплен так же просто
И оказался в рабстве у прохвоста.
Каков же был конец? – Раз на реке
Упал он с мачты и погиб в садке
С живою рыбой, где, как все считали,
Убиться насмерть мальчик мог едва ли.
 
 
Но Питер утверждал: «Все вышло так:
Мальчишка был бездельник и дурак,
На мачту взлез и грохнулся оттеле» —
И показал синяк на мертвом теле.
Присяжные устроили допрос,
Который Питер стойко перенес
И был отпущен, но при том услышал:
«Люк закрывай, чтоб снова грех не вышел».
Намеком Питер явно был смущен
И краскою стыда изобличен.
 
 
Запрета суд не наложил иного,
Граймз осмелел, и раб был куплен новый.
 
 
Смиренное то было существо;
Жалели наши женщины его
И привечали ласково, считая,
Что кровь течет в нем, верно, непростая:
Пусть мать из бедных, но зато отец,
Видать, был некий знатный сорванец,
Который позабавился с красоткой.
Так иль не так, но то был мальчик кроткий.
 
 
Покорно он трудился, как умел,
Но тяготы не снес и охромел.
И то сказать: как слабое созданье
Столь долго выносило истязанья?
Причина в том, что смирному рабу
Старался каждый облегчить судьбу;
И Питер сам, хоть кулаками сразу
Иль плетью подкреплял свои приказы,
Но, вспоминая про недавний страх,
С опаской укорачивал замах.
 
 
Однажды столько рыбы наловил он,
Что не продать на месте, и решил он
Плыть в Лондон. Нездоров был паренек,
Но возражать хозяину не мог.
Покуда тихо шли они рекою,
Он все крепился, страх свой успокоя,
Но, возмущенным морем устрашен,
Дрожа, в хозяина вцепился он.
Открылась течь, волна кренила судно,
Путь был далек, плыть становилось трудно,
Спирт вышел, Питер озверел опять —
Об остальном мы можем лишь гадать.
А Граймз сказал: «Как стало мне понятно,
Что парень плох, я повернул обратно.
Вот тут-то он и помер, вероятно».
 
 
Но женщины подняли крик и плач:
«Ты утопил несчастного, палач!»
 
 
Злодей-хозяин призван был к ответу
И должен был все рассказать совету.
Он бровью не повел, все повторил
И заверял, что паренька любил.
 
 
Сам мэр решенье объявил сурово:
«Не смей в подмогу брать мальчишек снова.
Коль хочешь, можешь вольного нанять:
Его не тронешь, дашь и есть и спать.
Теперь ступай! А не поймешь урока,
То будет кара, как ты сам, жестока».
 
 
Увы! подручным Питер никого
Нанять не смог: чурались все его.
Бросал ли якорь, греб ли, ставил сети,
Один он был – один на целом свете;
Не мучил никого, не оскорблял,
А сам работал и свой жребий клял.
 
 
Отверженный он жил и одинокий;
Ждал смены вод в положенные сроки,
Одно и то же видя каждый день:
Пустынный топкий берег, старый пень,
В прилив – перед глазами гладь сплошную,
А при отливе – грязь на дне гнилую;
Смоленых досок груды у воды,
Прибрежных свай неровные ряды
Да водорослей плети, что с собою
Вдоль лодки пронесет волна прибоя.
 
 
Бывало, в знойный душный день, когда
Нагретая высокая вода
На убыль повернет своей дорогой
Меж берегов, спускавшихся отлого,
Там Питер, с лодки голову склонив,
Лежал недвижно, глядя на отлив,
Спадающий чрез илистый пролив,
Где угорьки вертлявые станицей
Спешили в заводь теплую резвиться
Да мидии ленивой чередой
Ползли за отступающей водой.
Угрюмо он следил, как крабы боком
Свой путь свершают в месте неглубоком;
Тоской объятый, слушать он привык
Охотящихся чаек резкий крик;
Внимал, как выпь в гнездовье тростниковом
Болото оглашает хриплым ревом.
Он мрачных дум лелеял скорбный груз:
Его притягивал открытый шлюз,
Где сжатая река свой ток струила,
Журча однообразно и уныло,
Где все, что принимали взор и слух,
Тревогой и тоской стесняло дух.
 
 
В реке три места были, где наверно
Овладевал им ужас суеверный;
При виде их он обращался вспять
И тщился громким свистом страх прогнать.
 
 
Не легче и на людях было: хором
В местечке все его честили «вором»,
А жены моряков кричали вслед:
«Теперь уж не побьешь мальчишку, нет!»
И детвора, от страха холодея,
Бежала с криком: «Берегись злодея!»
С проклятьями он уходил, ему
Хотелось вновь остаться одному.
 
 
Один он был, пред ним картины те же;
Что день – мрачней казалось побережье.
Окрестных жителей чурался он,
Труд одинокий вызывал в нем стон,
И проклинал он рыб снующих стайки,
Которых на лету хватали чайки.
 
 
Порою странный им владел недуг —
Все тело дрожью сотрясалось вдруг.
Сны мучили его, и с воплем ярым
Он вскакивал, разбуженный кошмаром;
Кошмарами был дух его объят,
Какими б мог гордиться самый ад.
Хоть он и тосковал один в лачуге
И мнил, что всеми позабыт в округе,
Но от людей стремился прочь в испуге.
 
 
Прошла зима, наехали сюда
Из городов на лето господа.
Они глядели в зрительные трубки
На моряков, на корабли, на шлюпки,
На порт, на все, что подмечали туг,
Что так интересует праздный люд.
 
 
Был на реке замечен некто в лодке,
Стоящей иль плывущей посередке.
Он с виду походил на рыбака,
Хоть не имел ни сети, ни крючка,
Лишь вниз смотрел, склонившись с челнока.
Порою поводил он диким взглядом,
Как будто был испуган чем-то рядом
Иль, словно некой силой принужден,
Припоминал свои злодейства он.
 
 
Пойти к нему иным пришла охота.
«Что, каешься, несчастный?» – молвил кто-то.
Он услыхал, дрожа покинул челн,
На берег выбрался, смятенья полн,
И прочь пустился, будто зверь гонимый,
Но схвачен был, безумьем одержимый,
И силою, презрев мольбы и бред,
Его свели в приходский лазарет.
 
 
Едва лишь наши жены убедились,
Что негодяй, кого всегда страшились,
Лежит и жалко стонет, присмирев,
На сострадание сменили гнев
И, не забыв злодейств его, скорбели
Они о горестном его уделе.
 
 
Пришел священник – стали вперебой
Рассказывать, как вел себя больной.
«Ой! гляньте, гляньте, как его корежит!
Забылся он, а глаз закрыть не может;
Скрипит зубами, будто что-то гложет.
Со лба его, смотрите, каплет пот,
И кулаком костлявым он трясет!»
 
 
Священник понял, что в словах неясных
Больной вещает о делах ужасных.
«Нет, я не бил его, – он бормотал, —
Я докажу: мальчишка сам упал».
И громко вслух: «Снимите же оковы.
Он сам разбил башку, даю вам слово.
Зачем отец? Он что угодно вам
Покажет на меня. Он не был там.
Что, все согласны? Я умру сегодня?
Но я взываю к милости Господней».
 
 
Промолвив это, так он изнемог,
Что и пошевельнуться уж не мог.
Но бормотал по-прежнему; от дрожи
Вдруг проступила синева на коже,
Чело покрылось потом, а глаза
Заволокла предсмертная слеза.
Но он не умер и через минуту
Стал говорить незримому кому-то;
Нас, вкруг стоявших, он не узнавал,
И душу ненароком изливал,
И каялся, и защищался разом;
В его бреду мелькал порою разум.
 
 
«Я все скажу, – сипел он. – То был день,
Когда явилась старикова тень —
Отца родного призрак, – и живой он
И мертвый против сына был настроен,
И после смерти он не мог стерпеть,
Что у меня полна уловом сеть;
Одно желанье им теперь владело:
Мне помешать, отвлечь меня от дела.
 
 
Однажды в жар полуденной тиши
Кругом не видно было ни души;
Я греб и сеть забрасывал, но рыба
Не шла ко мне (отцу за то спасибо,
Отцу-мучителю, который дня
Не пропускал, чтоб не терзать меня),
И, глядя на речные перекаты,
Сидел я в лодке, будто сном объятый.
Но это был не сон: я увидал,
Как посреди течения восстал
Отец мой, умыслов исполнен вредных,
Двух за руки держа мальчишек бледных,
И мерзостно над гладью вод речных
Они носились, не касаясь их.
Взмахнул веслом я, но они с улыбкой
Исчезли, растворясь во влаге зыбкой.
 
 
С тех пор в местах, где я бросать привык
Свой невод, появлялся злой старик
С мальчишками. Я умолял их слезно
Уйти, меня оставить – бесполезно!
Куда бы лодка ни пошла моя,
Отец там, как безжалостный судья,
Приказывал, чтоб утопился я.
И каждый день с рассветною зарею
Три призрака являлись предо мною;
День за день я их видел впереди
И слышал шепот: „Ну иди, иди“.
Когда ж я греб назад что было мочи,
Та нечисть следом шла, меня мороча:
„Иди, иди!“ – и так до самой ночи.
 
 
Отцы детей жалеют, но не он.
Его жестоким взглядом уязвлен,
Я призраков ударил, но унылый
Раздался вопль, мои отнявший силы.
„Помилуй!“ – я вскричал. „Ты поднял нож
Меня убить“, – он молвил. Это ложь.
Ведь не желал тогда отцу я смерти
И руку отнял от ножа, поверьте,
Когда он о пощаде умолял;
Но он за гробом жалости не знал.
 
 
Три места есть в реке, где эти трое
Являются всегда передо мною, —
Места проклятые, и человек,
Их видя, потрясен умом навек.
Я греб туда и созерцал часами
Проклятый вид, куда летели сами
Они, веля, чтоб, ужасом гоним,
Я прыгнул и совсем прибился к ним.
 
 
Рыдания мои могли лишь нежить
И радовать ту дьявольскую нежить.
 
 
Раз в страшный зной, когда, казалось, кровь
Во мне пылала, появились вновь
Мой враг-отец с мальчишками чредою
И, как обычно, встали над водою.
Злой радостью свой взор воспламеня,
Они втроем взглянули на меня
И приказали, чтоб за весла брался
И греб. Когда же я без сил остался,
Старик в пучину опустил ладонь:
Занялся с кровью смешанный огонь.
Он мне велел склониться над волнами
И жидкое швырнул в лицо мне пламя.
Я взвыл, мой череп плавился, как воск,
И мнилось, дьявол сам терзал мой мозг.
 
 
Но мало этого: им было надо,
Чтоб увидал я все мученья ада.
Разверзлась бездна, и раздался крик
Столь страшый, что не выразит язык.
„Вот так вовек! – они сказали гневно. —
Вот так ты будешь мучиться вседневно“.
Да, так сказали». – Он смотрел вокруг;
В лице – тоска, томление, испуг.
Глаза его с отчаяньем глядели
На оробевших женщин у постели.
Потом в изнеможенье он застыл…
Вдруг, словно под напором адских сил,
Вскричал с надрывом, дико озираясь:
«Опять они!» – и захрипел, кончаясь.
 

Перевод Ю. Д. Левина