Текст книги "Том 6. Письма"
Автор книги: Сергей Есенин
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 53 страниц)
Иванову-Разумнику, 6 марта 1922
ИВАНОВУ-РАЗУМНИКУ *
6 марта 1922 г. Москва
1922, 6 март. Москва.
Дорогой Разумник Васильевич!
Очень и оченьобрадовался Вашему письму. *
От 9-12 февраля я был в Питере, так, случайно, без всякого предположения; искал Вас, но мне сказали, что Вы бываете только по пятницам (а я приехал как раз в 10 ч. вечера в пятницу), очень был огорчен тем, что даже и по телефону нельзя было поговорить.
Журналу Вашему или сборнику обрадовался тоже чрезвычайно. * Давно пора начать – уж очень мы все рассыпались, хочется опять немного потесней «в семью едину», * потому что мне, например, до чертиков надоело вертеться с моей пустозвонной братией, * а Клюев засыхает совершенно в своей Баобабии. * Письма мне он пишет отчаянные. * Положение его там ужасно, он почти умирает с голоду. *
Я встормошил здесь всю публику, сделал для него, что мог, с пайком и послал 10 милл<ионов> руб. Кроме этого, послал еще 2 милл<иона> Клычков и 10 – Луначарский. *
Не знаю, какой леший заставляет его сидеть там? Или «ризы души своей» боится замарать * нашей житейской грязью? Но тогда ведь и нечего выть, отдай тогда тело собакам, а душа пусть уходит к Богу.
Чужда и смешна мне, Разумник Васильевич, сия мистика дешевого православия, и всегда-то она требует каких-то обязательно неумных и жестоких подвигов. Сей вытегорский подвижник хочет всё быть календарным святителем вместо поэта, поэтому-то у него так плохо все и выходит.
«Рим» его, несмотря на то, что Вы так тепло о нем отозвались, * на меня отчаянное впечатление произвел. Безвкусно и безграмотно до последней степени со стороны формы. * «Молитв молоко» и «сыр влюбленности» – да ведь это же его любимые Мариенгоф и Шершеневич со своими «бутербродами любви». *
Интересно только одно фигуральное сопоставление, но увы – как это по-клюевски старо́!…. Ну, да это ведь попрек для него очень небольшой, как Клюева. Сам знаю, в чем его сила и в чем правда. * Только бы вот выбить из него эту оптинскую дурь, * как из Белого – Штейнера, * тогда, я уверен, он записал бы еще лучше, чем «Избяные песни». * Еще раз говорю, что журналу Вашему рад несказанно. Очень уж опротивела эта беспозвоночная тварь со своим нахальным косноязычием. Дошли до того, что Ходасевич стал первоклассным поэтом.?.. Дальше уж идти некуда. Сам Белый его заметил * и, в Германию отъезжая, благословил. *
Нужно обязательно проветрить воздух. До того накурено у нас сейчас в литературе, что просто дышать нечем.
В Москве себя чувствую отвратительно. Безлюдье полное. Рогачевские и Сакулины * больше ценят линию поведения, чем искусство, и хоть они ко мне хорошо относятся, но одно осознание, что видишь перед собой алжирского бея с шишкой под носом, * заставляет горько смеяться и идти лучше в кабак от сих праведников. Нравы у них миргородские, того и гляди, вбежит свинья и какой-нибудь важный документ съест со стола души. *
А в других местах только и видишь бекеши со смушками. * Ни лица, ни ног, ни рук, ни глаз, одни только обычаи «хорошего тона». Поэзия там наравне с вином и блинами расценивается. Устал я от всего этого дьявольски! Хочется куда-нибудь уехать, да и уехать некуда. * Вероятно, после пожара всегда так бывает. С тоски перечитывал «Серебряного голубя». * Боже, до чего все-таки изумительная вещь. Ну разве все эти Ремизовы, Замятины и Толстые (Алекс.) создали что-нибудь подобное? Да им нужно подметки целовать Белому. Все они подмастерья перед ним. А какой язык, какие лирические отступления! Умереть можно. Вот только и есть одна Радость после Гоголя.
Живу я как-то по-бивуачному, без приюта и без пристанища, потому что домой стали ходить и беспокоить разные бездельники, вплоть до Рукавишникова. * Им, видите ли, приятно выпить со мной! Я не знаю даже, как и отделаться от такого головотяпства, а прожигать себя стало совестно и жалко.
Хочется опять заработать, ибо внутри назрела снова большая вещь. * Для журнала же Вашего я пришлю пока несколько стихотворений. * Об Арс<ении> Авраамове я слышал лишь одно, что он находится в Закавказьи, но где именно, никто точно сказать не может, потому что сегодня он в Темир-Хан-Шуре, а завтра его вдруг видят в Баку. *
Ну, всего Вам, Разумник Васильевич, лучшего.
Привет Варваре Николаевне и детям. * (Боже, они теперь у Вас ведь почти взрослые!)
Жму Вашу руку. С. Есенин.
На конверте: Заказное
Детское Село
Колпинская 20
Разумнику Васильевичу
Иванову
Москва, Б. Никитская 15
кнж. магазин художников слова
С. А. Есенин
Григорьеву С. Т., 6 марта 1922
С. Т. ГРИГОРЬЕВУ *
6 марта 1922 г. Москва
Дорогой Сергей Тимофеевич! Будьте добры, если сможете, то проведите еще 100 экз<емпляров> «Пугачова». * Я сейчас очень нездоров, и мне очень нужны деньги. Искренно уважающий Вас С. Есенин.
1922. 6 марта. М<осква>.
Есениной Е. А., 25 апреля 1922
Е. А. ЕСЕНИНОЙ *
25 апреля 1922 г. Москва
Катя! Оставляю тебе два конверта с деньгами. 20 милл<ионов> тебе и сто милл<ионов> передай отцу.
Пусть он едет домой и делает с ними, что хочет, большего я сделать ему не могу.
Тебе перед отъездом * оставлю еще.
Дня через 2–3-4 позвони мне. Около 2—½ я всегда дома. Целую. Сергей Есенин. 25 апр. 1922.
Кусикову А. Б., до 5 мая 1922
А. Б. КУСИКОВУ *
До 5 мая 1922 г. Москва
Сандро! Пятого мая выезжаю. * Сделай объявление в газетах о предстоящем нашем вечере на обоих языках. * Есенин.
Клюеву Н. А., 5 мая 1922
Н. А. КЛЮЕВУ *
5 мая 1922 г. Москва
Милый друг! Все, что было возможно, я устроил тебе и с деньгами, * и с посылкой от «Ара». * На днях вышлю еще 5 милл<ионов>. *
Недели через две я еду в Берлин, вернусь в июне или в июле, а может быть, и позднее. * Оттуда постараюсь также переслать тебе то, что причитается со «Скифов». * Разговоры об условиях беру на себя и если возьму у них твою книгу, * то не обижайся, ибо устрою ее куда выгодней их оплаты.
Письмо мое к тебе чисто деловое, без всяких лирических излияний, а потому прости, что пишу так мало и скупо.
Очень уж я устал, а последняя моя запойная болезнь совершенно меня сделала издерганным, так что даже и боюсь тебе даже писать, чтобы как-нибудь беспричинно не сделать больно.
В Москву я тебе до осени ехать не советую, ибо здесь пока все в периоде организации и пусто – хоть шаром покати.
Голод в центральных губ<ерниях> почти такой же, как и на севере. Семья моя разбрелась в таких условиях кто куда.
Перед отъездом я устрою тебе еще посылку. * Может, как-нибудь и провертишься. Уж очень ты стал действительно каким-то ребенком – если этой паршивой спекулянтской «Эпохе» за гроши свой «Рим» продал. * Раньше за тобой этого не водилось.
Вещь мне не понравилась. * Неуклюже и слащаво.
Ну, да ведь у каждого свой путь. *
От многих других стихов я в восторге.
Если тебе что нужно будет, пиши Клычкову, а ругать его брось, * потому что он тебя любит и сделает все, что нужно. Пото́м можешь писать на адрес моего магазина приятелю моему Головачеву, * Б. Никитская, 15, книжный магаз<ин> художн<иков> слова. Это на случай безденежья. Напишешь, и тебе вышлют из моего пая, потом когда-нибудь сочтемся. С этой стороны я тебе ведь тоже много обязан в первые свои дни. *
Из-за границы буду тебе писать на Разумника. *
Привет и целование.
С. Есенин.
На конверте: Заказное
Вытегра
Олонецкой губ.
Николаю Алексеевичу
Клюеву
–
Москва. Б. Никитская
15. Книжный магазин
худ. слова. С. А. Есенин
Бениславской Г. А., 8 мая 1922
Г. А. БЕНИСЛАВСКОЙ *
8 мая 1922 г. Москва
Милая Галя! Тысячу приветов Вам! Будьте добры, дайте т. Сахарову вариант шестой главы. * Любящий Вас С. Есенин. 1922, 8 мая.
Шнейдеру И. И., 21 июня 1922
И. И. ШНЕЙДЕРУ *
21 июня 1922 г. Висбаден
Висбаден. Июнь 21. 922.
Милый Илья Ильич! Привет Вам и целование.
Простите, что так долго не писал Вам, берлинская атмосфера меня издергала вконец. Сейчас от расшатанности нервов еле волочу ногу. Лечусь в Висбадене. Пить перестал и начинаю работать. *
Если бы Изадора не была сумасбродной и дала мне возможность где-нибудь присесть, я очень много бы заработал и денег. Пока получил только сто тысяч с лишним марок, между тем в перспективе около 400. * У Изадоры дела ужасны. * В Берлине адвокат дом ее продал и заплатил ей всего 90 тыс<яч> марок. Такая же история может получиться и в Париже. Имущество ее: библиотека и мебель расхищены, на деньги в банке наложен арест.
Сейчас туда она отправила спешно одного ей близкого человека. Знаменитый Поль Бонкур не только в чем-нибудь помог ей, но даже отказался дать подпись для визы в Париж. * Таковы ее дела… Она же как ни в чем не бывало скачет на автомобиле, то в Любек, то в Лейпциг, то во Франкфурт, то в Веймар. Я следую с молчаливой покорностью, потому что при каждом моем несогласии – истерика.
Германия? Об этом поговорим после, когда увидимся, но жизнь не здесь, а у нас. Здесь действительно медленный грустный закат, о котором говорит Шпенглер. * Пусть мы азиаты, пусть дурно пахнем, чешем, не стесняясь, у всех на виду седалищные щеки, но мы не воняем так трупно, как воняют внутри они. Никакой революции здесь быть не может. Все зашло в тупик. Спасет и перестроит их только нашествие таких варваров, как мы.
Нужен поход на Европу. * – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – —
Однако серьезные мысли в этом письме мне сейчас не к лицу. Перехожу к делу. Ради Бога, отыщите мою сестру через магазин * (оставьте ей письмо) и устройте ей получить деньги, по этому чеку в «Ара * ». Она, вероятно, очень нуждается. Чек для Ирмы только пробный. Когда мы узнаем, что вы получили его, тогда Изадора пошлет столько, сколько надо.
Если сестры моей нет в Москве, то напишите ей письмо и передайте Мариенгофу, пусть он отошлет его ей.
Кроме того, когда Вы поедете в Лондон, * Вы позовите ее к себе и запишите ее точный адрес, по которому можно было бы высылать ей деньги, без которых она погибнет.
Передайте мой привет и все чувства любви моей Мариенгофу. Я послал ему два письма, * на которые он почему-то мне не отвечает.
О берлинских друзьях я мог бы сообщить очень замечательное (особенно о некоторых доносах во французск<ую> полиц<ию>, чтоб я не попал в Париж). * Но все это после, сейчас жаль нервов.
Когда поедете, захватите с собой все книги мои и Мариенгофа и то, что обо мне писалось за это время.
Жму вашу руку.
До скорого свиданья. Любящий Вас Есенин.
Ирме мой нижайший привет. Изадора вышла за меня замуж второй раз * и теперь уже не Дункан-Есенина, а просто Есенина.
Литвинову М. М., 29 июня 1922
М. М. ЛИТВИНОВУ *
29 июня 1922 г. Дюссельдорф
Июнь 29 <19>22
Уважаемый т. Литвинов! Будьте добры, если можете, то сделайте так, чтоб мы выбрались из Германии и попали в Гаагу, * обещаю держать себя корректно и в публичных местах «Интернационал» не петь. * Уважающие Вас С. Есенин Isadora Duncan
Сахарову А. М., 1 июля 1922
А. М. САХАРОВУ *
1 июля 1922 г. Дюссельдорф
1 июля <19>22. Друг мой Саша! Привет тебе и тысячу поцелуев. Голубь милый, уезжая, я просил тебя помочь моим сестрам денежно, с этой просьбой обращаюсь к тебе и сейчас. Дай им сколько можешь, а я 3-го июля еду в Брюссель и вышлю тебе три посылки «Ара». Прошу тебя как единственного родного мне человека. Об Анатолии я сейчас не думаю, ему, вероятно, самому не сладко. Я даже уверен в этом.
Родные мои! Хорошие!…
Что сказать мне вам об этом ужаснейшем царстве мещанства, которое граничит с идиотизмом?
Кроме фокстрота, здесь почти ничего нет. Здесь жрут и пьют, и опять фокстрот. Человека я пока еще не встречал и не знаю, где им пахнет. В страшной моде господин доллар, на искусство начхать – самое высшее музик-холл. Я даже книг не захотел издавать здесь, несмотря на дешевизну бумаги и переводов. Никому здесь это не нужно. Ну и ебал я их тоже с высокой лестницы. Если рынок книжный – Европа, а критик – Львов-Рогачевский, то глупо же ведь писать стихи им в угоду и по их вкусу. Здесь все выглажено, вылизано и причесано так же почти, как голова Мариенгофа. Птички какают с разрешения и сидят, где им позволено. Ну, куда же нам с такой непристойной поэзией?
Это, знаете ли, невежливо так же, как коммунизм. Порой мне хочется послать все это к ебенейшей матери и навострить лыжи обратно. Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод и людоедство, зато у нас есть душа, которую здесь за ненадобностью сдали в аренду под смердяковщину. Еб их проеби в распроебу. Конечно, кой-где нас знают, кой-где есть стихи переведенные, мои и Толькины, * но на кой хуй все это, когда их никто не читает.
Сейчас на столе у меня английский журнал со стихами Анатолия, * который мне даже и посылать ему не хочется. Очень хорошее издание, а на обложке пометка: в колич. 500 экз. Это здесь самый большой тираж! Взвейтесь, кони! Неси, мой ямщик….. Матушка! Пожалей своего бедного сына. * ..
А знаете? У алжирского бея под самым носом шишка? *
Передай все это Клычкову и Ване Старцеву. Когда они будут ебунаться, душе моей в тот час легче станет. Друг мой! Если тебя обо мне кто-нибудь спросит, передай, что я пока утонул в сортире с надписью на стенке: «Есть много разных вкусов и вкусиков * · · ·»
Остальное пусть докончит Давид Самойлович и Сережа. Они это хорошо помнят. Передай им кстати мой большущий привет и скажи, что я пишу им особо. * Твой Сергунь.
Гоголевская приписка: * Ни числа, ни месяца, * Если б был хуй большой, То лучше б на хую повеситься.
Мариенгофу А. Б., 9 июля 1922
А. Б. МАРИЕНГОФУ *
9 июля 1922 г. Остенде
Милый мой Толенок! Я думал, что ты где-нибудь обретаешься в краях злополучных лихорадок и дынь нашего чудеснейшего путешествия 1920 г., * и вдруг из письма Ильи Ильича узнал, что ты в Москве. Милый мой, самый близкий, родной и хороший, так хочется мне отсюда, из этой кошмарной Европы, обратно в Россию, к прежнему молодому нашему хулиганству и всему нашему задору. Здесь такая тоска, такая бездарнейшая «северянинщина» жизни, * что просто хочется послать это все к энтой матери.
Сейчас сижу в Остенде. Паршивейшее Бель-Голландское море * и свиные тупые морды европейцев. От изобилия вин в сих краях я бросил пить и тяну только сельтер. Очень много думаю и не знаю, что придумать.
Там, из Москвы, нам казалось, что Европа – это самый обширнейший рынок распространения * наших идей в поэзии, * а теперь отсюда я вижу: Боже мой! до чего прекрасна и богата Россия в этом смысле. Кажется, нет такой страны еще и быть не может. Со стороны внешних впечатлений после нашей разрухи здесь все прибрано и выглажено под утюг. На первых порах особенно твоему взору это понравилось бы, а потом, думаю, и ты бы стал хлопать себя по колену и скулить, как собака. Сплошное кладбище. Все эти люди, которые снуют быстрей ящериц, не люди – а могильные черви, дома их гро́бы, а материк – склеп. * Кто здесь жил, тот давно умер, и помним его только мы, ибо черви помнить не могут.
Из всего, что я намерен здесь сделать, это издать переводы двух книжек по 32 страницы двух несчастных авторов, * о которых здесь знают весьма немного в литературных кругах.
Издам на английском и французском. * К тебе у меня, конечно, много просьб, но самая главная – это то, чтобы ты позаботился о Екатерине, насколько можешь.
Тысячу приветов Давиду Самойловичу, и Сереже, и Кожебаткину, а Ваньке Старцеву сто подзатыльников.
Из Дюссельдорфа я послал письмо Сашке. * Если у тебя с деньгами трудно, то ухвати его за полы и ограбь. Пересылать деньги отсюда при всех моих возможностях оказывается невозможно.
В Берлине я наделал, конечно, много скандала и переполоха. * Мой цилиндр и сшитое берлинским портным манто привели всех в бешенство. Все думают, что я приехал на деньги большевиков, как чекист или как агитатор. Мне все это весело и забавно. Том свой продал Гржебину. *
От твоих книг шарахаются. Хорошую книгу стихов удалось продать только как сборник новых стихов твоих и моих. * Ну да черт с ними, ибо все они здесь прогнили за 5 лет эмиграции. Живущий в склепе всегда пахнет мертвечиной. Если ты хочешь сюда пробраться, то потормоши Илью Ильича, я ему пишу об этом особо. * Только после всего, что я здесь видел, мне не очень хочется, чтобы ты покинул Россию. Наше литературное поле другим сторожам доверять нельзя.
При всяком случае, конечно, езжай, если хочется, но скажу тебе откровенно: если я не удеру отсюда через месяц, то это будет большое чудо. Тогда, значит, во мне есть дьявольская выдержка характера, которую отрицает во мне Коган. *
Вспоминаю сейчас о Клопикове и Туркестане. Как все это было прекрасно * ! Боже мой! Я люблю себя сейчас даже пьяного со всеми моими скандалами… В Самарканд – да поеду-у я, Т-там живет – да любовь моя…
Черный Мартышан! Слышишь ли ты меня? Лучше жениться на «до́ге» и ждать, когда придет потенция поцелуя, чем седетьдуховно здесь ради мариенгофских фонтанов, * ну ее к черту, красоту смерти и смерда – мне, живому, пусть это будет даже рразз-гениально-о!
Толя милый, приветы! Приветы! Твой Сергун. Остенд, июль 9. 1922.
Шнейдеру И. И., 13 июля 1922
И. И. ШНЕЙДЕРУ *
13 июля 1922 г. Брюссель
13 июль 1922.
Милый Илья Ильич!
Я довольно пространно описывал Вам о всех наших происшествиях и поездках в 3-х больших письмах. Не знаю, дошли ли они до Вас? *
Если бы Вы меня сейчас увидели, то Вы, вероятно, не поверили бы своим глазам. Скоро месяц, как я уже не пью. Дал зарок, что не буду пить до октября. Все далось мне через тяжелый неврит и неврастению, но теперь и это кончилось. Изадора в сильном беспокойстве о Вас. При всех возможностях послать Вам денег, как казалось из Москвы, – отсюда оказывается невозможно. В субботу 15 июля мы летим в Париж. * Откуда через «Ара» сделать это легче.
В одном пакете, который был послан аэропланн<ым> сообщ<ением> через бюро Красина, * были вложены Вам два чека по 10 фунт<ов>. Один Ирме, другой моей сестре.
Получили ли Вы их?
Это мы сделали для того, чтобы узнать, можно ли Вам так пересылать вообще, что нужно.
Милый, милый Илья Ильич! Со школой, конечно, в Европе Вы произведете фурор. * С нетерпением ждем Вашего приезда.
Особенно жду я, потому что Изадора ровно ни черта не понимает в практических делах, а мне оч<ень> больно смотреть на всю эту свору бандитов, которая ее окружает. Когда приедете, воздух немного проветрится.
К Вам у меня оч<ень> и оч<ень> большая просьба: с одними и теми же словами, как и в старых письмах, когда поедете, дайте, ради Бога, денег моей сестре. Если нет у Вас, у отца Вашего или еще у кого-нибудь, то попросите Сашку и Мариенгофа, узнайте, сколько дают ей из магазина. *
Это моя самая большая просьба. Потому что ей нужно учиться, а когда мы с вами зальемся в Америку, * то оттуда совсем будет невозможно помочь ей.
Самые лучшие пожелания и тысячу приветов передайте Ирме. Нам кто-то здесь сбрехнул, что вы обкомиссариатились. * —?
Приезжайте. Отпразднуем. О том, чтобы Вы выезжали, Вам послана телеграмма. Ехать нужно в Берлин, а оттуда Вас доставят «заказным» в Париж или Остенд.
Вот и все. Поговорим больше, когда увидимся.
Езжайте! Езжайте. Дайте денег сестре. Возьмите стихи у Мариенгофа, адреса и много новых книг. Здесь скучно дьявольски.
Любящий Вас
С. Есенин.
Мариенгофу А. Б., июль-август 1922
А. Б. МАРИЕНГОФУ *
Не ранее 20 июля – не позднее начала августа 1922 г. Париж
Дура моя – Ягодка! ты тоже сволочь из сволочей. Как тебе не стыдно, собаке, – залезть под юбку и забыть самого лучшего твоего друга. Мартын – это одно, а я другое. Дюжину писем я изволил отправить Вашей сволочности, * и Ваша сволочность ни гу-гу. * Итак, начинаю. Знаете ли Вы, милостивый государь, Европу? Нет! Вы не знаете Европы. * Боже мой, какое впечатление, как бьется сердце… О нет, Вы не знаете Европы!
Во-первых, Боже мой, такая гадость однообразия, такая духовная нищета, что блевать хочется. Сердце бьется, бьется самой отчаяннейшей ненавистью, так и чешется, но, к горю моему, один такой ненавистный мне в этом случае, но прекрасный поэт Эрдман сказал, что почесать его нечем. *
Почему нечем, РАЗЗ-эт-твою, я готов просунуть для этой цели в горло сапожную щетку, но рот мой мал, и горло мое узко. Да, прав он, этот проклятый Эрдман, передай ему за это тысячу поцелуев и скажи, что у такого юноши, как я, недавно оторвался маятник от циферблата живота. * Часовой механизм попортился.
Да, мой друг рыжий, да! Я писал Сашке, * писал Златому, * и вы «ни тебе, ни матери». * Теперь я понял, понял все я. Ах, уж не мальчик я давно. Среди исканий Безпокоя Любить поэту не дано. *
Это сказал В. Ш., по-английски он зовется В. Шекспиром. О, я узнал теперь, что вы за канальи, и в следующий раз вам как в месть напишу обязательно по-английски, чтоб вы ничего не поняли. Да, напишу обязательно will hawe happy impression *
и подпишусь
Sergei Jessenin.
Что? Съели?
Ну, так вот единственно из-за того, что вы мне противны, за то, что вы не помните меня, я с особым злорадством перевел ваши скандальные поэмы на англи<йский> и франц<узский> яз<ыки> и выпускаю их в Париже и в Лондоне в кол<ичестве> 6000 экз. * А чтоб вас больше оскандалить, подкупим газетных рецензентов. Уж они вам покажут е…. в… м…..
В сентябре все это вам пришлю, как только выйдут книги. Мил Государь! Прошу тебя не оставить втуне за Не. бо… просьб моей сестры. * Делай ей гадости и словом и делом. Адрес мой для того, чтобы ты не писал:
Paris, Rue de La Pompe, 103.
Где бы я ни был, твои письма меня не достанут.
С. Есенин.
