Текст книги "Том 6. Письма"
Автор книги: Сергей Есенин
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 53 страниц)
Сергей Александрович Есенин
Полное собрание сочинений в семи томах
Том 6. Письма
Письма
Панфилову Г. А., июнь 1911
Г. А. ПАНФИЛОВУ *
Июнь 1911 г. Константиново
Дорогой друг! Спешу уведомить тебя, что письмо я твое получил * , за которое благодарю, а за поздравление спасибо. * Гриша, ты сожалеешь о том, что не мог со мною проститься. Я тоже очень сожалею, что не пришлось нам в последний раз поговорить, но что делать. Я поспешил скорее убраться из этого ада, * потому что я боялся за свою башку. Все-таки мне зло сделал Епифанов, * он облил сундук керосином. Что ты мне прописал про их гулянье, я нисколько этому не удивляюсь, потому что я уже был уверен в этом, а на глупые выходки Тиранова * я смотрю как на сумасшествие. Он часто беснуется. В нем, вероятно, живет легион, * поэтому ему не мешает попросить своего ангела, чтобы он его исцелил. А Яковлев настоящий идиот, из него, я уверен, ничего не выйдет, и вот он окончил школу, но бесполезно. А Калабухов самая дрянь и паскуда. * Ну ладно об этом толковать, поговорим о другом. У нас делают шлюза, * наехало множество инженеров, наши мужики и ребята работают, мужикам платят в день 1 р. 20 к., ребят<ам> 70 к., притом работают еще ночью. Платят одинаково. Уже почти сделали половину, потом хотят мимо нас проводить железную дорогу. *
Митьку я застал дома. * Книг у меня мало есть, * они все прочитаны и больше нет. У Митьки я которые взял, осталось читать только книг восемь. * Я недавно ходил удить и поймал 33 штук<и>. Дай мне, пожалуйста, адрес от какой-либо газеты и посоветуй, куда посылать стихи. * Я уже их списал. * Некоторые уничтожил, некоторые переправил. Так, например, в стих<отворении> «Душою юного поэта» * последнюю строфу заменил так: Ты на молитву мне ответь, В которой я тебя прошу. Я буду песни тебе петь, Тебя в стихах провозглашу. «Наступ<ление> вес<ны>» уничтожил. * Друг, посоветуй куда. Я моментально отошлю. Пырикову передай поклон * от меня. Больше писать не знаю чего. Остаюсь любящий тебя друг Есенин.
Панфилову Г. А., 7 июля 1911
Г. А. ПАНФИЛОВУ *
7 июля 1911 г. Константиново
Дорогой друг!
Гриша, неужели ты забыл свои слова: ты говорил, что будем иметь переписку, а потом вдруг на мое письмо не отвечаешь. * Почему же? Пожалуйста, объясни мне эту причину. У нас все уехали на сенокос. Я дома. Читать нечего, играю в крокет. *
Немного сделал делов по домашности. Я был в Москве одну неделю, * потом уехал. Мне в Москве хотелось и побыть больше, да домашние обстоятельства не позволили. Купил себе книг штук 25. * 10 книг отдал Митьке, 5 Клавдию. Я очень рад, что он взял. * Остальные взяли гимназистки у нас здесь в селе. И у меня нет ничего.
На обороте: Спас-Клепики
Рязанского уезда
передать
Григорию Андреевичу
Панфилову
Воронцову К. П., 10 мая 1912
К. П. ВОРОНЦОВУ *
10 мая 1912 г. Спас-Клепики
Спас-Клепики. Кланя! Извини, что я так долго не отвечал на твои письма. * Причина этого следующая: я не понял или, собственно говоря, не разобрал твоего письма и думал по догадкам, что ты уехал домой. Я писал тебе туда, * но тщетно ждал ответа. Я бы сейчас все ждал, если б не узнал от батюшки * про все. Вот тебе наши спальни. * Сидит в шляпе Тиранов, возле него, к завязанному, Лапочкин. *
Ост<аюсь> л<юбящий> т<ебя> С. Есенин.
Справа от текста: Рязань
Духовное уч. вос. III/о класса
Воронцову
Клавдию
Бальзамовой М. П., июль 1912
М. П. БАЛЬЗАМОВОЙ *
Вторая декада июля 1912 г. Константиново
Маня! После твоего отъезда я прочитал твое письмо. * Ты просишь у м<ен>я прощения, сама не знаешь за что. Что это с тобой?
Ну, вот ты и уехала… Тяжелая грусть облегла мою душу, * и мне кажется, ты все мое сокровище души увезла с собою. Я недолго стоял на дороге, как только вы своротили, я ушел… И мной какое-то тоскливое-тоскливое овладело чувство. * Что было мне делать, я не мог и придумать. Почему-то мешала одна дума о тебе всему рою других. Жаль мне тебя всею душой, и мне кажется, что ты мне не только друг, но и выше даже. Мне хочется, чтобы у нас были одни чувства, стремления и всякие высшие качества. Но больше всего одна душа – к благородным стремлениям. Что мне скажешь, Маня, на это? Теперь я один со своими черными думами! Скверное мое настроение от тебя не зависит, я что-то сделал, чего не могу никогда-никогда тебе открыть. * Пусть это будет чувствовать моя грудь, а тебя пусть это не тревожит. Я написал тебе стихотворение, которое сейчас не напишу, потому что на это нужен шаг к твоему позволению. *
Тяжелая, безнадежная грусть! Я не знаю, что делать с собой. Подавить все чувства? Убить тоску в распутном веселии? Что-либо сделать с собой такое неприятное? Или – жить – или – не жить? И я в отчаянии ломаю руки, что делать? Как жить? Не фальшивы ли во мне чувства, можно ли их огонь погасить? И так становится больно-больно, что даже можно рискнуть на существование на земле и так презрительно сказать – самому себе: зачем тебе жить, ненужный, слабый и слепой червяк? Что твоя жизнь? «Умрешь – похоронят, сгниешь и не встанешь» (так пели вечером * после нашей беседы; эту песню спроси у Анюты, * ты сама ее знаешь, верно, и я тоже. «Быстры, как волны… Налей, налей, товарищ» * – это сочинил Серебрянский, друг Кольцова, безвременно отживший * ). Незавидный жребий, узкая дорога, несчастье в жизни. Что больше писать – не знаю, но от тебя жду ответа. Привет Анюте, Симе и маме их. * Пока остаюсь; преданный тебе
Сережа.
Не знаю, что тебе сказать: прощай или до свидания.
Прости за грязное письмо, разорви его к черту.
Бальзамовой М. П., июль 1912
М. П. БАЛЬЗАМОВОЙ *
Конец июля 1912 г. Константиново
Дорогая Маня! Сердечно благодарю тебя за оба письма. Зачем, зачем тебе знать нужно, Маня, о том, что я сделал * ? Ты думаешь, что я тебе своим поступком причинил боль, но нет! Зачем? Это пусть лучше знает моя грудь, она так много выносит всего, что и не перечесть. Ты сама, Маня, этим вопросом мучаешь меня. Забудь об этом. Я стараюсь всячески забыться, надеваю на себя маску – веселия, но это еле-еле заметно. Хотя никто, я думаю, не догадывается о моей тоске. Ты ничего никому не открывай об этом. Главное. Меня терзают такие мелкие и пустые душонки, * напр<имер>, как Северовы, * которые всячески стараются унизить меня перед собою и приносят своими глупыми словами обиду и горечь. Но что делать? Они такие, а я такой. Прости меня, Маня, за такое холодное письмо, я в негодовании на них.
Ох, Маня! Тяжело мне жить на свете, не к кому и голову склонить, а если и есть, то такие лица от меня всегда далеко и их очень-очень мало, или, можно сказать, одно или два. * Так, Маня, я живу. Мать нравственно для меня умерла уже давно, а отец, я знаю, находится при смерти, * – потому что он меня проклянет, если это узнает, вот так и живи. Людишки, чтобы меня немного успокоить, приносят обиду. Маня, Маня! Зачем ты такая, жалеешь меня, это тебя не стоит. Я еще больше люблю тех, которые мне вредят, хотя и в то же время ненавижу. Зачем тебе было меня любить и меня вызывать и возобновлять в душе надежды на жизнь. Я благодарен тебе и люблю тебя, Маня, как и ты меня, хотя некоторые чувства ты от меня скрываешь. Прощай, прощай, Маня. Ты теперь мне не пиши покамест, а то я уезжаю и адреса точного не могу тебе дать. * Я же буду тебе писать каждую почту…
Прощай, дорогая Маня; нам, верно, более не увидеться. Роковая судьба так всегда шутит надо мною. Тяжело, Маня, мне! А вот почему?
Панфилову Г. А., до 18 августа 1912
Г. А. ПАНФИЛОВУ *
До 18 августа 1912 г. Москва
Дорогой Гриша! Письмо я твое получил. Мне переслали его из дома. Я вижу, тебе живется не лучше моего. Ты тоже страдаешь * духом, не к кому тебе приютиться и не с кем разделить наплывшие чувства души * ; глядишь на жизнь и думаешь: живешь или нет? Уж очень она протекает-то слишком однообразно, и что новый день, то положение становится невыносимее, потому что все старое становится противным, жаждешь нового, лучшего, чистого, а это старое-то слишком по́шло. Ну ты подумай, как я живу, я сам себя даже не чувствую. «Живу ли я, или жил ли я?» – такие задаю себе вопросы, после недолгого пробуждения. Я сам не могу придумать, почему это сложилась такая жизнь, именно такая, чтобы жить и не чувство<ва>ть себя, т<о> е<сть> своей души и силы, как животное. Я употреблю все меры, чтобы проснуться. Так жить – спать и после сна на мгновение сознаваться, слишком скверно. Я тоже не читаю, не пишу пока, но думаю. *
А я все-таки встречал тургеневских типов.
Слушай! (Я сейчас в Москве.) Перед моим отъездом недели за две-за три у нас был праздник престольний, * к священнику съехалось много гостей на вечер. * Был приглашен и я. * Там я встретился с Сардановской Анной (которой я посвятил стих<отворение> «Зачем зовешь т. р. м.»). * Она познакомила меня с своей подругой (Марией Бальзамовой). Встреча эта на меня также подействовала, потому что после трех дней она уехала и в последний вечер в саду просила меня быть ее другом. * Я согласился. Эта девушка тургеневская Лиза («Двор<янское> гн<ездо>») по своей душе. И по всем качествам, за исключением религиозных воззрений. * Я простился с ней, знаю, что навсегда, но она не изгладится из моей памяти при встрече с другой такой же женщиной.
Здоровье мое после 20 лучше. * Курить я уже бросил.
Я недавно написал «Капли». Клеменов воскрес, но скоро умрет опять. * Капли жемчужные, капли прекрасные, Как хороши вы в лучах золотых, И как печальны вы, капли ненастные, Осенью черной на окнах сырых. Люди, веселые в жизни забвения, Как велики вы в глазах у других И как вы жалки во мраке падения, Нет утешенья вам в мире живых. Капли осенние, сколько наводите На душу грусти вы чувства тяжелого, Тихо скользите по стеклам и бродите, Точно как ищете что-то веселого. Люди несчастные, жизнью убитые, С болью в душе вы свой век доживаете. Милое прошлое, вам не забытое, Часто назад вы его призываете.
–
Москв<а>. Щипок. Магаз<ин> Крылова. Ал<ександру> Никит<овичу> Ясен<ину>, * и для меня. Любящ<ий> т<ебя> Ес<енин> С.
Бальзамовой М. П., после 18 августа 1912
М. П. БАЛЬЗАМОВОЙ *
После 18 августа 1912 г. Москва
Маня! Прости за все. Посылаю тебе адрес свой: М<осква>, Большой Строченовский пер., д. Крылова, 24, кв. 11. После этого все пойдет по-настоящему, а то я никак не мог устроиться. Приготовься к знакомству с Панфиловым (в письмах) * и не говори, что для тебя все удовольствие – танцы, как проговорилась мне. Он не будет тогда представлять себе тебя в чистом, возвышенном духе. Прости – за скверное письмо и пошли его к самому Аду. С. Е.
Нет времени.
Объясн<ю> после.
Панфилову Г. А., август 1912
Г. А. ПАНФИЛОВУ *
Август 1912 г. Москва
Дорогой Гриша, я получил твое письмо, за которое благодарствую тебе.
Проспекты я тебе уже отослал до твоей просьбы, * а пересылки за них никакой нет, и ты не должен меня просить, что заплатишь марками. Между нами не должно быть никаких счетов. В таком случае мы будем Друзья. Желаешь если, я познакомлю вас письмами с М. Бальзамовой, * она очень желает с тобой познакомиться, а при крайней нужде хотя в письмах. Она хочет идти в учительницы с полным сознаньем на пользу забитого и от света гонимого народа. *
Я еще тебе посылаю странное письмо, но пойми все в нем и напиши письмо в ответ листовке. *
Любящий тебя
Друг.
Есенин. (Благослови меня, мой друг, на благородный труд. Хочу писать «Пророка», * в котором буду клеймить позором слепую, увязшую в пороках толпу. Если в твоей душе хранятся еще помимо какие мысли, то прошу тебя, дай мне их как для необходимого материала. Укажи, каким путем идти, чтобы не зачернить себя в этом греховном сонме. Отныне даю тебе клятву. Буду следовать своему «Поэту». * Пусть меня ждут унижения, презрения и ссылки. Я буду тверд, как будет мой пророк, выпивающий бокал, полный яда, за святую правду с сознанием благородного подвига.)
Панфилову Г. А., август-сентябрь 1912
Г. А. ПАНФИЛОВУ *
Август – начало (?) сентября 1912 г. Москва
Печальные сны охватили мою душу. Снова навевает на меня тоска угнетенное настроение. Готов плакать и плакать без конца. Все сформировавшиеся надежды рухнули, мрак окутал и прошлое и настоящее. «Скучные песни и грустные звуки» * не дают мне покоя. Чего-то жду, во что-то верю и не верю. Не сбылися мечты святого дела. Планы рухнули, и все снова осталось на веру «Дальнейшего-будущего». Оно все покажет, но пока настоящее его разрушило. Была цель, были покушения, но тягостная сила их подавила, а потом устроила насильное триумфальное шествие. Все были на волоске и остались на материке. Ты все, конечно, понимаешь, что я тебе пишу. Ми<нистр>ов всех чуть было не отправили в пекло святого Сатаны, но вышло замешательство и все снова по-прежнему. На Ца † Ря не было ничего и ни малейшего намека, а хотели их, но злой рок обманул, и деспотизм еще будет владычествовать, * пока не загорится заря. Сейчас пока меркнут звезды и расстилается тихий легкий туман, а заря еще не брезжит, но ведь перед этим или после этого угасания владычества ночи всегда бывает так. А заря недалека, и за нею светлый день. Посидим у моря, подождем погоды, когда-нибудь и утихнут бурные волны на нем и можно будет без опасения кататься на плоскодонном челноке.
НА ПАМЯТЬ ОБ УСОПШЕМ У МОГИЛЫ * В этой могиле под скромными ивами Спит он, зарытый землей, С чистой душой, со святыми порывами, С верой зари огневой. Тихо погасли огни благодатные В сердце страдальца земли, И на чело никому не понятные Мрачные тени легли. Спит он, а ивы над ним наклонилися, Свесили ветви кругом, Точно в раздумье они погрузилися, Думают думы о нем. Тихо от ветра, тоски напустившего, Плачет, нахмурившись, даль, Точно им всем безо времени сгибшего Бедного юношу жаль.
– Ответа! Ответа!
Бальзамовой М. П., сентябрь-октябрь 1912
М. П. БАЛЬЗАМОВОЙ *
Вторая половина сентября – первая декада октября 1912 г. Москва
…Твой порыв может пройти. Ты встретишь достойного себе человека, умнее, серьезнее и сильнее душою меня. Сблизишься с ним и… тогда уже для тебя буду чужой и забытый, а если и не таким, то я и сам удалюсь от всех, чтобы чего-нибудь не причинить дурного. Так оно, Маня, и бывает. «Оттого на душе у меня тяжело, Злая грусть залегла» * (прощай).
Не сердись на меня, моя Маня! Напишу Панфилову, что где-то, мол, есть Маня, которая гораздо стоит выше нас обоих. * Одновременно с твоим письмом он мне прислал письмо и карточку. *
Бальзамовой М. П., 14 октября 1912
М. П. БАЛЬЗАМОВОЙ *
14 октября 1912 г. Москва
Милая! Как я рад, что наконец-то получил от тебя известия. Я почти безнадежно смотрел на ответ того, что высказал в своем горячем и безумном порыве. * И…. И вдруг вопреки этому ты ответила. Милая, милая Маня. Ты спрашиваешь меня о моем здоровье, я тебе скажу, что чувствую себя неважно, очень больно ноет грудь. Да, Маня, я сам виноват в этом. Ты не знаешь, что я сделал с собой, но я тебе открою. * Тяжело было, обидно переносить все, что сыпалось по моему адресу. Надо мной смеялись, потом и над тобой. Сима открыто кричала: «Приведите сюда Сережу и Маню, где они?» Это она мстила мне за свою сестру. Она говорила раньше всем, что это моя «пассе», а потом вдруг все открылось. Да потом сама она, Анна-то, меня тоже удивила своим изменившимся, а может быть и не бывшим, порывом. За что мне было ее любить? * Разве за все ее острые насмешки, которыми она меня осыпала раньше. Пусть она делала это и бессознательно, но я все-таки помнил это, но хотя и не открывал наружу. Я написал ей стихотворение, а потом (может, ты знаешь от нее) разорвал его. * Я не хотел иметь просто с ней ничего общего. Они в слепоте смеялись надо мною, я открыл им глаза, а потом у меня снова явилось сознание, что это я сделал насильно, и все опять захотел покрыть туманом; все равно это было бы напрасно. И может быть когда-нибудь принесло мне страдания и растравило бы более душевные раны. Сима умерла заживо передо мной, Анна умирает.
Я, огорченный всем после всего, на мгновение поддался этому и даже почти сам сознал свое ничтожество. И мне стало обидно на себя. Я не вынес того, что про меня болтали пустые языки, и… и теперь от того болит моя грудь. Я выпил, хотя не очень много, эссенции. * У меня схватило дух и почему-то пошла пена. Я был в сознании, но передо мной немного все застилалось какою-то мутною дымкой. Потом, я сам не знаю, почему, вдруг начал пить молоко, и все прошло, хотя не без боли. Во рту у меня обожгло сильно, кожа отстала, но потом опять все прошло, и никто ничего-ничего не узнал. Конечно, виноват я и сам, что поддался лживому ничтожеству, и виноваты и они со своею ложью. Живу * я в конторе Книготоргового т-ва «Культура». * Но живется плохо. Я не могу примириться с конторой и с <е>е пустыми людьми. *
Очень много барышень, и очень наивных. В первое время они совершенно меня замучили. Одна из них, черт ее бы взял, приставала, сволочь, поцеловать ее и только отвязалась тогда, когда я назвал ее дурой и послал к дьяволу. Никто почти меня не понимает, всего только-только двое слушают охотно; для остальных мои странные речи. Один академик, другой очень серьезный и милый юноша, * как и я, чужды всем. Я насмехаюсь открыто надо всеми, * и никто не понимает, лишь они. Получаю я немного, только 25 р., * скоро прибавят, верно. Панфилов скоро пришлет мне ответ, и я ему дам адрес. * Карточку я тебе пришлю после со своей. * Обнимаю тебя, моя дорогая! Милая, почему ты не со мной и не возле меня.
Сережа.
На конверте: Рязань
Хлебная ул. д. Ивана Фроловича
Фролова
В село Калитинку
для Учительницы М. П.
Бальзамовой
Бальзамовой М. П., 21 октября 1912
М. П. БАЛЬЗАМОВОЙ *
21 октября 1912 г. Москва
Дорогая Маня! Благодарю сердечно за твой привет. Я очень много волновался после твоего письма. * Зачем? Зачем ты проклинаешь несчастный и без того обиженный народ. Неужели такие пустые показания, как, например, «украл корову», тебя так возмутили, * что ты переменила вмиг свои направления, и в душе твоей случился переворот. Напрасно, напрасно, Маня. Это пустая и ничтожная, не имеющая значения причина. Много случается примеров гораздо серьезнее этого, от которых, пожалуй, и правда возникают сомнения и, на мгновение поддаваясь вспышке, готов поднять меч против всего, что тебя так возмущает, и невольно как-то из души вылетают презрительные слова по направлению к бедным страдальцам. Но после серьезного сознания это все проходит, и снова готов положить свою душу за право своих братьев. Подумай, от чего это происходит. (Я теперь тебя тоже уже буду причислять к моим противникам, но ты ничего особенного и другого чего не выводи.) Не вы ли своими холодными поступками заставляете своего брата (родства с которым вы не признаете) делать подобные преступления. Разве вы не видите его падения? Почему у вас не возникают мысли, что настанет день, когда он заплатит вам за все свои унижения и оскорбления. Зачем вы его не поддерживаете для того, чтобы он не сделал чего плохого благодаря своему безвыходному положению. Зачем же вы на его мрачное чело налагаете клеймо позора. Ведь оно принадлежит вам, и через ваше холодное равнодушие совершают подобные поступки. А если б я твоего увидел попика, то я обязательно наговорил бы ему дерзостей. Как он смеет судить, когда сам готов снять последний крест с груди бедняка. * Небойсь, где хочешь бери четвертак ему за молебен. Ух, я б его… Хорошо ему со своей толстой, как купчихой, матушкой-то!.. Ну, ладно. Убежденного не убедишь.
Конечно, милая Мария, я тебя за это ругаю, но и прощаю все по твоей невинности.
Зачем ты мне задаешь все тот же вопрос? Ах, тебе приятно слышать его. Ну, конечно, конечно, люблю безмерно тебя, моя дорогая Маня. Я тоже готов бы к тебе улететь, да жаль, что все крылья в настоящее время подломаны. Наступит же когда-нибудь время, когда я заключу тебя в свои горячие объятья и разделю с тобой всю свою душу. Ах, как будет мне хорошо забыть все свои волненья * у твоей груди. А может быть, все это мне не суждено! И я должен влачить те же суровые цепи земли, как и другие поэты. Наверное, прощай сладкие надежды утешенья, моя суровая жизнь не должна испытать этого. Пишу много под нависшею бурею гнева к деспотизму. Начал драму «Пророк». * Читал ее у меня довольно образованный челов<ек>, кончив<ший> университет историко-филологического факультета. * Удивляется, откуда у меня такой талант, сулит надежды на славу, а я посылаю ее к черту. Скоро и кончится конкурс Надсона. * Прощай, моя милая, посылаю поцелуй тебе с этим письм<ом>. Панфилов очень рад, я ему сообщил. * Жду твоего письма.
На конверте: Рязань.
Хлебная ул. дом Ивана
Фроловича
Фролова
В село Калитинку, учительнице
М. П. Бальзамовой.
