Текст книги "Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 2"

Автор книги: Семен Бабаевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 41 страниц)

14

Мимо станиц и хуторов, как поезда мимо станций и полустанков, неудержимо катилась река, и только вблизи Усть-Невинской бег ее несколько замедлялся. Вольная и непокорная, она бросалась на плотину, лизала волной цемент, искала хоть малую щель, злилась, пенилась и, обессилев, отступала. И только в одном месте, у поднятого лебедкой затвора головного шлюза, она находила выход и, радуясь этому, упругим потоком падала на каменный настил и уже спокойно текла по каналу к домику, стоящему под кручей. Убегали в степь столбы, отсвечивая блеском проводов, вздрагивали мелко-мелко стекла окон, взлетали вспененные брызги.

Еще в первые дни, когда Семен Гончаренко только принял станцию, он увидел, что турбина, особенно днем, вращается почти вхолостую. Электричество проникло только в колхозные хаты, – вечером и ночью всюду пылали зарева, а в середине дня, когда люди находились в поле, станции нечего было делать. Это и причиняло Семену немало горя. «Что ж это у нас получается? – размышлял он. – Турбина днем не загружена… А надо ее загрузить. Хлеб молотить, пахать – вот это была бы работа…»

Семен поехал в Рощенскую, жаловался Сергею, просил заслушать его отчет на исполкоме и принять решение.

– Не печалься, мой боевой друг, – успокаивал Сергей, – Решение принять можно, но не все делается сразу.

– Обидно же, Сережа. Ночью еще ничего, нагрузка есть, а в середине дня беда: вхолостую работаем! Хоть останавливай турбину.

– Что же, по-твоему, нужно? – спросил Сергей. – Остановить машину?

– Зачем же? Надо моторы подключать.

– Все сделаем, Семен, но не вдруг. Вот скоро начнем обмолот – жарко тебе будет.

– Сережа! Какой же обмолот, когда еще и столбы не поставили!

– Поставим!

– Да хотя бы провести линии в мастерские МТС… Пусть бы токарные станки работали на электричестве.

– Проведем. Все сделаем, но не в один день.

Уехал Семен еще более расстроенным. А дни шли, и станция по-прежнему работала на половинную мощь.

– А что, если и в самом деле остановить турбину? – подумал Семен. – Хоть на час. Может, после этого в станицах зашевелятся…

Семен посоветовался с Ириной и в середине дня пустил воду на сброс и остановил турбину. Не успел он войти в свою конторку, маленькую, с одним окном комнатку, как зазвонил телефон. «Алло, алло! – пищал в трубке девичий голос. – Это дирекция ГЭС? Кто у телефона? Товарищ Гончаренко! Будете говорить с Родниковской…

– Слышишь, Ирина, – сказал Семен. – Уже в Родниковской забеспокоились… Сало не на чем жарить!

И вот Семен слышит голос Никиты Никитича Андрианова. «Эй, Семен Афанасьевич, дружище! Ты чего там остановился? Или тебе воды мало? Не может того быть! Или ты только нашу станицу отключил? Это же безобразие. Почему безобразие? Да как же так, ты же наших хозяек обидел. Да ты и меня никак не можешь понять! Я же, как предстансовета, не могу краснеть перед местным населением! А ты меня на это вынуждаешь… Да что же я скажу женщинам? Они уже заявились до меня… Эх, беда с тобой! Буду звонить Сергею Тимофеевичу…»

Следом за Андриановым звонил Хворостянкин: «Эй, дорогой товарищ начальник! – услышал Семен его бас. – Ты чего не светишь? Да ты ж своим самовольством меня совсем из колеи выбил! Из какой? А из такой, что у меня вся связь на электричестве держится, а теперь я как без рук! Мне нужно вызвать завхоза, а ни один звонок не действует – все оглохло! Да не я оглох, а звонки из кабинета выключились!.. Зажигай свет, богом тебя прошу…

Семен тяжело вздохнул и положил трубку. Телефон звенел, надрывался, но Семен к нему не прикасался. Ему было грустно, и он пошел в машинное отделение. А вскоре приехал Сергей.

– Семен, почему стоишь? – спросил он, входя в машинное отделение. – Поломка?

– С горя да со злости остановил, – спокойно отвечал Семен. – Так работать нет никакого расчету. Это же, Сережа, не работа, а горе!

– Не самовольничай, Семен. На фронте, помню, ты не злился, не огорчался и был настоящим моим другом.

– Сережа, а ты на Семена не кричи, – вмешалась разговор подошедшая Ирина, – Семен и есть твой друг.

– Защищай своего начальника, а то он, бедняжка, сам себя не сможет защитить! – Сергей подошел к Семену. – Вот что, Семен, не для того мы строили станцию, чтобы она у нас стояла… Иди и подымай затвор.

Семен молча взошел по лестнице на шлюз, мысленно ругая себя за то, что не послушался жены и согласился стать директором гидростанции. В эту минуту его охватило неприятное, даже горькое чувство, было обидно, что из-за гидростанции, которую он с такой любовью строил, приходится ссориться, и с кем? С Сергеем, с человеком, с которым прошел войну, жил в одном танке, а когда приехал на Кубань, то женился на его сестре и стал уже не просто другом, а родичем.

Он остановился у барьера лебедки и задумался. Почему-то вспомнилась Анфиса – только вчера привез ее из родильного дома. Он смотрел на тихо кружившуюся под ногами воду, а видел Анфису, ее усталое лицо, виноватую улыбку на сухих, искусанных губах, ее глаза, добрые и приветливые; видел в ее руках аккуратно свернутое одеяло, а в том свертке крохотное личико ребенка с пушком на щечках. Тогда и Сергей был обрадован, пожалуй, не меньше, чем Семен. Он приехал в родильный дом с Ириной, привез Анфисе цветы, черешни в кульке, шутил, смеялся, брал на руки племянницу. «Ну, Семен, радуйся послевоенной победе! Вся в тебя, – говорил он. – Да ты погляди на ее бровки! Белесые и совсем незаметные – точь-в-точь как у тебя! Нет, нет, это не наша порода!» Сам предложил отпраздновать крестины, обещал привезти хорошего вина и баяниста, а когда прощался, то наказывал Ванюше-шоферу как можно осторожнее везти Анфису в Усть-Невинскую… «А теперь обиделся, – с горечью думал Семен. – Поссорились… И из-за чего? Чего доброго, не приедет на гулянье».

– Подымай, подымай, чего опечалился?

Сергей стоял рядом, и на его смуглом, чисто выбритом лице как-то уж очень отчетливо выделялись густые и широкие брови. Семен резко повернул колесо, звякнули цепи, и вода с сердитым ворчанием хлынула в ненасытную горловину трубы. В окно было видно, как темным диском рассекал воздух маховик и у Ирины над головой вспыхнула контрольная лампочка. Сергей и Семен молчали и еще долго смотрели вниз, точно прислушиваясь к тягучему шуму падающей воды.

– Сережа, – заговорил Семен, – приедешь на крестины?

– А как же! Ты думаешь, я забыл? Нет, нет, такое не забудешь! У меня все готово… А как здоровье Анфисы?

– Она молодец!

– А дочка?

– Очень славная, а только спать не дает.

– Привыкай, – нарочито серьезно сказал Сергей. – Отцом, Семен, быть нелегко, пожалуй труднее, чем радистом-пулеметчиком.

– Я бы этого не сказал… Сережа, да тебе тоже, как я думаю, придется быть папашей… и даже в скором времени.

– Семен, друже мой! – Сергей обнял Семена за плечи и сильно прижал. – Ты прав!

Они разговаривали, и горе отлегло у Семена от сердца.

15

В субботний день в доме Тутариновых готовились к встрече гостей. Во дворе собрались соседки: одни помогали Ниловне управляться у печки, другие разговаривали с молодой матерью, расспрашивали ее с чисто женским участием и с таким любопытством, точно Анфиса побывала не в родильном доме, а на каком-нибудь необитаемом острове. Особенно падки до расспросов были подруги Анфисы; они поглядывали на свою ровесницу с затаенной завистью, с той улыбкой на лицах, которая говорила: «Ничего, ничего, ты, Анфиса, не очень гордись собой: мы тоже и побываем в этом доме, и все это увидим и испытаем!»

Виновница этих разговоров, спавшая в зыбке, подвешенной к потолку, была наречена Василисой – именем бабушки, – и это имя, за последние годы так редко встречающееся в станице, понравилось не только молодые отцу и матери, но и родичам и даже соседям. Все радовались тому, что на свет появилась не Клава, Рая или Людмила, а Васютка. Особенно это имя пришлось по сердцу Василисе Ниловне. Старуха почти ни на минуту не отходила от внучки, и тем, кто наклонялся над занавеской, желая хоть одним глазом взглянуть на новорожденную, Ниловна говорила своим тихим голосом:

– А глаз у тебя не сглазливый?

Строго смотрела гостю в глаза, как бы что-то в них читая.

– Поплюй на землю, а тогда и смотри, – говорила она и тут же добавляла: – Такую славную внучку дождалась – вся в меня и такая ж тихая.

– Не зря ей и ваше имя дали!

– То Семен так пожелал, а я не стала противиться, – говорила Ниловна, не в силах сдержать улыбку на своем миленьком и морщинистом лице. – А она и взаправду дюже на меня скидается.

И хотя трудно было заметить хоть каплю сходства, но гости не смели огорчать старуху, и все, видя сонное личико девочки, приходили к тому, что ребенок и в самом деле вылитая копия Василисы Ниловны.

Один лишь Алексей Артамашов огорчил Ниловну, да и то случайно. Приглашенный Семеном, он пришел под вечер немного уже выпивши, распевая песню, неся в кошелке четверть с вином. Все такой же стройный, живой в движениях, с молодцевато поднятой головой, он снял кубанку и поздоровался.

– Ну как, Алексей, у тебя с урожаем? – осведомился Тимофей Ильич, протягивая гостю руку. – На медаль целишься или еще и повыше?

– На медаль, только на золотую, на которой изображен «Серп и Молот», – уверенно заявил Артамашов. – Должен же я победить Рагулина!.. А как же! Не я буду Артамашовым, ежели не возвышусь над Рагулиным.

– Да ты хвастать мастак!

– Э! Папаша, папаша! – Артамашов сокрушенно покачал головой. – Плохо вы знаете мой характер. – Он быстрым шагом направился в хату. – А где тут царствует преподобная Василиса Семеновна?

– И ты сюда? – удивилась Ниловна. – Тебе не дозволю. У тебя глаза как у коршуна, – тебе нельзя на младенца глядеть.

Артамашов стал уговаривать, божился и говорил, что глаза у него добрые, и Ниловна разрешила ему взглянуть в узкую щелочку.

– Добрая гражданочка на свет народилась, – сказал он, – и имя ей дали хорошее… Очень значительное имя… Теперь вам, Василиса Ниловна, можно и к господу богу собираться.

– Сатанюка, бесстыжая твоя морда! – разгневалась Ниловна. – Это ты чего меня к святым отправляешь? Мне зараз только и жить!..

– И живите, бог с вами, – смущенно проговорил Артамашов. – Это я к тому, что зараз у вас, можно сказать, имеется заместительница. Была старая Василиса, а теперь явилась новая Василиса: молодое нарождается, а старое уступает дорогу – закон!

– Я тебе такой закон покажу! – и Ниловна погрозила своим сухим кулачком. – Иди из хаты, законник!

Пришла мать Ирины, Марфа Игнатьевна Любашева, женщина не молодая, но еще высоко державшая свою седую голову. С тех пор, как ее дочь Ирина вышла замуж за Сергея, Марфа Игнатьевна часто навещала сватов и считалась своей в доме Тутариновых. Поэтому она подошла к Анфисе, как к родственнице, справилась о ее здоровье, а когда целовала в щеку, шепнула на ухо так, как могут это делать только пожившие и много испытавшие женщины: «Груди не болят? Молоко не затвердело? Ну, и слава богу…» Затем вошла в хату и с Ниловной тоже расцеловалась.

– Сватья, а чего ты меня никогда не поцелуешь? – в шутку спросил Тимофей Ильич, поглаживая желтые от дыма усы.

– У тебя, сват, усы чересчур колючие, – в тон ему ответила Марфа Игнатьевна.

Затем она, как опытная мать, взглянула на новорожденную и сказала:

– Свеженькая, и волосики серебрятся… У меня Ирина, верите, когда только родилась, тоже была белявенькая, а потом почернела.

Ниловна кивала в знак согласия головой. После этого сватьи сели на лавку и разговорились – недостатка в темах для разговора у них никогда не было.

– Свашенька, – сказала Марфа Игнатьевна, – я же вам новость принесла.

– Какую? – и Ниловна насторожилась.

– Позавчера я была у Сережи… Скучно мне одной на птичнике, вот и не стерпела, пошла навестить.

– Ну, как там они живут? – спросила Ниловна.

– Живут, конечно, полюбовно, славно живут. Сережа собой веселый, а Ирина возле него как все одно голубка. – Марфа Игнатьевна вытерла платочком губы. – Им квартиру дали новую, казенную. Есть и садок, и палисадник, небольшой дворик. Водопровод у самого порога.

Ниловна не выказывала особой радости, услышав от сватьи и о новой казенной квартире, и о садочке, и о водопроводе у самого порога; очевидно, старуху беспокоили другие мысли, и она, наклонившись к Марфе Игнатьевне, тихонько спросила:

– Сватья, а ты не заметила: спать они ложатся вместе или врозь?

– Все видела. – Марфа Игнатьевна еще раз вытерла платком губы. – Есть у них такая спальня, сказать – комната общая, а кровать у каждого своя, стоят они рядышком.

– Это почему ж так? – с обидой в голосе спросила Ниловна. – Или стеснительно спать вдвоем на одной кровати?

– Бог же их знает, не допытывалась.

Ниловна наклонилась к сватье и совсем шепотом спросила:

– А с женским как у дочки, хвалилась матери?

– Очень она стеснительная, но матери созналась… Уже второй месяц пошел.

В это время у Марфы Игнатьевны в глазах показались счастливые искорки, и она зашептала сватье на ухо что-то такое важное, радостное и значительное, от чего обе они заулыбались, а Ниловна облегченно вздохнула и даже перекрестилась.

– Ну, и слава богу, – сказала она своим тихим и приятным голосом. – Теперь бы еще дождаться Сережкиных наследников…

– Дождетесь, об этом и печалиться нечего, – уверенно сказала Марфа Игнатьевна. – Я и Сереже говорила…

Тут беседа приняла живой и совсем таинственный характер и затянулась. И покамест Марфа Игнатьевна поведала Ниловне о том, что и как она говорила Сергею и Ирине, покамест сватьи вволю наговорились, гости все прибывали и прибывали.

Тимофей Ильич, исполняя обязанности гостеприимного хозяина, стоял у ворот. Он уже встретил Савву Остроухова, приехавшего на стансоветской тачанке с женой и детьми.

– Всем своим колхозом еду! – сказал он, здороваясь с Тимофеем Ильичом.

– Славные у тебя мальчуганы, – говорил Тимофей Ильич, провожая гостя во двор.

Затем явились Никита Мальцев со своей Варей, и тут все заметили, что жена председателя колхоза наглядно пополнела. «Скоро и у Мальцевых будут крестины», – сказала какая-то женщина. О самом Никите было сказано, что с тех пор, как он принял председательскую должность, внешне он изменился; одни говорили, что постарел, другие – возмужал.

Вслед за Мальцевым пришел Стефан Петрович Рагулин со своей Никитишной. Старик был одет в праздничный костюм, в петлице которого прочно были приколоты орден Ленина и медаль «Серп и Молот». Поздоровавшись с Тимофеем Ильичом, Стефан Петрович передал хозяину сверток: подарок новорожденной.

– Поглядите, Стефан Петрович расщедрился! – сказал Артамашов нарочно так громко, чтобы услышал Рагулин.

– А я скупой только на колхозное, – сказал Рагулин, даже не взглянув на Артамашова. – А подарок Анфисе от себя… Вот!

– Стефан Петрович, чего ж вы пешком? – спросил Мальцев. – Где же ваша москвичка-легковичка?

– Боюсь на ней ездить. Она у меня дюже быстроходная. Бегает, как скаковая лошадь.

Его окружили и стали расспрашивать о машине. Стефан Петрович несколько дней тому назад получил в подарок от министра сельского хозяйства легковую машину «Москвич», и это было немалым событием в Усть-Невинской.

Вскоре во дворе появились старики Семененковы – Прасковья Ивановна и Евсей Афанасьевич, те самые старики, которым после ливня Семен исправил погребок. Приходили и еще гости. А где же усть-невинский электрик – Прохор Афанасьевич Ненашев? Почему же он не идет? Разве может без него обойтись такое значительное событие?.. О Прохоре Ненашеве мы умолчали потому, что он давно был здесь – еще с утра; как главный станичный электрик, он устраивал электропроводку в саду, где уже были расставлены столы. Старик был молчалив, весь погрузился в дело, и только один раз, когда Семен принес ему в сад стакан вина и кусок колбасы, сказал: «Семен Афанасьевич, всю эту зелень люминирую, пусть дите знает, в какую пору оно появилось на божий свет». Затем выпил, закусил и снова принялся за работу.

Позже всех и совсем нежданным гостем заявился Лев Ильич Рубцов-Емницкий на своем до крайности истрепанном, но удивительно живучем «газике». Сойдя с машины и желая показать, что приехал не кто другой, а руководитель райпотребсоюза, Рубцов-Емницкий достал из машины отрез шелка, какие-то кульки, очевидно с конфетами, соску, погремушки из цветного целлулоида и все это с необычно торжественным видом преподнес смутившейся и покрасневшей Анфисе.

Тем временем солнце клонилось к закату, пора бы начинать гулянье, а Сергей с Ириной все не ехали. Семен волновался и не находил себе места. Тимофей Ильич, заметно опечаленный, несколько раз выходил на улицу, смотрел в ту сторону, откуда должен был появиться сын.

16

Сергей собирался ехать к родным с Ириной, но как раз случилось так, что в этот вечер Ирина дежурила на электростанции и подменить ее было некому… Сергей заехал к Кондратьеву и просидел у него часа два. Кондратьев рассказывал о поездке в «Красный кавалерист», о Татьяне Нецветовой, о предстоящем совещании актива. После этого попросил Сергея непременно повстречаться в Усть-Невинской с Виктором Грачевым и предложить ему остаться в районе.

– Без инженера-электрика нам теперь не обойтись, – говорил Кондратьев. – Обещай ему хорошие условия, квартиру, – словом, скажи, что жить ему у нас будет хорошо.

– Я уже с ним имел беседу на эту тему, – и разговаривать не желает.

– Значит, плохо беседовал. Пойми, Сергей, что нам потребуются и мелиораторы, и лесоводы, и архитекторы, и инженеры: без специалистов, людей образованных, трудно будет осуществить намеченные планы… А особенно нужен нам такой человек, как Виктор Грачев…

– Я понимаю… Но не придумаю, как его задержать.

– Поговори по душам, он же твой друг детства, к тому же и вырос в Усть-Невинской. Кубанец!

– Поговорю, – сказал Сергей, собираясь уходить, – но беда, что кубанцы бывают разные.

Сергей не сразу поехал к отцу, где его поджидали собравшиеся гости, а завернул на край станицы и остановился у домика вдовы Грачихи. Виктора он застал лежащим под яблоней на раскинутой бурке в одних трусах и с книгой в руке.

– «Здорово, парнище!» – выкрикнул Сергей стихотворную строку.

– «Ступай себе мимо», – в тон ему ответил Виктор.

– «Уж больно ты грозен, как я погляжу!» Виктор, и чего ты лежишь голый, как запорожец за Дунаем?

Они рассмеялись. Примостившись на бурке, Сергей заговорил о всяких пустяках, вроде того, что хорошо вот так, голышом, лежать в тени, а еще лучше – на берегу Кубани. Виктор тоже отвечал шуткой, сказал, что купаться приятно не одному, а с друзьями, а книгу читать можно и одному.

– Это что ж ты читаешь? Роман?

– Не роман, но книга увлекательная, – сказал Виктор, загибая уголок на листке. – Знакомлюсь с новыми методами монтажа крупных гидростанций.

– А я думал, что любовью интересуешься.

– Почему ты так думал?

– Да ты же охотник по этой части! – Сергей ударил Виктора кулаком по голой спине. – То полюбишь, то разлюбишь!

– Знаю, о ком говоришь, – угрюмо проговорил Виктор, перелистывая книгу, – но только ее я никогда не любил… Вот в чем горе.

– Тогда зачем же ты хотел ее увезти с собой?

Виктор погладил ладонью спадавшие на лоб мягкие волосы.

– Да, хотел. Хотел потому, что встречаться с Соней мне было приятно. Мы часто вспоминали детство, те далекие и глупые годы, когда ничего, кроме Усть-Невинской, не знали… И все. А в сердце, Сережа, поверь, у меня ничего не было и нет. – Виктор лег на живот. – И мы бы уехали вдвоем, а вот теперь… – Он не досказал и начал щипать жесткую шерсть бурки.

– Что ж теперь? Разве что случилось?

– Так… Ничего особенного, а только уезжать мне по хочется.

– Вот и прекрасно! – обрадованно воскликнул Сергей. – И не уезжай! Оставайся – это же просто здорово!

Сергей обнял друга, посмотрел ему в глаза так тепло, так ласково, будто хотел поведать самое сокровенное.

– Станешь руководить электрическим хозяйством всего района, Витя! А условия для тебя создадим такие, какие захочешь. Дадим не квартиру, а целый дом!

– Сережа, а из тебя получился бы неплохой сват, – с заметной иронией сказал Виктор. – Уж очень умеешь расхваливать. Не жизнь ты мне обещаешь, а рай земной.

– Да так оно и будет!

Виктор встал, согнул сильные, с резко очерченными мускулами руки, потянулся. Поднялся и Сергей.

– Вот что, Сергей, – сказал Виктор. – Я остаюсь… Но если ты мне настоящий друг, дай свою машину.

– Зачем?

– Поеду в Родниковскую.

– А что там у тебя?

– Дай машину и ни о чем не спрашивай.

– Ну, поезжай, а я побуду у Семена: дочка у него…

За Усть-Невинской уже пылал закат, и с гор тянулись мягкие тени. Быстро вечерело, и, когда Сергей входил во двор отца, в саду ярким костром горели лампочки и гости уже сидели за столами.

– А! Сергей Тимофеевич! – закричал Рубцов-Емницкий. – Наконец-таки!

Навстречу Сергею шел Семен. Сергея посадили между Семеном и Анфисой, – и гулянье началось.

А в это время Виктор уже подъезжал к Родниковской и с волнением смотрел на силуэт станицы, выступавшей между гор в зареве электрических огней. Он въезжал к окраинную улицу и не знал, куда ему ехать. Ванюша-шофер изредка посматривал на своего нового пассажира, как бы спрашивая, куда надо заворачивать, а Виктор молчал: куда ехать, он не мог сказать, ибо никогда здесь но был и не знал, где живет та женщина, которую он встретил в Рощенской, по имени Татьяна. Больше о ней ему ничего не было известно.

– Останови, – сказал Виктор, когда они въехали под развесистую кущу деревьев. – Я здесь пойду пешком, а ты возвращайся и скажи Тутаринову… Скажи, что я ему очень благодарен.

И Виктор пошел по незнакомой и густо затененной деревьями улице.