Текст книги "Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 2"

Автор книги: Семен Бабаевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 41 страниц)

Глава VI
Ох, как плохо без Леньки!

Ленька побежал домой, принес чернильницу и ручку с пером. Примостился поудобнее возле кадки и начал писать. Старался, не спешил. С таким усердием Ленька писал только стихи и школьные сочинения. Почерк у Леньки красивый, письмо чистое – ни пятнышка, ни царапинки.

И вдруг на словах «две ложки, сковородка» перо дрогнуло и жирной петлей захлестнуло слово «сковородка». Поразительно! Как же это могло случиться? Когда Ленька оглянулся, он даже ахнул. Оказывается, это была проделка Черныша. Смешной, с усиками, песик неслышно подошел на своих коротких сухих ножках и ткнулся носом в локоть. Не пес, а разбойник! Ох Ленька и обозлился! Хотел проучить непрошеного гостя, уже поднял было кулак, но раздумал. Жалко стало. Да и какой спрос с этого Черныша? Что он смыслит в человечьих делах? Черныш, наверно, и не подумал о том, что скоро им придется расстаться, и не на один день, а надолго.

Хотя как знать? Вообще Черныш не дурак и, как говорят, себе на уме. Может быть, он своим собачьим чутьем все уже разнюхал и разузнал? Может, он не одобряет поездку в Сухую Буйволу? Может, и пришел сюда только для того, чтобы толкнуть Леньку и этим сказать: брось писать и не уезжай! Всю запись испортил. Теперь сидит себе как ни в чем не бывало и ласкается, шевелит обрубком хвоста.

– Ну что, усатая мордашка? – спросил Ленька, почесывая у Черныша за ухом. – Пришел просить, чтобы я не уезжал в Сухую Буйволу? Эх, Чернышка, ничего ты не понимаешь! Это же знаешь как интересно, плыть по Егорлыку! А? Хочешь, чтобы тебя взяли? Ах ты, стервец, аж подпрыгнул! Нет, Черныш, прыгай не прыгай, а все одно не возьмем. Я согласился бы, а капитан не разрешит. Да и дорога у нас сперва по воде, а потом по суше дальняя. Куда тебе на твоих ножках! Не дойдешь. И вид у тебя неказистый. Стыдно с тобой появиться в Сухой Буйволе. Чабаны засмеют. И опасно. Знаешь, какие в Сухой Буйволе волкодавы? Во! Как телки. Они тебя в один миг на мелкие клочки растерзают. Нет, нет, и не ластись и не трись, не возьму.

Видимо, Черныш все понял. Он обиделся и не стал слушать Ленькиных нравоучений. Шумно зевнул, обнюхал усатой мордой кадку и убежал. А Ленька раскис, загрустил и не стал писать. Опять в голову лезли невеселые мысли. Опять думал о том, что нехорошо так – никому ничего не сказать и уплыть. Это будет похоже на бегство. Быть же беглецом Ленька не желает. Это Олегу хорошо: из пионеров ушел, а в комсомол не пришел. А Ленька – комсомолец, и об этом он всегда помнит. Правда, билет и значок он еще не получил. Ну и что же? Да и что могут подумать в школе? Лучший школьник, Завьялов Алеша, сбежал, уплыл в какую-то Сухую Буйволу.

В голову лезли еще более тревожные мысли. Что, к примеру, скажут мать и отец? Об этом Олег не подумал. Узнают, что уплыли на лодке, и заявят в милицию. А милиционеры – это такой народ, им только скажи, что нужно таких-то ребят разыскать и изловить. Непременно разыщут и изловят. Приведут в Грушовку, как воришек. Радуйся, Олег, – доплавались! Это же такой позор. Нет, так нельзя. Если плыть – то открыто. Пусть все знают.

Эти нерадостные раздумья прервал Олег.

– Лень! – крикнул он, блестя глазами, – Лень, это же чудо, а не пещера! Да в ней никакие сыщики нас не найдут, честное слово! Настоящий дом в круче. Поставь печку и живи себе на здоровье хоть даже зимой. И как это мы раньше не додумались! Берег в ней отлогий, песчаный и спускается прямо к воде. Подплыл – и готово, спрятался. Лодку я туда затащил легко. И выход там есть тайный.

«Тайный, тайный»! – буркнул Ленька, скручивая тетрадь в трубку. – Сам ты тайный.

– Тебе что, не нравится такое убежище? – удивился Олег. – Наш «Нырок» там стоит. Какие буквы я нарисовал! За километр видно, читай: «Нырок». Так что мы сразу же начнем перебазировку. Понесем вещи, харчи.

– Ничего мы нести не будем.

– Почему?

– Потому что быть беглецом я не хочу.

– Как, как? – Олег подошел к Леньке. – Повтори, а то я стал что-то глуховат. Не расслышал.

– Чего тут повторять? – обиделся Ленька. – И так все ясно. Я тебе уже говорил, что плыть надо открыто. И нечего нам таиться и скрываться в какой-то пещере.

– Эх, Алексей! – Олег до боли сжал кулаки, выпятил грудь и подступил к Леньке. – Знаешь, кто ты после этого? Знаешь кто? Трус разнесчастный, маменькин сынок – вот кто!

– Сам ты трус! – ответил Ленька, не отступая и исподлобья глядя на друга. – Это ты трус! Оттого и прячешься, как вор, в пещеру. Людей боишься. А я не трус! Я никого не боюсь. Пойду домой и все скажу отцу и матери. И в школу пойду и в комсомол пойду.

– Хо! Герой! – сквозь зубы процедил Олег. – Можешь не ходить и не геройствовать! Со мной любой мальчишка поплывет. Только позови!

– И зови!

– И позову!

– Ну и плыви с кем хочешь! – Голубые глаза Леньки наполнились слезами обиды. – Тоже друг… А еще клялся: дружба на всю жизнь! Какая ж это дружба? Не друг ты мне!

Ленька задыхался от слез. Он не мог говорить. Схватил тетрадь, чернильницу, толкнул ногой кадку так, что она с грохотом покатилась в угол, и убежал…

Олег только двинул плечами и растерянно улыбнулся. Он никак не ждал этого от Леньки. Накричал и убежал. Вот он, оказывается, какой, Ленька! Странно все же! Ну, опрокинул Ленька кадку, ну, убежал, и пусть, себе бежит! Какое до этого дело Олегу? А сердце заныло и так защемило, будто его кто сдавил пальцами.

Олег вяло, как больной, вышел со двора.

Улица была пуста. Солнце жгло немилосердно. Под плетнем, в холодочке, сидели куры. Им было жарко. Олег постоял, поднял камешек и пустил в кур. Не попал, промазал… Эх, тоска! Куда пойти? Купаться на Егорлык? Одному, без Леньки, что-то не хочется. Олег нарочно медленно прошел мимо двора Завьяловых. Может, Ленька увидит и выбежит. Во дворе у Завьяловых ни души. Дядя Трифон, наверно, на ферме, возле своих бугаев, а тетя Фекла, может быть, ушла на огороды. Окна закрыты ставнями. Дом караулит усатый Черныш. Он сидит на пороге и тоскующими глазами провожает Олега.

– Черныш! – крикнул Олег. – А где Ленька?

Черныш даже хвостом не вильнул. Тоже вредный. Все теми же ленивыми шагами Олег добрел до Егорлыка. Тут крик, всплески воды, веселые голоса купающихся. Олег постоял, отвернулся. Скучно! Ох, как же скучно! Сел в сторонке, уронил на колени голову. Подставил солнцу спину. Пусть печет, все одно Олег не почувствует. Сидел, гнулся и прикидывал в уме, кем же заменить Леньку. Остановился на Ваське Гайдукове. И сразу же забраковал. Нет, Васька не подойдет. Очень заносчив. И к тому же насмешник. К чабанам его везти нельзя. Разве взять Кольку Горбачева? Этот парень хороший, тихий, но мал ростом. Рядом с Олегом будет выглядеть коротышкой. Засмеют чабаны. Не годится и Колька. Или уплыть с Сенькой Калачом? Этот подошел бы, у него характер такой же, как у Олега. Но Сенька дома не сидит: уехал работать прицепщиком в тракторную бригаду. Трудодни зарабатывает. Сенька отпал. А если пригласить Кирюшку Дергача? Не поедет. У него кролики, разве он бросит их? Кого же? Вот оно какая штука! Ребят в Грушовке много, а уплыть в Сухую Буйволу, оказывается, и не с кем. Так и сидел Олег, жарясь на солнце. Все купались, все веселились, а он и к воде не подходил. Как же это не похоже на Олега Гребенкова! Что с ним? Или он захворал?

– Олег Гребенка, привет! – Это Васька Гайдуков вышел из воды. – Чего приуныл? Почему не ныряешь?

– А тебе что? – ответил Олег, не подымая головы.

– Олежка! Я тебя не узнаю. – Васька смеялся, приглаживая ладонями мокрый чуб. – И без своего верного дружка?

Олег не ответил. Да и что можно ответить этому задире Гайдуку? Разве он сможет что-нибудь понять? Олег тяжело вздохнул, поднялся и пошел в воду. И это он сделал для того, чтобы не говорить с Васькой Гайдуком. У Олега чесались кулаки, а связываться с Васькой не хотелось. Олег искупался неохотно, в отдалении от ребят. Не выжимая трусов, весь мокрый, он, одиноко-печальный, поплелся домой. Шел и угрюмо смотрел себе под ноги… А плохо, оказывается, одному! Ох, как плохо без Леньки!

Глава VII
Ленька пришёл в бугаятню

Половину дня Ленька просидел дома. Даже не выходил за ворота. Лежал в холодочке за хатой с томиком Лермонтова. И почему-то несколько раз перечитывал:

 
Гарун бежал быстрее лани,
Быстрей, чем заяц от орла;
Бежал он в страхе с поля брани,
Где кровь черкесская текла;
Отец и два родные брата
За честь и вольность там легли,
И под пятой у супостата
Лежат их головы в пыли.
 

Читал, а прочитанное не понимал. Мысли были заняты Олегом. Тогда Ленька развернул тетрадь и начал сочинять стихи. Писалось с трудом, строки получались вялые, неинтересные. Зачеркивал и писал снова. Затем прочитал четыре строчки нарочито громко, думая, что Олег услышит:

 
Жарко греет солнце юга,
А я тоскую оттого,
Что со мною нету друга,
Нет Олега моего.
 

Умолк. Разорвал исписанный лист. Нет, пусть Олег знает, что в дружбе его никто не нуждается. Он расстелил рядно, лег на спину и то читал вслух стихи, то мечтательно смотрел в душное небо. Глазам было больно, а он смотрел и ни о чем не думал. Потом снова принимался за стихи. Читал громко – не читал, а декламировал. И впервые сегодня не мог понять то, о чем говорил поэт. В голову лезли мысли о ссоре с Олегом, о несостоявшейся поездке.

Солнце медленно поднималось, а тень возле хаты укорачивалась и уползала. Надоело Леньке перетаскивать рядно следом за тенью. Куда бы пойти? Нельзя же весь день лежать и читать! И Ленька решил пойти на ферму, к отцу. Надо же когда-нибудь посмотреть тех четырех племенных быков, которые находились на попечении отца. Отец как-то рассказывал, что все четыре, как один, лобастые, коротконогие, с лиловыми, злыми глазами. Подступиться к быкам опасно: могут рогом поддать. А отец ничуть их не боится. Разговаривает с ними, ласкает, за рога берет.

Быки молодые, и Ленька еще не видел их. Знал о них только по рассказам отца. Могут спросить: как же так, сын бугаятника – и не побывал в бугаятне, не посмотрел молодых быков? Но, во-первых, Леньку бугаи вообще не интересовали, а во-вторых (нехорошо говорить об этом, но ради справедливости приходится), он их побаивался. Да и зачем они Леньке? Бугаятником он быть не собирается. У него три сестры и два брата, а никто из них не пошел же работать на ферму. Все уехали из Грушовки. Уедет и Ленька, вот только надо ему подрасти и школу окончить.

Отец частенько приглашал Леньку на ферму:

– Леня, сынок, ты хоть бы одним глазом взглянул на моих новых красавцев. Это же какие быки! Не быки, а одно загляденье!

И вот Ленька в коровнике. Ферма стояла на отлогом берегу Егорлыка, в низине. Издали были видны лишь их покатые, темные крыши. Ленька шел ленивым шагом. Куда спешить? Посматривал на реку, на знакомые камыши в заводи, на козырек кручи, куда Олег запрятал лодку. «А может, Олег сидит в пещере и ждет меня? – думал Ленька. – Ну и пусть ждет: не дождется! А если зайти в пещеру? Нет, не зайду…»

И повернул на ферму. Зашел в пустой коровник. Двери – шириной во всю боковую стену. Можно въезжать на грузовике. Тут гулял сквозняк, сушил сточные канавки, выветривал ночное коровье тепло, запах пота и навоза.

А где же быки? Ленька поднял голову и улыбнулся. Под шатром черепичной крыши, на стропильных перекладинах белыми гроздьями сидели голуби. Их было много. «Вот какая красота! – подумал Ленька. – Сколько птицы! А мы с Олегом и не знали…»

Подошел Трифон Завьялов. На нем все тот же парусиновый, испачканный травой длинный фартук. Невысок ростом, худощав, с седой щеточкой усов, он с удивлением смотрел на Леньку.

– Сынок, – сказал он ласково, – что ты тут делаешь?

– Голубей смотрю.

– А где твой дружок?

– За ним я не бегаю.

– Вот как! Значит, раздружились?

– Батя, покажи своих бугаев! – сказал Ленька, не желая отвечать на вопрос. – Я обещал прийти, вот и пришел.

– И не боишься?

– Не маленький.

Трифон Савельевич повел Леньку в соседнее, особняком стоявшее помещение. Это и была бугаятня. Полы деревянные, стены высокие, света много. Окна продолговатые, приподняты почти к потолку, так что свет падал сверху. Пахло свежей люцерной. В углу возвышалась зеленая копенка травы. Быки находились за высокими, из толстых, надежных столбов, перегородками. Каждый в отдельном станке. Ясли-кормушки сделаны из крепкого дерева, обиты жестью.

Как только отец и сын Завьяловы появились на пороге, за перегородками возникли тяжелые вздохи, шумные посапывания, точно где-то поблизости заработали кузнечные мехи. Зазвенела цепь. В крайнем от дверей станке сперва показалась широкая, выгнутая темно-красная спина, затем глухо застучали о пол копыта. И вот бык поднялся, замигал круглыми, выпуклыми глазищами, покрутил квадратной головой. Цепь, прикрепленная к кольцу в розовых ноздрях быка, опять порывисто звякнула. «Вот это молодые быки!» – подумал Ленька.

– Сынок, ты подходи смелее, – сказал Трифон, беря за руку оторопевшего Леньку. – Они любят смелых. Это Малюта, бык, в общем, смирный. – И обратился к быку: – Ну, что, Малюта, все толстеешь? Скучно тебе за перегородкой?

Ленька увидел, как сосед Малюты, бык-красавец, тоже потянулся к отцу. Он облизал губы жестким, как рашпиль, языком. Ленька с интересом рассматривал широкий лоб быка, его короткие и толстые, как колышки, рога. Попадись на них!..

– Этого зовут Гулякой, кличка подходящая, – пояснил Трифон Савельевич. – Гуляка он и есть! Только выпусти. Как же, красавец! Видишь, вся голова у него в завитках, как у настоящего парубка. – И опять обратился к быку, будто тот что смыслил: – Ну, ну, Гуляка, не хмурься, не злись!

Трифон Савельевич почесал у Гуляки за ухом и подошел к третьему быку. Тот отдыхал. Услышав голос хозяина, он чиркнул рогом о жесть кормушки и показал красновато-сизые ноздри с влажным кольцом, к которому была привязана тонкая цепь.

– Опочиваешь, Бостон? – Трифон Савельевич нагнулся и потрогал бычий лоб. – Ох, ленивый же ты, Бостон! Никак не належишься!

Четвертый бык был упитан и низкоросл. Стоял на коротких и толстых, как столбики, ногах. Он протянул морду и страшно засопел. Ленька отступил.

– Это Пышный. – Трифон похлопал ладонью по упругой бугаячьей шее. – Ой, как рассопелся! Ласки хочется? Посмотри, Алексей, глаза, мерзавец, закрыл и даже заулыбался. Э, знаю, знаю, чего ты сопишь – ласкаться любишь! Сеном тебя не корми, каналью, а только поласкай. – Трифон Савельевич рассмеялся и обратился к сыну: – Ну, Алексей, как быки? Нравятся тебе?

Ленька молчал. Что тут было сказать? Ленька даже не думал, что у них в Грушовке есть такие красивые и страшные быки. Трифон Савельевич привлек к себе присмиревшего Леньку и усадил рядом на душистую копну люцерны.

– Быки, батя, хорошие! – сказал Ленька. – Стоящие… Только они страшные.

– И ты их боишься?

– Не то что я их боюсь… А вообще как-то…

– Понимаю. Без привычки. – И Трифон Савельевич снова рассмеялся. – Тебе нельзя их бояться. Сын бугаятника, а быков боишься?

– А я, батя, бугаятником не буду.

– Опять за свое! А кем же ты будешь?

– Ученым. А может, и поэтом. Я еще этого твердо не решил.

– Так, так. Значит, ученым? Все хотят быть учеными. – Трифон Савельевич задумался. – Послушай, Алексей, что я тебе скажу. Ученых и поэтов на свете уже много есть, а со временем будет еще больше. А ты учись труду физическому, приучайся к хлеборобскому занятию.

– Это вы, батя, рассуждаете по старинке, – сказал Ленька. – Теперь дорога для учения открыта всем. Только учись!

– Знать, и ты, как твои сестры и братья, улетишь из гнезда?

– Улечу, батя, – сознался Ленька. – Вот окончу десять классов. А может, и раньше.

– Эх, сыну, сыну! – Трифон Савельевич покачал головой. – А я думал, подрастешь и мне станешь подмогой. Стар я уже, пора подыскивать себе заместителя, чтобы передать этих красавцев.

– Мне передать быков? – Ленька удивленно посмотрел на отца. – Смеетесь, батя! Я вам уже не раз говорил, что хочу строить коммунизм. Мне быть бугаятником? Это же, батя, просто смешно!

– Смешно? Так… так… Смешно! – Трифон Савельевич взял стебелек люцерны и рассматривал его так, точно впервые увидел. – Тут, сыну, как я понимаю, не смех, а слезы. Ты не захочешь возиться с бугаями, твой дружок не пожелает, третий подросток тоже отвернется. А как же мы будем жить? При коммунизме, Алексей, людям тоже не обойтись без этих чубатых молодчиков. От них приплод, стада растут. Кто ж за ними будет смотреть?

– Вы, батя, политически отсталый. Честное слово!

– Вот как! Уже, стало быть, отстал?

– Конечно, отстал. Всем известно, что при коммунизме всю трудную физическую работу будут выполнять машины, – смело, как заученный урок, выпалил Ленька. – Как вы, батя, этого не понимаете? Не мускулы, а машины, техника.

– Вижу, Алексей, что ты человек дюже образованный, – с улыбкой перебил Трифон Савельевич, – и говоришь гладко, как по-писаному, а вот житейского ума у тебя маловато. Ну, к примеру, скажи, ученый человек, какая машина может заменить меня, бугаятника? При бугаях такой человек, как я, незаменимый. Я тут не сено кошу, не картошку рою, а имею дело с разумными существами. Эти с виду страшные быки – все одно как малые дети, они людскую ласку любят. А где у машин ласка? Что-то я такой машины не знаю.

– Будет! – уверенно ответил Ленька. – Изобретут.

– Глупость говоришь! – перебил Трифон Савельевич. – Вот ты толкуешь о технике, а того не понимаешь, что эти бугаи без человека жить не могут. Ежели я к ним с утра не приду, скучают, волнуются, плохо едят, плохо воду пьют. Я с ними завсегда разговариваю, и они мою речь разумеют. А ты – машина! Ну, допустим, доить коров, стричь овец – тут машина свое возьмет. А как быть с бугаями? Они ж, канальи, любят, чтобы у них за ушами чесали, чтобы им ласковые слова завсегда говорили. Кто будет это исполнять? Ты подрастешь и улетишь, твои дружки тоже оперятся и выпорхнут из Грушовки. Вот ты часто о коммунизме говоришь. Складно у тебя получается. Но коммунизм, сынок, как я его смыслю, – это труд людей, и труд всякий: и тяжелый, и легкий, и чистый, и грязный. И строить коммунизм надобно и в больших городах, и у нас в Грушовке – по всей земле. Чего посмеиваешься? До тебя все это еще не доходит.

– Почему не доходит? И я, батя, понимаю. Вам обидно, что дети ваши не живут в Грушовке. Вот вы и бурчите. А почему мы должны жить в Грушовке?

– Избаловалась молодежь, – заключил Трифон Савельевич. – Как было раньше? Ты этого, сыну, не знаешь. Раньше, Алексей, все переходило из рода в род. Ежели ты хлебороб, то и сам пауком вцепишься в землю и дети твои к ней присосутся – не оторвешь! Возьми, к примеру, род Завьяловых. Мой дед Аверьян пошел по отцовской дорожке и был хлебороб природный, мужик трудолюбивый. Его два сына и три дочки – тоже хлеборобы. От его сыновей и дочек родились дети – опять же осели на земле. И так шло из поколения в поколение. А как жизнь дошла до моего колена, так сразу и перевелись Завьяловы-хлеборобы. Ушли с земли и разбрелись по всему свету. Вот ты у меня шестой по счету и последний. И ты тоже крылышки навастриваешь и норовишь подняться повыше и улететь. Сознайся отцу, куда умчишься, Алексей?

– Еще не знаю. Это дело трудное.

Ленька вспомнил о лодке, запрятанной в пещере, об Олеге.

– Пора мне уходить, – сказал он, вставая. – А быки, батя, действительно замечательные! Я их уже не боюсь. – И подошел к станку. – Этого… как его звать?

– Малюта, – сказал отец. – Смелее, смелее! – Трифон Савельевич стоял в сторонке и улыбался.

– Эй, Малюта! Привет! Давай познакомимся! – Ленька смело взобрался на изгородь станка и почесал широкий бычий лоб. – Ох, Малюта! Какой же ты лобастый! Ну, чего сопишь, как зверюга! Я уже тебя не боюсь. И я знаю, ты людскую ласку любишь, сопун!

Глава VIII
Нежданная радость

К Олегу Ленька не пошел. Тянуло его к другу, но надо же быть гордым.

Дома Ленька пообедал и снова взялся за Лермонтова. День тянулся долго. Казалось, и конца ему не будет. Правда, пока Ленька был на ферме, солнце заметно опустилось к закату, переместилась и тень. Пришлось рядно передвинуть поближе к порогу. Но это и лучше. Если Олег будет проходить по улице, то Ленька его увидит и позовет.

Олег не появлялся. С огородов пришла Фекла Ивановна – Ленькина мать. Она сняла с головы серенькую косынку, надела фартук, растопила надворную печь и начала готовить ужин.

– Ты все ума набираешься? – спросила она, подойдя к Леньке. – Вылеживаешься с книжкой.

– Стихи, мамо, читаю.

– С рыбалки давно вернулся, беглец?

– Совсем даже не ездил.

– И Олег дома?

– Мне нет дела до Олега.

– Разбежались? – Фекла Ивановна укоризненно покачала головой. – Ох, Алексей, пора и тебе и твоему дружку браться за ум. Надо к труду приучаться, уже не маленькие. Или так и будешь все лето лежать под хатой да плавать по Егорлыку? Шел бы к отцу на ферму в помощники. Приучался бы к делу. Или ступай в трактористы.

– Я, мамо, учиться буду.

– Всем ученым не быть, кому-то и в колхозе надо работать. И землю пахать, и хлеб сеять, и за скотом смотреть.

– Это я слышал. У вас, мамо, как и у бати, отсталые настроения.

– Зато ты у нас передовой! Еще передовей, чем твои братья и сестры. Вот возьму пояс или кнут, так я покажу тебе отсталое настроение! Умник какой нашелся!

Фекла Ивановна пошла в хату, хотела там отыскать что-то похожее на кнут или на пояс. В это время отворилась калитка, и во двор вошел Трифон Савельевич. Он снял свой зазелененный травой фартук, и Фекла Ивановна, увидев мужа, оставила Леньку в покое. Она принесла тазик, налила в него воды. Трифон Савельевич стянул рубашку, намыливал загрубелые руки, плескал воду на седую, коротко стриженную голову. Вытираясь полотенцем, он рассказывал жене, как утром повстречался с Ярошенкой.

– Фекла, знаешь по какому делу заявился в Грушовку сухобуйволинский овцевод? – заговорил Трифон Савельевич, подсаживаясь к столу. – Мальчуганов вербует в сакманщики. Как ты думаешь, не послать ли нам туда своего Алексея? И Ярошенко у меня об этом спрашивал.

«Думаешь, думаешь»! – сердито передразнила Фекла Ивановна. – Что-то ты долго раздумываешь! Другой отец давно определил бы парнишку к делу. Лето наступило, чего Алексею бегать без дела? Или у нас в колхозе работы мало? Скоро начнется жнива. Или шел бы Алексей к нам капусту поливать, а то поехал бы к трактористам. Сын Деркачихи, Семен, – мальчик тех же лет, а уже за руль садится.

– Что же ты мне все это втолковываешь? Скажи Алексею.

– Людские дети труду приучаются, а наш баклуши бьет да раков ловит, – не унималась Фекла Ивановна. – Связался с Гребенковым. Ходят завсегда вместе, как два бычка в ярме. А Олег тот, это же все знают, – маменькин сынок и лентяй. Анастасия дрожит над своим сыночком, как квочка над цыпленком, Боится, чтобы он не перетрудился, и избаловала паренька. И наш к этому лодырничеству приучается. Пятеро бросили родительский дом, письма от них не дождешься, так и этот туда же уши навастривает. С утра и до ночи пропадает на лодке. Тебе, Трифон, ничего, ты возишься со своими бычками, а я мать, я – то все вижу. Лермонтова читает, сам стишки малюет. Ох, не туда идет наш сын, не туда!

– И чего ты расходилась, раскудахталась? – не утерпел Трифон Савельевич. – Не знаю, чего ты капусту поливаешь. Тебе, Фекла, надо в ораторы записываться, чтобы ты всем начальникам критику наводила. Сын вольничает, а я – то тут при чем?

– А как же! – пуще прежнего разошлась Фекла Ивановна. – Да при том ты, что ты ему отец! Почему не возьмешь Алексея к себе на ферму? Пусть бы приучался.

– Был сегодня. Сам пришел.

– Ну и что?

– Вроде б заинтересовался. С Малютой поговорил. Но вижу, ко мне он не пойдет. – Трифон Савельевич почесал затылок. – А насчет чабанов я намеревался поговорить с ним в бугаятне. Умолчал. Зараз пойду к нему. Может, и согласится.

Пока Фекла Ивановна готовила ужин, Трифон Савельевич прошел на огород, отыскал там Леньку. Ленька собирал стручья гороха. Увидел отца, опустил голову, светлая челка упала на глаза.

– Поспел горох? – спросил Трифон Савельевич.

– Еще зеленоватый.

– Так, так. Ну, давай сядем на травке, посидим. – Трифон Савельевич сел, а Ленька продолжал стоять. – Ну, комсомол, как думаешь жить дальше? Ты уже не маленький, давай посоветуемся по-взрослому, по-мужски.

– Давайте. Согласен! – Ленька морщил лоб. – Только не надо кричать и ругаться, как мать. Можете вы, батя, спокойно говорить?

– Могу. Я, Алексей, буду спокойно речь вести к тому, что пора тебе делом заняться. Мне, как я вижу, ты не помощник. Был ты у меня, и я понял: хоть быки тебе нравятся, а работа моя не по душе.

– Это, батя, вы верно подметили.

– Так, может, Алексей, поехать тебе к овцеводам? Набирают туда вот таких пареньков, как ты.

– Кто набирает? – заинтересовался Ленька.

– Приезжал Григорий Корчнов. Главный чабан в Сухой Буйволе.

– Дядя Гриша из Сухой Буйволы? – переспросил Ленька, не веря своим ушам. – Да это же родной дядя Олега!

– Он самый. А ты чего удивился?

– Да… я ничего. Я не удивился.

– Ну, так как же, Алексей? – допытывался Трифон Савельевич. – Поедешь к чабанам? Жизнь там степная, привольная.

– Поеду, батя, поеду! – крикнул Ленька. – Вот это здорово! Сухая Буйвола! Олег, где ты?

– Погоди, куда ты рвешься? – Трифон Савельевич взял Леньку за руку. – Ежели ты изъявляешь желание, так завтра утром пойди к Ярошенке и сам скажи. Он даст тебе бумагу. Так, мол, и так, командируется Алексей Завьялов. По всем правилам.

– Побегу к Олегу! Это же такая новость!

– Да погоди. А ужинать?

– Не буду, не хочу! Сухая Буйвола! Сухая Буйвола! – И перемахнул через плетень: – Олег!

Подошла Фекла Ивановна, удивленно посмотрела вслед Леньке, спросила:

– Куда это он? Что с ним?

– Ничего особенного, – ответил Трифон Савельевич. – Согласен ехать к чабанам.

– Как же ты его уговорил?

– Очень просто. Поговорили мы по душам, вот и все. Человек же он взрослый. Все понимает.