Текст книги "Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 2"

Автор книги: Семен Бабаевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 41 страниц)

Глава XXX
Опустился вечер, травы шелестят…

Вечером Олег и Ленька попоили овец и от колодца направили их к стойлу. Наступила ночь.

На равнине темнело быстро. Месяц поднялся поздно. В сумеречном свете сакман двигался кучно, издали – огромная, раскинутая на траве полсть.

Сакманщики находились за день, изрядно устали. Шли не спеша, впереди овцы. Ярлыги за ненадобностью лежали на плечах. Ленька доказывал, что от усталости, особенно когда болят ноги, хорошо помогают стихи. Для этого надо вслух и как можно громче прочитать два или три стихотворения – и боль точно рукой снимает. Олег смеялся, не верил. Ленька же, задрав к небу голову, во весь голос читал:

– «Выхожу один я на дорогу…»

– Неправильно! – перебил Олег. – Не один, а со мной, и не на дорогу, а в степь.

– Это же Лермонтов выходил.

– И чего ты к нему прицепился? Или других поэтов нет? Или, на худой конец, сам сочини. Может, от твоих стихов перестанут болеть ноги. Или разучился?

– Могу! – ответил Ленька. – Хочешь, без бумаги, а так, одними мыслями и в один миг?

– Действуй!

Ленька пожалел, что похвастался. Без бумаги да еще и быстро – трудно. Как же это сделать, чтобы не записывать и подобрать удачные строки?

– Чего остановился? – спросил Олег. – Ты иди и сочиняй!

Прошло минут двадцать. Ленька потирал выпуклый лоб, мял чуприну и наконец крикнул:

– Есть! Готово! Слушай!

 
Опустился вечер,
Травы шелестят,
Подгоняет ветер
Маленьких ягнят.
 

– В общем и целом, конечно, подходяще. – Олег потер затылок, покряхтел. – Вот от твоих стихов, верно, у меня сразу сил прибавилось.

– Чего смеешься?

– А что? Правда… Просто бодрые стишки! Честное слово! Только они не очень правильные. Например: «травы шелестят». В данную минуту ветра нету и травы молчат, – значит, выдумка. Или: «ветер подгоняет ягнят». Ой, Ленька, ой, какой же ты выдумщик! Как это ветер может подгонять ягнят? Ярлыгой, что ли? Неудачно… Неправдоподобно.

– Ничего ты, Олег, в стихах не смыслишь!

– Ты, Леня, люби критику и не сердись. И Пушкина, говорят, тоже критиковали.

– Я, Олег, понимаю. Но тут же надо принять во внимание быстроту. Я, можно сказать, на лету схватил. А если посидеть, поразмыслить…

Олег обнял насупившегося Леньку.

– Леня, ты настоящий поэт… будешь. Но, послушай, друг, скажи правду: моей сестренке тоже стишки сочинял?

– Тебе зачем знать?

– Скромничаешь? Тогда отвечай: друг ты мне или не друг?

– Друг.

– Вот и скажи: писал?

– Нет еще, – смущенно ответил Ленька. – Но напишу. Непременно. Знаешь, Олег, она такая…

– Какая? – Олег рассмеялся. – Никакая!

– Она лучше всех! Вот!

– Тогда, Лень, скажи, – Олег насупил брови, – может, я как друг тебе не нужен? Ты говори, говори, не стесняйся!

– Ты о чем, Олег?

– Не знаешь? С Марфуткой дружишь?

– Разве нельзя? Она хорошая. У нее характер…

– Значит, Марфутка лучше меня? Так получается?

– Не совсем так. Ты по-своему, а она… Ты знаешь, Олег, я об этом и не думал.

– Сегодня не думал, а завтра подумаешь. – Олег сокрушенно покачал головой. – Эх, Лень, Лень, охота тебе с девчонкой связываться. У нее нет ни выдержки, ни смелости. Одни слезы.

Они остановились. Ленька не соглашался с Олегом, а сказать, возразить не мог. Овцы подошли вплотную, паслись возле ног, посапывая. Надо было идти. Ребята опередили сакман, но уже до стоянки шли молча.

Месяц вонзился в туманную, буро-серую кромку горизонта. Сакман был поставлен в закут, а сакманщики забрались в курень и улеглись на полсти. Олег, зевая, сказал:

– Лень, а хорошо в степи! Вот лежим мы с тобой в этом курене, а вокруг – ни живой души. Только овцы и собаки. И нам не страшно.

– Правильно. Первую ночь знаешь как я плохо спал!

– А скоро этой нашей жизни придет конец. Полтора месяца пролетели.

– Ты это о чем?

– От дяди Гриши слыхал, что скоро начнем отлучать молодняк и организовывать новую отару. Не будет тогда сакманов, а будут отары. И пойдут овцы на зимнюю кочевку.

– А мы?

– Прямым ходом в Грушовку.

– Знаешь что, Олег! – Ленька привстал. – Давай и мы двинем со всеми чабанами! Попросим дядю Гришу, чтобы взял. Неужели откажет?

– Попросить-то можно, – рассудительно заговорил Олег. – Дядя Гриша вполне согласился бы. И ты, и я свободно могли бы стать подпасками. Только…

– Что? Надоело?

– Не то, Леня.

– Знаешь, и Марфутка с нами поехала бы.

– Вот-вот, я так и знал! – с гневом ответил Олег. – Во-первых, твоей Марфутке надо ходить в школу, а во-вторых удивительный ты, Лень, человек!

– Почему удивительный?

– Ну как же! О будущем ты подумал? Мы должны поспешить в техникум.

– Торопись. Там тебя очень ждут! – Ленька натянул на голову брезент. – Как же, жди!

– И ждут. А что? – Олег придвинулся к другу. – Нет, Лень, от намеченного пути не отступать! Мы сперва окончим техникум, а после этого – пожалуйста, на все четыре стороны. Можно и в Сухую Буйволу. Да нас дядя Гриша охотно возьмет зоотехниками. Знаешь, что мы тогда сделаем? Попросимся в одну отару, будем работать вместе. У нас ни одна овца не заболеет. Мы новую породу выведем. Эх, ты!

Пока Олег мечтал, Ленька уснул. «Разнесчастный сонуля, поговорить не может!» – думал Олег, а глаза его слипались.

И опять ребятам ночь показалась короткой, как миг. Не заметили, как пролетела. И вот они уже вывели на траву сакманы. Шли, как обычно, впереди, зевали страшно, потягивались. От прохлады поеживались. Но Олег и тут не унывал. Он и танцевал, и гонялся за собаками, и налетал на Леньку с кулаками. Волей-неволей Ленька оборонялся, и они начинали борьбу.

Неожиданно подошел дед Евсей с берданкой. Олег и Ленька перестали бороться, смотрели на старого чабана и удивлялись: откуда он приплелся в такую рань?

– Хлопцы-молодцы! – крикнул он. – А вы шустрые!

– Это мы, дедушка, от сна избавлялись.

– Как живете-поживаете?

– Хорошо, – ответил Олег. – Пасем помаленьку. А вы откуда, дедушка?

– Из Суркульского яра. – На усталом стариковском лице промелькнула тень самодовольства. – Волчицу, черти б ее с квасом съели, подстерегал.

– И что? – спросил Ленька. – Подстерегли?

– Перехитрил и свалил-таки! – Дед Евсей погладил бородку, слабо, устало улыбнулся. – Разве не слыхали выстрела? Ох и долго она меня дразнила! Думал, этому и конца не будет. Я всю ночь, верите, сижу в кустах, поджидаю. В сон клонит, удержу нету. Ну, думаю, просплю, прозеваю. Но все же досидел. Только-только начинала полыхать зорька – гляжу, крадется. Я притаился, высматриваю. Вижу, направилась в гнездо, к волчатам. Ну, тут я ее и посадил на картечь. – Дед Евсей повертел в руках берданку, прищуренным глазом зыркнул в закопченное дуло. – Наповал срезал, в голову. Бьет, верите, как из орудия. Хлопцы, а утренний водопой где будете устраивать?

– Должен Андрейка подвезти воду, – ответил Олег. – До колодца дойдем только к обеду.

– Так вот вам, хлопцы, и наказ от меня. – Дед Евсей повесил ружье за спину. – Передайте от меня внуку моему Андрею, чтобы он завернул с арбой к волчиному гнезду. Там его волчица ждет. Заодно пусть прихватит и волчат. Мешок у вас найдется?

– В курене лежит, – ответил Ленька. – В том мешке волчата уже побывали.

Дед Евсей заспешил к кошаре. Когда же на взгорье выкатился багрово-красный шар и запламенела усыпанная росинками трава, приехал водовоз. Он сидел на бочке, подхлестывал рыжих быков и смеялся, как казалось Олегу и Леньке, без всяких причин. А причина, оказывается, была. Андрейка возил воду не десять дней, а уже восемнадцатый. И сегодня Григорий Корчнов сказал ему, что в сакман он не вернется, а будет третьяком в отаре Охрименки.

– Ну, дружки, – улыбаясь, заговорил Андрейка, – сакманщиком я более не буду. Эта работа так, для неучей.

– Воду будешь возить?

– Конец и водовозничеству. Иду в третьяки к Охрименке. Скоро у него будет новая отара, молодняцкая. – Андрейка отвел вспыхнувшие от радости глаза. – Григорий Афанасьевич позвал и говорит: «Выручай, Андрейка! Без тебя Охрименко не управится». Ну, что ж, говорю, если надо…

К концу водопоя, смахивая со лба испарину, Олег сообщил об убитой волчице.

– Новость старая, – сказал Андрейка, шмыгая носом. – Деда Евсея повстречал и говорил с ним. Я так и знал, что мне придется везти добычу. Разве без меня обойдутся? – и рассмеялся. – Хитрющий старик! Сумел перехитрить зверя. А главное, терпеливый до ужаса. Укроется в кустах и просидит всю ночь, как заколдованный.

Ленька сбегал в курень и принес мешок. В Суркульский яр поехали Андрейка и Олег.

– А вдруг она живая? – усомнился Олег. – Мы к ней, а она поднимется и зубы в ход пустит!

– Придумал! – с усмешкой ответил Андрейка. – Дед так целится, что ей не встать. Да и беру тебя для того, чтобы помог. Волчица – это же какая тяжесть! Тяжелее любого волкодава. Ее так, запросто, на арбу не свалишь. Сила нужна. Да к тому же, Олег, и волчат посмотришь. Ленька их уже видел.

– Ладно, – согласился Олег, – поехали.

Ленька остался с сакманом. И как же он был обрадован, когда к нему подошла Марфутка! Даже сердце екнуло, и стало вдруг жарко. В кошелке Марфутка принесла завтрак, но Ленька о нем и не подумал. Даже не верилось, что это стоит Марфутка. Ноги босые и до колен забрызганы росой. Невесело смотрела она на Леньку. В ее голубых глазах было полно солнца и тепла, а где-то в глубине блестела слезинка. Но почему Марфутка такая грустная? Ленька готов был рассмеяться, а она даже не улыбалась. Не зная, как бы ее развеселить, он взялся сзади за косички, как за поводья, и сказал:

– Давай играть в лошадки! Но! Поехали!

– Не надо, Леша! – Она отстранила его руку. – Зачем эта игра? Мы уже не маленькие. Я харчи принесла.

Без Олега завтракать Ленька не стал. Они сели на влажную траву.

– Ты чего такая?

– Так, – ответила она тихо. – Через неделю, Леша, начнется кочевка.

– Знаю. Я хотел остаться с чабанами, а Олег ни за что. Мы с ним поедем учиться в техникум.

– И опустеет кошара… Не будет сакманов, разорят этот курень, стоянку… Кому я принесу завтрак?

– Это верно.

– Все уедут… Как же мы, Леша?

Как? Ленька не знал. Виновато улыбнулся. Он об этом уже думал, а только придумать ничего не мог и молчал. Не знал, что сказать. Наклонил лобастую голову, светлая челка свалилась на брови, затуманила глаза. Он хорошо понимал: ему было жалко расставаться и с Марфуткой, и с этой полюбившейся ему степной жизнью.

– Марфутка, знаешь что? – Ленька поднял голову, пригладил чуб. – Ты поедешь с нами! Согласна? Как – куда? В Грушовку, в техникум! Нет, ты не смейся, я это серьезно. Скажу тебе правду, еще там, в Грушовке, мне не очень хотелось идти в техникум, а теперь хочу, И если ты согласна… Согласна, а? Мы окончим техникум и втроем вернемся в Сухую Буйволу. Ну, чего ты молчишь? Согласна?

– Если с тобой, Леша, – ответила Марфутка, краснея и растирая коленку, – то согласна… Только как же наши? Отпустят ли?

– Уговорим! – решительно заявил Ленька. – Мы с Олегом попросим и твою маму и дядю Гришу.

Не глядя на Леньку, Марфутка развязала кошелку и сказала:

– Ешь! А то все остынет… Ешь!

– Да вот и Олег! – крикнул Ленька. – Едут! Ты знаешь, они волков везут! Вот чудеса!

Из Суркульского яра выкатилась арба с бочонком, а в упряжке шли знакомые нам рыжие быки.

Глава XXXI
Все уехали…

У низенького столика, опустив широкие плечи, сидел Григорий Корчнов. Он только что примчался на мотоцикле из Сухой Буйволы и теперь что-то писал. Был злой, неразговорчивый. Таким дядя Гриша не нравился Олегу и Леньке. Они примостились на лавке, и вид у них был унылый. Причин для веселья не было. Завтра чабаны уйдут в степь, на зимние пастбища, а Олег и Ленька отправятся в Грушовку.

И еще их огорчало то, что Григорий был не в духе и точно не замечал ребят. Пришел дед Евсей, с ним он разговаривал, а на Олега и Леньку даже не посмотрел. Арбич подробно доложил, что у него готово в дорогу и что не готово. Дядя Гриша кивал головой, а Олег и Ленька для него точно и не существовали.

– Соли, Евсей Егорович, возьмите побольше, – наказывал он. – С запасцем.

Дед Евсей сказал, что солью запасется, и ушел. Ребята думали, что вот сейчас Григорий обратит внимание на них. Нет, не обратил!

Пришел чабан Охрименко и, вытирая рукавом пот со лба, сказал:

– Афанасьич, ну, все! Разъехались мои питомцы во все концы! Сегодня отправил последних.

– Куда?

– Далеко, аж под Астрахань. В племсовхоз. Вот накладные.

– Ну, Охрименко, теперь принимай новых питомцев. – Григорий покручивал ус и смотрел на накладную. – Или, может, хочешь взять отару ярочек?

– Нет, давай баранчиков. По привычке. Который год я за ними смотрю.

– И еще насчет третьяка. Рекомендую одного паренька.

– Кого?

– Андрея Чухнова.

– Паренек-то ничего, только самонравный.

– Это в нем есть, – согласился Григорий. – Но чабан, скажу тебе, отменный. Бери, не пожалеешь.

– А этих молодцов, – Охрименко кивнул на Олега и Леньку, – не дашь?

– Охотно откомандировал бы их к тебе, – сказал Григорий, – но они уезжают на учебу в животноводческий техникум. Специалистами будут. А вот и Андрей Чухнов!

Андрейка стоял на пороге… На загорелом лице сияла улыбка.

– Согласен ко мне в третьяки? – спросил Охрименко.

– Мне все равно, – с достоинством ответил Андрейка. – Лишь бы к овцам.

– Только смотри у меня, без вольностей! – предупредил Охрименко. – А теперь иди, бери молодняк и веди в степь. А то шуму от них тут много. Музыка!

За окном – плач ягнят. Собственно, это уже не ягнята, но еще и не овцы. Их отлучили от матерей, и они орали что есть мочи. Из молодняка собрали две отары: в одной ярочки, в другой бараны с еще только начавшими отрастать молодыми рогами. Подавали голоса и матери, и в кошаре стояла такая разноголосая перекличка, что звенело в ушах.

После того как молодняк был угнан на пастбища, во дворе стало тише; лишь изредка жалобно блеяли овцы-матери. Олег и Ленька все так же терпеливо сидели и поглядывали в окно. Вот где нужна была выдержка, железная терпеливость. Смотрели и видели походный вагон. Он стоял посреди двора, и на крыше у него блестела антенна. Возле вагона хлопотал дед Евсей. Тут же стояли две арбы с бочками и одна с мелко нарубленными дровами. Илья Васильевич Снеговой вынес медный котел и уложил его на арбу рядом с дровами. Собаки разбрелись по двору, лежали и сидели, скучно им было без дела.

Илья Васильевич вошел в хату и спросил:

– Григорий, звал?

– Да, вот что, Илья Васильевич: посмотри радиоприемник. Ты в этом деле специалист. Мне кажется, аккумуляторные батареи следует или подзарядить, или заменить.

Собираясь уходить, Илья Васильевич подмигнул Олегу и Леньке:

– Чего сидите без дела? Поедемте с нами!

– Нам домой надо. В техникум…

Еще позавчера Олег и Ленька упрашивали Григория отпустить на учебу и Марфутку. Для Григория эта просьба была неожиданной. Усмехаясь в усы, он спросил:

– Кому эта затея пришла в голову?

– Всем нам.

– Вот что, хлопцы. Молода еще моя дочка разъезжать, пусть учится в школе.

– Так мы ж решили… Мы обещали Марфутке.

Ребята не сдавались и ни на шаг не отступали от Григория. Да и как можно, не добившись успеха, отступить? Ведь Марфутку они заверили, что непременно уговорят отца, а затем и мать. И Марфутка, веря им, обрадованная, отправилась на попутной подводе в Сухую Буйволу готовиться к отъезду. Что ж теперь будет?

Перед отправкой овец в дорогу у Григория было много разных дел и на кошаре и в Сухой Буйволе. Чтобы избавиться от навязчивых просителей, он сказал:

– А известно ли вам, что места в техникуме есть?

– Мы еще не знаем. Должны быть.

– Хорошенькое, дело, они не знают! – Дядя Гриша смеялся. Ему было весело. – Да, может, там и для вас мест не будет, а вы еще и Марфутку туда повезете? Соображать надо! – И обнял обоих: полюбил, ничего не поделаешь. – Вот что, друзья, завтра я поеду в Сухую Буйволу и оттуда позвоню в техникум. Узнаю, как у них там с приемом и вообще. Поговорю и с Кузьмой Кузьмичом. Если есть места и вас смогут принять, учитывая ваш стаж работы сакманщиками, вот тогда, пожалуйста, поезжайте.

Ребята согласились. Правильно, конечно, рассудил дядя Гриша. Он уехал в Сухую Буйволу и вот вернулся, а они так и не знают, говорил он по телефону или не говорил. Олег вынужден был слезть с лавки и напомнить о себе. Он поправил под ремнем рубашку, кашлянул:

– Дядя Гриша, а мы тут…

– Вижу, вижу. Посидите еще, я вот управлюсь.

По всему было видно, что Григорий нарочно оттягивал разговор с грушовцами. То он занимался какими-то бумагами, то часа полтора осматривал подготовленное к выезду хозяйство. Олег и Ленька тенью ходили следом, а он делал вид, что их вовсе нету. Зашел в походный вагон – и ребята туда. Настраивал радиоприемник – Олег и Ленька тут же, перед глазами. Вышел из вагона, пробовал колеса на старенькой арбе – Олег и Ленька и тут не отступали.

Солнце давно гуляло высоко в небе; было знойно. Все отары покинули кошару, и во дворе, под навесами стало пусто и тихо. Только теперь Григорий зашел под навес, в тень, и позвал ребят. Со степи дул жаркий, сильно нагретый воздух. Григорий вынул из нагрудного кармана две синенькие книжечки. Одну вручил Олегу, другую – Леньке.

– Тут записан ваш труд, – сказал он. – Заработанное, что положено, получите в Грушовке. Там, в книжечках, лежат и характеристики на вас. Хорошо я вас охарактеризовал, ребята вы старательные. Приезжайте и на будущий год.

И как бы между прочим добавил, что завтра на зорьке кошара вконец опустеет – походный вагон, арбы тронутся следом за овцами, – что на кошаре останется один сторож и что утром сюда заедет шофер на грузовике: едет в Грушовку за углем.

– Переночуете тут, – заключил Григорий. – Я наказал шоферу, чтобы взял вас. Он из племрассадника, и ему все одно по пути. Так что, ребята, пришло время нам расставаться. Спасибо за старание. Еще характеристику вам напишет правление. Обе – и мою и ту, что даст правление – отнесете в техникум.

– Дядя Гриша, а как же насчет Марфутки? – спросил Олег.

– А Ленька чего не спрашивает?

У Леньки пылало лицо, уши будто кто натер снегом. Он ничего не мог сказать: язык не поворачивался.

– Марфутка, ребята, не поедет, – решительно заявил Григорий. – И мала она, и никто ее там не ждет. Да и нету у нее чабанского призвания. Не женское это дело.

– Как же нет? – возразил Олег. – Все время с овцами.

– Она не чабановала, а обед носила. Пусть еще в школе поучится. – Григорий задумался. – Должен вам сказать, что и вас в техникуме никто не ждал до вчерашнего дня. Вот в чем беда! Это хорошо, что я позвонил директору и расхвалил вас как будущих овцеводов. Вы же знаете, как нынче трудно поступить на учебу – конкурс. Шесть душ на одно место. Но вам будет предпочтение. Вы и за овцами ходили, и ярлыгу в руках держали – есть у вас чабанский стаж. Так что поезжайте, подавайте директору документы и держите экзамены. Верите, когда директор узнал, что вы уже чабановали и что у вас такое желание, то он сказал…

Что сказал директор, побледневший Ленька не слыщал. Он точно оглох. Мысли его обратились к Марфутке. Как же это так случилось? Думали ехать втроем, и тут такая неудача. Марфутка, наверно, и чемоданчик приготовила, выбегает на улицу, ждет. Заявятся они с Олегом. Что они ей скажут?

…Утром, еще до восхода солнца, подкатил грузовик. Хмурый, сердитый на вид шофер разбудил Олега и Леньку. Сказал, чтобы побыстрее собирались, и ушел к машине.

Сонные, молчаливые, ребята вышли из хаты. Двор опустел. В степь вели следы колес. Чабанский лагерь уехал еще ночью. Подошел старик сторож. Раньше ребята его здесь не видели.

– И вы покидаете кошару? – спросил он и, не дожидаясь ответа, сказал: – Вот я и остаюсь тут один… Все уехали…

Олег молча смотрел на старика. Было грустно, не хотелось уезжать. А Ленька снова думал о Марфутке, и на уме вертелся тот же вопрос: что он ей скажет?

И вот закурилась дорога. Кузов подбрасывало. Ребята держались за кабину и смотрели вперед. Встречный ветер бил в лица, трепал выгоревшие на солнце чубы – черный и белый, забирался под рубашки.

В Сухую Буйволу заехали на минутку. И тут сердитый шофер торопился. Дарья Ильинична и Олег вынесли из хаты мешок с пожитками, харчи на дорогу. Ленька не успел ни подойти к Марфутке, ни сказать ей слово. Да и зачем слова? И без слов все понятно. Они смотрели друг на друга и понимали, что расстаются если не навсегда, то очень и очень надолго.

Дарья Ильинична торопливо поцеловала Олега, затем и Леньку. Грузовик тронулся. В голубых горячих глазах Марфутки заблестели слезы. Она стояла у ворот, махала рукой, и до ребят донеслось:

– Приезжайте на будущее лето! Леша! Приезжай!

…Грузовик гремел, набирал скорость, а Сухая Буйвола удалялась и удалялась. Просторная ее улица стала еще шире, плоские, из серой глины крыши, закопченные дымари прижались к земле, а затем скрылись, растаяли, и только Марфутка все так же стояла перед затуманенным взглядом Леньки…

Вернутся ли сюда Олег и Ленька в будущем году или по окончании техникума? Как знать! Лишь одно они знали хорошо: Сухая Буйвола, степь под жарким, безоблачным небом, колодцы и сакманы, лунные ночи, росистые зори будут памятны, как детство, и останутся с ними на всю жизнь.

…На этом и обрывается повесть о поездке Олега и Леньки в Сухую Буйволу. Мы же расстанемся с ними не в Грушовке, а в Журавке – на берегу Егорлыка. Грузовик остановился на краю Журавки, возле хаты Никиты Игнатенка. Никита оказался братом шофера. Шофер отправился навестить своего родича, а Олег и Ленька, запыхавшись, с трудом переводя дыхание, прибежали к тому месту, где два месяца назад оставили «Нырок».

Знакомый берег, ржавая стена камыша и серая, под иссохшей травой, спина «Нырка»… Все сохранилось. «Нырок» все так же лежал вверх дном, под ним ведро, сковородка, кружка – садись и плыви. Но плыть не хотелось. Олег и Ленька стояли в раздумье. Как быть с «Нырком»? Оставить или увезти? Но разве такой сердитый шофер согласится взять? У обоих на сердце было и радостно и грустно. Они точно встретились сами с собой, со своим недавним прошлым и не знали, что сказать.

– Лень, посмотри на Егорлык, – первым нарушил молчание Олег. – Видишь, там, на берегу, сидят ребятишки? Скучают, потому что у них нет лодки. Они еще малыши, и лодка им очень нужна, а нам она уже без всякой надобности. Мы хорошо на ней поплавали, хватит! Пусть те малыши возьмут «Нырок», и пусть они плавают. И имущество наше тоже им достанется. Пригодится.

Леньку не надо было уговаривать. Он все понимал и утвердительно кивал головой. И тогда два друга опрокинули лодку, положили в нее сковородку, ведро и, не сговариваясь, толкнули в воду. Лодка легла высохшим плоским животом на волну и, покачиваясь, уплыла. Егорлык уносил ее вниз по течению, а Олегу и Леньке казалось, что это не лодка уплывала по реке, а частица их жизни отделилась от них, и ее уносило куда-то далеко-далеко и безвозвратно.

1957