Текст книги "Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 2"

Автор книги: Семен Бабаевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 41 страниц)

– Готовый… Дошел…

На рассвете короткой летней ночи Евсей и Викентий Аверьянович замотали тело Федора Лукича в бурку, уложили на линейку и отвезли в Рощенскую…

16

Солнце опускалось к низкому полудню, и косые лучи, падая в раскрытое окно райкома, освещали склоненную на руку седую голову Кондратьева, его жесткие брови и напряженно согнутые выше лба пальцы с пучочками черных волос. Он уже много времени сидел неподвижно, знакомясь с тезисами двух докладов, которые будут сделаны на районном собрании актива, и все время невольно думал о письме Хохлакова и о его смерти. Потом снова возвращался к докладам. Первый был на тему «Внедрение электричества в колхозное производство и проведение технической учебы» – автор Виктор Грачев; второй – «О выполнении плана преобразования природы и реконструкции станиц» – был написан Сергеем Тутариновым.

Видимо, тезисы этих докладов были составлены хорошо, ибо Кондратьев читал лист за листом с интересом и с таким вниманием, что не замечал, как Сергей и Виктор нервничали и то подходили к столу, то расхаживали по кабинету; по их взволнованным лицам, по тому, как много и с какой жадностью они курили, было видно, что им не терпелось скорее услышать хоть одно слово Кондратьева… А он читал, что-то помечал карандашом и даже не поднимал головы.

Наконец Кондратьев перевернул последнюю страницу, посмотрел на кончик карандаша и, легонько, постукивая им о край стола, с уважением взглянул на подошедших к столу Сергея и Виктора.

– Ничего, – сказал он, – тезисы умеете писать бойкие… Согласен, активу следует сказать и о том, что сама жизнь в наших станицах стала светлее и красивее, и о том, что над всем верховьем Кубани разливается свет – и какой свет! Никогда этого не было, а теперь есть, – эта мысль в тезисах Грачева нужна, и ее необходимо развить как можно шире. Вообще ваши доклады содержат много любопытных фактов и живых, взятых из нашей же жизни примеров.

Кондратьев, закрывая ладонью, как щитком, глаза, посмотрел на будущих докладчиков строго, снизу вверх.

– Но в таком виде ваши доклады будут слишком, я бы сказал, пресные, – проговорил Кондратьев. – В них мало соли и перца, говоря точнее: мало острой критики и самокритики. Недостатков у нас много, а вы оба о них почему-то умалчиваете. Нехорошо! Поймите, что мы собираем актив не для развлечения и не для того, чтобы выслушивать здесь хвалебные слова. Перед нами стоят очень сложные задачи, и решение их будет зависеть от того, как мы сумеем поднять боевой дух у нашего актива, а с ним – вызвать этот же боевой дух у всех колхозников. Значит, надо именно теперь вытащить «на свет божий» наши недостатки и, не боясь и не краснея, прямо и резко о них сказать. И ничего, что услышат об этом наши гости – марьяновцы… Это мое первое замечание. – Кондратьев потрогал пальцем седые виски. – По второму замечанию мне хотелось бы записать в ваши тезисы примерно такую фразу: «Мы, рощенцы, отстаем от жизни, которую сами же строим, а отставание это нужно преодолеть во что бы то ни стало…» И эту мысль хорошо было бы развить и красной нитью протянуть через оба доклада.

– Интересно… Как же это понимать? – спросил Сергей.

Виктор сидел у стола, молчал и делал пометки в записной книжке.

– А понимать надо так: жизнь в наших станицах идет вперед так быстро, что многие, а особенно руководители колхозов, никак за ней не поспевают. – Кондратьев прислушался к песне, долетавшей с улицы, помолчал. – Политических знаний маловато, да и, сказать, вообще много чего не хватает… Вот в чем беда.

– Николай Петрович, – заговорил Виктор, – вы имеете в виду технические знания?

– Нет, я имею в виду всякие. Вы же хорошо знаете, к примеру, нашего Хворостянкина. Человек он в общем видный, даже когда-то слыл неплохим руководителем… Но вот в районе совершилось важное событие – была пущена ГЭС. И этот Хворостянкин не нашел ничего лучше, как соорудить в своем кабинете сигнализацию и с помощью кнопок и звонков вызывать к себе бригадиров, завхоза, конюхов, бухгалтера, кладовщика… Это же смех и горе! Вот о таких «механизаторах» – а они у нас есть не только в «Красном кавалеристе» – надо всерьез поговорить на активе… Или тот локомобиль, который поставил Рагулин возле электромолотилки?.. «А вдруг как бы чего не случилось?» Откуда идет эта электробоязнь? Подумал ли докладчик об этом?

– Я думал – от неимения технических знаний, – сказал Виктор, не отрывая карандаша от записной книжки.

– Значит, наша экономика обгоняет наши же знания и мы отстаем от жизни, – сказал Кондратьев. – А отставать не должны, не имеем на это никакого права… Так? Ведь то, что уже сделано и что еще намечается делать в наших станицах, – и электрификация, и внедрение новейших методов обработки земли, и механизация животноводческих ферм, и преобразование природы и, наконец, намеченный нами план реконструкции станиц – все это по плечу народу, и тут главная наша задача – изо дня в день растить в нашем народе духовную силу. Вот тогда и на жизнь не пожалуемся, она нас не обгонит! – И смуглое, загорелое лицо Кондратьева расплылось в улыбке. – Вот об этом надо говорить на активе, да опять же с критикой, и тон этому серьезному разговору должны задать вы, главные докладчики. Пусть и марьяновцы послушают, – нам с ними соревноваться, и они должны знать своего «противника»… Вы поняли, о чем я вас прошу? Время еще есть, и тезисы, на мой взгляд, необходимо подправить.

Сергей и Виктор смущенно переглянулись.

– По-моему, лучше все заново переписать, – вставая, заявил Сергей.

– Безусловно, лучше, если все переделать заново, – согласился Кондратьев.

17

Если бы сравнить нашу литературу о деревне, скажем, с обширными полями чернозема, а товарищей, пишущих о деревне, с хлеборобами, обрабатывающими эту плодородную почву; если бы такое сравнение развить дальше и присмотреться, как же (говоря языком агронома) освоен этот чернозем и какие культуры на нем возделываются, то можно было бы увидеть всю площадь земли вспаханной и посеянной. Правда, не везде глубина вспашки соответствует агроминимуму: один плуг берет глубоко, пласт земли подымает широкий, а другой сдирает лишь корку; посевы тоже есть разные: там рядок в рядок, а там одни огрехи; одни пропашные рослые, чистые, по-хозяйски и вовремя прополоты, а другие зачахли в сорняках – видно, что хлебороб поленился, бросил зерно по весне в почву да и забыл о нем; к тому же можно встретить рядом с пятипольными севооборотами, с чистыми парами и травосеянием живую старушку – чересполосицу; словом, качество обработки поля не всюду одинаковое, но зато, кажется, уже нет такого клочка земли, которого не коснулся бы плуг хотя бы кончиком своего лемеха, так что иной запоздавший хлебороб взглянет на знакомую равнину, увидит все это и невольно скажет: «Эге, да тут уже придется пахать по вспаханному и сеять по засеянному».

Думается, что такое, пусть не совсем точное, сравнение послужит нам хотя бы кое-каким оправданием, если и мы начнем «пахать по вспаханному», то есть станем описывать такие обыденные и всем известные факты, как собрание, вернее – не самое собрание, а лишь подготовку к нему…

«Да кто же об этом не писал? – скажет во всем сведущий читатель. – Да разве с тех пор, как существуют колхозы, не достаточно было описано всяких собраний – и малых и больших? Какую книгу ни открой – и непременно увидишь на ее страницах собрание с докладчиком, президиумом и с ораторами».

Что ж тут сказать? Верно, такие описания были и, возможно, еще будут, но та подготовка, о которой будет сказано ниже, заверим наперед, была несколько необычной уже хотя бы потому, что к собранию готовился весь район и готовился так, как никогда прежде. Шуточное ли дело, с вечера и чуть ли не до утра во всех станицах и хуторах только и говорили о том: выезжать ли на заре или с восходом солнца; ехать ли на машинах или на тачанках, и каких запрягать коней; кто поедет и кто будет выступать по докладу Грачева, а кто будет выступать по докладу Тутаринова и т. д. В правлении колхоза далеко за полночь светились окна, – работы в эти вечера хватило и бухгалтерии, и учетчикам, и бригадирам; не спали и волновались шоферы – заливали баки бензином, проверяли тормоза, устраивали в кузове удобные сиденья; не меньше шоферов волновались и трудились кучера – заранее смазывали колеса тачанок, линеек, смягчали дегтем сбрую, подчищали, подковывали копыта, расчесывали коням гривы и чаще, чем в другое время, подсыпали овса…

Издавая глухой цокот ступицами, легко покачиваясь, тачанка завернула к станичному Совету и остановилась у крылечка, как раз в тени деревьев. Кучер Дорофей, тот самый юноша Дорофей, у которого шишкатый нос и широкое, всегда обветренное лицо, – подобрал вожжи, со знанием дела завязал их за ногу и начал закуривать.

– Вот ты какая штука, – глубокомысленно рассуждал он, поднимая голову и втягивая носом воздух, – опять дождем пахнет… Лето выдалось сырое, мокрое лето…

Был Дорофей еще совсем молод, пепельного оттенка пушок на его толстой губе еще не знал, что такое бритва, но лошади ему во всем подчинялись лучше, чем какому-нибудь бородатому кучеру, и, казалось, понимали с полуслова. Свое превосходство над парой гнедых Дорофей подчеркивал всякий раз и, возможно, поэтому всегда держался гордо и был, что называется, на высоте положения. Его коренастая, осанистая фигура, независимый и несколько даже насмешливый взгляд были тому наглядной иллюстрацией и как бы говорили: «Над конями я полный хозяин, свои обязанности выполняю исправно, а в остальном – хоть трава не расти». Кисет с махоркой он вынимал из кармана тоже важно, бумагу отрывал не спеша, табак насыпал непременно с ладони и, поглядывая по сторонам и о чем-то своем думая, долго слюнявил бумагу и сворачивал цигарку. И когда из станичного Совета, споткнувшись о ступеньку, выбежал Савва Остроухов, Дорофей по злому его лицу заметил, что тут дело без упреков не обойдется, но продолжал сидеть все в той же горделивой позе, пуская струйкой дым и сплевывая.

– Дорофей, почему приехал без Рагулина? – строго спросил Савва. – Или ты у него не был?

– И такое придумаете! – с грустью в голосе отвечал Дорофей. – Не только был у него, а дажеть ругался с ним всю дорогу.

– Как же ты ругался, когда ехал один?

– Да я его в уме ругал, – Дорофей рассмеялся. – Ругал и клял, – это же не старик, а горе!

– А вернулся один?

– Насильно пришлось ворочаться одному… Разве этого деда уломаешь? Там у него народу собралось… Дорофей глотнул дым, подул на цигарку. – Его, чертяку, арканом надо тащить. Как я вижу, никакой у него дисциплины нету. «Ежели, говорит, Остроухову я нужен, то пусть он сам до меня едет». Я ему в ответ стал доказывать, что это же не Остроухов кличет, а советская власть.

– А он что же? – спросил Савва.

– Да ну его… Сильно возгордился.

– Ну что ж, поеду и сам!

Резко наступив ногой на сходцы, отчего правая рессора качнулась и скрипнула, Савва взобрался на сиденье, устланное травой и покрытое полостью. Дорофей, казалось, этого только и поджидал. Бросив окурок и поплевав в руки, он мигом размотал вожжи, показал лошадям кнут, при этом шумно и как-то уж очень одобрительно причмокнул губами, и тачанка, ловко объехав небольшую лужу, погремела снова через площадь.

– Савва Нестерович, вот вы сами поглядите, сколько там народу собралось, – говорил Дорофей, слегка подстегнув кнутом лошадей. – Суматоха! Рагулин, отчего-то дюже обозленный, требует, чтоб к нему явился Прохор Ненашев, а тот Прохор, как на грех, куда-то запропал…

Савва молча слушал своего кучера и думал о том, как бы сделать так, чтобы завтра на зорьке собрать всю усть-невинскую делегацию и приехать в Рощенскую первыми и организованно.

«Значит, дюже обозленный, – подумал Савва, откинувшись на спинку сиденья. – Я-то знаю, по какой причине и обозлился старик и почему он ко мне не захотел явиться… Так таки и хочет от прений увильнуть. И когда я его уже приучу активно выступать! Прославился урожаями на все Ставрополье, а горячего слова людям сказать не может… Марьяновцы в гости приедут, объявим им свое решение о соревновании, и вот тут и надо выступить Рагулину…»

Теперь Савву беспокоил уже не только Рагулин, но и Никита Мальцев – председатель Ворошиловского колхоза. Ему Савва тоже поручил подготовиться и выступить в прениях, и хотя Никита, не в пример Рагулину, охотно согласился, пообещал даже принести и показать заранее написанную речь, но вот уже и ночь над станицей, а Никита так в стансовет и не появился.

«Как он там подготовился, как и что там написал?» – озабоченно думал Савва.

На районное собрание партийного и советского актива, которое открывалось завтра в Рощенской, от Усть-Невинской станицы должны были ехать двенадцать человек, не считая директора и старшего механика Усть-Невинской МТС. Помимо руководителей колхозов, в числе делегатов были Тимофей Ильич Тутаринов, Прохор Ненашев, Семен Гончаренко и четыре бригадира.

«Оно неплохо было бы выступить и старику Тутаринову, а также и Семену Гончаренко, – думал Савва. – Тимофей Ильич мог бы сказать о качестве уборки, перед марьяновцами высказаться, да и вообще подать какой совет, человек он рассудительный… А Семену, как директору ГЭС, прямой расчет выступать… Надо к ним заехать и поговорить, – пусть ночь не поспят и подготовятся…»

Из опыта многих лет Савва хорошо знал, что всегда к собранию партийного актива необходимо тщательно готовиться и ехать, как говорится, во всеоружии: собрание будет обсуждать вопросы о лесопосадках, технической учебе и соревновании с марьяновцами – значит, надо ехать не с голыми руками, а с планами, собрать все цифровые данные, подготовить свои предложения; нужно заранее знать, кто будет выступать и какие именно задачи для всего района поставят устьневинцы; поэтому все эти дни Савва был занят подготовкой к собранию, – хлопот, как всегда, было много, а тут еще прибавилась новая печаль: вчера в станичный Совет заявился Алексей Артамашов и потребовал, чтобы Савва включил и его в состав делегации.

– Алексей Степанович, – вежливо ответил Савва, – твою просьбу, к сожалению, удовлетворить не смогу.

– Почему не сможешь? Ты повезешь людей, вот бери и меня.

– Как же я тебя возьму? – Савва не смог сдержать улыбку. – Какой же теперь из тебя активист? Была у тебя активность, да вся вышла. Провинился ты здорово… Так что пока, временно, зачислить тебя в актив не могу.

– Так то мое прошлое ты забудь, – сбивая на затылок кубанку, возразил Артамашов. – Ты бери меня не как бывшего председателя колхоза, а как нынешнего борца за высокий урожай. Урожай у нас, теперь это все видят, намного выше, чем у хваленого Рагулина… Вот ты за это меня и бери.

– Урожай, Алексей Степанович, урожаем, – за это тебе от станицы спасибо, а принять в актив нельзя: рано.

– А я требую!

– Чего ты уже вспылил? – спокойно спросил Савва. – Не понимаю, что это тебе вздумалось на актив… Никто тебя не приглашает…

– Хочу с речью выступить.

– Ах, вот что! – Савва почесал затылок. – Там и без тебя ораторов хватит.

– Нет, я поеду. – Артамашов взял ручку телефона. – Звони Кондратьеву и попроси у него разрешения, ежели сам решить боишься.

– Ну ладно, позвоню, – сказал Савва, желая избавиться от Артамашова, – только попозже…

– Смотри ж позвони, – выходя из стансовета, сказал Артамашов. – Не уладишь этого дела – сяду на коня и сам примчусь.

Весь этот разговор снова пришел в голову, и Савва задумался еще больше. Кондратьеву он не звонил, знал, что ничего из этой просьбы не выйдет.

«Что ж я теперь скажу этому Артамашову? – думал Савва, когда тачанка завернула во двор правления колхоза имени Буденного. – Он такой настырный, чертяка, что и в самом деле подседлает коня и явится – будьте здоровы!..»

В передней, довольно просторной комнате правления окна и двери были раскрыты настежь, и народу сюда собралось в самом деле немало; одни курили, подойдя к окнам, другие, сойдясь в круг, о чем-то негромко разговаривали, а многие сидели возле длинного стола и читали газеты. В соседней комнате находилась бухгалтерия, там кто-то выстукивал на счетах. Дверь в кабинет была закрыта. Поздоровавшись, Савва увидел здесь и бригадиров, и заведующих фермами, и огородников, и это его несколько удивило.

– У вас что тут: собрание или какой пленум? – спросил Савва, подойдя к Ивану Атаманову, высокому и плечистому мужчине.

– Видишь ли, какое дело, – уклончиво заговорил Атаманов, покосившись на дверь, – мы поджидаем Стефана Петровича. Завтра он уезжает на актив, так из-за этого созвал нас, чтобы дать кое-какие задания на завтра.

– А где же сам Рагулин?

– Тут. – Атаманов кивнул на дверь кабинета. – С Прохором сидит.

– Чего ж они там закрылись?

– Совещаются. – Атаманов усмехнулся, а потом наклонился к Савве и на ухо негромко проговорил: – Или, вернее сказать, Рагулин накачивает нашего электрика… То шумели, а то уж приутихли.

Савва не стал расспрашивать, что означают слова «накачивает нашего электрика», распахнул дверь и вошел в кабинет. Прохор сидел за столом, и перед ним лежал чистый лист бумаги, а Рагулин стоял возле него, зло нахмурив брови.

– Ага! Вот и Савва Нестерович в самый раз! – сказал Рагулин. – Значит, сам прикатил? А я не мог поехать к тебе… вот через этого электрика. – Он указал на грустно молчавшего Прохора. – Весь вечер я ему говорю, чтобы выступил с речью на активе, как есть он у нас глава по электричеству, а только в понятие ему вбить невозможно. Помоги, Савва…

– Да тут не в моем понятии дело, – сказал Прохор, отодвигая лист бумаги и вставая. – Какой же из меня оратор, ежели я свою мысль увязать не могу… Я, конечно, если, сказать, по электрической части, то все умею, но только практически…

– А вы, Стефан Петрович, подготовились? – сухо спросил Савва.

– Да обо мне зараз и речи нету, – щуря заслезившиеся глаза, отвечал Рагулин. – Пойми, Савва, без моего доклада можно обойтись, а активу важно послушать именно Прохора, как главного по электричеству. В колхозе имени Буденного работает первая в районе электромолотилка, а кто ею управляет? Прохор. Кто пример показывает всему району? Прохор! Ну, допустим, выступлю я, буду, как и прошлые годы, говорить о хлебовывозе, – да таких речей там будет в избытке. А вот ежели перед активом выступит Прохор, машинист первой электромолотилки, да расскажет, как у него все действует на практике, – вот тут устьневинцы и зададут той всему району… Пусть и марьяновцы послушают… И тут же, мимоходом, Прохор скажет и о том, как лучше наладить учебу по технике… – Рагулин как-то уж очень тепло посмотрел на сердитое, поросшее щетиной лицо Прохора. – Только тебе, Прохор Афанасьевич, надо к такому важному случаю малость подчепуриться, бороду подровнять, усы подбрить…

– Савва, не могу я теоретически, – сказал Прохор, отворачиваясь от Рагулина, – бороду подчистить можно, штука нетрудная, а вот речь сказать… Пусть бы лучше этот актив приехал бы к молотилке, я бы им все рассказал практически, а теоретически…

– Тут, как я понимаю, – перебил Прохора Рагулин, – никакой теории не требуется. Поведаешь людям всю правду, а в конце пристыдишь тех, кто еще не устроил такую молотилку, да скажешь, что мы планируем электросушилку, пусть за нами поспешают… Да ты не дуйся, а садись и пиши, я сам помогу тебе нужные тезисы составить…

– Прохор Афанасьевич, – сказал Савва, – мысль Рагулин подсказывает верную: речь о молотилке на таком активе будет очень кстати…

– Вот видишь, Прохор, – обрадованно заговорил Рагулин, – а ты противишься…

– Но и ваше, Стефан Петрович, выступление надо готовить, – продолжал Савва. – Вы же знаете, что марьяновцы приедут, и нам надо показать себя… А как же! Следует сразу тон задать!

Вся эта фраза, видимо, явилась самым веским доводом, и Рагулин одернул рубашку и сказал:

– Хорошо, раз так – станицу позорить не стану, а только Прохору ты дай при мне особое задание, чтобы речь у него получилась… Ведь это же какая речь!.. Ну, вы тут побеседуйте, а я поговорю с бригадирами о завтрашнем дне…

Рагулин вышел.

Савва пробыл в кабинете вдвоем с Прохором более часа, а когда сел в тачанку и сказал Дорофею, чтобы ехал к Тимофею Тутаринову, облегченно вздохнул и подумал:

«Прохор молодец, меня он сразу понял… И это же очень хорошо, что на активе выступит главный колхозный электрик… Как это я раньше сам об этом не побеспокоился…»

18

Пожалуй, во всем районе никого так не волновало предстоящее собрание актива, как Тимофея Ильича Тутаринова, и не без причины. Дело в том, что за многолетнюю свою жизнь старик впервые должен был принять участие в таком собрании. Третьего дня к нему в дом приехал Кондратьев, поговорил о всяких делах, о том, что ожидается приезд марьяновцев, и тут же пригласил приехать на собрание актива.

– Активист я староватый, – комкая усы, сказал Тимофей Ильич.

– Старость – не помеха, – ответил Кондратьев. – Знаете такую поговорку: старый конь борозды не испортит.

– Да оно-то так.

Кондратьев уехал, а старик все дни был сосредоточенно молчалив, с утра уходил в правление, а по вечерам садился к столу и что-то записывал в тетрадку.

– Или ты, Тимоша, доклад будешь говорить? – слабым голосом спрашивала Ниловна, все еще не оправившаяся после болезни; она лежала в кровати и смотрела на мужа.

– Доклад, конешно, и без меня скажут, – отвечал Тимофей Ильич, – а все ж таки кое-чего молодежи надо подсказать. Ты слыхала, Сережка закупил в Москве еще одну турбину. Скоро она будет поставлена на свое место… Значит, света прибавится, а вот тут и нужно пример брать с Рагулина, а кто об этом скажет? А еще с марьяновцами у нас завязывается важное дело – в работе поспорим… Кондратьев же записал меня в актив и просил сказать слово…

– И охота тебе вмешиваться в такие дела! – сказала Ниловна. – Пусть бы говорили сами молодые или зять наш Семен, как он глава по электричеству… Или сын Грачихи – ученый же.

– Молодые, ученые! – гневно заговорил Тимофей Ильич. – А ежели они ничего в жизни не смыслят, так и нам молчать? Я и сына своего, и зятя, да и Грачева смогу поругать – и за дело. Осенью мы начнем деревья сажать, тоже заранее подумать надо…

В последний день старику не сиделось ни дома, ни в правлении, и он пошел на площадь и встретил там Савву Остроухова. Говорили об отъезде в Рощенскую, и Савва пригласил Тимофея Ильича поехать вместе с ним на стансоветской тачанке. Старик отказался, сказав, что ему, как председателю ревизионной комиссии, лучше всего ехать с Никитой Мальцевым.

– Ну хорошо, поезжайте и с Никитой, – согласился Савва, – только скажите ему, что выезжать будем на зорьке.

Желая условиться с Никитой о часе выезда, Тимофей Ильич перед вечером еще раз побывал в правлении. Никита Мальцев, с расстегнутым воротом, со сбитой на затылок кубанкой, быстрыми шагами прошел в кабинет. В раскрытую дверь входили и выходили – то бухгалтер с набухшими папками под мышкой, то секретарь правления. Лица у всех были озабоченные. По столу, на подоконнике и на лавке лежали какие-то бумаги, бухгалтерские книги, вырезки из газет. «Тоже, видно, к докладу готовится», – подумал Тимофей Ильич.

Когда он вошел в кабинет и присел на кончик длинного деревянного дивана, Никита Мальцев разговаривал с бухгалтером, – они стояли у стола один против другого.

– Карп Григорьевич, – говорил Никита, – когда я вас научу давать сводку не суммарно, а конкретно по каждой бригаде?

– По бригадам пусть сами бригадиры скажут.

– А бухгалтерия для чего существует?

– Никита Сергеевич, бухгалтерия урожаем не ведает.

– Карп Григорьевич, как же вам не совестно! – Никита помял чуб, поправил кубанку: теперь она чудом держалась у него на затылке. – Да урожаем нынче все ведают… Где у вас данные по четвертой бригаде?

– Данные, Никита Сергеевич, есть, – краснея, отвечал бухгалтер, – но опять же…

– Что опять? А где записи по лесным звеньям?

– Опять же, говорю, сведения суммарные…

Тимофей Ильич склонил голову и слушал. «Заленился, сучий сын, вот теперь и суммарничает, – думал он. – Да разве с этим словом можно ехать на актив! Осмеют… Бумагами обложились, – по всему видно, запоздаем».

– Никита, – сказал он, не поднимая голову, – Савва Нестерович наказывал выезжать на зорьке… И я того мнения. Холодочком и лошадям не утомительно.

– Верно, Тимофей Ильич, холодочком ехать хорошо, – согласился Никита, просматривая сводку. – Только беда – к зорьке я не управлюсь. – И он обратился к бухгалтеру: – Такие сведения не годятся. Срочно посылайте верхового за бригадирами – пусть являются с полными данными об урожае… Поймите, Карп Григорьевич, без этих данных я не могу выехать в Рощенскую! А где агроном? Где планы и чертежи лесных полос?

Бухгалтер не сказал ни слова и вышел.

– Никита, – заговорил Тимофей Ильич, – дело в районе будем решать такое важное, что опаздывать нам никак нельзя… Непременно надо выехать на зорьке.

– Знаю, что дело важное, – озабоченно хмуря брови, отвечал Никита. – Постараюсь, Тимофей Ильич, к утру управиться. – Он развел руками и тяжело вздохнул: – Видите, сколько бумаг, а сведений нужных нету.

– Никита, Никита, – с укоризной сказал Тимофей Ильич. – Ты еще совсем молодой, вот и приучи себя смолоду, чтобы все у тебя было под рукой и безо всякой бумаги… Не тогда корми собак, когда на охоту собираешься. Каждодневно сам во все вникай, в голове запоминай, тогда и без бухгалтерии все данные у тебя будут налицо. Вот и нету карты, по которой поведем посадку… А где она? Почему не лежит она у тебя на столе?

Тимофей Ильич хотел было еще что-то сказать, но к Никите подошли два бригадира, секретарь партбюро Иван Еременко, снова появился Карп Григорьевич. Старик тяжело поднялся, махнул рукой и вышел.

Затем он побывал у соседей, курил и подолгу разговаривал о том о сем с такими же стариками, как и сам, и в каждой хате, как бы случайно, к слову, говорил:

– А слыхали новость? Побывал у меня Кондратьев и попросил приехать в район на собрание, важные дела решать. Даже в актив записал. Я говорю, что стар уже, не гожусь активничать, а он настаивает: «Без тебя, Тимофей Ильич, обойтись не можем, – борозду можем испортить…» Да, я понимаю, трудновато Кондратьеву. Сын мой только что вернулся из Москвы, в Верховном Совете заседал, а Кондратьев был один. А тут, как ни говори, уборка, новые машины закупили, дояркам пришло облегчение… Я с Никитой выезжаю на зорьке…

Старики одобрительно принимали такое важное сообщение и посматривали на своего одногодку с явным поощрением.

Домой Тимофей Ильич вернулся поздно вечером. Электричество светило и возле порога и в обеих комнатах. Ниловна сидела на кровати, свесив ноги в шерстяных чулках. Анфиса склонилась над детской зыбкой и кормила грудью маленькую Василису.

– Тимофей, и где ты все ходишь и ходишь? – спросила Ниловна. – Семен давно вернулся, пора бы и вечерять, а ты все разгуливаешь.

– Не разгуливаю, а с делами управляюсь, – с достоинством ответил Тимофей Ильич. – Разве без меня будет порядок? Кондратьев велел прибыть пораньше, чтоб успеть обо всем посоветоваться… У Саввы был, с этим мы договорились. К Никите зашел. Без меня он бы и к обеду не выехал, а я его поторопил… Молодой, ничего не смыслит.

Это было сказано таким тоном, что Ниловна уже не могла возразить. Она тяжело подобрала ноги, легла и укрылась одеялом, а Тимофей Ильич подошел к зыбке, тронул толстым, заскорузлым пальцем пухлую щечку внучки, заметил на губах капельку молока и усмехнулся. Васюта смотрела на закопченные усы деда испуганно, и ее крохотные глазенки блестели от яркого света подвешенной к потолку электрической лампы.

– Глазенятами водит. Знать, что-то уже себе в уме маракует, – сказал Тимофей Ильич и, искоса взглянув на жену, тихонько обратился к Анфисе: – Дочка, давай я понянчу Васюту, а ты утюжком подправь мой праздничный бешмет, а заодно рубашку и шаровары… Залежались они, помятые…

– Вот беда, батя: как на грех, утюг испортился, – сказала Анфиса, – что-то у него внутри перегорело. Надо сказать Семену, чтоб исправил.

– И чего тебе, старый, утюжиться! – вмешалась и разговор Ниловна. – Не жениться едешь и не на свадьбу.

– А ты лежи, у тебя сердце слабое, в наши дела не вмешивайся, – сказал Тимофей Ильич и пошел в соседнюю комнату к Семену.

Семен склонился над столом и что-то писал. Тимофей Ильич подошел к нему неслышно, постоял, посмотрел через плечо.

– Речь подготовляешь? – спросил Тимофей Ильич.

– Да, батя, кое-что хочу на память записать.

– Едешь с Никитой?

– Нет, Савва обещал взять с собой.

– И правильно, поезжай с Саввой. – Старик подсел к столу, взял тетрадку, посмотрел на исписанный лист. – Ну, Семен, какие тут у тебя итоги по электричеству? Чем похвалишься активу?

– Покамест итоги не очень радостные, – отвечал Семен, взяв из рук старика тетрадь. – И похвалиться особенно нечем.

– Какая ж тому причина?

– Все та же, – неохотно ответил Семен. – Надо увеличивать потребление энергии.

– Говоришь, увеличивать? А Сергей еще одну турбину привез.

– И не только турбину, – поправил Семен. – Усть-Невинской МТС занаряжено для района – восемь комплектов автопоилок и автодоилок, двадцать восемь аппаратов по электрострижке. Так что вторая турбина очень нам нужна, и мы ее установим быстро. Водонапорная труба готова, фундамент тоже заложен. Ко мне на ГЭС уже не раз приезжал Виктор Грачев, все осмотрел. Тут у нас остановки не будет. А вот с подводкой электричества задержка. Необходимо вести линии в горы, на пастбища, в степь, на молочные фермы. – Семен закрыл тетрадь и задумчиво посмотрел на тестя. – Вот я и хочу выступить с конкретным предложением: техническая учеба – дело нужное, но необходимо уже сейчас, наряду с лесопосадками, начать строительство электролиний.

– Так, так, значит, и светить, и доить, и поить, и стричь, а вдобавок лес сажать, – дела много… А как все это поднять?

– Если пожелаем, то подымем.

– Трудновато, но я тоже так думаю: ежели актив порешит – можно. – Тимофей Ильич скомкал в кулаке усы и задумался. – Семен, вторую турбину ставишь, а домашнее электричество починить сможешь?

– Это вы о чем?

– Чего-сь наш утюжок не действует.

– А зачем он вам? – удивился Семен.

– Да не мне, а Анфисе требуется, – сказал Тимофей Ильич, не глядя на зятя. – Женщины без этого не могут…

– Ну, если Анфисе нужно, то я сейчас займусь утюжком.

Пока Семен занимался починкой утюга, Тимофей Ильич вынул из-под кровати свои, еще совсем новые, но серые от пыли сапоги и вышел в сенцы. Там он взял с полочки махотку с дегтем и с квачом величиной с кулак, и сапоги от носков до верха голенищ в один миг заблестели черным глянцем. В комнату он вошел осторожно, боком, хотел поставить сапоги снова под кровать так осторожно, чтобы этого никто не заметил, но разве от жены можно что-либо скрыть?