Текст книги "Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 2"

Автор книги: Семен Бабаевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 41 страниц)

Глава XXIV
У костра

Так и пошли, побежали день за днем, точно наперегонки. К ночи, нагулявшись вдоволь, Олег засыпал еще до того, как влезал в курень. Коротки летние ночи, а в юности сон сладок. Только-только приложил щеку к пахучей траве, а Илья Васильевич уже говорит, что пора вставать.

Олег и дома не любил нежиться в постели. Здесь, в курене, он вскакивал как по сигналу тревоги, умывался, чтобы сразу же окончательно избавиться от сна, брал ярлыгу и уходил к сакману. Степь встречала его серебром росы и прохладой, и каждое утро она казалась ему все просторнее.

Однажды перед вечером, когда Олег хотел развести костер, Илья Васильевич взял ярлыгу, осмотрел ее, попробовал, крепко ли сидит на конце крюк, которым ловят овец за ногу, и спросил:

– Ну, чабан, овцу этой штуковиной изловишь?

– Не пробовал, но смогу, – уверенно ответил Олег. – Что ж тут хитрого? Какую изловить?

– Давай для начала не овцу, а ягненка. – Илья Васильевич прищурил оба глаза. – Вон бери того, что возле матери траву пощипывает.

– Можно! Зараз мы его подцепим!

Олег, высоко подняв ярлыгу, хотел вмиг поймать ягненка – и промахнулся. Овцы шарахнулись во все стороны, смешались, и Олег потерял даже из виду того ягненка, который ему был нужен.

Илья Васильевич наблюдал и посмеивался.

Олег злился, лицо и шея его сделались красными. Теперь он решил пойти на хитрость и подобраться незаметно. Ягненок же оказался дошлым. Он все видел и не подпускал к себе Олега. Измучился Олег, но все же с большим трудом ему удалось схватить свою жертву, а удержать не смог – выскользнула нога, и ягненок убежал.

– Эх ты, чабан! – с упреком сказал Илья Васильевич. – Только стадо распугал. Да и ягненка ты ловил совсем другого.

– Они же все одинаковые! – пробовал оправдаться Олег.

– Это тебе только кажется. Практики нету у тебя, Олег, вот в чем тут дело. – Илья Васильевич взял ярлыгу. – Погляди, как это делается, поучись. Ты идешь вот так, следом за отарой, идешь спокойно, будто тебя ничто не интересует. Овцы все это видят, и они тоже спокойны. Ты тем же безразличным манером подходишь все ближе и ближе, не размахиваешь, а протягиваешь ярлыгу и берешь, как рукой. Вот и вся премудрость!

Ягненок очутился у ног Ильи Васильевича. Он взял его на руки, приласкал, а Олег стоял понуря голову. От стыда он готов был провалиться сквозь землю.

– Ну ничего! – сказал Илья Васильевич, пустив в стадо ягненка. – Жизнь – это наука. Поживешь – и научишься. Так что не расстраивайся и разводи костер. Скоро начнет вечереть.

Костер пахнет кизяковым дымом, горит скудно, то тлеет и сизым дымком курчавится по траве, то вскидывает крохотные язычки пламени. Костром занялся Олег, а Илья Васильевич раскинул бурку, лег на спину и заложил руки за голову. Он смотрел в светлое, с редкими звездами небо. Молодой месяц увеличился, и ночь казалась не такой темной.

– Нагорит жар, – сказал Илья Васильевич, глядя в небо, – положи картошку. Отличная у нас будет вечеря.

И умолк. Олег порылся в сумке, вынул с десяток картофелин и снова стал дуть на костер.

– Эх, сколько раз, бывало, вот так же, как зараз, лежишь среди степи, а в голове бродят всякие думки, – мечтательно, будто сам с собой, говорил Илья Васильевич. – Вокруг тебя блестит трава, поют птицы, посвистывают суслики, звенят сверчки, и никому нет никакого дела до моих думок… Красиво так жить, Олег! Ты один, над тобой вот темное небо, звезды, и чего только не лезет в голову! И уже ты не лежишь, а путешествуешь. Разные города и страны видишь…

Минут пять Илья Васильевич лежал молча. У его головы надсадно кричал кузнечик.

– Иной раз и молодость свою вспомнишь, – заговорил Илья Васильевич. – Вот таким, как ты, заявился в отару. Давно это было. Учиться не довелось: отец погиб в гражданскую войну, я остался с матерью. Пас овец и книжки читал, многое узнал из ветеринарии и зоотехники. Завидую тебе, Олег, что ты поедешь учиться, а потом ученым приедешь к отарам. Вот ты говорил насчет наших колодцев. Болячек у нас, Олег, много. С водой плохо. Даже труб достать не можем, чтобы провести воду на кошару. Вот и об этом думаешь. Я уже говорил твоему дяде, Григорию Афанасьевичу. Ездил он и в район, и в край, хлопотал, да все без толку. Кошары и тесные, и холодные, к зимнему окоту не приспособленные. Зимний приплод сильно выгодный. Ягненок появляется в январе, и, пока стоят холода, он подрастает в тепле, возле матери, сил набирается, а весной ему уже но страшны ни дожди, ни ветры… – Илья Васильевич тяжело вздохнул. – А то начнешь думать про свое чабанское житье. Трудновато оно, необжитое. Живем, как кочевники, месяцами ни кино не видим, ни радио не слышим. Без привычки такая житуха иссушит. Известно, старые чабаны не вечны, им смена нужна. Скоро пора и мне на покой. Евсей Егорович свое отходил, арбичует. Уходить надо, а кому доверишь отару? В чьи надежные руки передашь такое богатство?

– Таким, как я или как Ленька, – сказал Олег.

– Мало вас, таких. Да и вы с Ленькой чабанами не будете. Может, зоотехниками станете и овец разводить будете, а чтоб взялись за ярлыгу и всю жизнь проходили за отарой – не верю. Нынешняя молодежь рвется в город, в степи ей скучно. – Он усмехнулся, помолчал, точно что-то вспоминая. – Как-то пришли ко мне школьники – на экскурсию. Не сухобуйволинские, а из совхоза. Приехали на грузовике. У всех портфельчики, тетрадки, карандаши. Чуть что, записывают, как вот ты. Обо всем расспрашивали, интересовались. Ягнят ласкали. Обрадовался и я, думал, что вот и потянуло ребят к чабанскому ремеслу. Я им и говорю: «Ну, хлопчики, кто из вас самый смелый? Подходи ко мне, бери ярлыгу, да и в добрый час». Все смеются, зубы скалят. Вышел наперед такой белобрысенький парнишка, твоих годов, но уже с комсомольским отличием. И говорит: «Овцеводство, дедусь, – дело большой государственной важности…» Ишь, думаю, какие слова! А он продолжает: «…но чабанское занятие дюже тихое, безлюдное, а мы привыкли жить с людьми, чтобы и кино там и все другое. А в этой степи, говорит, умереть можно от скуки…» – «Положим, – отвечаю ему, – от этой болезни еще не умер ни один чабан. Но меня беспокоит другой вопрос: как же быть с овцой. Старые чабаны отойдут на покой, а нашим людям и в будущем потребуется красивая одежда. Ту одежду дают овцы, а ухаживать за ними некому… Вот какая загвоздка! Так что без чабанов и при коммунизме не обойтись. Вот какая это ценнейшая профессия…»

– А он что же? – поинтересовался Олег. – Молчит?

– Не-е, он не из молчаливых. «Надо, говорит, дедушка, чабанство механизировать».

– Да как же это сделать? – удивился Олег.

– Я тоже у него спросил об этом. А он отвечает: «Очень просто: приставить к отаре электрического чабана, вручить ему стальную ярлыгу, и пусть себе действует». Тут и я рассмеялся. И придумал же, стервец!

– Дядя Илья, а это все ж таки мысль интересная.

– И ты туда?

– Нет, я к тому говорю, что механизация…

– Чепуха! – перебил Илья Васильевич. – Пустая это фантазия. Ты, Олег, должон знать, что овца без человека пастись не может. Она голос твой понимает, ласку твою любит. Как же тут можно живого чабана заменить электричеством? Или возьми этого мериносового ягненка. Существо дюже нежное, хрупкое, истинно дите. Так за ним смотри и смотри. И пока ты его на ноги поставишь, горя наберешься немало. Окот у нас поздний, и хорошо, ежели весна теплая и без ветров. Старая овца в шубе все стерпит, а новорожденному в непогоду трудновато приходится. Без людского досмотра погибнет в два счета. Так и карауль его, так и приглядывай. Никакая техника за ним не усмотрит. Соленой травы поест, воды сдуру обопьется – желудком будет страдать так, что и не излечишь. На сырую землю ляжет – простудится, легочную болезнь подцепит. Вот и крутись чабан! В малом возрасте ягнята сильно обожают сон. Чуть что – ложатся и спят. Могут лечь в густой траве, матки уйдут, а чабан проглядит, не заметит – вот и есть волкам добыча. Почему мы разделяем отару на эти клочки? Из-за ягнят. Так их легче оберегать. Нынче в моей отаре много двойнят. С ними еще хлопотнее. Могут потеряться. Или так: один сосет мать, а другой никак не поспевает за своим братцем. Вот и надобно все это усмотреть. А ты тоже толкуешь мне про электрического чабана.

Олег клал в жар картошку и молчал.

– Побегаешь у меня в учениках – и сам поймешь, – продолжал Илья Васильевич. – Получить большой приплод – это еще не главное. Сохранить ягнят в целости, взрастить их, сделать из малыша настоящую овцу – это трудно. И я так сужу: ежели б те люди, кто носит костюмы и пальто, сшитые из мериносового волокна, знали в тонкостях, как та шерсть растет и сколько возле нее хлопот, частенько бы вспоминали чабанов добрым словом. Так-то, Олег… – Он приподнялся. – Ну, как картошка? Положил?

– Уже печется.

Овцы, чуя запах костра, подошли и паслись близко. Олег хорошо слышал сочное похрустывание травы, видел, как овечьи глаза, попадая на свет костра, поблескивали лиловыми жаркими огоньками. Собаки уселись вокруг огня и чего-то ждали. Олег разворошил золу, вынул картофелины – горячие, пожухлые, с обгорелой кожурой. Ели, макая в соль. Кожуру бросали собакам.

– Такой пример хочу привести, – заговорил Илья Васильевич, старательно дуя на картофелину. – У хлебороба, допустим, зерно, а у чабана – шерсть. Пригнал овец на стрижку – кончился твой урожайный год, постриг их и снова вышел на пастбище – начался год новый. И так идет. А из чего произрастает шерсть? Из травы… Это я, Олег, к тому, что чабану надлежит знать, какие для шерсти травы пользительные, а какие вредные. Для наглядности возьми ковыль. С виду не трава, а настоящий шелк! А как он красиво стелется по ветру – просто льнет к земле, течет! Но это трава не для шерсти. Овце от этой красы один только вред. Съестного в ковыле ничего нету, а шелковистая ость клещуком впивается в шерсть, засоряет ее, портит, а потом, чертяка, до шкуры доберется и пронзит ее, как иголкой… Много тут разных трав. По ним мы ходим, топчем ногами. Более всего у нас злаковых. Осоковых почти нету. Дерн лежит густой, как ковер, и чего только по земле не стелется, не пробивается к солнцу: и полынь, и дырса, и типчак, и лисий хвост, и колокольчики, и золототысячники, и татарники, и поповники, и васильки, и ястребинка, и чебрец, и козлобородник – не счесть!.. Но ты, Олег, запиши себе или так сохрани в уме – золотурган и чатырган. Вот это и есть самая шерстяная трава. Сочная, питательная. Без нее не жди настоящего волокна. Есть еще зайчук – трава нежная, сезонная, ее овцы поедают весной. Летом зайчук гибнет, жары боится.

Олег бросил есть, вынул тетрадку, карандаш.

– Трудно при костре писать, – сказал Илья Васильевич, – глаза попортишь. Завтра я покажу эти растения в наглядности: какой они имеют цвет, листочки, как произрастают стебельки, корешочки. Тогда и запишешь. Сможешь и на зуб, и на вкус испробовать. Есть трава, которая зовется капусткой. На вид – под цвет капустных листьев. Листочки у нее крохотные, но сочные, а только на вкус соленые. Почему соленые? Потому что капустка любит расти по сагам и в солончаках. Там, где земля солью покрывается. Разрастается осенью, когда польют дожди. Сагу или солончак так и застелет сизым ковриком. Овцы лакомятся ею более всего осенью и зимой.

– Дядя Илья, это все можно записать и завтра, согласен, – сказал Олег, пристраивая на коленях тетрадку, – а сейчас, чтоб не забыть, помечу… Как это вы сказали?.. Шерсть растет из травы. И еще – шерстяная трава. Просто интересные выражения.

Олег склонился над тетрадкой, писал, а костер освещал его строгое лицо и тонкие шнурочки сбежавшихся на переносье бровей.

«Башковитый растет парнишка», – подумал Илья Васильевич, очищая картофелину.

Глава XXV
Посмотрим, что делает Ленька

Оставим Олега возле костра. Пусть послушает рассказ Ильи Васильевича и кое-что запишет в свою тетрадку. Мы же тем временем посмотрим, что делает его друг.

В этот вечер Андрейка и Ленька костер не разводили – поленились. Андрейка посмотрел на небо и, к немалому удивлению Леньки, по звездам определил, что уже приближалась полночь. Они направили овец к стойлу. Шли впереди сакмана и, обнявшись, горланили песню.

Кто бы ни посмотрел на них, залюбовался бы и непременно сказал: вот как быстро подружились! Но такими они стали неожиданно. Даже Марфутка удивлялась и не могла понять, как это случилось. В тот день, когда она привезла Леньку к Андрейке, сакманщик встретил грушовского гостя не только холодно, а просто враждебно. Хотя до этого сам же сказал Марфутке: «Пусть тот Ленька практикуется у меня… Я его обучу быстро…» Почему же теперь ни руки не подал, ни улыбнулся? Напустил на себя суровость и сказал:

– Рубашка красная, вид ничего, знаменосный… Овцы будут шарахаться!

Марфутка всплеснула руками и рассмеялась.

Леньке было не до смеха. Этот паренек с рыжим, давно не стриженным чубом, в побитой молью войлочной шляпе косился на него исподлобья, часто шмыгая носом. Что-то еще гундосо процедил сквозь зубы, а что, Ленька не понял. Взял Ленькину ярлыгу, повертел в руках и отбросил в сторону. Потом вдруг объявил, что желает помериться силой. Не дожидаясь согласия Леньки, снял рубашку (наверно, боялся изорвать), бросил шляпу на траву. Не успела Марфутка сообразить, что здесь случилось, как парнишки цепко обнялись, и Андрейка заскрежетал зубами. Не выпуская друг друга из объятий, они сопели и рассерженными петухами топтались на месте, приноравливались. Неожиданно Ленька так зажал голову Андрейки, что огненная чуприна встала дыбом. И взлохмаченный чуб, и серое, пятнистое лицо, и маленькие, злые глаза делали Андрейку в эту минуту страшным. Казалось, он готов был поднять Леньку и ударить об землю, но не делал этого только из жалости. Перепуганная, Марфутка, бегая вокруг, не знала, как их разнять. Она была уверена, что сейчас произойдет что-то страшное: Андрейка не только осилит Леньку, а сгоряча убьет или искалечит.

И вдруг Ленька, багровея и натужась, уперся головой в живот своего противника. В тот момент, когда на спине треснула его любимая красная рубашка, Ленька ловко поддел ногой ногу Андрейки, и тот упал как скошенный. Тогда Ленька коршуном навалился на Андрейку и не давал ему подняться.

Борьба давно кончилась. Ленька с грустью осматривал разорванную рубашку, Марфутка сочувствовала ему, говорила, что все это можно зашить. Андрейка, тяжело дыша, лежал на траве. Стыдно было вставать.

– Вставай, Андрейка! – сказала Марфутка. – Дивлюсь, и чего вы, как бараны, схватились!

Андрейка поднялся, болезненно кривя и покусывая губу.

– Это у вас в Грушовке умеют делать такие подножки? – Голос у него был охрипший. – Ловкач…

– При чем тут подножка? – ответила Марфутка. – Просто у Леньки силы больше.

– Это мы еще посмотрим, – бурчал Андрейка. – На этом я не остановлюсь.

– Лучше не лезь к Леньке.

– Помолчи, защитница!

– Ох, Андрейка, какой ты злюка! – Марфутка подошла к нему. – Дай Леше руку и подружитесь. Ну, протяни, протяни!

И Андрейка, сам не понимая, как это случилось, потупил глаза и протянул руку.

– Ладно, – сказал он, – мы еще померимся. Время будет.

Так началась дружба. Андрейка, словно ничего не случилось, был ласков, разговорчив. Сам пошел и принес Ленькину ярлыгу, показал, как ее носят на плече и как ловят ею овец. Развеселился, даже спросил о Черныше. Это так обрадовало Леньку и Марфутку, что они готовы были расцеловать Андрейку.

– Дивлюсь, почему Черныша не взял сюда?

– Побоялся, – искренне сознался Ленька. – Волкодавы вмиг прикончат.

– Чепуха! – Андрейка сплюнул через губу и начал сворачивать цигарку. – Мы защитим! Собаки мне знаешь как подчиняются! По команде! Одно мое слово – и как шелковые. Так что беги и тащи сюда Черныша… Пусть приучается стеречь овец. Где он?

– В погребке.

– Зачем же животному сидеть в темнице? – смеясь, сказал Андрей. – Мчись и неси сюда, на простор.

Веря тому, что так и будет, как сказал Андрейка, Ленька побежал на кошару за Чернышом.

– Хороший парень Ленька! – сказал Андрейка.

– Ты с ним подружись, – посоветовала Марфутка.

– А разве мы уже не дружим? Друзья тоже сперва силы пробуют.

Часа через полтора Ленька явился с Чернышом. Бедный песик, находясь в погребе, похудел, помрачнел. Андрейка взял его на руки, поднял на ладонях, точно взвешивая, осмотрел покрытый редкой шерстью розовый живот, заглянул в уши, потрогал пальцем влажный нос.

– Какая порода?

Ленька не ждал такого вопроса. О породе Черныша никто еще не спрашивал. Не зная, как ответить, сказал то, что пришло на ум:

– Разве не видать? Пудель английский.

– Это-то я вижу, – тоном знатока ответил Андрейка. – Нос у него холодный, это уже примета точная. Только настоящие пуделя бывают малость поболе. Этот же чересчур крохотный.

– Это пудель карликовый, – не задумываясь, отвечал Ленька. – Есть такая уменьшенная порода.

– Разве что карликовый, – согласился Андрейка и подмигнул Марфутке. – Ну так что? Начнем испытание? Порешим, друзья, так: выживет – будет жить, погибнет – все, конец. Так, что ли?

Обычно Андрейка задавал такие вопросы «для порядка», как говорил об этом сам. Поступал же всегда, не дожидаясь ответа и совета, как ему заблагорассудится. Поэтому тут же позвал собак, и три волкодава, оставив сакман, понеслись на зов хозяина. И когда они примчались, стараясь понять, зачем их позвали, у Андрейки не дрогнула рука, и он хладнокровно опустил Черныша на землю. Марфутка вскрикнула и закрыла фартуком глаза. Ленька отвернулся: ему тяжело было видеть смерть Черныша.

Но что за каналья этот Черныш! И до чего же хитер! Оказывается, умирать он и не собирался. И никуда не побежал: понял, что на своих кривых ножках далеко не убежит. Не ощетинил шерсть и не стал лаять, зная, что все это ни к чему. Не успели волкодавы раскрыть свои пасти, как Черныш тут же опрокинулся на спину, прижал лапки, поджал к животу хвост, как бы говоря: делайте со мной все, что хотите… Псы стояли, растерянно смотрели на эту крошку и не могли сразу решить, что им надо делать. Серый на высоких сильных ногах кобель хотел было ударить Черныша лапой, он уже ее поднял, но не опустил: не решился.

Когда Ленька повернулся, а Марфутка открыла глаза, псы со всех сторон старательно обнюхивали и облизывали Черныша. Он лежал на спине ни жив ни мертв, и только мелко-мелко дрожали прижатые к животу лапки. Это продолжалось минут пять. Ленька затаив дыхание ждал, что будет дальше. И вдруг Черныш набрался смелости, вскочил, начал прыгать, ласкаться, да так радостно, будто вокруг были не волкодавы, а его старшие братья. И подплясывал, и лизал одному хвост, другому лапу, и по-собачьи улыбался, показывая ржавые зубы, и снова падал на спину и бил себя хвостом… Волкодавы смотрели на него не зло, даже с любопытством.

– Да, Ленька, это порода действительно редкая! – со смехом сказал Андрейка. – Этот твой Черныш, оказывается, такой страшный подлиза, такой увертливый подхалим, что его самые злющие псы не тронут. Вот так Чернышка! Молодец!

Ленька облегченно вздохнул.

– Ну вот, теперь, Леня, твой Черныш будет жить!

Андрейка грозно поднял ярлыгу. Псы, повинуясь, нехотя ушли к сакману. И, что самое удивительное, следом за собаками, путаясь в траве, засеменил и Черныш. Так он начал дружить с псами. Сторож из него, разумеется, был плохой, но от собак он не отставал ни на шаг. Как-то Андрейка и Ленька увидели Черныша с мышью в зубах. Он подбежал к серому главарю и положил добычу у его комковатых лап.

– Видал?! – воскликнул Андрейка. – Сукин сын, поддабривается!

…Друзья, идя впереди сакмана, орали до хрипоты. Начали с песни о храбром Дорошенке – ее Андрейка перенял от деда Евсея – и кончили «Катюшей».

– Хватит, мы не радио! – решительно заявил Андрейка. – У меня, Леня, есть давняя идея.

– Какая? – поинтересовался Ленька. – Секретная? Да?

– Угадал… исключительно секретная. Хочу купить радиоприемник.

– Придумал! Что ж тут секретного?

– Погоди. Весь секрет – на что его купить? Где взять грошей? Эх, знаешь, как было бы красиво! Мы пасем овец, а радио день и ночь горланит на всю степь. Овцы пасутся и к пению прислушиваются – словом, под музыку траву поедают. Люди проезжают мимо, останавливаются. Интересуются: а чья это отара радиофицирована? Так это ж отара Андрея Чухнова! Понимаешь, Леня? Красота!

– Понимаю. Так ты купи.

– Да, купи… А денежки у тебя имеются?

– Откуда они у меня?

– Вот тут, Леня, и начинается настоящая загвоздка. Послушай, – таинственно зашептал Андрейка, – ты секреты хранить умеешь?

– Смотря какие.

– Разные. Какие ни есть – умеешь?

– Ежели нужно, смогу.

– Тогда слушай: тебе, как другу, доверюсь. В Суркульском яру, в том месте, где, помнишь, я тебе днем показывал, круча висит козырьком, в замаскированном кубле лежат еще слепые волчата.

Ленька почему-то вздрогнул. Не испугался, а так просто по телу без причины пролетела дрожь. Что это он? То радио, то волчата! Не разберешь. Волчата без волчиц не бывают. От этой мысли у Леньки по спине забегали противные мурашки. Он оглянулся. Вокруг спала пустая, залитая розовым светом степь. Овцы паслись спокойно. Виднелись головы собак. Где-то там и Черныш. Тишина лезла в уши. Умолкли даже кузнечики.

– Не веришь? – шепотом спросил Андрейка – Честное слово! Самые настоящие волчата, с такими острыми мордочками. Ты только бы взглянул!

– Ну их, еще смотреть! Не люблю волков.

– Их, чертей, никто не любит!

– Не пойму, – сказал Ленька, – причем тут радио – и волчата? Что к чему?

– Слушай дальше – и все поймешь. Тех волчат мы возьмем.

– Как? – вырвалось у Леньки что-то похожее на стон. – А волчица?

– Пустяки. Значит, так, сложим волчат в мешок. Их там пятеро. Отнесем новорожденных хищников в Сухую Буйволу, в охотничью контору, и получим пятьсот рублей наличными… По сто целковых за волчонка! Теперь-то ты кумекаешь? – И тут же добавил: – За каждого изничтоженного волка государство дает премию сто рублей. Понял?

– И за малюську?

– Все едино. А какая разница? Сегодня он малыш слепой, а завтра уже зубастый волк. Так что, Леня, считай, радио уже у нас есть.

– А где же секрет? – спросил Ленька.

– Какой ты, Леня, непонятливый! Это волчье кубло выследил дед Евсей. И я тоже, конечно, выслеживал, но этот вреднющий мой дедушка оберегает волчат, хочет выследить и старую волчицу.

Ленька молчал.

– Ну что, согласен? – спросил Андрейка, закуривая.

– Как же так… сразу? Дай подумать. Я этих волчат еще живых не видел.

– Вот и повидаешь. По правде сказать, смотреть на них противно! Обыкновенные, как щенята.

Андрейка встал, посмотрел на темневший вдали сакман. Ленька сидел, низко опустив голову.

– Ну, думай, думай! – сказал Андрейка, глядя на овец. – Завтра утречком приступим к делу. Надо опередить деда Евсея. Да и без радио нам никак нельзя. Должен же ты это соображать!