Текст книги "Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 2"
Автор книги: Семен Бабаевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 41 страниц)
Глава XIX
Степная дорога
Две колеи тянутся по траве – не дорога, а след. Арба не катится, а плывет – не вздрагивает, не скрипит. Нескончаемые стежки маячат перед глазами. Колеям нет конца; быки идут и идут, покачивая рогами.
На арбе четверо: грушовские гости, Марфутка и арбич Евсей Егорович Чухнов. Марфутка уселась на ярме. Пусть Олег и Ленька смотрят! Нарочно бегает по дышлу, как цирковая артистка. А то примостится на ярме, будто на стульчике, помахивает кнутом, то смеется, дразня своим смехом Леньку, то поет. И песни у нее свои. Таких в Грушовке не поют.
Когда выехали за Сухую Буйволу, Марфутка позвала к себе Леньку:
– Иди, иди! Знаешь, как тут хорошо! Как на качелях!
Заманчиво было перебраться на ярмо, но Ленька не захотел. Он сказал, что ему и на арбе хорошо. А Марфутка знала: говорил неправду. Леньке хотелось перебраться на ярмо, но его испугало, что нужно было идти по шаткому дышлу. Еще свалишься быкам под ноги! Вот позор! Да и вообще сидеть рядом с быками небезопасно: отбиваются от оводов и могут пырнуть рогами. Марфутке что – быки ее знают, а Ленька для них чужой. Да и Черныш мешал. И тут мешал! Примостился на коленях. Не пойдешь же с ним по дышлу!
Олег не обращал внимания ни на Леньку, ни на сестру. Свесив ноги, он наблюдал, как рядом с арбой летали бабочки – разные и таких пестрых расцветок, что рябило в глазах. В траве прошмыгнула ящерица и замерла. Потом подняла голову, раскрыла рот – видно, бедняжка хочет воды. Язык у нее тоненький, розовый, а глаза как пшеничные зерна. Пробежала, по-куриному пригибаясь, куропатка.
В задке, по-горски поджав сухие ноги, сидел дед Евсей. Олег разузнал у него, что арбич – это и повар и главный хозяин в отаре. Управляться по хозяйству деду Евсею помогала Марфутка. Вчера они приехали в Сухую Буйволу за харчами. Разве они думали, что им придется везти и продукты и этих грушовских парней?
Дед Евсей от природы был молчалив. К этому его приучила одинокая степная жизнь. Вид у него грустный, лицо, испещренное морщинами, скорбное. Он любил сидеть с закрытыми глазами – думать или дремать. Вот и сейчас он то перебирал в памяти пережитое, то засыпал.
Жизнь у него взошла и приблизилась к закату в степи. Лет сорок ходил за отарой – вдоль и поперек истоптал сухобуйволинские пастбища. Когда же ноги свое отходили, Евсей Егорович не пожелал оставлять отару и стал арбичом. К овцам на его место заступил внук, Андрей Чухнов.
– Перво-наперво, хлопцы, вам надо поглядеть барана под номером четыреста одиннадцать, – сказал дед Евсей, когда арба выкатилась за село. – Это, скажу вам, не баран, а одно удивление. Какой красавец! И рога, и шея, и ноги – ну как на картине! За десять годов «четыреста одиннадцатый» дал столько шерсти, что из нее сшито сто пятьдесят мужских костюмов. Вот каков этот баран! А сколько у него появилось внуков и правнуков – нету счета! Вы их тоже повидаете.
– Баран ходит в отаре? – спросил Олег.
– Да ты что, сынок! – Дед Евсей закрыл глаза и улыбался, точно во сне. – Этот баран с детства был отлучен от общего стада. У него есть своя, особая помещения. А как же! Музей! На него только смотрят, из чужеземных государств приезжают специально поглядеть, как на диковину. А ведь я его помню еще малышом. Родился он в моем сакмане. Помню, принял его от матери, взял на руки – тяжел! Ну, думаю, этот даст рекорд. И не ошибся!
Дед Евсей умолк. Арба катится тихо, кажется, что быки вот-вот уснут и остановятся.
– Марфутка, – сказал дед Евсей, не открывая глаз, – да стегани кнутом этих ледащих иноходцев! А то мы так и до вечера не доползем.
Марфутка присвистнула, взмахнула кнутом. Это тоже Леньку удивило – девочка, а свистит, как мальчишка. Где она этому научилась? Ленька толкнул Олега и сказал:
– Слыхал? Геройская у тебя сестренка.
Олег не ответил. Пусть свистит – что ему! Он смотрел, как птичка села в крохотное гнездышко, черневшее в кусту заячьего холодка. Она была чуть заметна в траве. А в жарком воздухе разливался птичий щебет. Над арбой свисала серая точечка – жаворонок сверлил небо.
Степь манила, звала, захватывала, навевала раздумье. И чем дальше арба уходила от Сухой Буйволы, тем шире раздвигался простор. Кое-где маяками стояли кошары с широкими, как ворота, дверями. Двери настежь распахнуты, по кошаре гуляли сухие сквозняки – овцы ночевали в поле.
В сторонке – колодец с приводом и двумя бадьями на стальном канате. Ручейками блестела вода в дощатых корытах – водопой для отар. Вокруг колодца – буро-желтое плато, усыпанное горошинками овечьего помета и утрамбованное тысячами острых копытец. В низине загорелось озеро, похожее на врезанное в землю зеркало. А дальше – та же однообразно голая равнина, укрытая белыми лоскутками ковыль-травы.
Колеи уводили быков все глубже и глубже в сизую от молодой полыни степь. Солнце стояло в зените, палило нещадно. Воздух горяч, напоен ароматом трав и цветов. Сизое марево бежало и бежало – издали отары овец, да и только! Впереди, не более как в пяти-шести километрах, разливались миражные озера. Их было много. В какую сторону ни посмотри, вода и вода блестела под горячими лучами. Оптический обман был такой силы, что заводи и лиманы, поросшие камышами, казались такими широкими – ни проехать сквозь них, ни пройти; такое бывает только в дельте большой реки, Олег даже приподнялся и крикнул:
– Погляди, Лень! Ну просто настоящая вода!
– Та вода живая, на месте не лежит, – пояснил дед Евсей, не открывая глаз. – И людей она сильно боится. Как только человек к ней подступится, она сразу убегает – не догнать!
Так и было. Чем ближе арба подходила к иллюзорному зеркалу воды, тем дальше отступали и озера и лиманы со своими густыми зарослями. Там, где только что «тонули в воде камыши», наяву паслись молодые бараны и стоял, опершись на ярлыгу, чабан. Он лениво переступал ногами, обутыми в сыромятные чобуры, и бараны двигались медленным попасом следом за ним. Останавливался чабан – бараны тоже не ступали дальше ни шагу.
Каланчой возвышался колодезный журавль. Видно было, что молодые бараны направлялись к воде. И все же, когда арба поравнялась с чабаном, дед Евсей поздоровался и спросил:
– Охрименко, куда путь держишь?
– Сперва сюда, к колодцу, а потом на стрижку. Пора снимать с них шубы.
– И мы у тебя быков попоим, – сказал дед Евсей. – Эй, Марфа, подворачивай!
Олег и Ленька соскочили с арбы. Их окружили бараны, часто и тяжело дыша. Так вот какие сухобуйволинские овцы! Однолетки, одних кровей, они были так похожи друг на друга, как бывает похожа одна отшлифованная деталь на другую. Решительно всё было скроено и сшито на один образец: и замысловато согнутые баранки рогов, и куцые хвосты, и смешные морды с глубоко спрятанными в шерсти лилово-желтыми глазками, и роскошные оборки нагрудных фартуков, и распухшие на солнце, толщиной в полторы ладони шубы.
– Жарко им в таком одеянии, – сказал Олег. – Прямо не отдышутся!
– Скоро снимем эту тяжесть, – ответил Охрименко. – Парикмахерская для них уже приготовлена. Завтра заработают ножницы.
– Его правнуки? – осведомился дед Евсей.
И хотя дед Евсей не сказал, чьи именно правнуки, Охрименко понял, что речь идет о «четыреста одиннадцатом», и ответил:
– Они… Да зараз посмотрим.
Охрименко взял барана, подвернувшегося под руку, за рога, искусно закрученные вокруг маленьких ушей, ладонью стер налет полынной пыльцы, и на розовой, молодой роговице открылась цифра «4». Подражая чабану и испытывая незнакомое волнение, Олег и Ленька тоже стирали ладонями степную пыль на рогах других баранов, и всюду была цифра «4».
– На девять лет моложе своего прадедушки, – пояснил чабан.
– Охрименко, ты погляди на этих мальцов! – сказал дед Евсей. – Будущие овцеводы. Так ты им покажи настоящую шубу. Пусть полюбуются.
– Это можно, – ответил чабан и крикнул: – Эй, Борька! Беги, стервец, сюда!
Олег и Ленька раскрыли рты. Баран, по имени Борька, был далеко – услышал голос чабана и побежал. Ему было жарко, он дышал порывисто, но бежал быстро. Остановился и гордо поднял маленькую голову в красивой шапке рогов. И это была все та же модель, только покрупнее.
– Ну, хлопцы, подождите! – сказал Охрименко, лаская Борьку. – Борьке недавно исполнился год, а он завтра снимет с себя добрую шубу. Это достойный наследник «четыреста одиннадцатого»! Да вы взгляните.
Охрименко наклонился к барану и быстрыми, привычными движениями рук разорвал у Борьки на боку толстый, зачерствевший сверху слой шерсти.
И тут Олег и Ленька снова открыли рты. В глубине руна они увидели нежнейшую и чистейшую кожу. Волокно, пропитанное светло-желтым жиропотом, лежало мелкими и удивительно тонкими, как будто специально уложенными завитками.
– Красота какая! – воскликнул Ленька.
– Не шерсть, а шелк, – сказал Олег. – Вот так Борька! Вот так молодец!
– Жалко, что они у нас гости временные, – сказал Охрименко. – Погуляют до первой стрижки. Как только свалят с них шубы, так и разъедутся по совхозам и колхозам – купят их на племя.
Быки тем временем, подгоняемые Марфуткой, опередили отару и уже подходили к колодцу. Воду здесь добывали с помощью троса и пары быков. Налегая на ярмо, быки тянули трос. Он был подвешен на колесо, пристроенное в перекладине из толстых дрючьев. Немазаное колесо попискивало, и бадья ведер на десять, качаясь и расплескивая воду, выползала из колодца. Ее опрокидывали в чан, из которого вода текла в корыто. Затем быки, смешно подгибая ноги, пятились назад, колесо попискивало, и бадья покорно опускалась.
Олег и Ленька уселись невдалеке на траве. Их удивляло не то, как быки пятились задом, и не огромная бадья, а скворцы. Их слетелась целая стая. Они сидели на кочках, просто на траве. В клювах торчали, словно усы, гусеницы. Олег и Ленька не могли понять, что это за скворцы, отчего они здесь и что тут вообще происходит. Пояснил дед Евсей. Оказывается, весна застала скворцов в степи. Нет здесь ни деревьев, ни строений, а о скворечнях и говорить не приходится: их негде повесить. Но что делать скворцам? Пришлось идти на риск и вить гнезда в колодце – в щелях между камнями. И вот теперь им приходится сидеть и ждать, пока не кончится водопой.
– Неудобство! – заключил дед Евсей. – И скворцы – птицы, скажу вам, умные, терпеливые. Погляди на них – ждут, часами сидят с червячками. Правда, во взгляде у них тоска и обида. Да оно хоть бы кто был на их месте – тянет же к деткам! В любую минуту они готовы нырнуть в колодец, да мешает бадья.
Олег и Ленька как зачарованные смотрели на скворцов и ждали, что же будет дальше.
– Дедушка, а можно им помочь? – спросил Ленька. – Пусть они покормят птенцов!
– Можно помочь, почему нельзя? Все можно, Только невыгодно, работу надо прервать. – И крикнул чабану:
– Эй, Охрименко, давай на время отойдем! Пожалей птицу!
Охрименко согласился: видно, и ему было жалко скворцов. И когда все отошли шагов на десять и повисла пустая бадья, скворцы тотчас же с шумом и писком ринулись в прохладную пасть колодца.
Глава XX
Дождь
Туча двигалась с запада и, набухая и разрастаясь, быстро заволакивала солнце. Погасла даль, потускнели краски. То там, то тут косматое небо штопорили столбы – в высоченных винтах кружилась пыль и вырванная трава. Один такой вихревой гуляка налетел на копенку сена, слизнул ее с земли, поднял, как на ладони, и завертел.
Олег и Ленька оглянулись. На степь легла иссиня-черная туча, как гигантская птица, – широченные темно-синие крылья тянулись к земле. Вскоре эти крылья обняли бричку, и сразу хлестнули косые, холодные струи. Дед Евсей успел растянуть над Олегом и Ленькой брезент и крикнул Марфутке, чтобы и она там укрылась. Сам же, за многие годы привыкнув к степным грозам, накинул на голову старенькую бурку и сел к дышлу, ближе к быкам.
Дождь поливал нещадно, и брезент шумел, как черепичная крыша. Марфутка поджала ноги и примостилась возле Леньки. Своим плечом Ленька чувствовал ее мокрую спину. Марфутка приуныла, зябко вздрагивала. «Тоже испугалась, – думал Ленька. – Умолкла».
Все трое сидели молча. Олег был занят мыслями о том, что нехорошо они поступили: сами спрятались под брезент, а старого человека оставили на дожде. Вспомнил, как в ту ночь, когда они прятались под лодкой возле плотины, хлестал дождь и слепила молния. Ему захотелось вылезти из этой темной норы и пойти к деду Евсею. Но пугала гроза. Оказывается, в степи гроза еще страшнее. Снаружи беспрерывно пробивался слепящий свет, над головой раскатывался трескучий гром такой силы, что казалось, вот-вот он сомнет, раздавит и бричку и быков.
Притаился и Черныш. О нем все забыли, точно на арбе его и не было.
Брезент намокал и всей своей влажной тяжестью наваливался на ребят. Ленька старался головой поддерживать брезент, чтобы он меньше давил на согнутые плечи Марфутки. А дождь все припускал, и на брезент, казалось, выливалось сразу несколько бочек воды. Марфутка украдкой посматривала на Леньку, на то, как он старательно подпирал головой брезент. Не могла понять, почему ей так хорошо возле этого русоголового мальчика. Наверное, потому, что он такой простой, честный, ему хочется во всем довериться. «И имя у него красивое – Алексей, – думала она. – Только почему его зовут Ленька? Ленька – это Леонид. Я буду звать Леша…»
– Вам не стыдно, друзья? – спросил Олег охрипшим голосом.
– А что? – удивилась Марфутка.
– «А что»! – передразнил Олег. – Позапрятались, сидим под крышей, а старика выпроводили к быкам! А еще среди нас есть комсомолец и комсомолка!
– Дедушка на нас не обижается, – сказала Марфутка. – Он же сидит под буркой.
– Олег, ты не можешь без упрека! – Ленька уперся головой в брезент. – Хочешь, сейчас пойду и сменю деда? Хочешь? Что ты думаешь…
– Нет, погоди, – перебил Олег. – Я знаю, Лень, что ты грозы не боишься. Но к деду пойду я!
И не успели Ленька и Марфутка сказать слово, как Олег, работая локтями, выполз из-под брезента.
– Ну и характер у твоего братца! – сказал Ленька. – Любит похвастать, показать себя. Вот выскочил. Я тоже мог бы пойти к деду, но разве за Олегом поспеешь?
– Пусть помокнет. – Марфутка неожиданно умолкла, спрятала в коленях голову. – Леша!
– Что?
– Можно тебя звать Лешей?
– Вполне. Даже лучше. Это Олег начал меня звать Ленька, и так пошло.
– Леша, а вы с Олегом долго у нас пробудете?
– Точно не знаю. Может, все лето. Если мы сможем пасти овец. Скажи, это очень трудно?
Пустяки! Быстро научитесь. У нас есть сакманщик Андрейка, внук деда Евсея. Тоже еще не совсем взрослый, а сакман водит исправно. Батя его хвалит. Даже молодцом называет. Но Андрейка вовсе не молодец, а задира. – И прыснула со смеху: – Ой, Леша, если бы ты знал, как я с ним дралась! На кулаки! Схватились, как петухи.
– И что ж? Победила?
– Куда там! Он сильнее. Если бы я его не укусила в руку…
Свет молнии пронзил брезент, и сразу же земля точно треснула и раскололась. Марфутка сжалась в комочек, обхватила голову руками. Когда снова о брезент, словно в бубен, забарабанил дождь, Ленька сказал:
– Да, у тебя зубы для этого подходящие, как пилочки… Острейшие!
– Пусть не дразнится. Будет помнить!
– Ты и меня укусишь?
– Будешь драться? Думаешь, побоюсь? – Марфутка смело смотрела Леньке в глаза. – Если обидишь – укушу. Еще как!
– А я вообще никого не обижаю. Зачем обижать? Марфутка, а ты стихи любишь?
– Чьи?
– Вообще. Хочешь, я буду читать свои стихи?
– Умеешь?
– Пробую.
– Ой, Леша, прочитай! Это же интересно!
Ленька начал негромко декламировать, а в это время Олег, примостившись у деда Евсея под буркой, как птенец под крылом у матери, смотрел на укрытую дождем, потемневшую степь. В колеях блестела вода. У быков рога стали промытые, светлые, а спины намокли и почернели. Быки переступали осторожно, скользили.
– Не могу я, дедушка, сидеть в тесноте, а особенно когда идет гроза, – хвастал Олег. – Мне требуется простор! Хотите, соскочу с арбы и побегу в степь? Хотите?
– Зачем же бегать? – возразил старик. – Сиди тут, согрейся. Вот полило. Хоть бы засветло прибыть на кошару. А то, что у тебя такая бедовая натура, – хорошо. Человек должен быть смелым. Помню, в твои годы я тоже рос отчаянным.
– А далеко еще до кошары?
– Близко, только быки по дождю идут тихо.
– Дедушка, вы старый чабан, скажите, – волнуясь, говорил Олег, – скажите, что нужно, чтобы стать чабаном?
– Желание, сынок, что ж еще! – Старик хлестнул кнутом быка. – Желание, или, сказать, охота, – это во всяком деле.
– Ну, к примеру, я смогу пасти овец?
– Подучишься и смогешь.
– А сразу? Завтра?
– Не-е-е, – протянул дед Евсей, усмехаясь в бородку. – Поставь тебя завтра к отаре – пропадет овца с голоду. Будет ходить по траве голодная. Ты молодой и думаешь так: чабанское занятие с виду простое и легкое. Не-е-е, дело это сурьезное. Разные чабаны и пасут по-разному. Прежде всего тебе надобно знать сорта трав. Их много, и за всю жизнь все не познаешь. И ты обязан знать, какую траву овцы едят жадно, а какую так себе, только губами пощипывают, какая трава сладкая, а какая соленая. Или вести отару. Это надобно делать с умом. Хороший чабан не оглядывается, он спиной чует, какое там у овцы настроение – сыта ли она, воды ли хочет. В одном месте ты направишь отару на лучший корм, в другом – попустишь, дашь ей волю, в третьем – попридержишь. И еще, сынок, у чабана должны быть крепкие ноги. Никто больше чабана по земле не ходит. – Старик сладко закрыл глаза, как бы прислушиваясь к шуму дождя. Потом с ласковой усмешкой взглянул на Олега. – И чего у тебя к овцам такой интерес? Или по дядиной дороге решил пойти?
– Не совсем, конечно, так, но думка была, – серьезно, подражая взрослым, ответил Олег. – Тут, дедушка, такая история. Я окончил семь классов и хочу пойти учиться на зоотехника. Но мне дядя Гриша сказал, что надо сперва узнать чабанскую жизнь.
– Верный совет! – согласился дед Евсей. – К грамоте завсегда жизненность требуется. Это, сынок, хорошо.
– Я и Леньку агитирую в зоотехники. Только он пока еще не решился.
Дождь прошел так же сразу, как и начался. Небо быстро посветлело, тучи разорвались. Умытая степь свежо зеленела. Далеко за Манычем еще гулял гром и синела расколотая молнией туча. Из-под брезента вылезли Ленька и Марфутка.
– А вон и кошара! – крикнула Марфутка. – Смотри, Леша!
Вскоре быки вкатили бричку во двор. Колеса были облеплены толстым слоем грязи. Олег увидел дядю Гришу. Он стоял у раскрытых дверей кошары. Мимо него влажной серой кучей проходили овцы, вернувшиеся из степи. Они теснились у дверей и толкались мокрыми боками. Спины у них потемнели, рога, промытые дождем, были точно вылеплены из воска.
– Приехали?! – крикнул Григорий. – Ну что, хорошо намочил вас дождь?
По двору лениво шла бурой масти старая собака. У Леньки дрогнуло сердце. «Вот она, смерть Черныша!» – мелькнуло у него в голове.
Арба остановилась. Марфутка спрыгнула на землю и начала помогать деду Евсею распрягать быков.
Глава XXI
За спиной у дяди Гриши
Олег и Ленька спали на сене под навесом. Еще не взошло солнце, а их уже подняла Марфутка. Встали и удивились: ни ветерка в степи, ни тучки в небе. Утро светлое, воздух до того чист и прозрачен, что кажется синим. Мальчики занимались во дворе зарядкой, вдыхали пахнущий травой воздух и думали: нет, такого утра и такого неба они еще не видели!
В кошаре тихо, во дворе пусто. Те овцы, что были загнаны сюда дождем, давно ушли на пастбище, оставив на мокрой земле бугорчатые следы своих копытец.
Григорий и дед Евсей ждали грушовцев в чабанской хате. Посреди комнаты стоял стол. Дед Евсей принес жаренную на свином сале картошку – не на сковороде, как ее обычно жарила мать Олега, а в замасленном и пахнущем дымом чугунке. Но до чего же вкусная была эта картошка! Дед Евсей действительно и чабан отличный, и арбич превосходный! После картошки дед Евсей подал в алюминиевых чашках соленый, приготовленный на молоке калмыцкий чай.
Позавтракав, Олег и Ленька чинно сидели на лавке. Дядя Гриша вытер платком смоченные чаем усы, улыбнулся и спросил:
– Ну, будущие зоотехники, с чего начнем?
Ленька молчал. Его тревожила судьба Черныша. За завтраком он успел дать ему кусок хлеба с жареным салом. Песик был сыт, но что же будет дальше?
– Дядя Гриша, – сказал Олег, – ты определяй нас к делу.
– Это можно, – согласился Григорий. – Но, я думаю, мы сперва сделаем общее обозрение. Для интереса… Хотите?
– Хотим, – ответил Олег, покосившись на молчаливого Леньку.
– Хозяйство наше кочует по степи. Оно так разбрелось, что его и за день на коне не обскачешь. Но мы помчимся на мотоцикле.
– Дядя Гриша, а «четыреста одиннадцатого» покажешь? – спросил Олег.
– О! – удивился Григорий. – Откуда ты о нем знаешь? – Посмотрел на арбича, убиравшего посуду, усмехнулся одними глазами: – Знаю, знаю, Евсей Егорович прихвастнул. Не стерпела чабанская душа. Так и быть, посмотрите и «четыреста одиннадцатого». Ну, друзья, поехали. Дорога у нас дальняя. Марфутка, ты останешься с дедушкой. Андрейке снесешь обед, теперь его сакман тут, возле Суркульского яра.
Ленька еще больше загрустил. Ему и хотелось поехать осматривать овцеводческое хозяйство, и боязно было оставлять Черныша. Он держал его на руках и говорил Марфутке:
– Сбереги от смерти. Схорони где-нибудь. Главное – не показывай на глаза той собаке. Она его распотрошит.
– Лень! Поехали! – крикнул Олег, примащиваясь на седле мотоцикла.
Марфутка приняла Черныша и, стоя с ним на пороге, грустными глазами смотрела в степь: за спиной отца примостились Олег и Ленька, и она им завидовала.
Марфутка уже не видела, как за кошарой мотоцикл взревел и помчался навстречу солнцу – сперва по сырой дороге, потом напрямик. Казалось, он не катился, а прыгал через рытвины и низенькие, еще мокрые кустики типчака. Ветер рвал, косматил чубы, трепал рубашки, холодил спины. Григорий поправил ветровые очки и, нагибая повязанную косынкой голову, покрикивал:
– Держитесь, хлопцы!
И хлопцы держались изо всех сил. Олег уцепился за ремень дяди Гриши, а Ленька обнял Олега. Под колесами шуршал влажный, прибитый дождем песок, хлестала по ногам мокрая трава, иногда брызги взлетали так, точно мотоцикл ехал по калюжине.
Ленька смотрел по сторонам. Всюду раздвигалась и ширилась свежая, хорошо умытая степь. Роса серебрилась, искрилась, а шелк ковыль-травы вспыхивал пламенем. Ни дорог, ни тропок, и куда уносили колеса, знал один только дядя Гриша. Для Леньки местность эта была удивительно однообразная. Он невольно подумал о том, что, если бы его ссадили с мотоцикла и оставили одного, он бы заблудился и погиб.
Сколько так ехали, час или больше, – ребята не знали. Солнце поднялось высоко и пригревало. Роса исчезла, трава просохла. И вдруг мотоцикл остановился так резко, что Ленька больно ударил лбом Олега по затылку.
Ленька поднял глаза и увидел высокого чабана в бурке и в горской, колом торчащей папахе. Он точно вырос из-под земли. Ленька заметил у него на поясе кинжал в потертых ножнах, полбутылки с рыжей жидкостью и сухой, бубликом закрученный бараний рог с деревянной затычкой.
Овцы паслись в сторонке. Навстречу людям во всю мочь летели волкодавы – три черных, а один белый. Олег и Ленька невольно прижались к Григорию. Собаки не добежали. Чабан поднял ярлыгу, и они остановились шагах в десяти. Черные легли на животы и не сводили глаз с чабана, а белый, ростом с телка, прохаживался, широко ступая толстыми узловатыми ногами.
– Ну, как, Снеговой, дела? – спросил Григорий. – Стрижку закончил?
– Вчера пошабашили, – баском ответил чабан. – Так что овцы чистенькие. Ходят налегке.
– Сколько взял вкруговую?
– По семь триста… А это что у тебя за молодцы?
– Это мой племяш. – Григорий привлек Олега, погладил непричесанную черную чуприну. – Настенькин сын. А этот – его друг. Решили ребята познать чабанское дело. Как, Илья Васильевич, может, возьмешь какого из них к себе в помощники? На выбор даю.
– Это можно, – ответил Снеговой. – Степь широкая, пусть погуляет.
Ленька не отходил от Григория. Его удивлял и пугал белый волкодав. Таких огромных собак Ленька еще не видел. Белый раскрыл пасть, зевнул, и Ленька невольно закрыл глаза. Это же не пасть, а пропасть. И тут мысли сами по себе обратились к Чернышу. Ленька думал о том, во сколько раз этот белый волкодав больше Черныша. «Лапой ударит и убьет». Он так задумался и засмотрелся на собак, что очнулся, когда Олег толкнул в бок и сказал:
– Ну, Лень, как? Отвечай?
– Ты о чем?
– Или спишь? Дядя Гриша спрашивает, кто из нас будет пасти овец с Ильей Васильевичем.
Ленька снова взглянул на белого волкодава и сказал:
– Лучше, Олег, ты.
…В клочья разрывая степной покой, мотоцикл снова мчался вперед. Земля просохла, даже кое-где под колесами серым дымком вспыхивала пыль. Резкие, как винтовочные выстрелы, выхлопы мотора пугали птиц. В двух шагах от них коричневый, величиной с гуся орел размахнул могучие, в серебре крылья и летел рядом с мотоциклом. Олег видел его крючковатый клюв и прижатые к хвосту желтые, будто сделанные из медной проволоки, когтистые лапы.
Ленька не смотрел на орла. Он прижался к спине своего друга и шептал ему над ухом:
– Олег, что же это получается? Я думал, мы будем вместе.
Олег повернул голову:
– Наконец дошло до тебя! Я тоже думал, а придется расстаться.
– Куда ж теперь меня?
– Найдется место. Дал бы согласие к Снеговому. По всему видно, чабан толковый.
– А волкодавы у него! Видал этого белого? Мне же надо и о Черныше подумать.
– Волкодавы тут всюду такие. Так что о Черныше теперь думать поздно. Говорил тебе…
– Эй, друзья! – сказал Григорий, сбавляя бег машины. – О чем вы там беседуете?
– Ленька о себе беспокоится, – сказал Олег. – Дядя Гриша, я буду работать у Снегового, а Леньку куда?
– Дадим любой сакман, – ответил Григорий. – У нас их много. Можно, к примеру, пойти к Андрею Чухнову. Парень серьезный, твоих, Леня, лет. Или иди к Нестерову. А можно и в отару Охрименки. Мы сейчас заедем к нему. Его стадо как раз на стрижке.
Дружки, подпрыгивая за спиной у дяди Гриши, молчали. Олег думал о том, что ему-то печалиться нечего, он уже определился и завтра отправится к Снеговому. Ленька же хотел знать, в каком сакмане самые смирные собаки, так как думал не только о себе, но и о Черныше, а спросить об этом у дяди Гриши стеснялся.
– А вот и овечья парикмахерская виднеется, – сказал Григорий. – Дело идет!
Высокие столбы подняли брезент, образовали крышу от дождя и солнца. Это был навес-времянка для стрижки овец. Под навесом протянулись, как прилавки в магазине, до лоска засаленные шерстью помосты. Видно, не одна овца полежала на этих досках.
Над помостами гроздьями повисли стригальные машинки. Электрические провода уходили под брезент и тянулись к мотору, стучавшему в сторонке, под фанерным козырьком. Рядом с навесом, в специальных закутах, жарились на солнце в своих тяжелых шубах молодые бараны в ожидании очереди.
Стригали (и мужчины и женщины – в брюках) клали на помост смирных баранов, которых Ленька и Олег видели в отаре чабана Охрименки. Гудел двигатель, ему подпевали своим стрекотанием ножницы. Олег и Ленька впервые видели, как эти ножницы влезали в шерсть и как с барана сползало толстое, как ватное одеяло, руно: сверху – грязно-серое, а снизу – белое-белое, даже чуточку розоватое, точно смазанное сливочным маслом.
И Охрименко был тут. Он что-то сказал Григорию, а потом с озабоченным лицом подходил то к одному стригалю, то к другому, приглядывался, ощупывал пальцами руно, видимо желая убедиться, всюду ли оно одной толщины; наклонялся, нюхал шерсть. Затем подходил к широкому, с решетками столу. Тут молодые женщины-сортировщицы быстрыми движениями рук ощупывали руно и определяли его сорт. Тюки свежей шерсти обтягивали мешковиной и проволокой. Подходили грузовики, и тюки удобно ложились в кузов.
Чабану не терпелось, и он то говорил молодой, еще неопытной стригальщице, чтобы она пониже снимала шерсть, то помогал поднять на помост барана, то брал на руки, как шаль, еще теплое руно и любовался им.
К вечеру, когда Григорий с Олегом и Ленькой уехали от стригалей, бόльшая часть Охрименковой отары ушла на пастбище. Бараны были чистенькие, белые, и каждый уменьшился наполовину… А по степи, по свеженакатанной в траве дороге, пылили грузовики. В кузовах, прикрытые брезентом, горбатились тюки.
– Смотрите, ребята, – сказал Григорий, – шерсть покидает степь! Пожелайте ей доброго пути.
Олег и Ленька не успели даже посмотреть. Мотоцикл нырнул в балку, и грузовики исчезли. Огибая пологую ложбину, изъеденную плешивыми пятнами солончаков, проехали по пешеходной тропе. В низине виднелся колодец. Возле корыт сгрудились овцы, голосисто блеяли ягнята.
– Тоже наши, – сказал Григорий, – Нестеров и Якименко. Мы завернем к ним на обратном пути.
Мотоцикл, набирая скорость, пересек давно высохший солончак и выскочил на пригорок. Перед глазами выросла низкая, крытая камышом кошара, а рядом – квадратный, как улей, домик под железной крышей.
– Наш племенной пункт.
Григорий сбавил скорость и въехал в небольшой чистый дворик.
В кошаре было три чабана. Не обращая внимания на приезд Григория, они загоняли упитанных, рослых баранов в квадратные, из досок, базки. Это были холеные бараны, чистые, в роскошных шубах. Их широкие спины не мочили дожди, не посыпала пыль. Рога были промыты и протерты тряпкой. Шерсть была подстрижена не только на хвостах и до колен, но и вокруг маленьких, глубоко запрятанных глаз.
– Вы чаще выгоняйте их на прогулку, – сказал Григорий. – И кошару хорошенько проветривайте, на ночь двери не закрывайте.
– Ветер тут бывает, – ответил за всех пожилой, густо заросший щетиной чабан. – Ты лучше скажи, Григорий Афанасьевич, когда будем отправлять.
– Как подадут вагон на станцию, так и отправим.
– Что-то долго его не подают.
– Завтра обещали, – сказал Григорий. – Я нарочно проскочил к вам, чтобы вы были наготове. Утром пришлю грузовики.
Григорий подозвал Олега и Леньку и сказал:
– Посмотрите! – Он взял стоявшего в базке барана за красиво витые рога. – Не овцы, а одно удивление! Это наша выставочная группа. Завтра они покатят в Москву, на Всесоюзную выставку. – И к чабанам: – А как поживает старина? Не болеет? Ну, покажите, покажите!
Чабаны ушли во вторую, темную половину овчарни. Из темноты в небольшие внутренние двери не вывели, а силой вытолкали огромного старого барана. Это был великан, длинный и высокий. Он упирался и не хотел подходить. Трое мужчин с трудом подтолкнули его к Григорию. На широком лбу барана с левой стороны одиноко торчал бубликом старый, потрескавшийся рог. Правый рог недавно отломился. И оттого, что баран был однорогий, его лобастая, крупная голова немного клонилась влево.
