Текст книги "Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 2"

Автор книги: Семен Бабаевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 41 страниц)

Глава XXVIII
Что произошло днем

Невесело было у Андрейки на сердце. Он шел впереди сакмана, положив ярлыгу на плечо, смотрел себе под ноги, а в груди ворошилась и росла боль. Разбитое ухо и щеку он промыл, кровянившую на локте ссадину перевязал тряпкой – ранения пустяковые, и не они тревожили Андрейку. Сакманщик боялся встречи с Григорием Корчновым. Что ему сказать, как посмотреть в глаза? Изредка поглядывал на затянутую дымкой степь, ложился на землю, прислушивался, не гремит ли мотор.

До обеда никто не приезжал. Еду принес дед Евсей, и это удивило Андрейку.

– Что это, дедусь, приходится вам харчи разносить? – спросил он. – А где Марфа?

– Не желает девчушка тебя кормить, – в сердцах ответил Евсей Егорович. – Да такого сумасброда не только что кормить, а глядеть на тебя нету сил… Это Григорий меня принудил, как родича, а сам я ни за что не принес бы. Проголодаешься хорошенько, вот тогда и узнаешь, что почем.

Григорий Корчнов еще утром от деда Евсея узнал о том, что произошло в сакмане Андрейки. Рассказ старика выслушал молча, покачал головой. Возле сенцев его поджидал мотоцикл. Сказав, что побывает у Андрейки, Григорий сел в потертое седло и уехал к Снеговому. Олег видел, как дядя подъехал к Снеговому и как они, полулежа на траве, о чем-то говорили. Сворачивая цигарку, Григорий как бы между прочим спросил:

– Как тут мой племяш?

– Действует, – ответил Снеговой. – Скажу тебе, парень он башковитый. Цепко хватается за дело. И еще нравится в нем то, что послушный. Что ни скажи – сделает. Завсегда при нем записная книжечка. Чуть что – запишет. Ничто от него не укроется.

– Это хорошо. – Григорий приподнялся, посмотрел на маячившего вдали Олега. – Как, Илья Васильевич, думаешь: можно Олегу доверить сакман?

– Разве есть нужда?

– Андрей Чухнов выкидывает коленца, беда!

Григорий коротко рассказал о том, как Андрейка унес волчат, о нападении волчицы, о драке с Ленькой.

– Можно бы заменить, скажем, Ефимом, – сказал Григорий. – Но пусть встанут к сакману сверстники Андрея – Олег и Ленька. Так будет поучительнее.

– Под надзором Евсея Егоровича? – спросил Снеговой.

– Само собой.

– Тогда доверяй. Доверие, оно приподнимает.

Григорий позвал Олега. Посмотрел его тетрадь. Увидел в ней аккуратно записанные названия трав, наименования колодцев, клички собак, записи о том, как смотреть за малыми ягнятами.

– А что ты скажешь, Олег, ежели тебе доверить сакман? Сможешь?

– Смогу, – смело ответил Олег. – Только дайте в помощники Леньку. Мы с ним…

– Тогда садись, поедем.

И Григорий увез Олега.

Хорошо, что степь в этих местах как скатерть, смотри во все стороны – все видно. По горизонту разлились призрачные озера с сизыми туманами, с камышовыми зарослями. Низкие строения знакомой кошары вытянулись вверх и казались многоэтажными; они смешно выгибались, вытягивались, как резиновые, покачивались. Мотоцикл рассекал горячий воздух, рвался вперед, а миражная вода и многоэтажные, шаткие строения отступали. И вдруг среди камышовых зарослей зоркие глаза Олега приметили две точечки. Может, это утки или цапли, а может, это и в самом деле вода и камыши? Подъехали ближе, и, когда камыши и озера снова поспешно отступили, Олег крикнул:

– Дядя Гриша! Да это же Ленька и Марфутка! И куда они путь держат?

…Марфутку отец отправил на кошару. Он сказал, чтобы сегодня же выехала с дедом Евсеем в Сухую Буйволу за продуктами. Опечаленная девочка ушла. Олег и Ленька поглядывали друг на друга и не могли понять, что случилось. Спросить же постеснялись.

Через полчаса Григорий доставил их к куреню Андрейки и, не сходя с мотоцикла, сказал:

– Побудьте тут, а я съезжу к Андрейке. Мне с ним надо поговорить.

Когда Григорий скрылся в степи, Олег поправил висевший в чехле на животе нож, поддернул штаны, сбил на затылок войлочную шляпу и сказал:

– Лень, поясни хоть ты мне. Что тут произошло? Ты весь сумрачный, губа разбита. Или ты дрался?

– Было дело, – со вздохом ответил Ленька. – Пойдем попрощаемся с Чернышом. Была собака – и нету.

За куренем они приблизились к кучке свежей земли, придавленной камнем.

– Тут лежит, – сказал Ленька грустно. – Как мы думали, так и получилось. Погиб Черныш.

– Как?

Леньке так было жалко песика, что он посмотрел на Олега тоскливыми, полными горя глазами и сказал:

– Геройски… Спасал овец, кинулся на волчицу, а она его зубами, как ножом. Злости в нем было много, а вот силенки маловато.

Друзья присели возле камня, и Ленька рассказал Олегу, что случилось на стойле в прошедшую ночь.

– Дурак! – сказал Олег. – Настоящий дурак!

– Кто?

– Ты! Зачем связался с этим бесчестным Андрейкой? Зачем потакал ему? И почему сразу не рассказал деду Евсею или дяде Грише? И я просто удивляюсь, как ты мог пойти в волчиное гнездо?

– Потянуло, – тихо ответил Ленька. – Все же интересно.

– Потянуло? – Олег усмехнулся. – Не мог себя удержать. А еще комсомолец! Да где же твоя сила воли? Где выдержка? – Олегу стало жалко Леньку, и он обнял его за плечи. – Ну ничего, не горюй. Черныша, конечно, не вернешь, жалко. Я так и думал, что он кинется на волка. Смелый же был песик! – Олег помолчал, поправил шляпу, посмотрел в ту сторону, куда уехал Григорий. – А теперь, Лень, слушай, что я тебе поведаю. Как думаешь, почему я здесь, возле этого куренька?

– Просто приехал. Надо ж нам с тобой повидаться. – Ленька улыбнулся. – Я так соскучился, что сам к тебе шел.

– Повидаться – это хорошо, только ты не угадал. Чудак! Просто удивительно, какой ты недогадливый! Разве мог я бросить дело и приехать сюда! Теперь точно вижу, что тут я, Леня, через твои и Андрейкины проделки. Вы такое, оказывается, натворили, что дядя Гриша решил отстранить Андрейку от должности. А кого поставить к сакману? Кому доверить овец? Вот он думал-думал, а потом и говорит: поедем, Олег! Только тебе могу вручить сакман.

– А ты что?

– Согласился. Только сказал, чтобы с тобой. Правильно я решил, Лень?

– Вдвоем, конечно, лучше, – согласился Ленька. – А сможем?

– Боишься?

– И ничуть. С тобой, Олег, мне ничего не страшно, – чистосердечно признался Ленька. – Только еще надо и уметь.

– Сумеем! – уверенно заявил Олег. – У Ильи Васильевича за эти дни я многое узнал. Полная тетрадь разных важных записей. Так что, Лень, не журись! Но заранее скажу: главное у нас будет – дисциплина.

– Понятно. – Ленька с корнем вырвал кустик чебреца, сжал в кулаке, понюхал. – Знаешь что, Олег? Давай устроим Андрейке веселые проводы, проучим, чтобы в другой раз не сильно возносился.

– Это ты о чем? Драться?

– Слегка. Возьмем на кулаки. Хоть попугаем!

– Несерьезный, Лень, разговор, – рассудительно ответил Олег. – Если драться, так по-настоящему, а пугать его нечего. Только руки марать. Что такое на кулачки? Да я один могу пойти! Это он тебя так поцарапал?

– Угу…

– Ну, а ты? Дал сдачи?

– Немного. Дед Евсей помешал.

– Ну ничего, Лень! – решительно сказал Олег. – Нам дед Евсей не помешает. Мы ему подбавим, так что свое получит сполна. И за твои царапины, и за гибель Черныша. За все сразу!

В это время в степи, вблизи сакмана, мотоцикл отдыхал на подпорках, а Григорий, заложив руки за спину, прохаживался, хмурил брови и косился на Андрейку. Тот стоял, потупив глаза, и видел только ноги Григория, обутые в рыжие, побитые ботинки. Андрейка боялся поднять голову. Всякий раз, когда рыжие ботинки Григория приближались, он хотел посмотреть ему в глаза и что-то сказать, но не мог, не находил слов.

И вот ботинки остановились совсем близко, тяжелая ладонь придавила голову. Андрейка приподнял плечи и закрыл, как от боли, глаза.

– Стыдно, парень? Как я верил тебе, Андрей Чухнов!..

– Григорий Афанасьевич, – охрипшим голосом заговорил Андрейка, – скажите, какое мне будет наказание?

– Вот хожу и думаю. Да придумать не могу.

И опять рыжие ботинки шумно топтали траву. Грело солнце, день был без ветра. Над головой неумолчно пел жаворонок.

– Скажи, герой, зачем тебе понадобились волчата? – Григорий спрашивал издали, голос у него был грубый, строгий. – Решил получить деньги? Ну, что ж молчишь!

– Хотел радио купить.

– Ах, вот что! – Григорий подошел к Андрейке, и снова широкая ладонь легла на голову. – В сакмане радио не полагается. Что ты с ним будешь делать? За плечами приемник носить станешь? Вот тронемся всей отарой кочевать, будет там и радио, пожалуйста, пользуйся. А ведь ты этим своим поступком всю нашу слежку за зверем испортил. После этого волчица может бросить гнездо и уйти.

– Разве я знал? – буркнул Андрейка.

– Если не знаешь, спроси. А драку зачем учинил? Сам весь в синяках, ухо распорол. Эх ты, голова садовая! Сколько раз говорил тебе: держи себя в руках!

– Не смог, дядя Гриша. Больше ничего такого не будет… Честное слово, дядя Гриша!

– Посмотрим.

Рыжие ботинки отошли и минут пять не подходили. Когда снова они приблизились, Андрейка услышал приговор:

– Вот что, Андрей Чухнов. Мне хочется, чтобы ты вырос примерным человеком, и потому твое честное слово принимаю. Но от сакмана тебя отстраню… На десять суток.

– Как же, Григорий Афанасьевич! – вырвалось у Андрейки.

– А вот так. Будешь воду возить. Наука на будущее. Я побуду с овцами, а ты бери ярлыгу и иди на стойло. Там найдешь Олега Гребенкова и Леньку Завьялова. Передай им ярлыгу и все свое сакманское имущество. Понятно? Действуй!

Тело у Андрейки ослабло, во рту пересохло. Не поднимая головы, он с трудом оторвал ноги и пошел, как больной. Он ничего не видел. Слезы залили глаза, текли по щекам. Хорошо, что это случилось теперь, когда Андрейка отошел от Григория! Он шмыгал носом и шел, сам не зная куда.

С трудом добрался Андрейка до стойла. Тяжело опершись грудью на ярлыгу, он смотрел на Олега злыми глазами и молчал. Ленька ничего этого не видел. Он спал, растянувшись в курене. Ночь провел без сна и так выбился из сил, что засыпал стоя. Залезая в курень, он наказывал Олегу разбудить его, как только в степи покажется Андрейка.

– Мы его сразу схватим. Главное – отнять ярлыгу.

– Спи уж…

И вот Андрейка не в степи, а рядом стоял с ярлыгой, похожий на уставшего или больного странника. Может, разбудить Леньку и взять в кулаки этого паренька? Мысль эта мелькнула и сразу погасла. Погасла потому, что вид у Андрейки был болезненный, а в просохших от недавних слез глазах – полно невысказанного горя. Олег не стал будить Леньку.

Андрейка приблизился к Олегу и протянул ему ярлыгу:

– Бери. Григорий Афанасьевич приказал.

Олег принял чабанский посох и снова подумал о том, что вот бы тут поднять Леньку и смело пойти на Андрейку. Ярлыга теперь была в руках у Олега; Андрейка стоял, сутуля плечи и уронив на грудь голову. И опять Олег не стал будить Леньку, а протянул сакманщику руку и участливо спросил:

– Ты что как побитый?

– Нездоровится.

– Малярия?

– Голова болит…

– А-а… Ну, садись. Может, воды?

– Обойдусь.

Они сели в тени возле куреня. Андрейка вынул кисет, стал сворачивать цигарку.

– Кури, – сказал он и протянул кисет. – Самосад.

– Да ты что? – Олег рассмеялся. – Думаешь, и я такой безвольный?

Андрейка не ответил. Казалось, он и не слышал этих слов. Зажег спичку, раскурил цигарку и сказал:

– Еще Григорий Афанасьевич велел имущество передать. Оно небольшое. Перво-наперво – стойло. Изгородь вчера овцы малость повалили, надо поправить. Ну еще этот курень. С той стороны он немного протекает. Травой надо прикрыть. В курене есть полсть, на которой будете спать. Зараз, вижу, на ней Ленька растянулся. Есть там брезент для дождя. От ветра тоже хорошо защищает. Там же хранится бочоночек с питьевой водой, кружка. Вот и все. – Взглянул на Олега и болезненно усмехнулся. – Только не очень радуйся. Сакман я покидаю ненадолго. Через десять дней вернусь. Чтобы тут был полный порядок.

– Будет. Не тревожься.

– Просто предупреждаю. – Он поднялся, затоптал ногой окурок. – Ну, мне пора. Буду вам воду возить. Да, чуть было не забыл. – Андрейка отстегнул от пояса полбутылки с желто-красной жидкостью и бараний рог, в котором хранился белый порошок. – Это карболка и дуст. Пригодятся. Вообще сакман у меня чистый, недавно ветеринар проверял. У одной матки еще не зажил порез после стрижки. Следи. Может муха загрязнить. На правой лопатке, его видно. И еще у ярочки ухо болит. В эту ночь как-то расцарапала.

– У тебя тоже с ухом неблагополучно.

– Брось насмешки!

Андрейка отошел, остановился. Подошел и сказал:

– И еще тебе наказ – приглядывай за самыми малыми ягнятами. Их четверо. Двое недавно страдали желудками. Хвостики им надо подмывать. Сумеешь?

– Не беспокойся.

Андрейка вдруг вернулся, крепко пожал Олегу руку и быстро зашагал в степь.

Глава XXIX
О Марфутке

Виной всему была красная рубашка. Когда Ленька встретился с Андрейкой и подмял его под себя, она расползлась на спине. Тогда Марфутка сказала: «Ее можно зашить». Весь день Ленька ходил в одних трусиках, Перед вечером Марфутка принесла ужин, и в кошелке у нее лежала другая Ленькина рубашка, та, серенькая, с отложным воротником, которую он взял для смены.

Разорванную, похожую на флаг рубашку Марфутка свернула и тайком положила в кошелку. Хотела, чтобы Ленька не заметил. Но он такой глазастый, что от него ничего не укроешь; заметил и промолчал. А когда Марфутка собралась уходить, Ленька кивнул на кошелку:

– Зачем взяла?

– Будто и не знаешь? Хочу отремонтировать.

– Сумеешь?

– Еще как!

Марфутка когда-то умела мастерить куклам платьица, а вот иметь дело с рубашкой, да еще так сильно разорванной, ей не доводилось. Но разве она могла сознаться в этом Леньке? Если не сумеет, попросит мать, а знать об этом Ленька не будет.

Она сидела на возу, прижимала к груди пламенеющий сверток. Ей чудилось, что и дед Евсей, погонявший быков, и мать ее, и отец, и даже все жители Сухой Буйволы уже знают о том, что Марфутка везет домой Ленькину рубашку.

До сегодняшнего дня жизнь Марфутки была простая, для всех открытая; теперь же в эту жизнь вошла тайна; ее надо было хранить в сердце, скрывать от всех, даже от матери, – это и было для Марфутки самым страшным. А что, если и в самом деле она без матери не сумеет починить рубашку? Или мать увидит, как Марфутка будет заниматься шитвом, и спросит: «Чья это?» Что ей ответить? Врать – нехорошо, правду сказать – и боязно, и стыдно.

Смущало ее еще и то, что она, сидя на тряской арбе, мысленно была с Ленькой. То шли они, взявшись за руки, по степи, то сидели возле колодца и смотрели, как скворцы кормят своих птенцов. А то будто ставила перед Ленькой миску с борщом и говорила: «Ешь, это я для тебя принесла». – «Почему для меня?» – «А потому, что для тебя». А сердце то сжималось так, точно Марфутка стояла над обрывом, то загоралось радостью. Не могла понять она, как и когда случилось, что этот белобрысый грушовский паренек вошел в ее сердце, вытеснил все другие мысли из головы, С Ленькой ей было хорошо, весело, и она думала о том, что готова пойти с ним куда угодно. Если он скажет ей: пойдем пешком в Грушовку, – она не задумываясь согласится. Если скажет: будем вместе учиться в техникуме, – бросит все и уйдет… «Как же так уйти? А мама? Как же она без меня?»

– Молодчина этот грушовский! – Дед Евсей закрыл глаза и говорил вслух, ни к кому не обращаясь. – Приглянулся старому, ей-ей! С таким хлопцем можно жить в степи: не подведет, не обманет. Есть у парня честность, а это, девка, такая наука, что в жизни очень потребна. С ним дела вершить можно… Можно! Подошел, предстал, глаза горят, а сам всю правду выкладывает. Смелый, стервец! Не то что мой внук-шалопай.

– Для чего вы его так расхваливаете?

– Для себя. И для тебя. Чтоб и ты знала, какие есть на свете хорошие люди.

– Эх, дедушка, дедушка!..

Марфутка хотела сказать, что она-то лучше знает Леньку. Промолчала, и от мыслей этих вся загорелась.

Дед Евсей еще что-то говорил о Леньке. Марфутка прикрыла ладонями горящие щеки и до Сухой Буйволы не сказала ни слова.

Дома была молчалива, грустна. Дарья Ильинична посматривала на дочь и не могла понять, что с ней приключилось.

Обычно у матери глаза острые; они часто замечают то, чего другим не видно. Дарья Ильинична, встретив Марфутку, сразу увидела, что с дочерью что-то произошло, только что именно, долго не могла понять.

Помог простой случай. Улучив минутку, когда мать вышла из хаты, Марфутка с воровской торопливостью вынула из кошелки кумачовый сверток и сунула его под матрац своей кровати. Думала ночью, когда мать уснет, заняться починкой. Марфутке и в голову не могло прийти, что мать в щелку приоткрытой двери совсем случайно заметила, как над кошелкой мелькнуло что-то красное.

Она услала дочь в погреб за квасом, вынула из-под матраца рубашку, внимательно осмотрела ее и сокрушенно покачала головой. Потом свернула ее и снова сунула под матрац. «Парнишкина рубашка, – думала она. – Чья и где она ее взяла?»

Вот вошла Марфутка. В руках у нее потный, холодный кувшин с квасом. Мать и дочь сели ужинать, Марфутке трудно поднять голову, посмотреть матери в глаза. А почему? Разве она в чем виновата? Из головы не выходит Ленька. И еще беда – это уши. И чего они так жарко пылают? Ведь мать смотрит на них, и что она думает? Если бы не уши, все было бы хорошо.

В самом деле, Дарья Ильинична видела пунцовые уши дочери. У нее тревожно было на сердце, а она делала вид, что спокойна и ничего не замечает. Марфутка ела старательно, хотела этим показать матери, что ничто, кроме жареной картошки, ее сейчас не интересует. А Дарья Ильинична хорошо понимала душевное состояние дочери. Начала расспрашивать, что там, на кошаре; как поживает отец и скоро ли он собирается приехать домой. Марфутка успокоилась и повеселела. И вдруг Дарья Ильинична спросила:

– А как себя чувствуют грушовцы? Привыкли?

И опять эти противные уши выдали. Марфутка не знала, что ей делать. Теперь горели не только уши, а и шея и лицо.

– Не знаю, мамо! – ответила она через силу. – Они в разных сакманах.

– Ну, ты-то их видала?

– Не часто.

– Да, Марфутка, что я хотела спросить, – весело заговорила Дарья Ильинична. – Никак не могу вспомнить: у кого из них была красная рубашка? У Олега или у Леньки?

– Ой, мамо! И зачем тебе это?

– Да я так. Пришло на ум… Думала, что ты помнишь.

– Ничего я не помню.

Марфутка бросила есть, сказала, что ей нужно побывать у подруги Тани, накинула на голову косынку и быстро вышла из хаты.

«Эх, доню, доню, – сама себе сказала Дарья Ильинична, – как же рано коснулось тебя то сладкое горюшко!.. И не Таня тебе нужна, а он… но кто?»

Дарья Ильинична убрала со стола, принесла из чулана швейную машинку и занялась Ленькиной рубашкой. «Интересно бы узнать, – думала она, застрачивая разорванное место, – сама она взяла или он попросил?..»

Когда Марфутка вернулась от Тани, красный сверток снова лежал на своем месте. Дарья Ильинична управлялась по хозяйству.

Наступил вечер. Марфутка была весела, счастлива. Зажгла лампу, сняла со стенки круглое зеркальце, пристроила его поближе к свету и, что-то напевая без слов, расплетала косички. И так увлеклась этим занятием, что не слышала, как Дарья Ильинична переступила порог. Расчесала волосы цвета льна и, наклоняя голову и косясь в зеркало, начала заплетать их в одну косу. Делать ей это было трудно, без привычки волосы не ложились тремя прядями.

У матери было печальное лицо и грусть в глазах. Она, боясь испугать дочь, негромко сказала:

– Сперва сбрызни водой да разбери хорошенько волосы.

Марфутка вздрогнула:

– Ой, мамо! И ты тут…

– Зачем ты это, Марфенька? – вырвалось у Дарьи Ильиничны. – Были две косички…

Наигранно смеясь, Марфутка ответила:

– Таня посоветовала. В одну косу лучше.

– Без чужого совета не можешь!

– Зачем же. Могу. – Она, смеясь, продолжала заплетать непослушную косу. – Я и сама знаю: только маленькие девочки ходят с двумя косичками.

– Когда ты это узнала?

– Ой, мамо! И чего ты всегда спрашиваешь?

– Интересно же.

– Никакого тут интереса нету. Вот посмотришь, какая я буду красивая.

– Да ты и так у меня красавица.

– Нет, мамо, я еще не была красивой. А теперь буду. Помоги заплесть косу.

Дарья Ильинична набрала в рот воды, мелкими росинками увлажнила волосы. Расчесала их, разобрала, заплела косу, и она получилась толстая, но не очень длинная.

– Рано, доня, расплела косички, – сказала мать. – Коса-то настоящая еще не выросла.

– Ничего, подрастет! – Марфутка смотрела в зеркальце. – Мамо, а платье дашь? Я его с собой возьму в кошару.

– Какое?

– Да то, праздничное. Что с пояском.

– К чему праздничное платье брать в кошару?

– Может, оно нужно…

– Кому?

– Ну, «кому-кому»! Мне! Какая ты непонятливая!

– И зачем же тебе?

– Ой, мамо! Как ты любишь спрашивать!

– Ну хорошо, не буду.

– А платье разрешишь взять?

– Ну, если оно тебе так нужно…

В эту ночь Дарья Ильинична не могла уснуть. На сердце боль и тревога. Марфутка не выходила из головы, и она видела ее то ребенком, у своей груди, то босоногой резвой девчушкой, то девушкой. Мысленно спрашивала: что это? Неужели Марфутка выросла? Как могло неожиданно случиться: в степь уехала одна Марфутка, а вернулась другая?

Радовало и пугало то, что дочь ее повзрослела; загорелое лицо, голубые глаза были полны глубоко скрытой радости; ее словно подменили там, в кошаре. Радовало и пугало еще и то, что она смело, не спросясь и не стыдясь матери, из двух косичек сплела одну и этим как бы сказала: вот и все, теперь я не такая, какая была. «И во всем этом парнишка повинен, для него она так переменилась, к нему захотела подойти в новом платье. – Дарья Ильинична тяжело вздохнула. – Для отца и матери старенькое платье, а для него новое. Вчера еще была обычная, а сегодня расцвела…»

Дочь стояла перед глазами. И то, что она никогда не брала в степь праздничное платье, редко надевала его даже в Сухой Буйволе, а теперь вдруг решила взять, говорило материнскому сердцу, что Марфутка уже не ребенок. Дарья Ильинична, вспоминая свою юность, хорошо знала, что это за перемена, и откуда она пришла, и как она зовется, но ей не верилось, что такое могло так неожиданно случиться с ее младшей дочерью.

Марфутка была шестым и последним ребенком. Пятеро старших – две дочки и три сына – выросли, окончили школу и рано разлетелись по белу свету. Поэтому-то особенно было горько думать, что скоро и последняя улетит из гнезда.

…Над Сухой Буйволой плыла тихая лунная ночь. Дарья Ильинична не закрывала глаз и видела, как в окно косым розовым столбом пробивался свет. В комнате стоял полумрак. Заметила Дарья Ильинична и то, как по полу зашаркали босые ноги и кто-то промелькнул мимо освещенного окна. У Дарьи Ильиничны кольнуло сердце: это была Марфутка. Она взобралась на кровать и припала к матери, сжалась в комочек.

Марфутка стыдливо закрыла ладонями лицо и не то плакала, не то бесшумно смеялась.

– Ой, мамочка, – взволнованно шептала она, – так ты уже все знаешь!

– Догадываюсь, дочка, а ничего не знаю.

– Да как же не знаешь? А рубашку починила?

– Ну, то я просто так. Тебе помогла.

Марфутка порывисто обняла мать за шею своими худенькими, цепкими руками.

– Мамо, какая ты хорошая, – сказала она не по-детски строго, – и я тебя никогда не брошу. Так что ты не бойся.

– Да я и так не боюсь.

– Нет, ты боишься. Я знаю, что боишься. Вот Настенька и Вера уехали от тебя, замуж повыходили, а я не уеду. И замуж никогда не выйду!

– Не надо, зачем же так…

– А эту рубашку он мне не давал, – уверяла Марфутка. – Я сама увидела, что она валяется, а починить ее все же можно, вот и взяла. Он с Андрейкой дрался. И после драки…

– А кто же это «он»?

– Ну, мамо! Это же Леша! Хитрая! Будто не догадываешься…

– Я, конечно, догадывалась.

– И взяла я эту рубашку так… из жалости. Понимаешь, только из жалости.

– Это я все понимаю, – ответила мать. – И это хорошо, Марфенька, что у тебя есть жалость.

– Мне и тебя жалко… И то праздничное платье, что я просила, не нужно, и вообще ничего мне не надо. И косички снова будут, и ленточки в них. Все, все как было!

Она вдруг загрустила, умолкла. Полежала немного, сказала, что пора спать, и неслышно, тенью промелькнула сквозь лунный столб… Дарья Ильинична смотрела ей вслед затуманенными, полными слез глазами.

…Степь. Теплый ветер колышет ковыль-траву. Олег ушел с сакманом. Ленька отстал. Он увидел Марфутку и во весь дух побежал к ней. Сам не понимая, как это случилось, вдруг с разбегу обнял ее и прижался губами к ее горячей, как огонь, щеке. Покраснел и смотрел, мигая глазами.

– Зачем это, Леша?

– Так… Нечаянно… Соскучился.

– За два дня?

– А что? Разве мало?

– Нет, не мало… И я тоже соскучилась. – Марфутка вынула из кошелки рубашку, флагом развернула ее. – Леша! Смотри!

– Сама?

– Не все… Мама зашила, а я постирала и погладила. Погляди, ну все одно как новая!

– Молодец!

– Ну, пойдем.

– Куда?

– Как – куда? Вот чудак! К Олегу. Ты погляди, какой я вам обед принесла. Олег тоже голодный. А кто вам без меня носил обед?

Ленька не ответил. Не в обеде радость. Он был счастлив, что Марфутка снова была с ним. Не сговариваясь, молча взяли кошелку за ручки и побежали к сакману. Их заметил Олег и махал ярлыгой.