Текст книги "Кровь Рима (ЛП)"
Автор книги: Саймон Скэрроу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)
Макрон поднял свой витис и подмигнул. – Ты можешь положиться на это.
– Я рассчитываю на это. Тем временем, возьми людей и посмотри, какое жилье здесь есть для нас. И где можно оставить Кассия?
Макрон оглянулся и увидел, что собака напряглась на поводке, принюхиваясь к запахам дворцового комплекса. – Не знаю, что ты нашел в этой дворняге.
– Может быть, он станет хорошим питомцем для Луция, когда все закончится.
– А я думаю, может быть, Луций станет для него хорошей закуской.
Катон улыбнулся, затем вернул разговор к текущему делу.
– Я бы предпочел, чтобы мы перевели обе когорты и обоз в безопасное место. Если места не хватит, тогда найди какой-нибудь квартал как можно ближе. Если я тебе понадоблюсь, я буду там с царем.
– Уж лучше ты, чем я, парень, – с чувством ответил Макрон. Затем он повернулся, чтобы приказать первым восьми преторианцам своей центурии выступить в качестве эскорта трибуна.
Катон проверил, ровно ли надет его шлем, поправил портупею гладия, чтобы ножны аккуратно висели на боку, затем глубоко вздохнул. – Итак, идем.
Он вывел их из солнечного света в тенистый портик, а затем в зал ожидания – довольно скромное помещение по сравнению с императорским дворцом в Риме, но, тем не менее, внушительное: колонны вдоль стены поддерживали сводчатый потолок, выкрашенный в темно-синий цвет и усеянный золотыми звездами и большим серебряным полумесяцем, так что казалось, будто смотришь в ясное ночное небо. С обеих сторон открывались коридоры, а впереди находился дверной проем высотой в три человеческих роста и три метра в ширину. Двери были открыты, и, проходя через них, Катон заметил, что они были из темного дерева, инкрустированного слоновой костью и серебром с изображением сцен охоты. За дверями находилась царская зала для аудиенции, потолок которой был даже выше, чем в зале ожидания, а высокие окна пропускали свет и легкий ветерок. Катон тихо приказал своим людям охранять дверь и занял позицию с одной стороны и немного в стороне от группы вельмож. Мгновение спустя в зал вошли те, кто сопровождал царя в его походе из Сирии, вместе с конными катафрактами, его личными телохранителями, образовав отдельную группу.
Радамист уже взошел на помост у дальней стены, где за троном висел гобелен, усыпанный золотыми звездами на фоне богатой темно-синей ткани. Сам трон был сделан из черного дерева, украшенного геометрическими узорами из слоновой кости, а сиденье покрывала большая шелковая подушка. Радамист с минуту осматривал трон под тревожными взглядами распорядителя и небольшой группы знати и придворных, не более двадцати человек.
– Здесь воняет Тиридатом, – объявил он по-гречески, срывая подушку с трона и отбрасывая ее на одну сторону помоста. – Сожги ее и прикажи немедленно принести новую.
Распорядитель поспешил к подушке, чтобы поднять ее.
– Не ты, болван! – огрызнулся Радамист. – Прикажи слугами разобраться с этим.
– Да, Ваше Величество.
Усевшись на голое дерево, Радамист оглядел покои.
– Кстати, где они все? Слуги?
Аргалис опустил голову, чтобы не встречаться взглядом с хозяином, и ответил:
– Многие из них покинули дворец, Ваше Величество.
– Царь не может жить без слуг. Пошли за ними и скажи, что я приказываю им вернуться.
Распорядитель вздрогнул.
– Ваше Величество, я имел ввиду, что они покинули дворец и Артаксату. Как и многие из его жителей, услышав о вашем возвращении и о судьбе, постигшей Лигею... Только самые верные из ваших подданных остались во дворце.
– Только самые преданные? – повторил Радамист с тяжелой иронией. – Те же самые подданные, которые еще вчера были верны Тиридату? – Он посмотрел на вельмож, которые встречали его у городских ворот. – Вы служили этому узурпаторскому псу. Все вы. Вы предатели. Не прошло и двух лет, как вы предпочли его мне.
– Ваше величество, – начал объяснять один из аристократов, сделав шаг вперед, – у нас не было выбора, кроме как смириться с тираном, которого навязала нам Парфия. Все это время мы были преданы вам. Поэтому сейчас мы здесь, чтобы приветствовать вас. Я клянусь, что это правда. Клянусь своей честью. Перед всеми богами Армении я клянусь, что буду верен вам до самой смерти.
– Правда? До самой смерти? – Радамист откинулся на спинку трона и положил руки на его подлокотники из слоновой кости, пристально глядя на придворного. – Я глубоко тронут твоей преданностью, Петроден. Глубоко тронут. Столь прекрасные чувства заслуживают того, чтобы подвергнуть их испытанию. – Он повернулся к командиру своих телохранителей. – Отруби ему голову. Посмотрим, как ты будешь исповедовать свою верность, умирая.
Глаза вельможи расширились в тревоге, он бросился вперед на помост и бросился к ногам своего царя. – Ваше Величество, я умоляю вас. Пощадите меня и позвольте мне доказать вам свою преданность. Я верен, клянусь. Преданнее, чем любой из тех, кто называет вас повелителем. – Он отчаянным жестом указал на остальных членов группы, которые были с ним у городских ворот.
Радамист посмотрел на него с презрением и поднял ногу в сандалии, чтобы оттолкнуть аристократа. Затем он бросил взгляд на тех, кто остался во дворце. – Похоже, наш друг ставит под сомнение степень вашей верности мне.
Вельможи не осмелились заговорить, но одни резко закачали головами, а другие вздрогнули. Тем временем глава стражи и двое его людей взошли на подиум и схватили придворного, скорчившегося перед троном. Пока катафракты брали его за руки и заставляли наклониться вперед, стоя на коленях, их командир достал свой кривой клинок и посмотрел на царя в ожидании приказаний.
– Чего ты ждешь? Я сказал, отруби ему голову.
– Нет! – закричал аристократ. – Ваше Величество! Я умоляю вас. Я верен! Я…
Лезвие вонзилось и зацепилось под неудобным углом, где шея мужчины сгибалась, когда он смотрел вверх, умоляя царя. Глухой звук, с которым лезвие прорезало хрящ и кость, заставил Катона вздрогнуть. Но ужасу не было конца. Меч телохранителя прорубил лишь половину пути, и теперь голова его жертвы свисала набок, из раны хлестала кровь, а из горла все еще вырывалось мучительное бульканье.
– Сделай это как следует, дурак! – свирепствовал Радамист.
Командир стражи поднял меч и ударил еще раз, потом еще, и только на четвертый раз изуродованная голова отлетела от тела, и скопившаяся внизу кровь брызнула во все стороны. Солдаты ослабили хватку, и труп повалился вперед, а затем вдруг забился в судорогах, разбрызгивая кровь по мантии и лицу царя.
– Уберите эту мерзость отсюда! А голову прикрепите на крюк на стене дворца, чтобы все в городе могли ее видеть. Сейчас же!
Командир отдал приказ одному из своих людей, и солдат вцепился пальцами в волосы головы и поспешил прочь, держа ее стороной, с которой капала кровь, вниз.
Затем в комнате воцарилась тишина: Радамист с выражением отвращения вытирал рукавом кровь с лица. Он перевел взгляд на командира телохранителей и указал на людей, сгрудившихся позади распорядителя. – Убей остальных. Их головы могут составить компанию первому. Но не его! Не Аргалиса. Он пусть живет!
Представители знати закричали в панике и протесте, когда солдаты сгрудились вокруг них с оружием наизготовку. Распорядитель пошатнулся в одну сторону, его колени подкосились, он упал и закрыл лицо. Позади него командир стражи указал на дверь.
– Не снаружи, – сказал Радамист. – Здесь, где я могу видеть их собачью смерть... Убей их.
Не успел прозвучать приказ, как солдаты навалились, нанося удары и рубя мечами. Катон беспомощно наблюдал, как аристократы поднимают руки, пытаясь защититься, как кровь брызжет в воздух, а тела и отрубленные конечности падают на пол среди окровавленных одежд и луж крови. Один из вельмож сумел увернуться от резни и, прихрамывая, стремительно пересек зал в сторону Катона, протягивая руки и умоляя спасти его. Но прежде чем он успел добежать до римлянина, один из катафрактов бросился за ним, ударил его по голове и сбил с ног.
Шквал ударов и крики смертельно раненых прекратились, и катафракты, покрытые кровью, с вздымающимися грудными клетками, стояли над телами, наваленными у их ног. Слышно было только тихое всхлипывание распорядителя, лежавшего на земле и свернувшегося калачиком. Радамист встал, подошел к Аргалису и пнул его ногой.
– Хватит рыдать! Вставай на ноги!
Распорядитель застонал и сильно задрожал.
– На ноги, я сказал! Или я сам отрублю тебе голову там же, где ты лежишь.
Тот сразу же откатился в сторону и поднялся на ноги, полуприсев от смертельного ужаса и глядя на своего царя.
Радамист указал на него пальцем.
– Ты отправишь послание каждому знатному человеку в Армении. Главам советов в каждом городе и поселении. Ты сообщишь им о том, что здесь произошло. Если они не явятся ко мне в течение тридцати дней и не принесут клятву верности мне под страхом жизни своих семей, я осужу их как предателей, а их головы, а также головы их жен и детей будут добавлены к остальным на дворцовой стене. Только тридцать дней. Я не приму никаких оправданий за задержку. А теперь иди, собака, и разошли послания, пока я не передумал и не добавил твою сморщенную голову к остальным.
Аргалис зашаркал прочь, низко наклонившись, а затем повернулся, приблизившись к двери, и поспешил прочь с царских глаз. Радамист властно поднял подбородок, обращаясь к своим приближенным.
– Вы можете прибрать к рукам богатства и поместья этих предателей. А ты, трибун, какую награду требует от меня мой верный римский союзник?
Катон оцепенел от зрелища кровавой расправы, но он контролировал свое выражение лица и заставил себя ответить четко и беззвучно.
– Нет нужды награждать меня, Ваше Величество. Я обязан служить вам. Эта земля – только ваше царство, и ни один римлянин не должен быть его частью. А теперь, с вашего позволения, я должен позаботиться о размещении и снабжении моих людей.
Радамист махнул рукой в сторону входа.
– Можешь пока оставить нас. Но сегодня вечером будет пир, трибун. Мы должны отпраздновать мое возвращение домой. И мое воссоединение с моей царицей.
– Как пожелает Ваше Величество. – Катон склонил голову и повернулся, чтобы как можно быстрее выйти из зала, отчаянно желая оказаться на свежем воздухе, подальше от запаха крови, мочи и дерьма тех жертв, которые выпустили свои кишки, когда их резали ради удовольствия царя.
*************
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Катон признал, что страх был мощной мотивацией, входя во дворец в тот вечер в компании Макрона и других центурионов и опционов из экспедиционной колонны. Дворцовый распорядитель сумел организовать изысканный пир за считанные часы, и зал, в котором были изрублены придворные, был преобразован до неузнаваемости. Исчезли лужи крови и кусочки плоти, а на их месте стояли низкие диваны, ложи и кушетки, расставленные рядами по обе стороны от чаш и тарелок, заваленных деликатесами, свежеприготовленным мясом и испеченным хлебом. Стены и колонны зала украшали цветы и ленты из яркой ткани. Сбоку небольшая группа музыкантов играла веселые мелодии на дудуках в сопровождении цимбал и некоторых струнных инструментов.
Радамист сидел один на возвышении, опираясь на резной большой диван, заваленный подушками. Один из его телохранителей стоял на каждом углу помоста, а его дегустатор сидел под столом и старался пробовать каждое блюдо и кубок вина, которые были поставлены перед царем. «Для человека, которого только что вернули на трон, Радамист не источал радости и приподнятого настроения», подумал Катон. Вместо этого он смотрел на своих гостей с задумчивым выражением лица. Немногие из них, похоже, тоже наслаждались этим событием, и хотя Катон узнал лица большинства ближайших последователей царя и старших офицеров иберийских войск, остальные гости, должно быть, были из Артаксаты: богатые торговцы, мелкие придворные, сборщики налогов и тому подобные. И все они явно не хотели привлекать внимание Радамиста или его соратников.
Когда римляне вошли в комнату, Катон заметил, что Аргалис стоит у входа, наблюдая за слугами, чтобы у хозяина не было повода ругать его. Распорядитель поднял свой посох и трижды постучал им по мраморному полу, чтобы привлечь внимание ко вновь прибывшим.
– Его Величество приветствует трибуна Квинта Лициния Катона и его офицеров. Верные союзники Армении и герои, сражавшиеся на стороне могущественного Радамиста!
Его представление было встречено хором аплодисментов со стороны тех, кто вышел маршем из Сирии, и менее радушным приемом со стороны других гостей, которых, несомненно, возмущали римские интервенты почти так же сильно, как они боялись царя, вернувшегося из изгнания. На возвышении Радамист поднял чашу, улыбнулся и произнес тост за Катона и его офицеров, и все в зале поспешно последовали его примеру.
Катон торжественно поклонился в ответ на приветствие. Тем не менее он сознавал, что римляне будут выделяться своими простыми шерстяными туниками, прочными кожаными поясами и калигами, в то время как армяне и иберы будут носить их национальные наряды, и удивлять ароматами и косметикой на лицах. Поскольку не было возможности конкурировать с богатым внешним видом местной знати, Катон решил, что было бы лучше проявить добродетель в том, чтобы оставаться простым, стойким воином и оставил свою лучшую тунику и тогу в своем дорожном сундуке. Он надеялся почистить тунику к празднику, но Берниши нигде не было. В последний раз он видел ее до того, как когорта собралась, чтобы войти в город. Никто из штаба или стражи, стоявшей неподалеку, не знал, куда она ушла, и Катон предположил, что она решила исчезнуть в городе, прежде чем вернуться к своей семье. Он чувствовал острое чувство обиды за то, что девушка бросила его, и чувство вины за то, что он спровоцировал это, слишком подозрительно относясь к ее мотивам.
– Ваши места вон там, Ваше Превосходительство. – Распорядитель указал на два ряда пустых кушеток в стороне от центра зала. – Займите свои места, и я доставлю вам еду и вино как можно скорее.
Макрон приподнял бровь.
– Кажется, мы уже недостаточно хороши, чтобы разделить еду с Его Величеством или даже рядом с ним. Можно было подумать, что его союзники заслуживают большего.
– Может быть, для него важно показать этим людям, что он не слишком зависит от Рима, – предположил Катон. – Кроме того, я лучше сосредоточусь на вкусностях на столе, чем на светской беседе сегодня вечером.
– Вот теперь ты говоришь о той светской беседе, которая нравится мне. – Макрон похлопал себя по животу.
Катон кивнул в знак благодарности Аргалису и повел своих офицеров вокруг пиршества к выделенным им кушеткам. Как старший офицер он занял место, ближайшее к царю, Макрон напротив, а затем другие центурионы сели впереди опционов. Глядя на своих людей, Катон был поражен их естественным поведением, затем ему пришло в голову, что как солдаты преторианской гвардии они привыкли к таким развлечениям, в отличие от солдат легионов и вспомогательных когорт, стоявших на границе. И это было такое же празднество, как и многие другие. Несмотря на то, что это был пир по случаю возвращения Радамиста, настроение было подавленным и тревожным. Большинство других гостей делали вид, что ели, и почти не прикасались к еде, как будто боялись, что она была отравлена, но еще больше боялись нанести оскорбление, создавая видимость страха перед тем, что она могла быть отравлена. Лишь небольшая группа, казалось, наслаждалась едой и дружелюбием: те, кто вернулся из изгнания, и другие, которые остались верными Радамисту в его отсутствие, или недавно перешли на его сторону, быстро заявив о своей верности, и предложили ему подарки из золота и серебра. Некоторые, без сомнения, надеются нажиться на новом режиме или, по крайней мере, спасти свои головы.
Казалось, организаторы не сильно-то спешили подать блюда новоприбывшим, и Катон переключил свое внимание на более профессиональные дела.
– Как обстоят дела с размещением парней, Макрон?
– Очень недурно, как оказалось. Тот парень, который нам показал наши места только что, не мог быть более услужливым.
– Это не удивительно. Продолжай.
– Как ты знаешь, офицеры располагаются в крыле дворца, ближайшем к конюшням и складам, где размещены остальные солдаты. Первые четыре центурии вычистили большую часть отведенных нам конюшен, и теперь они устроились поудобнее. Наш друг распорядитель угостил их местным солдатским рационом. Вполне неплохо, скажу я. И вином.
– Убедись, чтобы его не было слишком много. По крайней мере, пока мы не закрепимся здесь получше.
Макрон кивнул, делая мысленную заметку, затем продолжил.
– Последним из парней было поручено доставить повозки. Я оставил приказ снести походный лагерь, но этот иберийец, Нарсес, сказал, что иберы хотят использовать его, чтобы загнать своих лошадей. Я не видел в этом никаких проблем.
Катон на мгновение задумался. – В этом есть логика. Лучше так, чем если наши парни будут вынуждены оставить конюшни.
Макрон ухмыльнулся.
– Это то о, чем я подумал, господин. Во всяком случае, повозки оставлены под охраной в торговом дворе ниже акрополя. Люди из оставшихся двух центурий, которым у нас нет места во дворце, живут в домах возле двора. Это центурии Игнация и Порцина, а также ауксилларии. Им также обеспечили питание, по крайней мере, так говорит распорядитель.
Они взглянули на Аргалиса, порхавшего в задней части зала, с тревогой наблюдая за всем, чтобы убедиться, что все потребности гостей удовлетворены.
– Я думаю, мы можем рассчитывать на то, что он сдержит свое слово, – сказал Катон с кривой улыбкой. – Это одна из работ, которую я был бы счастлив переложить на чужие плечи.
– А, пора! – глаза Макрона загорелись, когда к нему подошла очередь слуг с тарелками и винными амфорами. Они поставили их перед римскими офицерами и поспешили обратно к двери, ведущей на кухню. Макрон пробежался глазами по еде и потянулся к глазированному каплуну, а затем опомнился, чтобы посмотреть на Катона, ожидая, что тот первым начнет трапезу.
– Давайте, ребята, – ухмыльнулся Катон. – Набросились.
Его офицеры не нуждались в дальнейшем поощрении и дружно навалились на разложенную перед ними еду и питье со всем желанием людей, которые на протяжении большей части кампании мирились с простым походным рационом, приправленным случайными грабежами. Подход Катона был более сдержанным, поскольку он сознавал необходимость выдерживать стандарт изысканного поведения, соответствующего его рангу. Он взял несколько маленьких пирожков и, неуклонно жевая, откинулся на кушетке и оглядел других гостей и их хозяина. Напряженная атмосфера, царившая над большей частью зала, была ощутима, и Катон решил, что он и его люди останутся здесь ровно настолько, насколько это будет нужно, а затем извинится и сошлется на другие различные обязанности, требующие их внимания. У него не было желания оставаться свидетелем каких-либо дальнейших проявлений жестокого деспотизма Радамиста.
И как раз тогда поведение Радамиста резко изменилось. Кислое, задумчивое выражение сменилось широкой улыбкой, когда он сел и посмотрел на вход. Катон проследил за его взглядом и увидел, что прибыла новая группа: четыре женщины в вуалях и струящихся платьях ярких цветов и рисунков. За ними шла еще одна женщина в платье из богатой темно-синей ткани. Она держалась властно, ее глаза были подведены сурьмой, так что они были еще более выразительны над вуалью, закрывавшей ее нос и челюсть тонкими цепочками из золота и серебра, пронизывавшими благородную ткань. На ее руках было еще больше золота: браслеты, украшенные драгоценностями, тянулись от ее запястий почти до локтей. Шум в комнате быстро утих, когда все взгляды обратились на нее.
Макрон тяжело сглотнул и пробормотал: – Клянусь богами, эта женщина – выкуп, достойный царя.
Катон кивнул, сразу понимая, кем она должна быть, еще до того, как распорядитель объявил о ней. Стук его посоха эхом отдавался от окружающих стен, требуя тишины, которой она уже добилась своим ослепительным появлением.
– Ее Царское Величество, царица Зенобия...
Послышался шелест мантий, гости поспешно поднялись на ноги и почтительно склонили головы. Слуги в центре зала отошли в сторону и низко поклонились, в то время как спутницы Зенобии величественным шагом следовали впереди владычицы. Когда они подошли к помосту, Радамист поднялся на ноги и протянул руки. Остальные женщины отошли в сторону и заняли свои места за накрытым для них маленьким столиком, а Зенобия поднялась по ступеням на помост и взяла мужа за руки.
– Моя дорогая жена, – произнес он нараспев. – Мое сердце наполняет безмерная радость от того, что я могу видеть тебя вновь подле меня.
Она наклонила голову, прежде чем ответить ясным голосом: – И мое сердце также, Ваше Величество.
– Пойдем, сядь рядом со мной. – Радамист указал на свое ложе, и она осторожно опустилась, чтобы не позволить складкам ее объемного платья неловко запутаться под ней. Как только она села, гости вернулись на свои места, и разговор, в таком виде, в каком он был, постепенно увеличивался в объеме.
– Как трогательно, – тихо пробормотал Макрон. – Похоже, у иберийского парня все-таки есть мягкая сторона.
Но Катон не улыбался, глядя на помост. Удовольствие от хорошей еды и хорошего вина в компании Макрона и других офицеров обратилось в пепел, когда его желудок сжался от беспокойства и стыда из-за разоблачения своей жалкой глупости. Макрон посмотрел на него с радушным удовольствием от распробованного каплуна.
– Катон? Парень, что случилось? Похоже, ты только что потерял денарий и нашел сестерций, засунутый тебе в задницу... Катон?
Когда Катон не ответил на его попытку юмора, улыбка Макрона исчезла с его губ. – Что не так, во имя Плутона? Яд? Тебя отравили?
Он в ужасе посмотрел на еду и позволил выпечке, которую он собирался съесть, упасть на его тарелку.
– Нет, – холодно сказал ему Катон. – По крайней мере, не такой яд. Посмотри на нее ... Посмотрите внимательно.
Когда царице принесли еду, она потянулась, отстегнула вуаль и положила ее рядом с собой, прежде чем наклониться вперед, чтобы поднять инжир.
– Трахни меня... . – Макрон покачал головой. – Это же она. Берниша.
– Да ... Хотя я сомневаюсь, что это когда-либо было ее именем. – Катон стиснул зубы, когда на него обрушился весь масштаб ее обмана. – Значит, Зенобия.
– Но что, черт возьми, творится, во имя долбанного Плутона? – потребовал ответа Макрон. – Как тогда понимать тот факт, что она была пленницей Радамиста? Что она его тогда боялась? В чем их игра?
– Я не знаю. – Катон покачал головой, все еще пытаясь обдумать это, а затем его поразил холодный, ошеломляющий страх перед тем, что могло бы случиться с ним, если бы ее муж узнал о той ночи, когда она переспала с ним. Люди умирали из-за гораздо менее вопиющих проступков, причиненных Радамисту. Людей сжигали заживо и обезглавливали за то, что они так или иначе навлекли на себя его гнев. «Он уже доказал, что готов убить Петиллия и два десятка преторианцев для достижения своих целей... Или он? Может, это тоже был обман? Может быть, все таки парфяне их убили. Или же ... или против Катона была сыграна еще более глубокая игра?» – Он нахмурился, пытаясь обдумать это. Возможно, Радамист с подозрением относился к своим союзникам. В конце концов, Рим был склонен использовать различных вельмож и царей в качестве фигур в великой игре имперского влияния против своих врагов. Царя-клиента можно было легко сдержать, если бы он знал, что Рим может заменить его одним из заложников, живущих в качестве «гостей» императора. Что, если Радамист задумал, чтобы Катон увел Бернишу-Зенобию в свой шатер? Она могла бы подслушать Катона и его офицеров и доложить своему мужу, если бы обнаружила, что римляне бросают Радамиста словно игральные кости, чтобы отвоевать для него Армению, прежде чем свергнуть его и захватить новую территорию для Империи. Было много вещей, которые она могла почерпнуть от Катона, особенно если бы она соблазнила его. Но зачем рассказывать ему то, что она якобы знала о судьбе Петиллия? Что от этого можно было выиграть? Катон рассудил, что он почти собирался ее выгнать. Ей нужно было сделать что-нибудь, чтобы сохранить свое место в его палатке. Поэтому она рассказала ему историю, настолько шокирующую, но убедительную, что он купится на нее, и она обманом заставила его «защитить» ее от Радамиста.
Катон был потрясен своей наивностью. Он чувствовал себя использованным, никчемным и испытывал отвращение к себе.
– Катон? – Выражение лица Макрона было невыразимо обеспокоенным. – Как эта сука тебе навредила?
Катон покачал головой. – Не сейчас. Не здесь.
Его голова кружилась, и комната внезапно показалась слишком горячей и удушающей. Он сглотнул и встал с кушетки. – Мне нужно помочиться. Оставайся здесь. Я скоро вернусь.
Двигаясь неторопливо, чтобы не привлекать внимания, Катон обошел зал и выскользнул через боковой вход. Он вышел в узкий служебный коридор. С одной стороны он мог видеть слуг, которые входили и выходили из кухни, вынимали пустые тарелки, а свежие продукты направлялись на пир через другой боковой вход. С другой стороны не было ни звука, ни движения, и он зашагал туда, желая попасть в прохладный ночной воздух. В дальнем конце коридора была дверь, он открыл ее и увидел, что она выходит во двор за конюшнями. Горстка преторианцев играла в кости на дальнем конце двора, и он держался от них подальше, когда выходил через ворота на открытую площадку перед дворцом. Напротив него стоял павильон с колоннами, выходивший на город, и он кинулся к нему. Единственными людьми, которые были в поле зрения, были фигуры часовых, стоявших дальше на невысокой стене акрополя. Приглушенный шум пиршества не уступал кутежу римских солдат в конюшнях. Под ним лежал город, искрящийся мерцающим светом факелов, из которого доносились крики пьющих мужчин, время от времени вопли младенцев и вспышки гневной перепалки. Он запрокинул голову и некоторое время смотрел в звездное небо, где висел серебряный полумесяц луны. Он тяжело дышал, изо всех сил пытаясь разобраться в предательстве тех, к кому он был обязан относиться как к союзникам.
– Желаю тебе хорошего вечера, трибун Катон.
Он быстро повернулся, рука потянулась к рукоятке кинжала, но она была одна, смутно видимая в слабом свете звезд и луны. «Ее лицо выглядело гладким и серебристым, как живот змеи», – с горечью подумал он. Ее темные глаза были устремлены на него, когда она сделала шаг ближе, но он отступил, сохраняя между ними безопасное расстояние.
– Неужели ты меня ненавидишь? – Ее губы приподнялись в легкой соблазнительной улыбке. – После всего, что мы разделили между нами по дороге в Артаксату? Ты не так уж сильно не хотел быть рядом в ту холодную ночь.
– Мы ничего не разделили, – отрезал Катон. – Все это было полной выдумкой. Ложью. Ты коварна, как змея. Я должен убить тебя сейчас же голыми руками.
– Но, конечно, не сделаешь этого. Нет, если ты хочешь жить и вернуться домой к своему маленькому сыну.
Катон почувствовал, как по его телу пошли мурашки от желания задушить эту женщину, которая играла на его наивности, как на дешевой лире. Он сделал выпад, схватил ее за руки, прижал к стене и толкнул так, что она склонилась над пустотой и скалами внизу.
Зенобия рассмеялась ему в лицо, ее лицо залилось возбуждением. Катон подержал ее там несколько ударов сердца, затем отвел и отпустил, его сердце колотилось.
– А Радамист знает? – спросил он.
– Знает ли он о том, что я сказала тебе, что он сделал с центурионом Петиллием? Или что ты трахнул меня? – Она провела языком по губам. – Конечно, знает. Он просто еще не решил, что с этим делать. К счастью, он достаточно умен, чтобы выслушать меня и прислушаться к моему совету, что было бы глупо с его стороны убить тебя. Пока что.
– Почему он послал тебя шпионить за мной?
– А почему, как ты думаешь? Риму нельзя доверять. Вы притворяетесь его союзником, и все это время Рим служит только своим интересам. Кто знает, какие секретные приказы тебе были даны? Только дурак не захотел бы попытаться выяснить, в чем заключалась твоя истинная цель. Теперь Армения в наших руках и нет необходимости в дальнейших уловках. Так Берниша стала Зенобией.
Катон покачал головой.
– Но ты не просто шпионила за мной. Ты пошла дальше этого.
– Это правда. Тебя нелегко читать, трибун. Мне нужно было подобраться ближе к тебе, под твою твердую оболочку, которую ты представляешь другим. Говорят, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Но что «они» знают? Она протянула руку и прижала руку к паху Катона, и он поспешно отступил.
Она снова засмеялась.
– Кроме того, у меня, как и у всех, есть потребности. Как и у тебя. Да ладно, трибун. Это было так плохо? В тот момент ты казался вполне довольным.
Катон покачал головой.
– Макрон прав. Ты сука. Скользкая, расчетливая, злобная сука...
На этот раз в ее самообладании появилась трещина, и она посмотрела на него с открытой враждебностью.
– Тебе лучше быть осторожным, трибун. Теперь ты живешь под моей крышей. С моими правилами. И если ты думаешь, как хорошо я играла с тобой, то тебе придется поверить мне, когда я скажу, что знаю, как играть с мужем еще более безжалостно и эффективно. Он действительно считает себя правителем Армении. Я сделала его таким, какой он есть. Он думает, что мы партнеры. Он доверяет мне, потому что это служит его интересам. Вместе мы достигли всего этого. – Она махнула рукой в сторону города. – Он царь, а я его царица. То, на что ушли бы годы, если бы мы остались в Иберии и довольствовались ожиданием смерти его отца. Этот глупец, кажется, будет жить вечно... – Она помедлила и погрозила пальцем Катону. – Никогда не забывай, все это служит интересам Рима, чтобы на троне был Радамист, так что избавь меня от своего гнева и возмущения, Катон. Твой император нуждается в этом так же сильно, как и я, а твой долг – служить ему.
Катон почувствовал себя пойманным в ловушку ее слов. Она была права. Это было целью политики Нерона здесь, в Армении. Его миссия увенчалась успехом. Теперь оставалось только покинуть Артаксату, как только правление Радамиста станет безопасным.
Он выпрямился и указал на нее пальцем. – Держись от меня подальше.
Она склонила голову набок и пожала плечами. – Как хочешь. Наслаждайся остатком застолья, трибун. Несомненно, наши пути снова пересекутся в другой раз. Доброй ночи.
Она повернулась и с неспеша направилась обратно во дворец. Катон смотрел ей вслед, пока она не исчезла внутри, затем глубоко вздохнул и пошел, чтобы присоединиться к своим товарищам.
*************
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Катон старался держаться подальше от дворца в последующие дни. Поначалу ему было чем заняться. Защитные сооружения редута, построенные за пределами города, были демонтированы, когда владельцы вернулись в свои дома и на работу. Теперь, когда его солдаты удобно разместились, они могли отдохнуть и заняться починкой своего снаряжения. О раненых позаботились в одном из пустых зерновых амбаров дворца, и ежедневные отчеты когортного хирурга обнадеживали. Большинство больных и раненых поправлялись и вскоре вернулись к своим обязанностям. Некоторым повезло меньше: они получили увечье или были серьезно искалечены и уже никогда не смогут вернуться в строй. Их нужно будет списать со службы, когда колонна вернется в Сирию. «Мрачная перспектива для большинства из них», – сочувственно подумал Катон. Некоторые мужчины, огорченные потерей конечности или оставшиеся с изнурительной хромотой, растратят свою выплаченную компенсацию и потратят остаток своей жизни в качестве уличных попрошаек. Другим посчастливится вернуться в семью, и если они будут использовать свои скудные ресурсы, они смогут жить простой жизнью. Это было неплохо, как и для подавляющего большинства в их затруднительном положении. Жизнь в армии была достаточно тяжелой. Но жизнь за ее пределами в таких обстоятельствах действительно могла быть еще более суровой.
