355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Саймон Скэрроу » Кровь Рима (ЛП) » Текст книги (страница 13)
Кровь Рима (ЛП)
  • Текст добавлен: 28 декабря 2021, 14:30

Текст книги "Кровь Рима (ЛП)"


Автор книги: Саймон Скэрроу



сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

– Мы разберемся с этим. Позволь мне отвести тебя в лагерь. Тогда ты сможешь отдохнуть. Я обо всем позабочусь.

Катон не протестовал, как Макрон и ожидал, только кивнул.

– Вот, позволь мне… – Макрон наклонился вперед, чтобы поднять мальчика. Катон мгновенно схватил тело и прижал его к себе, конечности и голова ребенка безжизненно раскачивались.

– Не трогай его! Оставь Луция в покое!

– Луций? – Макрон нахмурился. Хотя он знал, что это невозможно, он присмотрелся и покачал головой. – Катон, это не Луций. Это просто какой-то мальчик. Позволь мне забрать его у тебя.

– Не трогай его, я сказал!

Глаза Катона покраснели и смотрели безумно, поэтому Макрон отступил назад и поднял руки.

– Хорошо... Но Катон, это не Луций... Посмотри на него.

Катон на мгновение застыл, затем опустил тело мальчика и посмотрел вниз, его лицо скривилось от горя, задыхаясь от горя он заговорил: – Я убил его, Макрон... Убил его своим мечом... Он испугал меня. Я повернулся и ударил... Я убил его.

Макрон вздохнул: – Это был несчастный случай. Ты не хотел убивать ребенка – я понимаю. Давай, опустим его, а?

На этот раз он дождался согласия Катона, и трибун кивнул. Макрон нежно поднял маленькое тело, словно новорожденного, и положил его на пол рядом с Катоном. Он аккуратно переложил конечности и закрыл глаза ребенка, после чего снова обратился к Катону.

– Пойдем, господин. Мы ничего не можем сделать для бедного крохи. Это очень плохо, но ты не виноват. На самом деле, ты не должен винить себя. Такое иногда случается. Случайность в битве. Это не твоя вина.

– Но я убил его, – настаивал Катон и тяжело сглотнул. – Я. Никто другой.

Макрон подумал обо всех мертвых и умирающих на окрестных улицах, о случайных изнасилованиях, резне и увечьях, совершаемых его людьми, ауксиллариями и иберийцами, и на мгновение у него возникло искушение рассердиться на самоуничижение Катона. Но дело было не только в этом. Это был не один из полетов поэтической и философской фантазии его друга о природе добра и зла. Что-то в Катоне сломалось. В данный момент он нуждался не в жесткой беседе, не в суровой встряске, чтобы привести его в чувство. Ему нужно было время, чтобы отдохнуть и прийти в себя. Макрон мог только молить богов, чтобы он поскорее восстановился. Люди нуждались в Катоне. Макрон тоже. С потрясением он осознал, что настолько привык следовать за своим другом, что задался вопросом, как он справится теперь, когда ему, возможно, придется взять командование на себя. По крайней мере, на некоторое время.

Он взял Катона за руку и поднял его на ноги, а затем положил руку друга себе на плечо, поддерживая его вес другой рукой.

– Пойдем, парень. Мы должны увести тебя отсюда.

*************

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

– Я возьму на себя командование колонной, пока трибун не оправится от ран, – объявил Макрон офицерам на штабной встрече в тот вечер. Солнце едва ли село, так что света все еще было достаточно, чтобы разглядеть лица центурионов и опционов, сидящих вокруг палатки штаба. Ее пологи еще не были развернуты, и воздух был уже прохладным, что устраивало Макрона, так как это помешало бы кому-либо продлить инструктаж дольше, чем это необходимо.

– Пока что вы все находитесь под моим началом, но это не должно вас чрезмерно беспокоить, – он выдавил из себя улыбку. – Это будет временная мера. Пока трибун не встанет на ноги.

– Что с ним случилось? – спросил центурион Порцин.

Это был вопрос, который Макрон уже ожидал заранее, но все же ему было неловко солгать остальным. Хирург когорты, Игнаций и двое солдат, которых он поставил охранять Катона, все поклялись хранить тайну, и теперь Катон глубоко спал в своей личной палатке. Был оставлен приказ, чтобы никто не беспокоил его ни при каких обстоятельствах.

– Трибун получил удар по голове, – объявил Макрон. – По словам хирурга, это немного отдало по его мозгам. Так что это должно дать остальным из нас шанс какое-то время не отставать от него.

Некоторые из офицеров улыбнулись. Они уже давно признали высокую степень интеллекта своего командира и понимания почти каждой детали управления на поле боя, а также четкого понимания тактики.

– Но он поправится? – настаивал Порцин. – Это так просто не пройдет, знаете ли. Я достаточно часто видел, как это происходило, когда кто-то сильно получал по башке.

– Даже если это пройдет не полностью, Катон будет умнее большинства из нас, – ответил Макрон. – А пока тебе придется со мной смириться. Я сделаю все возможное, чтобы все было так же, как и при нем.

Он сделал паузу, чтобы посмотреть, не оспорит ли кто-нибудь его версию того, что случилось с их командиром, и испытал облегчение, когда Порцин не продолжил развивать вопрос.

– Хорошо, наша первая забота – это счет от мясника. Двадцать восемь убитых, тридцать четыре раненых, двадцать из которых могут ходить. Мы потеряли также двенадцать человек из когорты Керана, а восемь были ранены. Иберийцы подсчитывают собственные потери, но они будут меньше наших, поскольку они поддерживали атаку. Мы еще потеряли один из онагров. Поперечная балка начала раскалываться, и у нас нет времени на ее ремонт, поэтому, как только она сломается, мы воспользуемся деталями в качестве запчастей. – Макрон кивнул. – Неплохие потери, учитывая характер боя. Но у нас не будет окончательной цифры по личному составу, пока отряд Марцелла не соберет последнего из людей, все еще грабящих город. Мне не очень приятно осознавать то, что они не отреагировали на призыв вернуться. У парня с буциной чуть не лопнули легкие, он дул в нее в течение большей части часа, так что им всем нет оправдания. Если кто-то из них находится в ваших подразделениях, я хочу, чтобы они сохраняли дисциплину. Потеря месячной выплаты и наряды в латринах вплоть до столицы Армении. Без исключений, – строго сказал Макрон. – И меня не волнует, что они вам предложат. Я не допущу, чтобы солдаты игнорировали сигнал, и им это сходило с рук. Все ясно?

Офицеры кивнули, некоторые неохотно, поскольку взятки были общепринятым способом увеличения дохода офицера, особенно в преторианской гвардии, где было много возможностей получить взятки от солдат. Последние же, в свою очередь, были полны серебра от подношений, которые им давали императоры, которые всегда стремились купить их лояльность.

– Любой, кто все еще не вернется в расположение своего подразделения к нашему выступлению завтра, будет оставлен на произвол судьбы и будет рассматриваться как дезертир, если он попытается вновь присоединиться к колонне. – Макрон позволил своим словам проникнуть в суть, чтобы не было сомнений в серьезности его намерений. – Мы потеряли несколько дней, имея дело с Лигеей. Парни повеселились, и теперь им снова придется быть солдатами, а не сборищем пьяных воров и насильников. Вам лучше убедиться, что они это понимают. Надеюсь, зрелище, которое происходило в городе, больше не повторится. Насколько я понимаю, это Радамист убедил трибуна в необходимости сделать из Лигеи показательный пример. Что ж, пусть будет так, но мы не будем распространять этот случай на какие-либо гражданские лица, которых мы повстречаем далее. По крайней мере, если не будет приказа трибуна. Еще одна вещь. Это римская колонна. Иберийцы – союзные войска, а это значит, что мы главные. Радамист – царь только на словах, пока мы не вернем его на трон. А до тех пор он находится под нашей опекой, и мы не должны забывать об этом, даже если он это делает время от времени. Если у вас есть с ним какие-либо дела, и он дает вам какие-либо приказы, вы должны сначала прояснить их со мной.

В заключение Макрон выпрямился. – Есть еще вопросы? … Нет? Значит когорты соберутся на рассвете на похороны наших павших братьев. Мы выступаем сразу после этого. Разойтись!

***

Когда последний из них ушел, Макрон направился к палатке Катона и обнаружил, что хирург ждал его. Катон спал на боку, свернувшись клубком.

– Как он?

– Без изменений, господин, с тех пор как вы видели его в последний раз. Ни разу не шевелился.

– Полагаю, это хорошо. Дайте парню прилично отдохнуть, и он будет снова в строю как новенький, когда проснется.

Хирург надул щеки. – Я не уверен, что это так просто, господин. Я видел подобное раньше.

Макрон приподнял бровь. – И что это за штука?

– Для этого нет медицинского термина, господин. По крайней мере, ничего из того, о чем я знаю. – Хирург погладил себя по подбородку, собираясь с мыслями, и продолжил. – Это своего рода нервное истощение. Если человек берет на себя обязанности и отказывается от отдыха, в котором он нуждается, то он накапливает неприятности. Хуже, если он в походе и переживает стресс битвы и потерю друзей и товарищей.

– Чушь! – воскликнул Макрон. – Я знаю его. Он пережил гораздо худшее, ни разу не попав в такое состояние.

– У всех парней есть предел прочности, господин. Большинству из нас повезло, что мы никогда не выходили за рамки этого. Некоторые люди, которых я знаю, и мы бы оба посчитали их за героев, годами справлялись, а потом что-то ломалось. Это может быть что-то, что кажется нам с вами довольно тривиальным, но не им. – Хирург задумчиво посмотрел на Катона. – Я вижу, что на его теле довольно много шрамов. Будут и другие. Шрамы сердца и разума. Чем больше опыта, тем их больше, и все мы справляемся с этим по-разному. Я служу с вами уже пару лет, господин. Мы вместе повидали немало сражений. Мы оба знаем, что трибун никогда себя не щадил. Также не секрет, что он был обеспокоен потерей жены.

– Это не твое дело.

– Я просто говорю, господин. Трибун вытерпел больше, чем большинство мужчин его возраста. Вы действительно удивлены, что это произошло? Интересно, что именно заставило его перейти свою границу?

– Он убил какого-то ребенка в городе. Случайность битвы. Что-то в мальчике напомнило трибуну его собственного сына. – Макрон пожал плечами. – Во всяком случае, это все, что я могу знать.

Хирург кивнул. – Напомнило?

– Что напомнило?

– Тот мальчик, был ли он похож на сына трибуна?

Макрон постарался вспомнить подробности. – Нет. Ничего похожего на него. На мой взгляд.

Он печально посмотрел на Катона, прежде чем продолжить. – Как скоро он преодолеет это свое мрачное настроение?

– Кто может знать?

– Да поразят тебя фурии, ты должен знать. Ты хирург. Ты сказал, что видел это раньше. Так каков ответ? Как ты собираешься его вылечить?

Хирург выглядел возмущенным. – Я сказал, что видел это. Но никогда ничего не говорил о лечении. Это не порез и не сломанная кость. Это гораздо глубже. Трибуну нужно лечиться. Я уверен, что отдых поможет. Я могу дать ему что-нибудь, чтобы он уснул, но это все.

– Значит, ты не особо хорош? – фыркнул Макрон. – «Отдых поможет!». Я приготовлю для него крытую повозку. Надеюсь, он сможет немного поспать по дороге в Артаксату. Тебе нужно присмотреть за ним, у меня есть обязанности, о которых нужно позаботиться.

– У меня есть и другие пациенты.

– Так разберись с ними, – отрезал Макрон. Он начал терять терпение по отношению к хирургу. – Тогда дадим ему поспать. Тебе лучше уйти.

Хирург склонил голову и вышел из палатки. Макрон задержался ненадолго, наблюдая за своим другом, следя за тем, как грудь Катона поднималась и опускалась в устойчивом ритме. Вдруг он внезапно зашевелился, как будто его беспокоил сон, затем бормотание стихло, напряжение спало, и он продолжил лежать в забытьи.

Снаружи палатки Макрон увидел девушку, которую Катон привез несколько дней назад из иберийского лагеря. Ей давали пищу и воду, и каждую ночь она спала возле палатки Катона. Он строго приказал не трогать ее и считать ее служанкой трибуна. Насколько было известно Макрону, с тех пор, как казалось, Катон игнорировал ее. Он объяснил это тем аспектом характера Катона, который настаивал на защите слабых и уязвимых. «Досадно, – подумал он, – ведь она достаточно привлекательна, чтобы ее приветствовал в постели любой мужчина».       Тем не менее, Катон был Катоном, и он не был обычным человеком. Но даже в этом случае девушка могла принести ему пользу.

Девушка пошевелилась, когда увидела, что Макрон пристально смотрит на нее, села и обняла себя за колени и с тревогой посмотрела ему в ответ.

– Берниша? Верно?

Она застенчиво кивнула.

– Трибун оказал тебе услугу, вытащив тебя из иберийского лагеря. Знаешь, ты могла бы о нем позаботиться, – мягко сказал Макрон. Он указал на палатку Катона и изобразил сон, затем вытер лоб. Она не отреагировала.

– Во имя Плутона… – гаркнул Макрон и подошел к ней, схватив ее за запястье, рывком подняв на ноги, и потащил в палатку. Она боролась какое-то время, а затем сдалась, осознав, что это бесполезно. Макрон указал на Катона. – Я хочу, чтобы ты позаботилась о его потребностях.

Она тупо посмотрела на него. Макрон вздохнул и изобразил, как он вытирает лоб, потом пьет и кормится, и указал на Катона. Берниша открыла рот, заговорила на своем языке и кивнула.

– Хорошо, – улыбнулся Макрон. – Тогда займись этим. Имей в виду ... – Его глаза сузились. – Если с ним что-нибудь случится, если ты сделаешь что-нибудь, чтобы навредить ему или помешать его выздоровлению, я прикажу тебя высечь и отправить обратно в иберийский лагерь, чтобы они использовали тебя по своему усмотрению.

Его угрожающий тон был безошибочным, даже если она, казалось, не понимала ни одной детали из сказанного. Макрон указал на Катона, затем на нее, затем на свои глаза и снова указал на нее.

– Ну же, приступай.

С этими словами он вышел из палатки и на мгновение постоял снаружи, чтобы собраться с мыслями. Макрон был встревожен. Если бы это случилось практически с любым другим человеком, он сказал бы, что у этого человека сдали нервы, и что он поддался тому чувству, которого боялись все солдаты: трусости. Но он знал Катона лучше, чем большинство солдат знали своих домочадцев. Он знал, что Катону всегда хватало смелости, и даже когда шансы были ужасающими, он заставлял себя сражаться. Он был самым храбрым солдатом, которого Макрон когда-либо знал. И если это могло случиться с Катоном, то это могло случиться с кем угодно. Включая самого Макрона. Сама по себе эта мысль была достаточно пугающей. Еще одна причина сделать все возможное, чтобы помочь своему другу выздороветь. Когда-нибудь их роли могут поменяться местами, если Макрон вдруг его запас прочности иссякнет. Он вздрогнул от такой перспективы, затем заставил себя подумать о своих самых неотложных обязанностях: обойти часовых, проследить за тем, чтобы колонна выдвинулась на рассвете, и отследить подготовку к завтрашним похоронам. Теперь бремя командования было на нем, размышлял он, шагая в сторону лагеря, занятого иберийцами. Прежде чем он позаботится о чем-либо еще, он решил, что должен сообщить Радамисту, что принял временное командование. Это была задача, которая ему не нравилась. Ни капли. Катон лучше справлялся с подобными вещами.

Макрон выровнял дыхание и приготовился быть твердым, но вежливым. «Но, – пробормотал он себе под нос, – если этот иберийский царевич думает, что я собираюсь стелиться перед ним, то его ждет долбанное большое разочарование».

***

– Ранен? – нахмурился Радамист.

– Да, господин. Травма головы. Пройдет несколько дней, прежде чем он выздоровеет. Между тем, теперь я старший офицер в колонне, поэтому временно возьму на себя командование.

– Ты? – это показалось Радамисту подозрительным. – Прошу прощения, я почти не знаю тебя, центурион Макрон. По крайней мере, не так хорошо, как я узнал твоего командира.

– Ничего не могу поделать, господин. Но такова ситуация. Просто подумал, что вам следует сообщить.

– Совершенно верно. И поскольку нам, несомненно, придется регулярно совещаться в ближайшие дни, пока твоему трибуну не станет достаточно хорошо, чтобы возобновить командование, было бы лучше, если бы ты обращался ко мне «Ваше Величество». Просто чтобы предотвратить дальнейшую неловкость.

Макрон открыл, было, рот, затем быстро его закрыл. Он понятия не имел, в чем здесь была какая-то неловкость. Но если иберийец хотел, чтобы его называли «Ваше Величество», то пусть он будет «Его Величеством», хотя бы для того, чтобы сохранить мир. Он откашлялся и склонил голову.

– Да, Ваше Величество.

Радамист снисходительно кивнул. – Насколько я понимаю, римские военные, как ты, центурионы, составляете костяк армии. Вы выбраны за вашу храбрость, вашу готовность первым вступить в бой и последним выйти из боя. Это так?

Макрон не мог не польститься таким точным наблюдением, за которым сразу последовала настороженность в отношении цели такой похвалы. – Я и не знал всего этого, господин. Быть избранным командовать другими солдатами – большая честь. Мы, центурионы, просто стараемся быть лучшими солдатами.

– Скромность настоящего героя, – сказал Радамист. – Ты мужчина по моему сердцу. Боец и вождь для своих людей.

Макрон ничего не ответил и просто хотел как можно скорее удалиться от иберийца. Поэтому он откашлялся.

– Ээ…. Благодарю, Ваше Величество. Теперь я не могу более тратить Ваше драгоценное время.

Мягкая улыбка Радамиста исчезла.

– Ты удалишься только, когда я так скажу, центурион. Я еще не закончил с тобой. Как я уже сказал, я уверен, что ты хороший воин. И твоя главная задача – вести в бой людей своей центурии. Ты – старший центурион своей когорты, но трибун – это командир.

– Если только он не может дальше командовать. Тогда ответственность ложится на меня.

– … Ваше Величество, – напомнил ему Радамист.

Макрон кивнул. – Да, Ваше Величество.

– Итак, при нормальном развитии событий ты не привык командовать когортой, не говоря уже о двух когортах или тем более колонне людей, столь же многочисленной, как наша. Это так?

Макрон сразу понял, куда клонится разговор, и стал тщательно подбирать слова.

– Все римские центурионы должны быть готовы взять на себя бóльшую ответственность, если возникнет такая необходимость, Ваше Величество.

– Я это понимаю. Но такие обязанности берутся только в случае отсутствия офицера более высокого ранга. Верно?

– Да, Ваше Величество.

– А ты не согласен с тем, что царь стоит выше центуриона?

Макрон заложил руки за спину и тревожно согнул пальцы. – Это зависит…

– Это зависит? Центурион Макрон, ты явный ветеран, у тебя за плечами много кампаний. Несомненно, ты сражался в разных провинциях вашей Империи. Скажи, за все это время ты когда-нибудь сталкивались с ситуацией, когда центурион пользовался большей властью, чем царь?

– Нет, господин, я такого не встречал. Но…

– Но что? Нет ничего, что противоречило бы моей точке зрения. – Радамист наклонился ближе и пристально посмотрел Макрону в глаза. – Я царь, а ты центурион. Более того, пока мы говорим, я являюсь царем той самой земли под твоими ногами. Это мое царство. Я его правитель. Ты здесь по моей воле. По всем параметрам, которые мы хотим применить, я являюсь твоим командиром, и поэтому я должен командовать этой колонной в отсутствие трибуна Катона. Я согласился с твоим полководцем Корбулоном принять Катона командующим нашей маленькой армией. А в отношении тебя такого обязательства я не брал. Поэтому я говорю тебе сейчас, что буду вести колонну. Понимаешь?

– Я понимаю, Ваше Ввеличество.

– Хорошо, тогда я буду ожидать, что ты будешь выполнять мои приказы, как ты ранее следовал приказам трибуна Катона.

– Нет, Ваше Величество. Я не буду.

Челюсть Радамиста на мгновение отвисла, прежде чем он оправился от шока, вызванного таким прямым ответом. – Предупреждаю тебя, центурион, не переходи мне дорогу.

Макрон расправил плечи.

– Ваше Величество, мои приказы в конечном итоге исходят от императора. И император Рима превосходит любого живого человека. Будь то царь или скромный центурион. В нынешних обстоятельствах вы не являетесь царем. И вы не будете им, пока римские солдаты не вернут вас на трон. Я служу трибуну Катону, потому что трибун назначен надо мной императором. В его отсутствие мой долг – служить непосредственно императору. Не вам. До тех пор, если только этого не требуют его приказы. А они этого не требуют. Я намерен взять на себя командование колонной.

– Ты не будешь командовать мной! И моими людьми.

Макрон посмотрел в ответ, пока он перегруппировывал свои мысли, изо всех сил пытаясь контролировать свой вспыльчивый характер. – Я командую когортой преторианцев. Я также командую вспомогательными войсками. И я командую осадным обозом. В наших интересах, чтобы ваши люди и мои шли вместе, Ваше Величество.

Радамист посмотрел в ответ. – Если ты ценишь свою жизнь, то сделаешь, как я говорю.

– Ваше Величество, я очень дорожу своей жизнью. Но еще больше ценю долг и честь. И мой долг ясен. Пока не выздоровеет трибун Катон, командую я. Вопрос закрыт. Желаю вам спокойной ночи.

Макрон повернулся и направился ко входу в палатку. Двое иберийских телохранителей, стоящих там, скрестили перед ним свои копья, заставляя Макрона остановиться. Он почувствовал, как его пальцы двинулись к рукоятке гладия, прежде чем разум взял верх над инстинктом, и опустил руку. Он наполовину повернулся к Радамисту и приподнял бровь.

Воцарилась тишина и неподвижность, которые, казалось, длились намного дольше, чем несколько ударов сердца, а затем ибериец рявкнул приказ, и телохранители раздвинули свои копья. Макрон прошел между ними и прорычал: – Вам очень не повезет, если вы попробуете это на мне в следующий раз, ребята.

Затем он вышел на прохладный вечерний воздух. Небо на горизонте было пурпурным, а наверху переходило в бархатную тьму, пронизанную мерцанием звезд. Он медленно выдохнул, возвращаясь к римской половине лагеря и быстро помолился.

– Юпитер Наилучший Величайший, я молю, чтобы ты сделал все, что в твоих силах, чтобы вернуть Катона в чувство. Прежде чем я сделаю что-нибудь еще, о чем я могу нахрен пожалеть.

*************

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Через час после рассвета, когда раненых погрузили в повозки, колонна продолжила движение в гористое сердце Армении. За собой римляне и иберы оставили два пылающих погребальных костра. Первый поглотил тела их павших товарищей, и в воздух поднялся густой жирный дым, и утренний бриз поднял дым за колонной, так что они задохнулись от едкого привкуса древесного дыма и жареного мяса, и он на много часов спустя оставался на их одежде. Вторым костром был город Лигея, который почти полностью погиб накануне. На каждой улице полыхали пожары, и огонь, раздуваемый ветром, быстро распространился. Оглядываясь назад, Макрон увидел, что пламя было почти непрерывным, ограниченным стенами, так что город выглядел как огромная костровая яма. Языки пламени хлестали по утреннему небу, и рев и резкие звуки треснувших бревен отчетливо слышались на протяжении первых полутора километров марша. Когда в полдень колонна ненадолго остановилась, солдаты все еще с трепетом оглядывались на толстый столб дыма, поднимавшийся в небеса.

Макрон посмотрел на зрелище, вынул флягу и сделал глоток воды. Он знал, что этот дым должен объявить об их присутствии на значительном расстоянии, и вскоре любопытные появятся на местности, чтобы исследовать его источник. Когда слухи об опустошении Лигеи распространятся по Армении, они узнают, заставит ли этот акт устрашиться людей, которыми Радамист так снова стремился править, или настолько воспламенит их ярость, что они восстанут против него. «Это еще предстоит увидеть», – подумал Макрон. Кроме того, его интересовали более неотложные дела.

Иберийцы первыми снялись с лагеря и, пренебрегая рутиной по закапыванию вала обратно в ров, сложили свои палатки и двинулись прочь. Римляне молча наблюдали за их отходом, выстраиваясь для погребального обряда. Мертвые иберийцы уже были похоронены ночью, но их отказ встать вместе с римлянами и почтить память их погибших союзников был воспринят как преднамеренное оскорбление всеми солдатами и офицерами преторианской и вспомогательной когорт. Макрон подумывал бросить вызов Радамисту напрямую и потребовать, чтобы он остановил своих людей, но такая конфронтация могла очень легко выйти из-под контроля, учитывая напряженное столкновение накануне вечером. Поэтому он позволил им уйти, а затем как можно быстрее завершил похоронный обряд, прежде чем отправиться вслед за ними.

Иберийцы оторвались от римлян почти на четыре километра, и по мере того, как расстояние между ними увеличивалось, благодаря медленному продвижению обозов и осадных эшелонов, Макрон послал пращников вперед с приказом преодолеть разрыв между двумя отрядами и удерживать оба в поле зрения. Разделение колонны на марше по территории, которую было разумно считать враждебной, было крайне неудовлетворительным положением дел. «Но лучше идти разделенным, чем драться друг с другом», подумал Макрон. Он надеялся, что уязвленная гордость Радамиста вскоре уступит место разуму, и что он примет командование Макрона над объединенными силами. Это может занять день или больше, но иберийец обязательно должен понять, что его амбиции имеют больше шансов на реализацию, если рядом с ним будут римские солдаты и осадные механизмы.

Внимание Макрона обратилось к крытому фургону, который грохотал по сырой дороге недалеко от людей первой центурии, шагавших под тяжестью маршевых фурок. Откидные створки козьей шкуры были развязаны, и через щель Макрон мельком увидел своего друга, лежащего на скатке, и девушку, сидящую рядом с ним на складках палатки Катона. Он приотстал и пошел в ногу позади повозки.

– Как он поживает?

Берниша повернулась и посмотрела на него, догадавшись о его вопросе, изобразила сон, затем подняла ладонь и покачала ею из стороны в сторону. Макрон разочарованно застонал. Катон был нужен сейчас больше, чем когда-либо. Схватившись за борт фургона, Макрон приподнялся, махнул девушке сдвинуться вперед и занял ее место. Рядом с ним Катон лежал на спине, его тело тряслось, когда повозка грохотала и покачивалась под ним. Он был в тени яркого солнечного света, но пыль покрывала интерьер серой паутиной, и время от времени он кашлял во сне. На нем не было никаких видимых следов сражения, кроме истощения. Ни одной раны. Макрон все еще боролся с мыслью, что его друг может быть поражен какой-то болезнью сердца и ума. У него возникло искушение встряхнуть трибуна и сказать ему, чтобы он взял себя в руки, но он был обеспокоен тем, что такие действия могут помешать выздоровлению его друга.

Одно из колес повозки врезалось в глубокую колею, и фургон сильно покачнулся. Глаза Катона резко открылись, и он с тревогой огляделся, прежде чем увидел Макрона, сидящего рядом с ним.

– Что происходит? Где мы?

– Вновь по дороге на Артаксату, парень. Если можно назвать эту проклятую козью тропинку подобием дороги.

Катон нахмурился, пытаясь сосредоточиться. – А город? Что случилось с Лигеей?

Макрон приоткрыл створки, обнажив столб дыма вдалеке. – Сгорел дотла, как ты приказал.

Катон вздрогнул. -Я приказал? Да ... Да. А люди?

– Все убиты. Мы не взяли пленных.

– Все мертвы?

Макрон тяжело кивнул. Он не получал удовлетворения от подчинения таким приказам и, по правде говоря, считал, что уничтожение Лигеи и ее народа было пятном на репутации Рима и, в частности, на чести Второй когорты. Что еще хуже, по мнению Макрона, это была ошибка. Но приказы были даны, и не его дело их расспрашивать. К тому же было уже слишком поздно.

– Я не должен лежать здесь, – продолжил Катон. Он попытался подняться, но обнаружил, что его тело показалось совершенно свинцовым, и это усилие его утомило. Рука, которую он использовал, чтобы опереться, дрожала, как лист во время шторма. Берниша посмотрела на него с беспокойством и отодвинула Макрона, чтобы поддержать Катона за плечи. Она успокаивающе заговорила и осторожно уложила его обратно на скатку. Катон не сопротивлялся ей и лег на спину с глубоким вздохом, глядя на своего друга.

– Что со мной случилось? Я был ранен?

Макрон покачал головой. – Не то чтобы ранен, парень. Ты просто болен. Хирург говорит, что это истощение и какая-то болезнь сердца. Я не могу тебе сказать большего. Тебе лучше услышать это от него, когда мы разберемся сегодня вечером с лагерем. Я пришлю его к тебе.

Несмотря на то, что он все еще изо всех сил пытался связно мыслить, Катон услышал слова своего друга с нарастающим чувством стыда. Он был слаб, когда его люди нуждались в нем, вместо того, чтобы быть сильным. Если у не было ранений и болезней, которым солдаты были подвержены во время похода, то не было оправдания его недееспособности. Конечно, он не принял бы никаких оправданий ни от кого из подчиненных. Он бы назвал их симулянтами, такими солдатами, на которых другие смотрели со знанием дела, с вызывающим презрением. Солдаты, которые подводили своих товарищей и придумывали болезни, чтобы избавиться от работы или, что еще более непростительно –оставить свое место в боевой линии. Мысли Катона сосредоточились на последней мысли, и он боялся подумать, что Макрон может обо всем этом подумать. Он повернул голову набок и пристально посмотрел на деревянную доску всего в нескольких сантиметрах от его лица.

– Мне очень жаль, Макрон. Я подвел тебя. Подвел парней... – Катон мог представить себе язвительные комментарии, которые будут делать рядовые о слабости своего командира, и эта мысль наполнила его еще более сильным отвращением к самому себе. – Они не сочтут меня подходящим снова их возглавить.

– Это чушь, парень. – Макрон заставил себя произнести это веселым голосом. – Да ведь они без раздумий последуют за тобой через врата Плутона и будут уверены, что ты выведешь их на другую сторону.

– Не после такого. Макрон, я провоевал достаточно долго, чтобы знать, как работает их разум.

– Они будут в порядке. Кроме того, насколько им известно, ты получил травму головы и вернешься к обязанностям, как только выздоровеешь. Думаю, они будут благодарны за то, что я больше не буду на них рычать.

Катон почувствовал смесь благодарности к другу и уязвимости. Даже если бы люди никогда не догадались об истинной причине, Макрон всегда будет знать ее. И это было бы бременем для Катона.

– Я устал. Мне нужен отдых.

–      Конечно, тебе положен отдых. Лучше я перестану тебя донимать и отправлюсь исполнять свои обязанности, – Макрон похлопал его по плечу и повернулся к Бернише. – И я уверен, что эта сделает все возможное, чтобы помочь тебе выздороветь. Думаю, она тебе немного приглянулась. Верно, милая?

Берниша улыбнулась и смочила тряпку водой из фляжки Катона, затем сложила ее в компресс и приложила ко лбу.

– Ты в надежных руках, парень. Увидимся позже, в лагере. А пока отдохни еще немного.

Макрон уселся на задник повозки, спрыгнул на дорогу и зашагал вперед, чтобы догнать своих людей.

В грохочущем фургоне Катон изо всех сил старался устроиться поудобнее и закрыл глаза. Краткий миг бодрствования утомил его, и снова его мысли приходили с трудом, но даже тогда они были случайными и редко связными. «Больше похоже на сон», – подумал он. Когда напряжение спало с его конечностей, в его голове промелькнули беспокойные, неупорядоченные образы и впечатления: суровый ужас штурма внутренней стены Лигеи, первый раз, когда они с Юлией занимались любовью, убежденность в том, что он погибнет, когда он много лет назад подплыл к разбитому кораблю у берегов Британии, чтобы спасти выживших, страх потерять Макрона, когда его друг был ранен стрелой в той же кампании, нервозность того момента, когда его впервые представили своему сыну, и глубина любви, которую он испытывал к Луцию с тех пор, а потом лицо мальчика, которого он пронзил в Лигее... Казалось, так похожего на Луция. Настолько, что казалось, будто он убил своего сына. А потом тьма и забвение, когда он, наконец, вновь погрузился в глубокий сон совершенно измученным и несчастным.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю