Текст книги "Саша Черный. Собрание сочинений в 5 томах. Т.3"

Автор книги: Саша Черный

Соавторы: Анатолий Иванов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 41 страниц)

ГЛУПОСТЬ ^*

Прозаик может быть глупым. Поэт почти обязан. Но глупый критик такой же парадокс, как хрюкающий тиф. Однако же…

* * *

Если в концерте во время паузы, выдерживаемой оркестром, вдруг раздадутся оглушительно-наглые хлопки – знай, это дурак.

* * *

Никто не платит столько налогов, сколько дураки: книги Вербицкой, средства для ращения волос в 24 часа, коллекции марок, чубуков, брелков и таможенных пломб, поездки на «Всемирные выставки», бинты для усов, модные жилеты и пр., и пр., и пр.

* * *

Есть ум скептический, критический, практический, иронический и т. д. Глупость – только одна.

* * *

Глупого мужчину всегда можно узнать по глупым глазам. Но женские глаза… Черт их знает! Не то глубина – не то томность; не то мысль – не то любопытство… и вдруг дура!

* * *

Глупость все ценности превращает в карикатуры: вместо гордости у нее – наглость, вместо общественности – стадность, вместо искусства – любительство, вместо любви – флирт, вместо славы – успех…

* * *

Если дурак написал 100 литературных или научных прейскурантов, перевел 100 ненужных книг и изучил 100 живых и мертвых языков – его по всей справедливости не следует называть за это «маститым».

* * *

Человек, носящий университетский знак, – или глуп, или не умен.

<1910>

НАИВНЫЕ СЛОВА ^*
(ПОСВ. г. г. ПИШУЩИМ)

Бархатный пиджак не делает писателя.

* * *

Если ты напечатал два рассказа в вечерних газетах и одно стихотворение в «Ниве» – не торопись выпускать в свет «Полного собрания» своих сочинений.

* * *

Если у тебя есть «имя», не пиши хлама. Если у тебя его нет, тем более остерегайся.

* * *

Профессионал-писатель, как Будда, поступивший в коммивояжеры.

* * *

Во многих редакциях есть специалисты, которые подбирают чужие лирические окурки и докуривают их до ваты. Пусть бы докуривали, но у многих после этого самый вид стихов вызывает чувство брезгливого равнодушия. О редакторы, пощадите хоть Поэзию, если вы себя не щадите!

* * *

Не собирай газетных вырезок о себе, ибо каждое утро кофе твой будет, как желчь.

* * *

Когда посылаешь свою книгу критику, не придумывай сам надписи, а попроси первого встречного сделать ее за тебя.

* * *

Пиши только руками, – ноги необходимы для ходьбы.

* * *

Снимайся возможно реже: ты не двухголовый теленок, и не давай в прессу сведений о том, сколько у тебя родимых пятен… «Реклама – двигатель торговли», но разве ты торгуешь мазью от прыщей или галошами?

* * *

Если ты бездарен, отруби себе руки. На всякий случай вырежь и язык, чтобы не мог диктовать.

* * *

Не потрафляй, даже если ты можешь рассчитывать на восемнадцать изданий.

* * *

Расписывать, как у верблюда в ноздрях растут финики, – еще не значит быть оригинальным.

<1911>

НОВЕЙШИЙ САМОУЧИТЕЛЬ РЕКЛАМЫ ^*
(ДЛЯ гг. НАЧИНАЮЩИХ И «МОЛОДЫХ»)

В наше зоологическое время одно только искусство высоко держит свое знамя и неустанно опрокидывает на головы вялых современников собрание сочинений за собранием, альманах за альманахом… Невероятное количество начинающих поэтов пишет почти как Пушкин. Невероятное количество начинающих прозаиков пишет почти как Толстой. Сооружаются поэтические академии, цехи поэтов, лиги взаимного печатания и восхваления и проч., и проч.

В недалеком будущем все страховые общества, банки и конторы по найму прислуги должны будут прекратить свои операции, так как ни один клерк не захочет сидеть над презренным сведением балансов: все займутся составлением собраний сочинений – занятием легким и приятным, не требующим ни особых способностей, ни каких-либо предварительных знаний.

Но книг с каждым днем все больше, ибо авторов все больше: читателей же все меньше, так как многие, дойдя до полного равнодушия, продолжают по инерции выписывать «Ниву» и этим ограничиваются.

Как быть? Как выделиться из массы? Как схватить за волосы читательское равнодушие и, не давая читателю прийти в себя, заставить его если не прочесть, то хоть купить книгу?

Как навязать свое имя толпе, чтобы оно, как «тарарабумбия», преследовало ее и в бане и во сне, в самые тихие минуты бытия? Все эти вопросы и составляют область сложной науки, которая называется рекламой и является, как известно из всех объявлений, «главным двигателем торговли».

Автору этих строк удалось в течение нескольких последних лет собрать по этому вопросу кое-какой материал. Материалом этим он и хочет поделиться с теми малоопытными начинающими (по большей части провинциалами) и так называемыми «молодыми», которые невинность уже потеряли, но капитала еще не приобрели. Итак:

§ 1. Обложка – душа книги. Если прохожий заметит в книжной витрине на другой стороне улицы пятно цвета раздавленного попугая и неудержимо потянется к нему, как к зарезанной автомобилем на площади лошади, – значит, обложка удовлетворительна. Заглавие должно быть не менее выразительно: «Четыре пуговицы. Книга для крокодилов», «Кто и что?». Для сборника стихов предпочтительнее что-нибудь узывное и тугопонятное: «Пусть лилии молчат», «Филь», «Арфы из шарфов» или «Шарфы из арф» (по вкусу). Имя автора следует печатать такими крупными и необыкновенными буквами, чтобы все соседние вывески поблекли от зависти.

§ 2. Печатать на обоях и оберточной бумаге уже старомодно. Следует искать нового материала: все издание, напр<имер>, на березовой коре, а сто экземпляров на ослиной коже с рыжим обрезом (для любителей).

§ 3. Не считаясь с устарелым мнением Гоголя, высказанным им в «Завещании» (п. 7), и с его старомодной скромностью, к каждой книжке, независимо от ее размера, необходимо прилагать свой портрет. Если лицо недостаточно умно и выразительно, следует во время позирования придавать своим чертам ту общую неопределенную напряженность, которая легко может сойти за работу мысли и чувства.

§ 4. Предисловия бывают двух сортов: личные – от лица автора и в виде рекомендательных писем от лиц, получающих не менее 500 рублей с листа. Вторые выгоднее, ибо многие грубые читатели склонны видеть в авторских предисловиях то нервное интересничанье и «беспокойную ласковость взгляда», которые ассоциируются с известной вульгарной поговоркой о гречневой каше. Если же автора рекомендует какое-нибудь солидное и маститое лицо, читатель, не желая показаться нечутким самому себе и своим друзьям и родственникам, зачастую начинает видеть на голом короле платье.

§ 5. На каждой сотне экземпляров не лишне ставить цифру нового издания, причем с пятого или шестого издания можно начать печатать в объявлениях и в конце каждой книги:

Издание шестое только что вышло и поступило в продажу.

Седьмое печатается.

Восьмое готовится к печати.

Девятое готовится к приготовлению к печати и т. д.

§ 6. Посвящать книги лучше не ближайшим родственникам, как чаще всего делают, а лицам, значение которых в искусстве более или менее установилось: «Светлой памяти Гомера», «А. Пушкину». Можно и современникам: «Учителю – Анатолю Франсу». Франс далеко, русского языка не знает, да и уголовной ответственности автор за такие посвящения по закону не подлежит. Свидетельствуя о хорошем вкусе автора, посвящения эти сразу вводят его в избранное общество и намекают на неограниченные возможности в будущем. Можно посвящать и стихиям.

На титульном листе полезно напечатать какой-нибудь эпиграф на санскритском языке или древнебретонском наречии.

§ 7. Теперь о самом главном. Книга выпущена. Изумленные народы толпятся перед витринами и у прилавков. Книга куплена. Надрезана. Огорченный читатель с прискорбием вздыхает о потерянном рубле и времени и злорадно ожидает отзыва. Что делать? Если автор холост, лучшее, что можно посоветовать ему, это жениться на тетке секретаря, либо швейцара одного из наиболее ходких периодических изданий. Психология родства обязывает – оценщики, состоящие при этом издании, становятся близкими знакомыми, вместе закусывают, сравнивают автора с Шекспиром и доброжелательно хлопают его по плечу. Вытянет ли он от многописания себе жилу на руке, купит ли новые подтяжки, – об этом будет сообщено миру в специальных отделах: «Наш даровитый вытянул себе жилу», «Наш даровитый купил новые подтяжки».

В том случае, когда с автором ничего не случится, – и об этом доведут до общего сведения: «С нашим даровитым от такого-то числа по такое-то ничего не случилось».

Если же автор женат, тогда труднее указать определенную линию поступков, так как все зависит от того, насколько автор обладает талантом общественности (умение играть на бильярде и переходить на «ты» со второй встречи, умение посетить в один вечер три ресторана, две премьеры и один литературный кружок) и насколько он ласков.

§ 8. При рассылке даровых экземпляров критикам следует избегать одинаковых надписей, так как критики ходят друг к другу в гости и могут, пересматривая новые книги, случайно натолкнуться на знакомую надпись. Если одному пишешь: «Самому чуткому», второму можно написать: «Самому умному», третьему: «Самому талантливому» и т. д.

Вот несколько более оригинальных надписей: «Кто горячее вас ненавидит бездарность, дорогой Иван Иванович? – Подпись», «Если бы я не был собой, я бы хотел быть вами. – Подпись», «Маяку Красоты и Правды. – Подпись».

§ 9. Так как, благодаря приложенному к книге портрету, автора начнут узнавать в трамваях, в театрах, в парикмахерских и прочих общественных местах, то ему следует для облегчения читателя придумать себе какую-нибудь гениальную внешность. Мягкие галстуки в виде слоновых ушей, бархатные куртки, длинные волосы, плащи, бурки, папахи и иные экзотические предметы пора сдать в архив, ибо все это давно уже стало достоянием провинциальных суфлеров, псаломщиков, таперов при кинематографах и прочих пасынков русской жизни.

В наши пестромигающие, ярмарочные, орущие дни надо прибегать к более смелым средствам: можно, например, сбрить брови и отрастить волосы в носу, можно носить красные очки со своим именем на каждом стекле или сшить из собственных обложек сюртук, а подкладку сделать из своих портретов. Можно вытатуировать на своем теле все заглавия своих рассказов или стихотворений, адрес и фамилию издателя и условия подписки на собственное собрание сочинений, что сослужит автору прекрасную службу в бане, в морских купаниях, при занятиях спортом и т. д. Можно… мало ли что можно? Надо только быть бесстрашным и отрешиться, наконец, от смешных шаблонов, которые давно уже стали чем-то вроде формы телеграфистов.

Полезно также завести какую-нибудь поговорку – повторять, например, через каждую фразу: «Три пупа, батенька». Поговорка, конечно, глупая, а в ушах останется – и можно быть уверенным, что с такой поговоркой вас ни один издатель, ни один редактор ни с кем другим уже не смешает.

§ 10. Не мешает завести приятельские отношения с каким-нибудь карикатуристом и художником-портретистом: карикатуры печатаются в периодических изданиях, а портреты выставляются на выставках. Если же подходящего знакомства нет, то надо, по крайней мере, возможно чаще сниматься. Лучше одному, но можно и с дочкой (щекой к щеке) или с собакой (символ одиночества); собаку, если нет своей, можно одолжить у дворника.

Снимки на группах требуют известной сноровки: надо уметь оттереть плечом соседей и попасть в центр группы, – что всегда несколько затруднительно, так как соседи стремятся к тому же. Составом группы отнюдь не следует смущаться; наоборот, если фигура автора мелькнет и на воздухоплавательном банкете, и на съезде вольнопожарных дружин, и на балетной репетиции, и в отдельном кабинете, и в тесном семейном кругу, общество только приятно удивится разносторонности автора и широте его духовных переживаний.

Относительно снимков для кинематографа всякие указания излишни, так как кинематографы обращаются только к тем авторам, которые получают не менее 500 рублей с листа. Мы же имеем здесь в виду исключительно молодых и начинающих.

§ 11. Могучим средством для захвата поля зрения читающей публики являются выступления на литературных вечерах и чтение так называемых лекций. Нищета содержания и органические недостатки речи (пришепетывание, шепелявость, заикание и проч.) не должны служить препятствием, так как бородавки автора, его манеры, костюм и заикание часто интересуют публику больше, чем то, что он читает.

Что касается лекций, то лучше выбрать для них такие темы, которые, с одной стороны, не требуют знаний, превышающих словарь иностранных слов («Sic transit…» «Momento mori!»), с другой – дают неограниченный простор импрессионизму жеста и слова. Таковы темы, правда уже несколько обглоданные: Пол, Бог, Смерть, Любовь, Антихрист, Красота. Из неиспользованных тем можно рекомендовать: «О рекламе будущего», «Долой Пушкина», «О влиянии здорового смеха на открытие новых ресторанов», «Апология неонаглизма». Лучше всего, конечно, отбросить ложный стыд и читать о самом себе.

За неделю до лекции необходимо разослать в родственные периодические издания заметки, видоизменяя их изо дня в день в следующем порядке:

«Такой-то готовится прочесть лекцию. Захватывающий интерес!»

«Через три дня прочтет…»

«Послезавтра прочтет…»

«Завтра прочтет…»

«Уже! Сегодня! Читает! Захватывающий интерес! Билеты распроданы!»

После лекции опять заметка: «Такой-то прочел лекцию. Браво, бис-браво! По настойчивому желанию публики, лекция будет повторена тогда-то, тогда-то и тогда-то».

§ 12. Необходимо посещать все вернисажи и премьеры. Рекомендуется нанять двух прилично одетых восторженных юношей, которые ходили бы по пятам и все время громко говорили: «Кто это?» – «Где?» – «Вон там, у колонны, такое необыкновенное одухотворенное лицо?» – «Как, ты не знаешь? Это автор полного собрания сочинений Черепахин». – «Черепахин?! Неужели? Боже мой, подойдем поближе, может быть, он что-нибудь скажет…»

И опять сначала: «Кто это?» – «Где?» И т. д.

§ 13. Изредка полезно печатать раздраженные «письма в редакцию» о заимствовании авторского сюжета каким-нибудь португальским писателем (португальскую фамилию придумывать поправдоподобнее: Гварильянос, Лопо-де-Сильва и т. п.).

§ 14. Общее правило: надо напоминать о себе по крайней мере раз в неделю. Средств для этого немало: в любой вторник можно, например, сообщить о себе в третьем лице, что автор такой-то занят в настоящее время обдумыванием плана предисловия к своему новому роману «Женщина как таковая». В следующий вторник можно дать подробное изложение предисловия, а через неделю напечатать письмо автора в редакцию по поводу неполноты изложения и опечатки в третьей строке сверху.

Время от времени можно просто сообщать: «Автор такой-то собирается написать книгу: „Название, тема и число страниц пока неизвестны“».

§ 15. Можно указать еще некоторые устарелые способы привлечения к себе внимания: 1) Пятилетние юбилеи. 2) Воспоминания о Толстом и Чехове, с описанием главным образом собственных привычек и времяпрепровождения. 3) Интервью (обои в передней автора, взгляды его на искусство в пределах собственного собрания сочинений) и т. д., и т. д., и т. д.

§ 16. В заключение не мешает остеречь неопытных начинающих и молодых от некоторых слишком интенсивных приемов рекламы: меланхолические русские мужики, расхаживающие гуськом в лиловых пальто и со щитами на спинах по Невскому, никоим образом не должны их обслуживать, потому что даже в наше зоологическое время такая реклама, кроме убытков и неприятностей, ничего авторам не принесет.

<1913>

ЭЛЕГИЧЕСКАЯ САТИРА В ПРОЗЕ ^*

У прекрасного Божьей милостью поэта Кирилла Такого-то был один крупный недостаток: он не походил ни на один из образцов, одобренных к печатанию в легкомысленных и пожилых изданиях, и вообще ни на кого не был похож. Если бы еще у человека было имя, – туда-сюда, – ради имени каких чудачеств не прощают. У Кирилла же не только не было имени, но долгое время на вопросы заведующих российской словесностью: «Где печатались до сих пор?» – легкомысленно отвечал: «А нигде не печатался!» Причем бесстрашно выдерживал укоризненно-суровый взгляд спрашивающего и прибавлял: «Надо же где-нибудь в первый раз, нельзя сразу во второй».

Родные и знакомые поэты (которые уже печатались) тщетно уговаривали беднягу «бросить» и заняться чем-нибудь путным… Кирилл находился в том маниакальном состоянии, которое заставляет всякое сильное дарование идти в мир, а не в канцелярии губернских казенных палат: кроме того, он хотел (будем беспощадны) и жить своим искусством, получая хлеб только из рук своей музы, или, выражаясь более вульгарно, желал получать построчную плату, – ибо он был не только даровит, но и беден.

Человек построил Хеопсову пирамиду, вычислил расстояние до солнца, прорыл Панамский перешеек. Мудрено ли, что Кирилл добился того, что его первые стихи были наконец напечатаны в «Еженедельном Пегасе для легкого трамвайного чтения»? В первый раз ради курьеза, потому что автор не был ни на кого похож, во второй раз потому, что он уже печатался, и потому, что стихотворение было короткое, а гонорар минимальный, в третий – потому, что он уже печатался два раза, и т. д.

Прошел год. Настала весна. Легкоокрыленный Кирилл ходил по стогнам столицы, сочувственно слушал щебетанье воробьев в Летнем саду и, покачиваясь на площадках трамваев, с радостной улыбкой косился на пассажиров. В руках одного из них был «Еженедельный Пегас», у другого – «Наш Зодиак», у третьего – «Счастье читателя», во всех этих органах из недели в неделю печатались его радостно-волнующиеся строчки, но никто из пассажиров еще не знал его, никто не знал, что автор стоит тут же, в дверях площадки, смотрит сквозь зеркальные стекла на кудрявые облака и видит то, чего никто не видит…

Прошел еще год. Кирилл печатался уже в двухнедельных журналах, выпустил свою первую благоуханную книгу, пережил сотни опечаток и рецензий, получал письма от читательниц, с просьбой выяснить свое credo, и приглашения на литературные чревовещания в кружках, а однажды, вернувшись осенью в столицу, узнал из вечерних газет, что он привез драму в стихах: «Золотой день», которой он, между прочим, никогда не писал. Слава стояла в передней… Несмотря на все это, дарование его все росло, было буйным, радостным, неожиданным. Иногда только, когда он, сидя у себя, – уже не в мансарде, а в довольно сносной меблированной комнате, – размечал, что «подходит» для «Парнаса», что для «Пегаса» и что для «Трезвого наблюдателя», им овладевало чувство, знакомое многим путешествовавшим в бурную погоду по морю. И еще тогда переживал он это состояние, когда приближалась очередная журнальная пятница или вторник, и он должен был, спеша, нести полувысохшие строчки, потому что «обещал» или потому, что это было нужно. Комната, стол, стирка, освещение, книги… Вы понимаете?

Еще год, второй, третий, четвертый. Книга вторая, книга третья, книга четвертая, книга пятая… Два бухгалтера, занимающиеся почему-то вместо своей специальности критикой, с чувством живейшей радости отметили, что Кирилл выправился и стал глаже (действительно, он стал глаже), «Би-ба-бу» вылил на него три очередные критические лохани. «Влас Ки-ка-пу» зарабатывал пародиями на его стихи больше, чем сам Кирилл, в волосах прекрасной музы блеснула первая седина – усталость, и закопошились бесчисленные подражатели. Один из них даже одевался, как Кирилл, и, пользуясь сходством фамилий, выступал от его имени в провинции на литературных вечерах.

Незаметно подполз первый пятнадцатилетний юбилей, но среди собравшихся за одним ресторанным столом многочисленных друзей, издателей, поклонников, репортеров и врагов самым скучным, самым безразличным и усталым в вечер юбилея был сам юбиляр. А возвращаясь после «за полночь затянувшейся дружеской беседы» домой, он в приливе откровенности (бенедиктин и английская горькая) сказал провожавшему его другу (не писателю): «Когда-то я был безумно счастлив, если видел свое имя в печати, – теперь я безумно счастлив… если могу хоть месяц не печататься».

Кирилл приобрел имя – такое же бесспорное и большое, как фирма Нобель, братья Ротшильд, Эдисон и проч. Книги его раскупались, как чернослив, и проникали всюду, от будуаров до самых демократических полок. В последней книге – двадцать четвертой – от «кривлянья», «экзотики» и хмеля не осталось и следа, острые углы стерлись, все было прилично, почти как у всех.

Наступил апофеоз. Маститые и пожилые издания поняли, что дальше ждать бессмысленно – Кирилл Такой-то ведь мог умереть, что бы они тогда получили? Две-три посмертных баллады, с бегло помеченными рифмами в концах длинных многоточий? Перед Кириллом, бывшим столько лет футбольным мячом для остроумных ног маститых и полумаститых оценщиков, распахнулись наконец ржавые маститые двери, и он возлег на почетное тучное лоно, поставляя изредка к очередному времени года блеклые и приличные строки, очень напоминавшие по своему вкусу вываренное суповое мясо. Метранпажу было отдано распоряжение всегда помещать их на первом месте.

Немногие наивные чудаки, помнившие и любившие прежнего Кирилла, глубоко были огорчены, но не в них, конечно, дело…

И вот на этой последней, высокой, но узкой ступени с Кириллом приключился высоко-забавный и редкий случай, который и завершит это печальное повествование. Однажды, в суете предпасхальной рассылки, Кирилл послал, по рассеянности, один из подписанных его именем пустых листков, предназначенных для переписчицы, в редакцию «Ежемесячной истины». Секретарь долго вертел в руках пустую бумажку, посмотрел ее на свет, пожал плечами и понес к редактору. Тот, в свою очередь, повертел бумажку в руках и сказал: «Гм! Придется напечатать…» – «Да что вы?» – секретарь был еще молод (ему шел всего лишь шестой десяток). «Ведь здесь ничего нет!» – «А имя?» – спокойно возразил редактор, солидно поправил очки и отослал листок в типографию.

Через месяц читатели «Ежемесячной истины» были чрезвычайно изумлены: между рассказом «Из быта московских архиереев» и статьей «Нефтяная Панама» была пустая страница, внизу которой жирным шрифтом было напечатано: «Кирилл Такой-то».

<1913>