Текст книги "Повести, рассказы"

Автор книги: Самуил Гордон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

6

Как обычно перед разъездом на каникулы, в комнате, которую он занимал вместе с двумя другими студентами, с вечера стоял невообразимый шум. Уже негде было повернуться, а народу все прибавлялось и прибавлялось. Ребята из соседних комнат приносили с собой все, что могли найти в тумбочках: краюху хлеба, кусок колбасы, несколько луковиц, копченую селедку, – и при этом каждый выкладывал на стол остатки мелочи, которой должно было хватить до послезавтра – до новой стипендии. Всех денег едва хватило на три бутылки дешевого вина. Но галдели так, точно было выпито невесть сколько.

Как раз оживленно выясняли, почему, собственно, все собрались у него, у Цали, а не у кого-нибудь другого из студентов, когда постучали в дверь и в комнату вошла незнакомая девушка. Студенты, сидевшие и стоявшие вокруг сдвинутых столиков и тумбочек, сразу притихли.

Девушка, не смущаясь внезапной тишиной, медленно обвела глазами присутствующих. Взгляд ее, веселый и ласковый, остановился на Цале.

– Добрый вечер. Я не ошиблась дверью? Мне нужен Цаля Шлифер.

– Я Цаля Шлифер.

Нетрудно было догадаться, что нежданная гостья заранее знала, кто откликнется на ее призыв.

– Вы? – весело переспросила она. – Ну, в таком случае, я по вашу душу.

В комнате зашумели пуще прежнего:

– Что? Вы хотите его увести?

– Так мы вам его и отдадим!

– Разрешите спросить: вы, случайно, не из милиции?

– А если из милиции?

– Тогда попросим предъявить документ.

– Пожалуйста, – с тем же веселым блеском в глазах девушка вынула из муфты надорванный конверт и показала его Цале.

Он сразу узнал мелкие буковки на конверте. Но имя и фамилия адресата – Этл Зельцер – были ему совершенно незнакомы. Глядя на девушку, он ждал, чтобы она себя назвала и предложила прочитать письмо.

– Рахниевский лес вам знаком?

– Вы из...

– Да. Мы с Диной из одного местечка. Я здесь учусь.

Кроме двух соседей по комнате, никто из студентов не знал, что девушку, с которой он переписывается, зовут Диной. Но едва ли кто-нибудь мог подумать, что эта Дина ему безразлична, видя, как он краснеет и не знает, куда девать руки.

– Скажите, девушка, – обратился к Этл один из студентов, – а меня вы не хотите пригласить с собой в этот лес... как он там называется? У вас в местечке, как я погляжу, сплошь одни красавицы.

Вот так и Дина стыдливо опустила глаза, когда он с ней заговорил в читальне. Он бы не удивился, если бы Этл ответила студенту теми же словами, какими Дина ответила тогда ему: «Простите, товарищ...»

Пустые бутылки, стаканы и кружки не помешали собравшимся провозгласить несколько тостов в честь Цали и Этл, а для того, чтобы они не сбежали, один из студентов, раскинув руки, стал у двери.

Наконец студент со всеобщего разрешения покинул свой пост, и им удалось выйти.

Яркий свет фонарей, гул машин и трамваев, толпы людей не мешали им неспешным шагом гулять по улицам шумного большого города, точь-в-точь как тогда, летними вечерами, он, Цаля, гулял вместе с Диной и Фрумой по пыльному шоссе за местечком. Этл словно уводила его отсюда к деревянному мостику, к тихой зеленоватой речке... Он сам не думал, что так взволнуется, встретив кого-то из Дининого местечка, и не смог скрыть своего волнения от Этл, когда благодарил за привет.

– Вы едете со мной?

Они подходили к трамвайной остановке, с которой отправлялся нужный ей номер. Этл задала свой вопрос в ту минуту, когда он как раз ломал себе голову, чем бы это отговориться и не ехать провожать. У него не было ни копейки денег, всю свою мелочь он выложил на вино. Не брать билета? А вдруг налетит контролер? В таких случаях они всегда тут как тут.

– Да, конечно, – ответил он, ускоряя шаги.

– Куда же вы так бежите?

– Так ведь вот он, пятнадцатый, другим номером вам отсюда не доехать.

– Ну и что же?

Она вдруг остановилась и посмотрела на него. «Притворяетесь или в самом деле не понимаете, зачем я к вам пришла?» – спрашивал, казалось, ее взгляд. Но тут он снова увидел в ее руке вскрытый конверт, который она уже показывала ему в общежитии.

– Позволяю вам прочитать это письмо, но с условием: Дина не должна знать, что вы его читали.

– Ну, если это секрет...

– Я не думаю, чтобы для вас тут были какие-нибудь секреты. – Этл взяла его под руку, и они вернулись на тротуар. – Не знаю, есть ли среди наших парней хоть один, который не был бы влюблен в Дину, они готовы целовать следы ее ног, как пишут в книжках. А она вот вас дожидалась... Вы верите в предчувствия? Нет, не дам я вам читать это письмо, еще зазнаетесь. Только смотрите, чтобы потом не пожалеть, ведь Дина не похожа на ваших здешних знакомых. Она очень гордая. Наши местечковые девушки вообще очень гордые.

Почему Дина никогда не писала, что в Ленинграде у нее есть подруга?

– Так как же, едете вы со мной?

– Я не понимаю. Куда?

– Да к нам, в местечко! Для того я к вам и пришла...

– Но почему Дина...

– Почему Дина вам сама не написала, хотите вы спросить? А она и мне об этом не писала. Это Ханця, ее мать, попросила привезти вас к ним на зимние каникулы. Не знаю, – прибавила она, понизив голос, – может, у них что-нибудь случилось и они хотят с вами повидаться.

– Липа?

– Не знаю.

Он резко повернулся к ней:

– Я вас прошу, скажите мне, что случилось?

– Говорю же вам – не знаю. Но съездить надо.

– Я уже взял литер до Перми.

– Литер можно переписать.

– Меня ждут дома.

– А там Дина вас ждет... Знаете, Цаля, в жизни вы еще красивее, чем на фотографии. Только, чур, не возомните о себе.

– На какой фотографии?

– А на той, где вы с Диной... Значит, договорились, послезавтра встречаемся на вокзале. Поезд отходит ровно в семь вечера. Спокойной ночи. Не надо меня провожать.

Она протянула ему руку, маленькую и теплую, и вскочила на ступеньку отходившего трамвая.

Не иначе как опять этот Липа! Что-то затеял, и его, Цалю, вызывают, чтобы он за них заступился. Только почему через Этл, могли ведь сами написать. Гордость, что ли, не позволила? Или не уверены, что он захочет связываться с Липой? Итак, от того, явится ли он послезавтра на вокзал, зависит, что́ Этл станет рассказывать о нем в местечке, да и здесь, его товарищам по общежитию, с которыми она сегодня познакомилась. А если Шейндл все-таки что-то от него утаила? Что тогда скажет Этл? Дома уже знают, что он должен приехать, родители ждут не дождутся.

На следующий день Цаля пошел переписывать литер. Да, он поедет. Но остановится он в заезжем доме, так же как и летом.

Закутавшись в большой рыжий тулуп, с которым Иоэл уже поджидал их на пустой, запорошенной снегом платформе, Цаля не заметил, как сани пронеслись мимо заезжего дома и подкатили к крыльцу, около которого полгода назад он прощался с Диной.

– С дорогим гостем вас! – крикнула Этл из саней Ханце, показавшейся на крыльце.

Освободиться от тулупа ему помог высокий худой мужчина, который вышел их встретить вместе с молодой низенькой женщиной, похожей на Ханцю – видимо, старшей сестрой Дины.

Через несколько минут пришла Дина. Высокие фетровые боты делали ее еще выше, пальто с поднятым котиковым воротником и черный плюшевый берет придавали еще больше сходства с «Незнакомкой». Он взял этот портрет с собой, чтобы показать ей.

– Какой мороз сегодня! Не холодно было ехать? – Дина подала ему руку, не заметив, что не сняла перчатки. – Этл тоже приехала?

Зачем она спрашивает про Этл? Разве она не знала?

– А где Годл? – продолжала спрашивать Дина, ища глазами зятя.

– Что это ты, Диник, стоишь, как гость? Раздевайся, скоро будем обедать. Цаля, наверно, проголодался с дороги, – ответила сестра. – Годл сейчас вернется, в магазин пошел.

Ему, собственно, тоже следовало бы сходить туда. Странная, однако, у Дины подруга. Зачем ей понадобилась вся эта игра? Почему сразу было не сказать, что его пригласили на Динино рождение. Нет, сказала только тогда, когда поезд мчался среди унылых, заваленных снегом полей, а теперь вот придумывай, как быть с подарком. Хорошо еще, можно будет забежать в лавку. Придется пойти туда с той же Этл, пусть поможет что-нибудь выбрать.

Должно быть, с дороги у него был усталый вид, и при свете лампы, висевшей над столом, это бросалось в глаза, потому что Ханця вдруг сказала, обращаясь к Дине:

– Доченька, поди постели Цале. – Как бы оправдывая его перед домашними, она добавила своим тихим, мягким голосом: – Меня в поезде всегда так укачивает, что потом я могу проспать целые сутки. Ступай, доченька.

...Он еще не спал, когда рядом послышались тихие шаги. Он открыл глаза. Над его постелью, словно над колыбелькой, ребенка, склонилась Дина:

– Не спишь?

Он протянул к ней руки, но Дина схватила их и скрестила у него на груди. Улыбка на ее губах, только что блеснувшая в темноте, сменилась чуть обиженной гримаской. Не выпуская его рук из своих, крепко держа их, она наклонилась еще ниже, поцеловала в губы, потом быстро вышла из комнаты.

В окне показалась луна. С пола лунный свет скользнул на кровать и заиграл на металлических шариках. Как завороженный вглядывался он в мерцающие огоньки, лежал не шевелясь, стараясь удержать на губах свежее влажное дыхание Дининых губ. Комната, подушки под головой, одеяло, луна в окне пахли росой, лесом, полем. Просыпаясь, он все еще чувствовал на губах это свежее прохладное дыхание и всякий раз поворачивал голову к двери.

И дверь открылась.

Ярко светило солнце. Комнату наполнял голубой отблеск сверкающего снега. Дина стояла на пороге и прятала от него глаза, словно то, что произошло между ними этой ночью, еще не должно было произойти, и теперь она спрашивает себя, знает ли он хоть, что ему первому, ему единственному подарила она свой первый девичий поцелуй, и понимает ли, что этот поцелуй для нее значит?

То, что его волновало и чего он опасался весь день, не произошло. Он не слышал, чтобы кто-нибудь из гостей, собравшихся на Динино рождение, поздравлял Ханцю с помолвкой. Этл и Фрума, которые приходили каждый вечер, тоже как будто не смотрели на него с Диной как на жениха и невесту.

Примерно на третий-четвертый вечер ему стало казаться, что Дине не очень по душе слишком частые приходы подруги. Однажды, не успела Этл затворить за собой дверь, как Дина увела его к себе, в дальнюю комнатку, и там они простояли у жарко натопленной печки до поздней ночи. Как начали вспоминать свои летние вечера на шоссе – им бы и всей ночи не хватило, чтобы наговориться об этих вечерах и о том, как они тосковали по этим вечерам.

– Рассказать?

И Дина рассказала, как однажды она, чуть не в полночь соскочив с постели, принялась писать ему письмо, как потом разбудила мать и упросила пойти с нею вместе к почтовому ящику, чтобы письмо ушло пораньше утром, и какая тогда была темная, ненастная ночь. Слушая ее, Цале казалось, что она рассказывает это не ему, а самой себе.

Еще оставалось несколько дней до конца каникул, когда Этл пришла попрощаться.

– Хочу еще заехать в город, к своим родственникам. А оттуда уже прямо в Ленинград. У вас нет желания прокатиться вместе со мной на станцию? Сегодня на улице не очень холодно. Ну, Дина?

– Когда ты едешь?

– Иоэл уже пошел запрягать.

– Как ты, Цаля? Съездим, а?

Любопытно, чему Дина так обрадовалась? Неожиданной санной прогулке или тому, что он будет возвращаться в Ленинград без попутчицы?

7

Буланый так несся по снежной лесной дороге, что трудно было усидеть в санях. Это не мешало Цале уверять девушек, которые, щурясь от встречного ветра, прятали лица в поднятые воротники, будто буланого ничего не стоит перегнать и он, Цаля, берется это доказать. И Этл и Дина делали вид, что принимают его уверения всерьез. Стоило ему двинуться с места, как обе, одна с правой, другая с левой стороны, с визгом хватали его за руки и заталкивали под запорошенную снегом полсть.

Постепенно в игру втянулся и Иоэл.

– Так его, девушки, так его! – гудел он, заглушая своим басом перезвон колокольчиков.

Буланый вскидывал голову, косился на хозяина карим выпуклым глазом, как бы испрашивая разрешения показать свою прыть, после чего легкие санки неслись с такой быстротой, что казалось – еще минута, и они взлетят к нежным вершинам сосен.

Встречные крестьянские сани уступали им дорогу, а сидевшие в санях мужики подмигивали Иоэлу: мол, куда жениха с невестой везешь – свадьбу справлять или уже со свадьбы? Должно быть, действительно его, Цалю, принимали за жениха и только гадали, которая же тут невеста. Та, что моложе? Обе молодые, почти одних лет. Та, что красивее? Вот если взять Иоэла, ему, например, больше нравится Этл, возчик сам говорил это Дине. «Своей дочери, – сказал он ей как-то, – я не дам засиживаться в местечке, окончит школу – и все. И нечего тебе, Дина, кивать на Липу, дело с «правом голоса» когда еще было – позапрошлым летом. А этим летом кто тебе мешал ехать учиться? Нет, как хочешь, я дочери велю не с тебя брать пример, а с Этл». И при этом намекнул, что, мол, такой парень, как Шлифер, может в один прекрасный день взять да и сказать...

Что может взять да и сказать такой парень, как Шлифер, Дина не захотела повторить это Цале и очень просила Иоэла не расспрашивать, вообще не упоминать об этом разговоре. А все же любопытно было бы узнать, что мог сказать о нем «квадратный Иоэл», как прозвали тут возчика за рост и толщину, если все их знакомство состояло в том, что Иоэл привез его со станции в местечко и отвез из местечка на станцию. Да еще он его видел как-то в клубе на своей лекции – тот стоял у стены и усердно кивал, выражая этим, надо полагать, свое согласие с лектором.

Однажды, правда, Иоэл попытался завести с ним разговор. Это было в конце прошлого лета, когда в ранний утренний час Цаля покидал местечко.

Через этот же лес такой же бодрой рысью вез его буланый, только лес был зеленый, полный звонкого щебета, которым птицы, выпорхнув из гнезд, встречали восходящее солнце. Иоэл повернулся на своих козлах и вдруг спросил его: «Так когда прикажете вас встречать? Когда, стало быть, свадебка? И нечего на меня глядеть, у нас так: раз парень сводил девушку к фотографу, поздравляй родителей с помолвкой».

Он ничего на это не ответил. От смущения он готов был спрыгнуть с подводы и проделать остальной путь пешком. Поди знай, что Иоэл истолкует его молчание по-своему и потом наговорит Дине бог весть чего. Если б не Этл, он бы все-таки спросил теперь у Иоэла, что, по его мнению, может взять да сказать такой парень, как Шлифер? И еще спросит. Не теперь, а на обратном пути. А что, если и тут не обошлось без Липы? Не он ли подговорил Иоэла, что мол, надо Дину предостеречь, а тот ей и выложил по-свойски: «Думаешь, твой Шлифер приехал невесту себе здесь подыскивать? В Ленинграде что, уже и девушек нет? Там у такого парня, как Шлифер, надо полагать, не одна девушка. Такие парни, если хочешь знать, ищут себе образованных. А с тобой он, может статься, погуляет этак, погутяет, а потом возьмет да и скажет: «Будь здорова. Мне скучно с тобой». Думаешь, не бывает? О‑го-го»... Нет, не может этого быть. Не мог Иоэл, тот самый Иоэл, который заступился за Дину и первый, по словам Шейндл, подписал письмо в губернию, довериться Липе.

Если Иоэл сейчас оглянется, значит, он угадал.

И Иоэл оглянулся. Взгляд его, казалось, говорил: «Гляи, гляди, как бы одна не отбила тебя у другой. А может, не Дина, а Этл твоя суженая, а?» В самом деле, Этл вела себя странно, он это уже и сам заметил. То вдруг прижмется, то за руку его схватит и до боли сжимает пальцы. Но Иоэл не видит того, что происходит под запорошенной снегом полстью, откуда бы ему взять, что Этл...

Что за странные мысли лезут все время в голову! А виновата во всем Дина. Незачем было затевать эту поездку втроем. Захотелось ей прокатиться по лесу, так ведь можно было с Иоэлом договориться на завтра, на послезавтра.

Буланый, который на некоторое время дал себе передышку, снова прибавил ходу. Вечереющий лес огласился веселым звоном колокольчиков.

Передние вагоны подошедшего поезда вместе с маленьким, белым от снега вокзальчиком исчезли в облаках пара. Дина, которая шла без вещей, разгоняла руками серую мглу, как бы прокладывая дорогу к вагону.

Разместив в одном из последних купе чемоданы и узелки и и попрощавшись с Этл, Цаля направился к выходу. В коридоре, проходя мимо заиндевевших окошек, он вдруг заметил, как мелькнула и исчезла тень фонаря, стоявшего на платформе. Шум колес донесся до него позже, когда он выскочил в тамбур.

– Куда? – остановил его кондуктор, загораживая открытую дверь. – Жизнь, что ли, надоела?

– Но мне нужно! Там...

– Что – там? Скажите спасибо, что штраф с вас не спрашиваю. Сели вот и едете без билета. Не знаете, сколько на вашем полустанке поезд стоит?

– Я не здешний.

– Сейчас еще скажете: «Я студент».

– Да, я студент.

– Так и знал. Все безбилетники выдают себя за студентов.

– Могу показать студенческий билет.

– Ладно, верю вам на слово. Налетит вот, на ваше счастье, контролер, тогда вам никакие документы не помогут.

Покуда они препирались, темнота снаружи сгустилась, колеса застучали быстрей, и кондуктор с фонариком в руке мог не опасаться, что безбилетный пассажир на ходу выскочит в открытую дверь.

– Что случилось?

Ему почудилось, что Этл обрадовалась, неожиданно увидев его в купе.

– Не успел выскочить.

Почему она так смотрит на него? Не верит, что он не успел выйти?

– Почему вы остались?

Потом, затенив глаза ресницами, она повторила:

– Почему вы здесь?

Она что, надеется услышать в ответ: «Я остался ради вас»?

– Кондуктор помешал мне соскочить на ходу.

Зачем он перед ней оправдывается, кто она ему? Не верит, ну и пусть себе не верит.

– На первой же станции, – Этл подняла глаза и посмотрела на него затуманенным взглядом, – на первой же станции вы выйдете и немедленно вернетесь назад, к Дине. Слышите?

– Что с вами, Этл?

– Ничего.

Они вышли в коридор, постояли у одного окошка, у другого. В тамбуре она взяла его за руку и уже не отпускала, словно опасалась, что на следующей станции с ним опять что-нибудь произойдет.

– Представляю себе, как Дина стоит там на перроне. Что она может подумать?

– Она ведь видела, что я не успел сойти.

– Я не виновата. Я этого не хотела.

Да, кажется, Этл плакала. Она, должно быть, действительно думает, что остался он из-за нее, и теперь винит себя в этом. Жалеет, наверно, что просила ее проводить. Но из-за Дины ли она так беспокоится? Не больше ли она о себе беспокоится, о том, что скажут в местечке и что о ней теперь подумает он, Цаля, которого она при первой же встрече поспешила предупредить, что девушки из местечек гордые, очень гордые...

Шум колес утихал, поезд приближался к станции.

8

Обратного поезда до полустанка, где он оставил Дину, сегодня уже не было. Всю долгую зимнюю ночь ему предстояло провести в холодном, неуютном захолустном вокзальчике с закопченными и обкуренными стенами и тусклой керосиновой лампой под потолком.

Кто-то лежал в углу на лавке, укутавшись в толстый кожух. А на Цале было легкое пальто и узконосые ботинки. Придется, видно, всю ночь шагать взад-вперед, притопывать и махать руками. Судя по ледяным цветам и елочкам на окнах, мороз и не думает спадать. Цаля решил зайти к дежурному, попросить несколько полешек – хоть печку протопить.

– К чему вам тут маяться всю ночь, когда можете спокойно выспаться в тепле. – Дежурный вышел с ним на платформу и показал на огоньки, светившиеся в стороне: – Постучитесь в любую хату, каждый пустит переночевать.

Спустя полчаса он уже лежал в теплой постели, прислушиваясь к тиканью ходиков, которые над самой его головой громко и четко выговаривали в темноте: «Ди-на, Ди-на».

Дина, конечно, давным-давно дома. То-то потешались над ней домашние, увидев, что она вернулась без него.

Особенно изощряется, наверно, зять ее, Годл, веселый бухгалтер с длинным лицом и беспокойными глазами. Этот как пристанет, от него не скоро отвяжешься. Все, должно быть, допытывается, как это она умудрилась потерять своего гостя на такой крохотной станции? Что же тогда в городе-то будет? Ведь она собирается переезжать в город, и, если он там у нее потеряется, Цаля-то, не скоро его Дина отыщет. А может, Дина просто-напросто плохо его искала, Цалю своего, и он, Годл, готов побиться об заклад, что тот до сих пор бродит по полустанку и ищет Дину. Да, шутник этот Годл.

Завтра тот же Годл станет потешаться над ним, над Цалей. В самом деле, разве не смешно, что он сейчас лежит в этой деревенской хате, на чужой постели?

Ходики над изголовьем не давали ему спать. Теперь они так же громко и отчетливо выговаривали в темноте: «Э‑тл! Э‑тл!»

Показалось ему или Этл на самом деле заплакала, стоя с ним в тамбуре? Вообще странно все это – и то, что Этл так внезапно собралась уезжать, и то, что Дине так захотелось проводить ее к поезду. А эти слова: «Я не виновата...» Не хотела ли она этим сказать, что уезжает раньше времени из-за него, и Дина это поняла, но почему-то скрыла от него, от Цали? Почему? Хотела его испытать, посмотреть, как он будет прощаться с Этл?

Почти двое суток ехал он c Этл в поезде, в местечке они тоже виделись каждый день, но ведь между ними ничего такого не произошло... Нет, ему просто показалось, что Этл обрадовалась, неожиданно увидев его снова в купе. Взгляд, которым она его встретила, выражал, скорее всего, то же, что хотела сказать Дина, когда ответила ему в читальне: «Простите, товарищ, вы ошиблись, мы с вами незнакомы», и что, как он понял потом, означало: «Я вижу, вы не знаете девушек из местечка. Наши девушки горды, очень горды. Запомните это».

«Гор-ды, гор-ды», – без умолку твердили теперь часы, а вместе с маятником это повторял про себя и он, Цаля.

То ли крестьянин, у которого он ночевал, почувствовал себя виноватым, не разбудив своего гостя к раннему поезду, и теперь ему придется ждать до вечера, то ли просто пожалел, видя его пришибленный вид, – так или иначе, он сказал жене:

– Дай ему полушубок накинуть. Пойду запрягать.

– Да ты что! В такую морозину! Тридцать верст туда да тридцать обратно!

– Ладно. Шутка, что ли. Слыхала ведь: человек на минутку вошел в вагон и пропал. Дома небось с ума посходили. Ну как, поехали?

– Конечно, поехали, – и он стал натягивать на себя тулупчик, еще сохранивший печное тепло.

– Погоди! – крикнула старуха мужу, когда они уже выехали со двора. – Ты сена-то в сани настлал?

Она вошла в сарай, вынесла оттуда охапку сена и бросила Цале на ноги.

Едва выехали за околицу, как на них накинулся мороз и в мгновение ока так сутюжил сено, что Цале едва удалось выпростать ноги. С полверсты он бежал за санями. Когда он снова повалился на заиндевевшее сено, мужик отпустил поводья, и озябшая лошаденка снова понеслась по снежному полю, волоча за собой широкие низкие сани и зыбкую тень, падавшую от саней, – единственное темное пятно на искрящемся белом снегу во всем поле. Но вот впереди показалось еще одно темное пятно. Лошадь насторорожила уши и с веселым ржанием припустилась навстречу, только комья смерзшегося остекленевшего снега полетели из-под копыт, хлеща по лицу. Встречные сани пронеслись мимо и вдруг, уже отдалившись, круто повернули назад.

– Дина?

Лишь по глазам, по большим темно-серым глазам можно было угадать, что женщина в клетчатой шали, которая сидела съежившись в налетевших санях, – это Дина.

– Ну-ка, молодой человек, – пророкотал Иоэл, – отпустите своего возницу и пересаживайтесь ко мне. Ох и всыпать бы вам...

Когда колокольчики на дуге у буланого снова залились звоном, а светившее в глаза солнце снова принялось смешивать снег с осколками стекла, Иоэл, словно освободившись от большой тяжести, весело подмигнул Дине:

– Ну, что я тебе говорил, а? Но, мой кормилец, но! Беги, пока не отбегался. С плугом в херсонской степи так уже не побежишь. Но!

– Дина, ты слышишь меня?

Дина не отвечала. Она, кажется, и не заметила, как он взял ее руку и переплел ее пальцы со своими.

Иоэл обернулся и покачал головой:

– Ох и порки же вы заслуживаете, молодой человек. Знаете, какой был переполох, когда вы пропали? Ладно, скажем, не успели выскочить, но утром-то почему не вернулись? Проспали поезд? Всыпь ему, Динка, да так, чтобы запомнил. Стесняешься? Я отвернусь. Надери ему уши, он заслужил. Не гляди, что ты из местечка, а он ленинградец. Но, кормилец мой!

Мороз подхватывал прозрачные капельки, катившиеся из Дининых глаз, и превращал их в серебряные шарики.

– Дина, – он прикоснулся губами к ее ресницам, к щекам, – Дина! – Если б не Иоэл, он взял бы ее на руки и шел бы так по белому искрящемуся полю, пока ее губы, милые обиженные губы, снова не сложились бы в улыбку.

– Если бы я знала, что с тобой ничего не случилось...

Это был не ее голос.

– Ну что могло со мной случиться?

– Я думала, что ты... не дай бог... – Тяжело вздохнув, как вздыхают дети, когда наплачутся, Дина положила голову на его плечо.

Она рассказывала, и ни солнце, светившее прямо в глаза с голубого морозного неба, ни сверканье снега на белом поле не мешали ему ясно представлять себе вчерашний вечер и все, что происходило с Диной после того, как ушел поезд.

...Держась за поручень, Дина бежала рядом с вагоном. Потом красный огонек последнего вагона погас в темноте, как гаснет под пеплом дотлевающий уголек, заглох и шум колес, перестали гудеть рельсы, а она все бежала и бежала.

Ее остановил громкий голос Иоэла:

– Дина, а Дина?

Иоэл, видно, не сразу ее узнал, потому что, уже перешагнув рельсы и подойдя к ней вплотную, он переспросил:

– Дина, ты?

– Его нет.

– Это ты от станции сюда бежала искать его? Ай, ну прямо дитя малое.

– Его нет, Иоэл.

– Вижу, что нет. Черт знает что, смех да и только. Уехал, стало быть. Вот так история.

– Уехал? – повторила Дина. Это было для нее неожиданностью. Не об этом она думала, когда бежала за поездом. О, если б Цаля и вправду уехал с Этл! Если б она была в этом уверена! Но что, если он соскочил на ходу и – не дай бог... Должно быть, она произнесла это вслух, потому что Иоэл стал оглядываться и прислушиваться к малейшему шороху.

– Уехал?

Иоэл, не зная, как ее успокоить, попробовал превратить все в шутку.

– Ну прямо и смех и грех. Он, видно, думал, парень твой, что тут у нас, как в Ленинграде. Поезд будет стоять и ждать, пока он разложит по полкам весь багаж. И зачем Этл повезла с собой столько узлов, можешь ты мне сказать? Ну ничего, это ему наука. И он хорошо за нее заплатит. Прокатился, а теперь как миленький просидит ночь на паршивом вокзалишке, будет ждать утреннего поезда. Что ему еще остается? Сама понимаешь, пешком он не пойдет.

– А что, если...

– Если, если! – прервал ее Иоэл. – Заладила, сама не слышишь, что говоришь. Мальчишка он, что ли, прыгать на полном ходу? Ты лучше подумай, как дома-то посмеются, увидев тебя без твоего Цали. Ой и смеху будет! Веселый человек твой зятек и любит, говорят, опрокинуть стаканчик. Нет, в самом деле, потерять парня на таком крошечном полустанке, ну скажи сама... – И хотя Иоэл всею дорогу не переставал шутить, рассказывать всякие смешные истории, до Дины дошло только одно: что завтра он привезет ей со станции Цалю живого и здорового.

В санях вместо Цали сидел около нее Иоэл, и они неслись через темный тихий лес, и Иоэл, как ребенка, укрыл ее полой своей шубы, но все равно было холодно, мороз пробирал ее насквозь.

Иоэл угадал. Дома ее действительно встретили взрывом хохота, и больше всех веселился Годл, прямо захлебывался от смеха.

– Так, говоришь, он вошел в вагон, а паровоз – тю-тю и адью?

– Ладно, Годл, хватит, – вмешалась наконец Ханця, – хорошо шутить тому, кто сидит в тепле. Господи, целую ночь провести на вокзале! Дай мне твой полушубок, Годл. Я его отнесу Иоэлу, пусть захватит с собой к поезду. Бедный мальчик, никого он там не знает. Хоть бы не простудился, не дай бог. Я вообще не понимаю, зачем вам было тащиться на станцию? Этл что, сама бы дороги не нашла?

– Вот вам, теща, городские молодые люди.

– А что?

– Ничего. Что-то у меня тут дебет с кредитом не совсем сходятся.

– Ах, оставь.

Дина эту ночь не спала. Едва у нее смыкались глаза, перед ней появлялось замерзшее окошечко вагона, а в окошечке они – Цаля и Этл. Поезд, наверно, уже далеко-далеко. Утром они должны быть на месте. Он заедет вместе с Этл к ее родственникам. Оттуда они вместе вернутся в Ленинград. А в Ленинграде... Но тут мысли прерывались, она видела вдруг, как он лежит между рельсами, и скорей открывала глаза.

Еще не успели погаснуть звезды вокруг посиневшей луны, а Дина уже стояла на мостике и до боли в глазах вглядывалась в рассветный сумрак – не едут ли уже со станции.

С наезжавших саней ей что-то кричали, но что, она не слышала. Наконец в дымном облаке утреннего тумана показался Иоэл.

Еще прежде, чем Иоэл остановил буланого, Дина успела разглядеть, что человек в санях, одетый в полушубок ее зятя, это не Цаля.

Что с ней было? Открыв глаза, она увидела, что полулежит в санях, а Иоэл с незнакомым седоком трут ей снегом лицо.

– Ох и напугала ты нас, Дина! Ну, не приехал, ну и что с того? Чтобы такая, как ты...

– Он жив?

– Что значит – жив ли он? Неужели бы на станции не знали, если б с ним, не дай бог, что-нибудь случилось? Одного я не пойму: приспичило ей, что ли, взять да увезти таким манером человека? Вот тебе твоя Этл. Только городскому может прийти в голову такое.

Вероятно, она сильно побледнела, потому что Иоэл тут же спохватился и, ссылаясь на пассажира, которого привез со станции, начал ее уверять, что утренний поезд был переполнен и на него, должно быть, не продавали билетов.

– Ну, а твой Цаля, как я понимаю, не из таких, что поедут без билета. Да еще попади без билета в вагон, не каждый кондуктор и пустит. Подождем вечернего поезда.

– Сколько верст отсюда до следующей станции? Если вы меня сейчас же туда не отвезете, я пойду пешком. Тпру! Остановите лошадь, реб Иоэл! – И она выскочила из саней.

– Сумасшедшая! Да ты понимаешь, что говоришь? Отсюда до той станции не меньше чем тридцать верст.

По тому, как она отошла от саней и стала вглядываться в серую утреннюю даль, Иоэл понял, что конец и в шестьдесят верст не мог бы ее теперь остановить.

– Эх вы, местечковые девушки...

Это было сказано не столько ей, Дине, сколько сидевшему в санях пассажиру, который приехал сюда ненадолго из большого города, – на всякий случай, пусть знает заранее. С нею-то Иоэлу нечего было толковать, он лишь спросил:

– Хоть на два часа надо коняге дух дать перевести? Ну ладно. Пускай час. Через час я за тобой заеду. Только потеплее оденься. Сегодня крепкий мороз. Боюсь, градусов как бы не двадцать, а то и с лишним.

И вот их сани встретились...

Какое ему дело до того, что подумает Иоэл, что скажут в местечке, – сейчас он велит Иоэлу остановить буланого и с Диной на руках пустится идти по широкому белому полю.