Текст книги "Повести, рассказы"

Автор книги: Самуил Гордон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

8

Почудилось ли это Лине, или действительно горел свет в одном из трех крайних окон квартиры, когда она вышла из такси, но сейчас там было так же темно, как в остальных двух. Готовая сейчас во что угодно поверить, Лина была готова поверить и в то, что Генрих со своей «дорогой и необыкновенной» заметили, как она подъехала к дому, и погасили свет. И пока Лина поднимется на лифте, они успеют исчезнуть, и Генриху не придется потом перед Линой оправдываться. Он будет уверять, что ей показалось, что он вечером совсем не был дома. А чем Генрих объяснит, что не снимал трубку, когда она звонила ему из аэропорта? Тоже скажет, что не был в это время дома? Лина, кажется, начнет сейчас верить, что кто-то опередил ее. Михаил Ефимович мог дать знать Генриху, что она вылетает, – у Михаила есть ее адрес и телефон, – и Генрих не снимал трубку, когда она звонила с аэродрома, чтобы ему не пришлось ее встречать. Не мог же он поехать ее встречать, если c того же аэродрома улетала «та», с кем ему из-за внезапного возвращения Лины пришлось расстаться, не проводив ее даже.

Напрасно Генрих так хвастался своей интуицией. На этот раз интуиция определенно его подвела. Лина вовсе не собирается их разлучать. Она позвонила из аэропорта только затем, чтобы заранее знать, придется ли ей ворваться в собственную квартиру среди ночи, чтобы потом ему нечем было оправдываться, не на что ссылаться. Но ее, Лину, предчувствие не подвело. Не может быть, чтобы она перепутала окна своей квартиры. Выходя из такси, она ведь видела свет в крайнем окне. Но где же они? Почему они не выходят? Прячутся меж этажей, на лестничной клетке, или вернулись обратно в квартиру, решив, что ошиблись, что не Лина выходила из такси? Тогда почему не зажигают свет? Нет, она сейчас к себе не поднимется, подождет до полуночи.

Лина перешла на противоположную сторону улицы и из телефонной будочки позвонила домой, не спуская глаз с собственных окон. Как прежде, никто к телефону не подходил и свет не загорался. Но и сейчас Лина домой не пошла. Генрих с минуты на минуту может вернуться, и тогда она будет вынуждена его выслушать, а в присутствии незнакомой Фриды не покажет ведь Генриху, как неприятеней его певучий голос, который так любила, его тихие грустные глаза, в которые так любила смотреть, прикосновение его длинных белых пальцев... Она не станет ему возражать, даже если он ей скажет, например, что видит эту женщину впервые, встретил ее случайно в подъезде. Она прочла объявление на стенде, что у них продается шкаф, вот и пришла посмотреть. Или что-нибудь другое придумает. Но что скажет Генрих потом, когда Лина достанет его письмо, адресованное той, пришедшей посмотреть шкаф? Он в первую минуту не поймет, откуда у нее это письмо. Для него это будет таким неожиданным ударом. Само предположение, как она нанесет ему этот удар, доставляет Лине наслаждение. Никогда прежде она не представляла себе, что гнев и презрение могут доставить наслаждение, и она сделает все, чтобы гнев и презрение, сменившие любовь к Генриху, не переставали в ней бушевать.

Было начало десятого. До полуночи ждать еще долго. Лине мешал чемодан. Эти три часа можно пересидеть в сквере. Вечер тихий, теплый. Но куда деваться ночью? Показав Генриху письмо, она ни минуты не останется дома, тут же уйдет. Что будет потом, разменяют ли они квартиру, вступит ли он в кооператив или переедет к «той», – Лину сейчас не волновало. Но одно она знала наверняка: ни одной лишней минуты не пробудет с Генрихом под одной крышей, в одних стенах, насквозь пропитанных фальшью. Даже пианино в этих стенах будет теперь фальшиво звучать!

У Лины было довольно друзей и знакомых, чтобы не проводить ночь на улице или на вокзале. Объяснить, зачем она просит приюта, было тоже нетрудно: муж уехал в командировку, а она на этот раз забыла взять с собой ключи. Ночью слесаря не найдешь. А завтра что она будет делать? Направится к другой знакомой и опять сошлется на то, что забыла ключи? Но по ней всегда все заметно. Она уверена: Михаил, проводив ее на аэродром, конечно, догадался, что дома у нее случилось отнюдь не то, что она ему сказала. Михаил Ефимович непременно позвонит ей домой, захочет узнать, что случилось, и еще натолкнется на Генриха. Как ему дать знать, чтоб он сюда не звонил?

Еще рано, очень рано. Чемодан привязал ее к скамейке. Подъехать на вокзал и сдать его в камеру хранения? А может быть, съездить в гостиницу? Кто придумал это странное правило, что местным нельзя снимать номера в гостинице? Мало ли что может у человека случиться? Вот у нее отдельная двухкомнатная квартира почти в центре города, и ключи с ней, а ночевать сегодня негде. Единственное, что остается, – провести ночь в вестибюле гостиницы, с приезжими, для которых не хватило номеров.

Диваны и кресла в большом шумном вестибюле были почти все заняты. Лина вместе с другими ожидающими заняла очередь к администратору, который никому ничего не обещал, наоборот, настойчиво повторял, что свободных мест сегодня не будет. А если каким-нибудь образом свободные места окажутся, Лине все равно рассчитывать не на что – местных жителей ведь гостиница не обслуживает. Из вестибюля, однако, ее не выгонят, сойдет за приезжую. А провести здесь ночь все же приятней, чем на вокзале. Но впустит ли ее обратно швейцар после двенадцати? Ей же надо еще сходить домой, а там она ночевать не останется – это решено! Если даже он упадет перед ней на колени, она не станет выслушивать его жалких оправданий.

Получив от администратора тот же отказ, что и все, и ответив ему, как и все, что никуда не уйдет, будет ждать, она пересела поближе к двери, чтобы швейцар ее запомнил.

Время шло, но Лина за часами не следила: слишком занята была своими думами. Она мысленно несколько раз поднималась к себе на седьмой этаж, тихо открывала дверь квартиры, на цыпочках входила в переднюю и резко, с силой распахивала двери...

Она ничего не могла с собой поделать, чтобы еще и еще раз мысленно не проделать эту дорогу.

Музыка, неожиданно дошедшая из ресторана, подняла ее с места. Она попросила швейцара посмотреть за чемоданом, подошла к высокой, наполовину застекленной двери в ресторан, и ее затуманенный взгляд долго следил за танцующими и сидящими за столиками. Боже, как это ей сразу не пришло на ум, что его «дорогая и необыкновенная» могла заехать не к нему, а остановиться в гостинице, и, конечно, в этой, самой лучшей и новой. Как она раньше об этом не подумала? Ей здесь больше нечего делать. Генрих сейчас у «той», у Фриды. Незаметно он отсюда уже не уйдет, а в каком номере остановилась его гостья, она тоже узнает.

Вернувшись в вестибюль, Лина застала на своем кресле молодую женщину с приятным, но очень озабоченным лицом.

– Я не заняла ваше место? – спросила женщина, вставая.

– Сидите, сидите, – Лина постаралась улыбнуться. – Я, кажется, не в таком еще возрасте, чтоб освобождать мне место.

– Простите, я этого не думала, тем более что не знаю, кто из нас старше. Мне скоро тридцать.

Лина не могла объяснить почему, но была уверена, что незнакомка сказала это из жалости к ней, и Лина невольно взглянула на себя в зеркало, ожидая увидеть чужое постаревшее лицо с усталыми, погасшими глазами, словно со вчерашнего дня прошла целая вечность, но из большого, оправленного в позолоченную раму зеркала смотрела на нее молодая, стройная женщина, с густой копной коротко подстриженных темно-каштановых волос такого же цвета, как ее глаза, с белым ясным лицом и с глубокими, улыбающимися ямочками на щеках. Странно, она совсем не переменилась за прошедшие сутки. Будь с ней рядом Ира, она, Лина, и сейчас могла бы сойти за старшую ее сестру.

Ирина, – она совсем забыла о ней. За весь день только сейчас, кажется, вспомнила о дочери. Неужели у нее, Лины, еще осталось так много от прошлого, что при первой же встрече с Генрихом она может ее подвести? Да, если после всего того, что произошло между ними, Генрих мог заслонить собой ее единственную дочь, то может случиться и это. На кого так смотрел этот мужчина, на нее или на ее соседку? Он уже несколько раз останавливался, проходя мимо них. Он тоже хочет угадать, кто из двух этих женщин моложе? Но что вдруг случилось с ее соседкой? Она, кажется, сейчас расплачется.

– У вас что-нибудь случилось? – Лина была настолько уверена в том, что соседка сейчас начнет рассказывать ей историю, какую она сама могла бы ей рассказать, что чуть не начала ее утешать теми же придуманными людьми словами утешения, от которых никому еще не становилось легче, – мол, у всех так. Только одни узнают об этом раньше, другие позже, как это, например, случилось и с ней, Линой. Но услышала она от незнакомой женщины:

– Что он вам сказал?

Лина с удивлением посмотрела на нее:

– Кто?

– Администратор.

Лине снова показалось, что в голосе незнакомки слышится скрытое к ней сочувствие. Наверно, заметила в Лине нечто такое, что вызвало это сочувствие. Не потому ли она уступила ей место? И Лина снова взглянула на себя в зеркало. Оттуда теперь смотрели на нее запавшие глаза. В глубоких ямочках заметней были морщины. Но ответила Лина соседке гораздо уверенней, чем ожидала сама:

– Администратор ответил мне, наверно, то же, что и вам, – нет свободных мест.

– Мне вообще не на что рассчитывать, – сказала женщина. – Я не командированная. Я приехала к доктору, к гомеопату.

– Ну так что?

– Вы у меня спрашиваете? Для людей, приезжающих без командировок, двери гостиниц почти везде закрыты.

– Да, да... Что же вы собираетесь делать? Может быть, есть свободные места в других гостиницах? Эта ведь в самом центре, здесь всегда переполнено.

– Я была уже везде. И везде слышала один и тот же ответ: свободных мест нет даже для командированных. – Она говорила тихо, точно хотела, чтобы никто об этом не слышал. – Не знаю, возможно, что гомеопат, к которому мне посоветовали приехать, тоже ничем не поможет. Но мне так много о нем рассказывали, так уговаривали поехать, что я сама поверила в него. А для больного важно, чтобы он поверил врачу, иногда это даже важнее лекарства. Я приехала сюда с Урала, оставила мужа с маленьким ребенком на руках.

– Разве у вас нет гомеопатов, чтоб ехать в такую даль?

Женщина подняла на Лину свои большие черные глаза:

– А у вас, откуда вы приехали, они есть? Меня удивляет другое: в таком большом городе, как этот, всего одна гомеопатическая поликлиника. А посмотрели бы вы, что творится в гомеопатических аптеках. Там надо, я слышала, целыми днями простоять, чтобы достать лекарство. Я не понимаю, чего хотят этим добиться? Чтобы больные перестали обращаться к гомеопатам? Но если больной верит в то, что гомеопат ему поможет? Зачем у больного отнимать надежду, зачем?

Лина не совсем понимала, чего от нее хочет незнакомая женщина. До нее дошло лишь одно: незнакомка не хочет, чтобы у нее отняли веру в то, во что она еще, может быть, не верит, но хочет поверить.

– Не знаю, – неопределенно ответила Лина. – Не знаю. Возможно, что вы правы. Но просто верить в то, что... Как вам сказать? – Лина не нашла нужных слов, и особого желания продолжать разговор у нее тоже не было. Но надо было что-то сказать. И, кивнув в сторону администратора, она спросила у соседки: – Так где же вы все-таки собираетесь остановиться?

– Если б я знала... Эту ночь придется провести в вестибюле, а завтра посмотрю. Здесь вертятся люди, предлагающие остановиться у них. Одна женщина предложила мне комнату с двумя койками, оставила свой адрес. Но я еще не решила, идти туда или нет. Я здесь впервые и никого здесь не знаю. Если хотите, я дам вам ее адрес. – Она достала из черной лакированной сумочки сложенную вдвое бумажку и подала ее Лине.

– Это недалеко, – сказала Лина. – Отсюда десять минут езды на троллейбусе, не больше. Я хорошо знаю этот город. Не впервые здесь. Давайте подъедем, посмотрим. Если нам комната не подойдет, мы вернемся сюда обратно. Швейцар нас впустит. До двенадцати мы успеем.

Окно маленькой комнаты, куда хозяйка квартиры, пожилая женщина с морщинистым напудренным лицом, их ввела, выходило на просторный зеленый двор, и этого было достаточно, чтобы Лина, не раздумывая, заплатила хозяйке за три дня вперед, хотя возможно, что ей больше одной ночи здесь провести не придется. А может быть, наоборот, она пробудет здесь больше времени, чем ее новая знакомая, Лидия Андреевна. Лина обратилась к хозяйке с единственной просьбой – дать ей ключ от входной двери. Она здесь в командировке, объяснила Лина, и, возможно, будет поздно задерживаться в главке. Вот сегодня, скажем, она определенно задержится до часа, до двух ночи, а возможно, и до утра.

А чтобы хозяйка и Лидия Андреевна не смотрели на нее, как ей показалось, с некоторым подозрением, Лина достала из чемодана зеленую папку, которую она взяла с гидроэлектростанции, и села ее просматривать. И очень удивилась, что в таком состоянии могла обнаружить ошибку, допущенную ею в одном из расчетов, и что вообще смогла углубиться в чертежи, разложенные на столе. Она теперь похожа на Лидию Андреевну, перед сном принявшую таблетку: вылечить ее таблетка, конечно, не может, иначе бы Лида не тащилась сюда, в такую даль, не оставила бы мужа с маленьким ребенком на руках, – но на какое-то время таблетка облегчает ее страдания, помогает их забыть. Нет, она, Лина, не может сравнить себя с этой больной женщиной. Лидия Андреевна не потеряла надежду, верит, что вылечится, и врач, который знает, что не сможет ничем ей помочь, не лишит ее этой надежды, укрепит в ней веру, ибо Лидия Андреевна желает этого, хочет в это верить. Но кто может вернуть веру тому, кто потерял ее и не хочет ее найти? Единственное лекарство, которое в подобных случаях советуют, – глубже уйти в работу. В работе легче забыться. Те, кто советуют это, не знают или делают вид, что не знают, – лекарство, которым пользуются долго, перестает действовать.

Лина оторвалась от бумаг и встретилась взглядом с задумчивыми глазами Лидии Андреевны. Они словно спрашивали: «Вы совсем разуверились в любви?» Спроси она вслух, Лина бы, наверно, ответила: «Нет» или «Не знаю»... Она сейчас действительно не знала, любила ли она когда-нибудь Генриха по-настоящему, если за один день он мог стать ей таким чужим. А пустота, которую он в ней оставил, требует, чтобы ее быстрее заполнили. Может быть, поэтому она и боялась вчера встретиться с Михаилом и поспешно оставила гостиничный номер... Но если бы Лидия спросила у нее, что такое любовь, Лина знала бы, что ей ответить. Она рассказала бы ей о своей двоюродной сестре, которая до сих пор, через много лет после гибели мужа на фронте, сохранила к нему любовь, хотя у нее давно уже другой муж и дети от него. Со смертью первого мужа у нее не умерли чувства к нему. Убивает любовь измена, в измене она умирает раз и навсегда. Страшней всего, однако, то, что та же любовь, которая так возвышает человека, как было с самой Линой на хорах в старинном соборе-музее, – эта же любовь может и унизить человека.

Разве то, что она сейчас собирается сделать, не унижение? Она понимает это, но иначе поступить не может: второй день подряд кто-то словно управляет ею, и этот «кто-то» сильнее ее.

9

В начале двенадцатого Лина вышла из приютившей ее квартиры, нашла телефон-автомат и, сдерживая дыхание, позвонила домой – никто там не отзывался. Позвонила еще и еще раз, долго прислушивалась к однотонным, равномерно-отрывистым гудкам и наконец оставила будку. Предположить, что Генрих догадывается, кто звонит, и поэтому не снимает трубку, конечно, глупо. Но, может, он не слышит звонков? Нет, по ночам телефон звонит тревожно и громко, прямо дом разносит. Лина страшно боится ночных телефонных звонков. Значит, Генрих еще не вернулся из гостиницы. Или уехал к «той», в другой город. Лина все же подъедет к дому, посмотрит, и если в окнах снова будет темно и никто по-прежнему не подойдет к телефону, тогда... Но пока она сама не знает, что будет тогда...

Дом у них большой, восьмиэтажный, и длинный, окон много, но света нигде уже не было. Давно прошел и скрылся последний троллейбус. Выплывшая из-за соседнего дома луна волочила за собой зыбкий серебряный шлейф и остановилась, как нарочно, возле крайних окон на седьмом этаже, точно желая показать Лине, что дома никого нет.

Скоро два. Теперь Лина уже уверена, что Генрих уехал к «той». Наверно, и «та», «его дорогая и необыкновенная», получила письмо, адресованное Лине, и конечно, ему показала. Генрих тут же вернется обратно домой. Он ведь понимает, что после такого письма Лина не усидит на месте и тоже примчится. И все-таки она в квартиру к себе не поднимется. Ее могут увидеть соседи по лестничной площадке и передать потом ему, что она приходила домой. А она, Лина, ведь хочет, чтобы удар, который собирается ему нанести, был для него неожиданным. Но перед тем как нанести ему этот удар, она должна посмотреть, как поведет он себя, когда увидит ее на пороге с чемоданом в руке. Она ничем не покажет, что получила письмо. Как это все глупо! Ей уже тридцать семь лет, а ведет себя, как девчонка. Лина понимала это, знала, но ничего с собой поделать не могла.

Постояв так еще немного, она все же поднялась домой пешком, без лифта, чтоб не услышали соседи.

Пыль на мебели, открытое пианино, неприбранные вещи говорили о том, что Генрих очень спешил. Лина ни к чему не притронулась – оставила все, как было, только пересмотрела на серванте корреспонденцию, нет ли писем от Иры? И от «той»?..

Спускаясь по лестнице, Лина напряженно прислушивалась: не идут ли снизу? Его легкие медленные шаги она бы сразу узнала. Она бы поднялась на последний этаж и подождала там, пока он не вошел бы в квартиру.

Лина пыталась взять такси, но безуспешно: одни не останавливались, другие не желали везти. Таксисты, словно сговорившись, ссылались на то, что закончили работу и едут в парк. Но Лине казалось, что они просто ее избегают, как избегают, вероятно, любую женщину, бродящую по ночным спящим улицам. Уж очень как-то странно смотрели на нее водители. Лина, увидев такси, не бежала больше навстречу с поднятыми руками, чтобы. остановить его, но продолжала устало брести по пустым, словно вымершим улицам.

Утром, когда она проснулась, Лидии Андреевны уже не было в комнате.

– Соседка ваша еще на рассвете уехала в гомеопатическую поликлинику, – доложила Лине хозяйка. – Там, говорят, страшно большие очереди... Вы, наверно, поздно вернулись? Я не слышала, как вы вошли.

Что с ней произошло? Она, кажется, перестала всем верить. Вот она не поверила хозяйке, что та не слышала, когда она, Лина, пришла. И Лидии Андреевне, рассказавшей вчера вечером о своем муже, о том, какой он хороший и преданный, она тоже не поверила. И не пыталась вчера скрыть свое неверие от Лидии Андреевны, как не скрывает это сейчас от хозяйки. Она дала ей ясно это понять своим резким ответом:

– Нет, не поздно. – Ответ ее должен был означать: кто не верит другому, тому тоже не верят, и хозяйке нечего удивляться, что она так ответила ей. Хозяйка ведь знает, когда она, Лина, вернулась. Зачем спрашивать? – Может быть, немного попозже уберете здесь?

– Скоро десять часов.

– Я эти дни буду работать дома. Простите, – и, повернувшись к стене, закрылась с головой одеялом.

Больничный лист кончается завтра. Надо будет пойти в поликлинику продлить его. Кто бы из врачей ни принял ее, он продлит ей больничный. У нее ничего не болит, но она очень ослабла, двоится в глазах...

Ближе к вечеру Лина вышла на улицу. Снова позвонила домой, но услышала в трубке те же равномерно-отрывистые гудки, зашла в ближайшее кафе перекусить – есть не хотелось, но надо было.

Вернувшись, она застала дома соседку. Лидия Андреевна обрадовалась Лине, словно давно с ней дружила. До мельчайших подробностей рассказала о сегодняшнем дне: где она была, что успела, была довольна, что ей так повезло: рассчитывала пробыть здесь не меньше недели, а возможно, и больше, а попадет к врачу, к которому приехала, через три дня. Она уже телеграфировала об этом мужу.

Из вежливости и Лина должна была, конечно, рассказать, как прошел у нее сегодняшний день, но ей нечего было рассказывать. Технический справочник на столе раскрыт на той же странице, что вчера. Хозяйка, которой все надо было знать и видеть, наверно, это заметила. Хорошо еще, что Лидия Андреевна не проявляет такого любопытства, иначе Лина не могла бы с ней и полдня пробыть. Но соседка ни о чем ее не спрашивает, рассказывает только о себе. Из всего того, что она ей рассказала, до Лины дошло лишь одно: ее, кажется, ничто не трогает, ни чужая радость, ни чужая беда, – и это Лину испугало. Она почувствовала себя вдруг такой виноватой перед этой милой, тяжело больной женщиной, что намного раньше, чем собиралась, поехала посмотреть, не засветились ли окна ее квартиры.

Теперь Лине уже нечего прятаться от соседей при выходе из лифта. Не может ведь быть, чтобы Генрих был здесь и ни разу его не застать дома, ни днем, ни ночью. Но не может также быть, чтобы Генрих, узнав о перепутанных письмах, не помчался сразу домой, хотя бы затем, чтобы скрыть свою поездку.

«Я был все время дома!» – конечно, скажет он. А письмо? Наверно, что-нибудь уже придумал. И она вспомнила историю, которую сам Генрих недавно ей рассказал. Один его приятель, скрипач, случайно обнаружил у жены письмо, написанное неизвестному мужчине. Когда скрипач показал письмо жене, она рассмеялась и сказала, что написала его для приятельницы. Та должна его переписать и подбросить своему мужу с тем, чтобы он начал ее ревновать, как она все время ревнует его. Сказав это, жена еще сделала скрипачу выговор за то, что читает чужие письма и что вообще гадко и низко рыться в сумочке жены.

Может быть, Лине поступить так же? Не говорить Генриху о полученном ею письме, а сделать так, чтобы он нашел у нее записочку к кому-то. Она бы уж не стала отрицать, как жена скрипача, придумав какую-то запутанную историю с ревнивой приятельницей. Она бы в ответ просто показала ему письмо, посланное им его «дорогой и необыкновенной».

Если Генрих и сегодня не вернется домой, то его «дорогая и необыкновенная» скрыла от него, что он перепутал письма.

Что, если б Лидия Андреевна увидела ее сейчас? Лина чувствует, что теперь она выглядит намного старше своих неполных тридцати семи лет, и ей кажется, что если б Лида сейчас увидела ее, то, наверно, удивилась бы, что лишь вчера вечером признала ее, Лину, намного моложе себя, и, сочувственно глядя на нее своими кроткими глазами, возможно, спросила бы Лину, не заболела ли.

Нет, Лидии Андреевне она бы не посмела сказать, что с ней произошло и что с ней сейчас происходит, хотя из всех ее близких знакомых в этом городе Лида, возможно, единственный человек, с которым она хотела бы поделиться. Интересно, что она бы ей ответила, сравнила бы ее, Лину, с собой? Она не знает, бедная, милая Лидия Андреевна, что в эту минуту она, Лина, с ней поменялась бы. Лидия Андреевна может хотя бы на час, хоть на полчаса заглушить свою боль, забыть и забыться, а она, Лина, не может. Если бы Лина рассказала о себе, то Лидия Андреевна, вероятно, принесла бы ей сюда чемодан, посадила бы в лифт... И тут Лина вдруг увидела свет в окнах своей квартиры. От неожиданности она покачнулась, и у нее перехватило дыхание. Как это она не заметила входящего в подъезд Генриха? А он ее заметил? Может, он нарочно не подошел к ней, поспешил в дом, надеясь скрыть от нее, что ездил куда-то и только что вернулся?

Лина вошла в телефонную будку, сняла трубку, начала набирать номер и, не набрав, повесила ее. Теперь звонить нельзя. Звонок покажется ему подозрительным. И вообще зачем ей звонить? Узнать, он ли это приехал? Ира приехать не могла. Она еще пробудет на стройке не меньше двух недель. А если б она и вернулась раньше, то все равно не могла бы войти в дом, не взяла ключей. Но что ключи! Лина их взяла, а войти к себе не может. Без чемодана ей возвращаться нельзя. Она себя сразу выдаст.

А что она скажет Лидии Андреевне? Как ей объяснить неожиданный свой отъезд? Сказать, что переезжает в гостиницу, что ей для работы необходим телефон? Или сказать, что случайно встретила здесь свою давнишнюю знакомую и переезжает к ней? А если ей, Лине, вдруг придется посреди ночи вернуться обратно сюда?

Лидии Андреевны дома не было, и Лина весьма удивилась, узнав от хозяйки, что соседка ушла в театр, что билет достала ей сама хозяйка, простояв несколько часов в очереди. Но еще больше удивило Лину, что хозяйка вернула ей задаток, раз неизвестно, будет ли она, Лина, дальше квартировать у нее. Она примет Лину и без задатка, если ей не удастся устроиться в гостинице. А о Лидии Андреевне пусть Лина не беспокоится, – эта комната на двоих, но двойной платы она с Лиды не возьмет, если даже она будет ее занимать одна. Лина, вероятно, думает, что хозяйка не видит и не знает, что происходит с Лидией Андреевной? И с ней, Линой, тоже что-то происходит?.. Так что и Лине не мешало бы сходить в театр, рассеяться немного. Билет она и ей достанет.

Стоя уже с чемоданом в руке, Лина сказала:

– Как легко можно иногда ошибиться в людях.

И если б Лина немного задержалась, она бросилась бы на шею этой старой женщине с морщинистым напудренным лицом. Но Лина должна сейчас быть сильной-сильной, как могут быть сильны только женщины.