Текст книги "Повести, рассказы"

Автор книги: Самуил Гордон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

15

Вспененные темно-серые волны, швыряемые разбушевавшимся морем на крутой берег, взлетали вверх, силясь дорваться до беседки на вершине высокой скалы, где уединились Лина и Рафаил и куда вслед за ними взобралась полная луна, проложившая себе серебристую дорожку к темному звездному горизонту. Наблюдая, как бурные волны в беге своем гасят и вновь зажигают эту лунную дорожку, как сбрасывают ее с себя и, тут же снова подхватив, несут ее дальше на себе, раздробляют в сверкающую пыль и вновь сплавляют воедино, наблюдая, как бешено мчащиеся волны, нагоняя и подгоняя друг дружку, сливаются у берега в огромные водяные горы, – Лина вдруг ощутила, что и в ней самой разбушевалось море, одна волна настигает другую... Вот она увидела себя на полу возле дверей в номере гостиницы и рядом с собой письмо Генриха к незнакомой женщине, а вот видит себя под темными окнами своей квартиры... Нет, не она, это другая так схватила за руку Рафаила, словно боясь, что нахлынувшие волны унесут ее с собой, и так внезапно спросила у него:

– Что бы вы сделали, если бы вдруг получили письмо от вашей жены, написанное другому мужчине? Она, скажем, второпях или по рассеянности перепутала конверты. Случается ведь такое. Что бы вы сделали, получив такое письмо?

Увидев ее смущенно опущенные глаза, Рафаил рассмеялся.

– Не понимаю, почему вы смеетесь. – Лина уже пожалела, что завела этот разговор, но остановиться не могла, одна волна настигла другую. – Тот, кто любит, тот и ревнив. Без этого нет любви, настоящей любви. Теперь представьте себе, что вы так влюблены, что ради нее готовы не задумываясь спрыгнуть с горы в это бушующее море. И вдруг вы получаете письмо, написанное ею другому, и она обращается к нему с теми самыми нежными словами, с которыми обращалась к вам...

– Не случилось ли это с вашим ревнивым супругом?

Рафаил это спросил, казалось Лине, с той же сухой деловитостью, с какой, очевидно, обращается к своим клиентам в юридической консультации.

– Откуда вы взяли, что муж у меня ревнивый? Может быть, наоборот. Не все ли вам равно, с кем это произошло? Представьте себе, что это произошло со мной.

– С вами?

У Лины еще была возможность отрицать это и, наверно, отрицала бы, но равнодушие, с которым Рафаил спросил, заставило ее ответить:

– Да, со мной. Да, я получила такое письмо от мужа.

Теперь, когда Рафаил Евсеевич уже знает, Лина могла ждать, что он сейчас спросит, почему, рассказывая, она так схватила его за руку? Но больше она ничем уже ему не покажет, что он первый, кому она доверилась. Не все, что она ему рассказала, она рассказала Лидии Андреевне и даже дочери. Конечно, Ира догадывается, что от нее многое скрывают, что то, что произошло, намного серьезнее, чем об этом рассказывала ей мать. Теперь Лина сама видит, что это намного серьезнее, чем она думала, когда вернулась к Генриху. Возможно, следовало показать Ире письмо, подготовить ее к тому, что может произойти в жизни, даже если человек искренне влюблен, как был влюблен Генрих, уверяющий и сейчас, что любит ее, как и раньше. Но почему она рассказала обо всем почти незнакомому человеку, Лина объяснить не могла. Рафаил молчит. Не воспринимает ли он ее рассказ о себе как обыкновенную жалобу, с которой приходят к адвокату посоветоваться: подать или не подать в суд и заодно уже просить его быть ее защитником на суде? Она ему сейчас все это выскажет.

– Я понимаю, – начала Лина, не открывая глаз от ревущих волн, наступающих на обрывистый берег, – то, что я рассказала, вас мало занимает, потому что не имеет отношения к адвокатуре. Это скорее относится к прокуратуре.

– Ошибаетесь. – В серых глазах Рафаила блеснул яркий отсвет луны. – То, что вы рассказали, не относится ни к тому, ни к другому. Я не вижу здесь виновного. В чем заключается вина вашего супруга? В чем?

Лина перевела свой взгляд с бушующего моря на Рафаила:

– Вы это серьезно спрашиваете?

– Мне думается, что мы с вами все время разговариваем серьезно. Ну, скажите, Лина Самсоновна, в чем его вина? В том, что он не был вам верен?

– Вы считаете, что в наше время это уже не вина? Это вы хотели сказать?

– Это никогда не было виной. Послушайте меня, смотрите на жизнь проще, легче и проще.

Лина почувствовала, как рука его приближается к ней, и она отодвинулась. От его мягкой, теплой руки, помогавшей ей раньше взбираться по крутизне, теперь повеяло холодом. Она закричала бы, прикоснись он к ней. Лина не переносит холода.

Рафаил, словно догадавшись, что она сейчас думает о нем, положил руки на перила беседки и спросил:

– А как поступили вы? Что вы не развелись, это я вижу. А может, кто-нибудь другой уже надел вам обручальное кольцо? Смотрите не рассказывайте этому человеку о том, что произошло с вами, если не хотите, чтобы подобное повторилось сызнова. История, не забывайте, часто повторяется, и не всегда как фаре. Или думаете, что второй муж будет чем-то отличаться от первого? Он просто будет более осторожен, не так рассеян с адресами на конвертах.

– Знаете, – сказала Лина, вставая, – я начинаю вас бояться. Кто вы? Я впервые встречаю человека, который все подвергает сомнению, никому не верит, ни во что не верит, не верит даже в любовь.

– Ошибаетесь. Прикажите мне спрыгнуть с обрыва в это бушующее море, и увидите – верю я или не верю! Но любовь не служение одному богу, это язычество, а язычники не знают единого постоянного бога. Они служат одновременно нескольким богам. Что вас так удивило в письме вашего мужа? Что вы не были у него единственной? Разве есть на свете мужчина, который поклонялся бы всю жизнь одной богине, а женщина – одному-единственному своему богу? Я таких еще пока не встречал. Милая, человек уж так создан, что не может всю жизнь обходиться лишь одним богом. Вам, женщинам, возможно, это трудно понять. Среди вас встречаются такие, которые всю жизнь остаются верны своему единственному богу, но не потому, что они этого желают. Они вынуждены. Хотите возразить?

– Нет, нет, продолжайте.

– А что, собственно, могли бы вы мне возразить? – продолжал Рафаил. – Ну разве что приведете себя в пример: мол, вы об этом не знали. Но оттого, что мы с вами сейчас закроем глаза, луна не исчезнет. Вы просто не хотели это знать, как не хочет знать мужчина, что то же самое, что позволяет себе с другой, может случиться и случается с его женой. Теперь, я думаю, вы больше не принадлежите к тем женщинам, которые продолжают внушать себе, что их мужья исключение. Так же как я, скажем, давно не принадлежу к мужьям, которые думают, что их жены не похожи на других.

Рафаил говорил это как бы бравируя. Лине казалось, что и от нее он требовал того же – никому ни в чем не верить, никто ей ничем не обязан и никому она ничем не обязана!

– Пора, – сказала Лина. – Уже поздно. Let us go[9]9
  Идемте (англ.).


[Закрыть].

– Вы говорите по-английски? – спросил Рафаил и, кажется, обрадовался этому.

– Инженер в наше время, – ответила Лина, – где бы он ни жил, не может обойтись без русского и английского языков. Английским я владею свободно, но, конечно, не так, как родным.

– Если ваш избранник тоже владеет английским, я уверен, объяснение в любви произошло на английском.

Лина удивленно повернула к нему голову.

– Почему вы так думаете? Вы объяснились с вашей женой в любви по-английски?

– Нет, мне этого делать не пришлось. Моя жена, кроме, «love you»[10]10
  Я люблю вас (англ.).


[Закрыть], которое она к тому еще не отличает от «like you»[11]11
  Вы мне нравитесь (англ.).


[Закрыть], ничего по-английски не знает, хотя два года училась в политехническом институте. – Они опять подошли к самому краю обрыва. – Знаете, что я заметил, – продолжал Рафаил Евсеевич. – То, что трудно порой произнести на родном языке, нередко легко произносится на чужом. Поэтому, очевидно, влюбленные, не знающие иностранных языков, чаще всего молчат. Тем, что вы знаете английский, вы мне помогли. Не люблю оставаться в долгу: вы доверились мне, я доверюсь вам. На чужом языке мне это будет легче. Надеюсь, что после этого вы не станете меня винить, что я, как вы утверждаете, ни в чем и никому не верю.

Сражение прибоя с отвесным каменным обрывом, вставшим у него на пути, становилось все ожесточенней. Прибой словно смеялся над тем, что говорил Рафаил. Но когда Рафаил стал ей рассказывать, что однажды, совершенно случайно, увидел, как его жена вошла в гостиницу с незнакомым, и он, Рафаил Евсеевич, несколько часов простоял на морозе, так и не дождавшись ее, – сражение волн с обрывом не показалось Лине уже таким свирепым. Он слишком верил своей жене, чтобы усомниться в ее верности, но когда он спросил ее, где она была так поздно, и она ему ответила, что у подруги, и если он не верит... И так расплакалась... Нечего удивляться, что он ей поверил. Он поверил потому, что хотел в это поверить. Да, хотел. Ради этого даже придумал некое оправдание для нее: он мог засмотреться и не заметить, как она вышла из гостиницы и свернула в переулок к своей подруге.

Рафаил привлек Лину к себе и сразу же отпустил ее. И уже не так уверенно, как хотелось ему, спросил:

– А с вами разве не произошло то же самое? Разве ваш супруг не убедил вас? И вы, не веря ни одному его слову, дали себя уговорить, потому что хотели в это поверить, так ведь легче, чем совсем потерять веру. Вы не разошлись со своим мужем потому, что вам страшно стало потерять веру в человека, а я не разошелся просто потому, что понял, да, понял, что она не виновата. Так уж устроен человек. О чем вы задумались?

– Ни о чем. – Лина стояла напротив него, как ученица, не знающая урока и ждущая подсказки.

– Вам не холодно? – Он снял с себя пиджак и заботливо накинул ей на плечи.

От внутреннего напряжения голос ее немного дрожал. Она не смотрела на Рафаила, когда спросила:

– С чего вы взяли, что я не разошлась с мужем?

– Такие, как вы, в подобных случаях не расходятся. Зачем терять свободу, которую муж сам вам подарил? Не знаю, может быть, вы исключение и я в вас ошибаюсь. Но почему я не разошелся и вторично не женился, я могу вам сказать. Зачем начинать все сначала, когда заранее знаю, что все повторяется, что не буду единственным. А женщины тридцати пяти – сорока лет особенно опасны: они знают, что в этом возрасте порою нравятся больше, чем молодые, они не забывают, что это их последнее лето, и не хотят его пропустить. И так спешат насладиться своим уходящим летом, что готовы влюбляться чуть ли не в каждого и каждого влюблять в себя. Это открытие сделал еще Бальзак. Упаси меня боже влюбиться в женщину бальзаковского возраста. Я их просто боюсь. Избегаю и удираю от них.

Забавно, что сказал бы Рафаил, узнай он, что и она, Лина, принадлежит уже к тем, которых он избегает, от которых удирает, и она невольно рассмеялась.

– Вам нечего их бояться, вы ведь не верите в любовь.

– Разве я вам это говорил? Мне просто не верится, что есть человек, который влюбился бы раз и на всю жизнь, как нет дерева, которое цвело бы только раз. У человека тоже есть свои весны, но не всегда они на виду, чаще всего он их скрывает от чужого глаза. И это отличает человека от дерева, цветущего каждую весну открыто и вольно.

Слушая Рафаила, Лина вспомнила: однажды Генрих сравнивал свою любовь к ней с рекой, которая может высохнуть, если ее перестанут питать родники и притоки. Значит, для Генриха Фрида была тем свежим притоком, который не дает реке высохнуть. А что такого заметил в ней, в Лине, Рафаил, когда завел этот разговор? Увидел в ней одну из своих преходящих скрытых весен?

– Неужели вы никогда не встречали людей, проживших жизнь одной весной, без этих тайных весен? – тихо, почти шепотом, спросила Лина.

– А если и встретил? Есть, конечно, и такие. Были же времена, когда жених и невеста до венчанья друг друга не видели и все же редко расходились, значительно реже, чем сейчас, хотя теперь не идут в загс, так сказать, с закрытыми глазами. Молодые сами находят друг друга, и у них достаточно времени, чтобы приглядеться друг к другу и подумать. Но и в прошлом, я глубоко убежден, у каждого были свои скрытые весны. Человек уж так создан: он не может обойтись без этого, он должен влюбляться. Знаете, что я вам скажу? Меня не очень удивляет, когда читаю, что в прошлые времена чаще всего женили, а не женились, что не каждый мог выбрать себе пару по сердцу. Разве дети сами выбирают себе родителей? А ведь они любят своих отцов и матерей. И еще как любят. О чем вы снова задумались?

– Просто так. – Подняв голову к небу, Лина внезапно спросила: – Вам никогда не приходило на ум, что луна уже не такая, как раньше, что с тех пор, как на ней побывал человек, мы многое от этого потеряли? Луна всю жизнь честно служила влюбленным, они никогда от нее не прятались. А сейчас... Вам не кажется, будто все время кто-то оттуда смотрит на нас, что луна окутана пылью, которую луноходы подняли там, и что лунная дорожка в море из той же светло-серой пыли?

– Адвокаты не романтики.

– Простите, я забыла, что вы верите только в скрытые весны и что никто в этом не виноват, так уж устроен человек.

– Но у каждого человека, – ответил Рафаил, – есть и особая весна, и только эта весна для него единственная, настоящая, на всю жизнь.

– Какая?

– Та, которую человек сам придумывает или, как сказано у поэтов, создает в своем воображении. В действительности же такой любви нет и быть не может. Как только она становится реальной, зримой, она исчезает. Это хорошо знает тот, кто дал себя пленить первой любовью, последовал за ней и тем самым через год или два превратил ее в обыкновенную повседневность, и не знает этого тот, кто оставил первую любовь для себя лишь как воспоминание, как неприкосновенную святыню, как мечту, сопутствующую ему всю жизнь. Думаю, что вы так же, как и я, дорого заплатили за то, что не оставили себе первую любовь как мечту. Теперь вам придется, как и мне, снова ее создать, снова создать для себя в мечте любовь, чтобы она была единственной, настоящей, постоянной.

У ворот санатория, перед тем как проститься, Рафаил напомнил Лине, что в будущий вторник – рошешоно, еврейский Новый год.

– В этот праздник пекут треугольные булочки с маком? – спросила Лина.

– Вы запомнили, я вижу, еврейские праздники по кушаньям? Что ж, другие и этого не помнят. Но вы немного перепутали. Треугольные булочки с маком пекут в праздник пурим, весной, и называются они «гоменташн». Это другой праздник. В рошешоно едят виноград и арбузы. Я знаю о еврейских праздниках, наверно, ненамного больше, чем вы. Но то, что Новый год справляют ранней осенью, это я знаю. Здесь, на курортах, как-то заведено встречать еврейский Новый год в ресторане. Не забудете? Во вторник, вечером. Но до вторника, надеюсь, мы еще увидимся. Будут еще три пары. А с фокусником, если он к тому времени не уедет, – четыре. Не удивляйтесь, если каждый будет платить за себя.

Лина долго ворочалась, не могла уснуть. Кто он и что он, этот Рафаил? После нынешней встречи он стал для нее более загадочным.

16

Еще за несколько дней до того, как Рафаил пригласил Лину встречать с ним Новый год, все столики в ресторане на этот вечер были уже заняты. О том, что так могло случиться, знали, кажется, все, кроме нее, Лины. Она это сразу поняла, когда вошла в вестибюль ресторана и услышала горячий спор собравшихся к условленному часу парочек, с которыми Рафаил тут же познакомил ее. Все осыпали друг друга упреками за то, что столики не были заблаговременно заказаны. И так как каждый, оправдываясь, считал нужным подчеркнуть, что не позаботился он об этом отнюдь не потому, что пришлось бы самому выложить за всех сразу всю сумму, Лина почти не сомневалась, что именно это и было истинной причиной случившегося, и она невольно заглянула в свою сумочку. Предупреждение Рафаила о том, что каждый будет платить за себя, хотя он потом и пытался обратить это в шутку, было совершенно излишним – Лина так или иначе все равно заплатит за себя. Она намекнула ему об этом еще по дороге сюда и дала ему это почувствовать также и теперь.

– Почему вы мне раньше не сказали, что может так получиться? Я нашла бы и время и деньги, чтобы заранее заказать для всех столики.

Рафаил Евсеевич ей ничего не ответил. Не ответил он и тем, кто обращался к нему, как к старшему, с одним и тем же вопросом: «Зачем терять время?» – и одним и тем же советом: «Попытать счастья в другом ресторане». Но Рафаил знал: ни в какой другой ресторан в городе Лина не пойдет. Сюда она пошла только потому, что здесь, как уверял Рафаил, ежегодно в еврейский праздник рошешоно оркестр исполняет еврейские мелодии и русская певица выступает с еврейскими песнями.

Одна из женщин предложила бросить жребий, кому из них отправиться на переговоры с администратором, раз мужчины ничего не добились. Не может быть, чтобы администратор не оставил несколько свободных мест, а там, где администратор мужчина, с ним должны вести переговоры, конечно, женщины. С дамой он будет говорить по-другому.

Женщина с большими сверкающими серьгами, предложившая бросить жребий, вероятно, не думала, что придется идти ей. А когда мужчина, с которым она пришла, посоветовал ей начать переговоры с того, что среди них есть адвокат и адвоката нечего опасаться, Рафаил сам отправился к администратору, пригласив с собой Лину. По взгляду, который Рафаил бросил на нее, Лина не могла понять, пригласил ли он ее с собой для того, чтобы доказать, что все решают деньги, или взял ее в свидетели: пусть видит, что он не имеет ни малейшего отношения к тому, о чем рассказал ей тогда о себе на пляже.

Администратор поднялся с ними на второй этаж и, в который раз повторяя, что у него могут быть из-за этого неприятности, ввел их в отдельный кабинет, примыкавший открытой стороной к большому, ярко освещенному залу, нависая над ним подобно ложе в театре. В этом кабинете с большим ковром на полу, с бронзовыми канделябрами и немецким пианино столики были уже сдвинуты и сервированы. Очевидно, администратор был прав, когда сказал, что этот кабинет придерживают на всякий случай и без разрешения директора его нельзя занимать.

В награду за успешные переговоры Рафаила и Лину посадили на самое почетное место, откуда виден был весь зал.

Пока официант хлопотал у стола, Лина внимательно разглядывала празднично разодетую публику в зале и слушала рассказ Рафаила о празднике рошешоно.

Рошешоно – это один из тех праздников, рассказывал ей Рафаил, когда в его городе синагога полна прихожан. Он не ходит туда не только потому, что не верит, что мир кем-то создан и кто-то им руководит, ему просто неприятно видеть, как люди вдруг становятся набожными на два-три дня в году. При этом молящиеся ведут себя как на суде – каются в своих маленьких грешках, умалчивая о грехах более значительных, и оскверняют тем самым память своих предков, которые шли в синагогу, потому что действительно были набожны, целый день, молясь, били себя в грудь и каялись в грехах, которых не совершали.

Слушая Рафаила, Лина удивлялась, что видит здесь, в ресторане, столько молодых людей. И еще больше удивляло ее, что все эти молодые люди подпевают певице, исполняющей еврейские песенки. А она, словно привязанная, таскала за собой длиннющий шнур микрофона.

Когда сидящие в зале, перекрикивая друг друга, стали заказывать не очень молодой и, судя по наряду, не очень скромной певице разные песенки, Лине вдруг тоже захотелось заказать единственную запомнившуюся ей песню «Выхожу я на крылечко», которую мать пела ей в раннем детстве. Слов этой песни она не понимала, так же как не знала еще несколько дней тому назад, что, рошешоно означает «Новый год».

Новый год так Новый год! Лина сегодня ни от кого не отстанет. И когда Рафаил Евсеевич спросил у нее, что она будет пить, ответила:

– То же, что и вы.

– Водку?

– Ну да.

Почему он так странно на нее посмотрел? Не расслышал?

– Да, водку, – повторила она, отбросив со лба каштановую прядь, подстриженную как у мальчишки, и ее большие карие глаза еще веселее засияли.

Пожилой мужчина в очках, сидевший справа от Лины, с подчеркнутым вниманием относившийся к своей молодой соседке, попросил всех наполнить рюмки и сказал:

– Все знают, что означает «лехаим»? «Лехаим», друзья мои, в переводе означает «за жизнь», а в рошешоно, как утверждает Библия, решается судьба каждого из нас, записывается, что уготовано каждому в наступающем году. Но что, скажите мне, для нас важней, чем здоровье и мир на земле? Так выпьем, друзья мои, за здоровье друг друга, за мир на земле! С Новым годом!

Лине было непривычно и интересно теплым осенним вечером, когда деревья под окнами еще по-летнему зеленеют, а воздух насыщен запахом цветов, слышать новогодние поздравления, которые она уже слышала месяцев девять назад в праздничном сиянии разноцветных лампочек на елке, на стройной зеленой елке, еще пахнущей снегом и лесом.

Возвышенное, праздничное настроение не оставляло Лину весь вечер, и всякий раз, поднимая рюмку, она радостно повторяла новое слово «лехаим».

Что это сегодня с Рафаилом? Молчит весь вечер и как-то странно смотрит на нее.

– Что с вами? – тихо спросила Лина. – Что-нибудь случилось?

– Не знаю.

Лина встретилась с ним взглядом и смущенно опустила голову.

– Не знаю, – повторил Рафаил, налил в рюмку водки и молча выпил.

Внизу, на эстраде, без устали пела певица, в который раз повторяя одни и те же песенки, но публике они не надоедали, и аплодисменты звучали все громче. Музыканты были уже навеселе. Это видно было по тому, как пианист колотил по клавишам и налегал на педали, как саксофонист надувал побагровевшие щеки, как ударник подпрыгивал, ударяя в медные тарелки.

Оркестр закружил всех в бешеном вихре. Танцевали между столиками, у эстрады, в проходах. Когда музыка немного стихла, Лина взяла Рафаила под руку и спустилась с ним в зал.

– Что сегодня с вами? – плавно кружась в вальсе, опять спросила Лина, и Рафаил вновь ответил:

– Не знаю.

А когда их взгляды встретились, она услышала:

– Зачем вы спрашиваете меня об этом?

Лина смотрела на него, словно сквозь туман.

– Зачем вы спрашиваете меня об этом? – приглушенно повторил Рафаил. – Разве вы сами не знаете? – Он поднес ее руку к губам, сказал что-то еще, но Лина слов не расслышала.

Только теперь Лина поняла, почему после первой их встречи он несколько дней не появлялся на пляже, а появившись, выдавал себя за другого и наговаривал на себя! Это он все придумал, чтобы ей было легче бороться с собой. Но откуда у него такая уверенность, что ей придется бороться с собой? Может быть, он это заметил у нее, когда она сама еще не знала, почему начала приходить на пляж намного раньше, чем прежде, и позже уходить с пляжа, почему каждый раз после ужина направлялась в кипарисовую аллею...

Когда Рафаил ответил, что она сама знает, почему он сегодня такой, Лина почувствовала, что теперь ей уже будет легче сказать ему то, что давно собиралась сказать, но не знала где: на высоком ли обрыве у моря или на аэродроме, перед самым отлетом. Лина тоже даст ему оружие, чем побороть себя, – она давно уже пребывает в том возрасте, которого он так избегает, так боится...

Лина кружилась в медленном вальсе, как во сне. Музыка сейчас звучала совсем тихо, не заглушала громкое биение ее сердца.

– Что-то давно нет вестей из дома... Муж в последнем своем письме обещал на несколько дней приехать ко мне.

Напоминание о муже было для Лины единственным щитом, за который она хотела спрятаться.

Проходя через зал, Лина чувствовала, что на нее смотрят, и от этого шаги ее были легкими и сама она казалась выше и стройней.

– Не надо. – Лина отодвинула от Рафаила только что поданную бутылку водки. – Не надо. Вы сегодня достаточно выпили.

– Боитесь, что я опьянею. Я все равно уже пьян.

Однако он лишь пригубил и тотчас поставил рюмку на стол, но Лине он налил полный бокал шампанского. Лина знала, что от шампанского после водки кружится голова, знала это и все же выпила бокал до дна не переводя дыхания.

Оркестр внизу заиграл какой-то очень бурный, быстрый танец, от которого молодые люди в зале вскочили с мест и закружились в хороводе.

– Что они играют? – спросила Лина, легко коснувшись его руки.

Ей показалось, что она его разбудила. Он смотрел на нее рассеянно, голос его, как со сна, был немного хриплым.

– Простите, я не слышал.

– Они играют «Сто двадцать» – еврейский, так сказать, рок-н-ролл, – ответил Лине светловолосый молодой человек в темных очках, сидевший за их столом. Весь вечер он перешептывался и переглядывался со своей соседкой, маленькой миловидной брюнеткой.

Ах да, Лина вспомнила этот танец. Как-то в день рождения дочери долговязый молодой человек притащил магнитофон, и, когда начались танцы, он с какой-то особой торжественностью объявил, что принес с собой «Сто двадцать». От этой мелодии, помнится Лине, на душе стало пустынно. И сейчас стало так же пустынно, и Лина невольно оглянулась, словно ища того долговязого парня. Но перед ней был светловолосый юноша в больших темных очках.

– И вам нравится такая музыка? – спросила она его.

– Конечно, – ответил молодой человек.

– А вам? – обратилась Лина к маленькой брюнетке. – Не понимаю, как может нравиться такая примитивная музыка. Вы серьезно сказали, что вам нравится? – вновь спросила она молодого человека.

Оркестр отдыхал, отдыхала и певица. Сейчас кончится перерыв. Лина вдруг подошла к пианино и с тем же внутренним трепетом, с которым когда-то играла в присутствии Генриха, пробежала пальцами по клавишам. В зале и в кабинете стало тихо, как перед грозой. И гроза разразилась... «Лунная соната», которую Лина играла, унесла ее на крутой высокий обрыв, где пенистые водяные горы вели беспощадную битву...

Оркестр после этих долго не смолкавших аплодисментов теперь уже играл как-то иначе, и сидящие в зале тоже как-то притихли. А может быть, ей это все показалось?

Никто не заметил, как Лина кивнула официанту и вышла с ним в коридор.

– Пожалуйста, приготовьте счет. Я подожду здесь.

Расплатившись за всех, Лина вернулась и спросила молчаливого и задумчивого Рафаила:

– Вы не собираетесь домой? Уже поздно.

Молодой человек в темных очках позвал официанта и попросил счет.

– Со мной уже рассчитались.

– Кто? – удивленно спросил он.

Официант показал на Лину.

Рафаил смущенно опустил голову...

– Позвольте, позвольте, вы за всех заплатили или... Тогда позвольте узнать, сколько приходится с каждого, – вынимая из кармана бумажник, зашумел мужчина, от которого Лина узнала новое слово «лехаим». – Будьте добры, покажите счет, – обратился он к официанту. – Позвольте, позвольте... – И, сосчитав, сколько приходится с каждого, он со всех собрал деньги и сунул их Лине в сумочку.

– Смотрите только, – сказала ему Лина, – не дайте мне при этом заработать. – У нее чуть не вырвалось: «Чтобы не иметь потом дела с адвокатами».

Появился официант и протянул Лине сложенную вдвое купюру.

– Что это? – удивленно спросила Лина.

– Вы мне переплатили, – ответил, улыбаясь, официант и быстро вышел из кабинета.

Увидев, как растерянно и смущенно Рафаил вернулся из коридора, Лина положила купюру к себе в сумку и стала со всеми прощаться, пожелав каждому счастливого Нового года.