Текст книги "Воспоминания "Встречи на грешной земле""

Автор книги: Самуил Алешин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

Максим Литвинов. Дипломат номер один

Мысль написать комедию на международную тему возникла у меня, когда я приехал в Польшу на премьеру своей «Палаты». В свободный вечер сходил в кино на американскую комедию «Когда мышь взревела». Очень смеялся и тогда же понял, что эта тема открывает пласт своеобразных конфликтов.

Надо было только найти подходящий казус. Вернувшись в Москву, я пошуровал среди дипломатической публики в поисках такового. И что же? Безуспешно. Все хвалились, что таких случаев битком, но ничего конкретного назвать не могли. И я уже было махнул рукой, как все же нашелся дипломат, который сказал, что, пожалуй, один случай годится. А именно, сразу после революции, когда у страны еще не было ни с кем никаких дипломатических отношений, Литвинову удалось поменять 35 английских пленных на десять тысяч русских. Да еще добыть транспорты с продовольствием и подготовить почву для дипломатических и торговых переговоров.

Феноменально! И как он этого добился?

– А вот этого не знаю. Ищите.

И я стал искать поначалу хотя бы тех, кто мог бы рассказать мне о Литвинове. Его вдова – англичанка Эйви Литвинова, тогда еще проживала в Москве. Я дозвонился, но она сразу же, на ломаном русском языке заявила, что ничего о муже никому рассказывать не будет. Де, мол, она писательница, и сама собирается о нем писать.

Несколько раз встречался с Иваном Майским, некогда нашим послом в Англии, а когда я был у него – уже очень почтенного возраста академиком. Вот он рассказал мне много ценного об обстановке тех лет и о некоторых приемах Литвинова. Об его способности в спо-

pax и переговорах, если не удавалось убедить противника, то во всяком случае снабдить такой аргументацией, которая поможет тому пойти на уступки без потери лица.

Удалось также выяснить, что в Копенгаген на переговоры по обмену пленными Литвинова сопровождали всего две молоденькие секретарши. Но отдел кадров МИДа мог сообщить мне только имена и ничего более об их судьбе. О своих поисках в связи с этими девушками я расскажу ниже.

Сейчас же хочу отметить, что у меня в жизни были всего две мимолетные встречи с Литвиновым, во время которых он меня даже не заметил.

А дело было так. Я сидел в ложе Камерного театра и увидел, что в партере находится Литвинов, чья личность уже давно меня занимала. Я знал, что в Лиге Наций только двух представителей слушают при полном зале: Литвинова и Сальвадора ди Мадарьягу. Их выступления всегда были остроумны и логичны. Всю прочую болтовню дошлые журналисты обычно пропускали мимо ушей, а если и слушали, то лишь по долгу службы. (Кстати, потом Мадарьяга написал роман «Священный жираф», где действие происходит в XXI веке и у власти – черные женщины. Роман имел сенсационный успех, и, возможно, есть смысл перечитать его сегодня. Но это так, в скобках.)

Вернемся в театр. Итак, что же, сидя в ложе, я заметил? Прежде всего, что Литвинов реагирует очень живо. Хохочет, аплодирует от души, а не как тогдашняя, да и нынешняя номенклатура – едва соприкоснув ладони (это они так достоинство берегут). А в антракте, как и все, что-то взял в буфете и поел. «Ну и что тут особенного?» – спросит инопланетянин. Но мы-то с вами знаем, что наша номенклатура всегда избегала контактов с «простыми» людьми, разве лишь если приходилось демонстрировать «встречу с народом». А Литвинов был наркомом иностранных дел. Но инопланетянин прав – этот факт говорит не столько о нашем герое, сколько о так называемой элите.

Вторая встреча состоялась спустя много лет, после войны, когда Литвинова уже отрешили от дел.

Я стоял у дома, что на площади Моссовета, и рассматривал выставленные в окне информационные фото.

А передо мной – плотный мужчина в черном плаще и шляпе. Неожиданно к нам подошел милиционер и строго сказал: «Освободите площадь».

То есть? – несколько ошалело вопросил я.

– Пройдите, граждане! – уже грозно приказал мильтон.

Но почему? – продолжал я упорствовать.

И в это время увидал, что снизу по улице к площади поднимается колонна людей, а цепочка военных разворачивается перед зданием Моссовета. Оказалось, что готовится митинг, на котором с балкона Моссовета выступит тогдашнее московское начальство. И мы, как случайные люди, можем представлять для него опасность.

Милиционер стал закипать, и тут я взглянул на мужчину в черном пальто. Это был Литвинов! В отличие от меня, он не сказал милиционеру ни слова, а улыбнулся и спокойно пошел по улице к площади Пушкина. Разумеется, я тут же устремился за ним. Черт побери! – подумал я, значит, от Литвинова и меня милиция оберегает какого-то номенклатурщика?! Ну, я-то – ладно! Но...

А Литвинов шел по улице, и некоторые прохожие его узнавали, это было видно по их улыбкам. Потом он свернул в цветочный магазин, а я пошел дальше.

И опять – что могла дать эта встреча? Лишь то, что он вел себя как нормальный человек. Мало? Как сказать.

А теперь о том, чем завершилась история с двумя девушками, сопровождавшими Литвинова в Копенгаген.

Итак, у меня были только их имена и приблизительное представление о возрасте. С этими данными я и пошел на нелепый с точки зрения здравого смысла шаг.

Около дома, где я живу, стояла будка чистильщика сапог, а неподалеку – справочный киоск. Так вот, я подошел к киоску, взял два бланка и написал, что знал.

– И что вы хотите? – спросила меня справочная девица.

Адреса.

Тогда заполните все как полагается. Год и место рождения. Ну и так далее...

– А мне больше ничего не известно.

Тогда и адресов не будет. – И она протянула мне бланки обратно.

И знаете, что я сделал? Рассказал ей, зачем это мне нужно. О Литвинове. Об обмене тридцати пяти на десять тысяч. О том, что никто тогда не хотел иметь с нами никаких дел. О том, что, кроме этих двух девушек, никого с Литвиновым не было. В результате мои эмоции передались справочной девице, у нее даже начали гореть щеки. А затем я сказал: «Я буду сидеть вон у того чистильщика и глядеть на вас. Если хоть что-то получится – махните лапочкой».

Я сел к чистильщику, и он принялся за дело. А пока он орудовал щетками, я не отрывал глаз от справочного киоска. Я видел, как девица там у себя трясла головой, очевидно, кого-то убеждая. Как она набирала номер за номером. И когда чистильщик, взмахнув бархоткой, начал наводить на мои полуботинки глянец, девушка, высунувшись из окошка, махнула рукой.

Не дав чистильщику закончить, я бросил деньги и устремился к справочной.

И – о, чудо! – сияющая девица протянула мне бланки. На них были не только адреса, но и телефоны! Ох, если бы окошко было пошире, я бы залез в него и расцеловал справочную в обе щеки. Если бы она позволила, разумеется. Вместо этого я купил рядом у метро цветы и сунул ей в окошко.

А затем помчался звонить девушкам Литвинова. То есть, прошу прощения, – если они живы, то уже, конечно, старушкам. Но какая-то ниточка у меня теперь была.

И – о, второе чудо! Обе оказались живы. И мы договорились, что если я тут же приду к одной из них, то вторая также к ней подъедет.

И – о, третье чудо! Я увидел их обеих. Да, само собой, они обе были в весьма почтенном возрасте. Но продолжали оставаться женщинами, а потому их сообщения были конкретны и субъективны. Через них проглядывало не только отношение каждой к Литвинову, но и его к ним. Так, одна утверждала, что он был необычайно мил, любезен, обходителен, широк и неотразимо обаятелен. А вторая, – что он был сух, скуп, большой формалист, педант и вообще сквалыга. Но обе сходились на том, что он очень умел учитывать обстановку на фронте и вел себя с англичанами по-разному, так как один из них

был весьма симпатичный, а второй неприятный, и даже одна употребила выражение – противный.

Вот и все, что мне удалось из них выудить. Но надо же, однако, сделать поправку на давно прошедшее время да и на возраст. Так что и на том спасибо.

А вообще я понял: как ни кидай, но всю механику переговоров мне придется придумывать самому.

Что я и сделал. В результате появилась комедия «Дипломат», пошедшая затем широко во многих театрах страны, а также за рубежом. В Москве ее поставили два театра – Малый (режиссер Л.Варпаховский) и Московский областной (режиссер В.Чичко). По ряду соображений (а чего скрывать, – чтобы не цеплялись, ибо в те годы это делали беспрерывно) я изменил имена персонажей, у главного – весьма прозрачно на Максимова, а также место действия – Данию на Голландию.

Двух секретарш в Малом театре играли две премиленькие актрисы. Но я позволил себе в пьесе лишь чуть-чуть оттенить разность их взаимоотношений с шефом. Ну – самую малость. Также, чтобы не могла придраться уважаемая Эйви Литвинова. Впрочем, она к этому времени уже уехала в Англию и не могла бы посмотреть спектакли.

Зато его посмотрел Иван Майский и, что для меня было особенно ценно, дал весьма положительную рецензию в профессиональном международном журнале.

Что до дальнейшей судьбы Максима Максимовича после завершения этой его феноменальной эпопеи с обменом пленными, то она изобиловала нелегкими испытаниями. Хотя внешне он был вроде бы в почете.

Вернувшись из Копенгагена, он поехал полпредом (так тогда называли послов) в Эстонию. А вскоре стал заместителем наркоминдела Георгия Васильевича Чичерина – весьма талантливого дипломата. Но в 1930 году заболевшего Чичерина сменил на этом посту Литвинов. После чего его жизнь – при Сталине – стала висеть почти на волоске. Это неважно, что его во всем мире, как самого результативного, называли Дипломатом Номер Один. Как известно, успех в глазах Сталина мог быть истолкован им и как повод для обвинений. Тем не менее этот волосок продолжал служить до 1939 года, когда чуть не оборвался: перед договором о дружбе с Гитлером. Посылать

к фюреру еврея Литвинова (его настоящая фамилия – Баллах), Сталин, конечно, не мог. А потому заменил его на посту министра иностранных дел Молотовым (его настоящая фамилия – Скрябин, так что тут все было в порядке). А Литвинов продолжал висеть на волоске до 1941 года, когда суждено было оборваться не ему, а дружбе с Гитлером, который начал с нами войну. Тут-то и пригодился Максим Максимович – его послали в чине зам. министра послом в США – налаживать отношения. Что он и сделал, пробыв там до 1943 года, когда уже забрезжила победа. Так что Литвинова можно стало заменить, вернув опять в подвешенное состояние. А после победы в 1945 году, когда его ближайшие сотрудники начали исчезать один за другим, угроза того, что волосок оборвется в любую минуту, опять возросла.

Но Сталин его пока не трогал – он удивительно умел приберегать людей, которые могли ему понадобиться для какой-либо планируемой им акции. Уже началась, например, космополитическая кампания, которая имела перспективу перерасти в нечто более глобальное. И кто знает, какую роль мог предназначать в ней для Литвинова Сталин.

То есть положение Литвинова было сходно с тем, что описано Салтыковым-Щедриным в сказке «Самоотверженный заяц». Там волк, питающийся мясом, придерживал для этой цели около себя зайца. Изредка все же приговаривая: «А может я тебя... ха-ха... и помилую».

Повторяю, можно только гадать, как Сталин полагал использовать Дипломата Номер Один, когда развернулись бы события, намечаемые на начало 1953 года.

Но Максим Максимович Литвинов переиграл Сталина. Он умер в 1951 году. Этакий хитрец – уклонился от соучастия. И да будет ему земля пухом.

Что до Сталина, то ему предстояло решать намечаемую задачу самому. Но не решил. Не удалось. Надорвался. И вместо предполагаемых казней и массовых убийств умер.

Сергей Образцов. И его ступеньки

11 июня 1984 года мне предстояло выступать в ЦДРИ. Я должен был участвовать во втором отделении, и, кроме меня, в нем были еще Образцов и Борин – известный публицист. В ЦЦРИ устраивали тогда такие встречи с представителями разных видов искусств. Время каждому – минут 20—30. Просили приехать к перерыву между первым и вторым отделением.

Приехал. Вижу – первое отделение еще не кончилось. А в чем дело? Оказывается, выступает Образцов, попросился пораньше. И вот он читает свои воспоминания, вдвое превысил положенное время, публика изнемогает, устроители в панике, а он все никак не хочет кончить.

Тихонько я прошел в зал и пристроился сбоку послушать. Жестким высоким голосом Образцов отчеканивал свои воспоминания. В зале стоял шумок, но Образцов все читал и читал, в самоупоении, не обращая на это никакого внимания. Когда он откладывал очередную страницу, публика начинала жидко аплодировать, надеясь, что это конец. Но Образцов торопливо говорил: «Если вам не надоело, то я прочту еще немного». И тут же читал дальше. Он явно получал от своих записок удовольствие и не замечал, что пропасть между ним и зрительным залом расширяется. Он зачитывал чьи-то письма, свои комментарии, и я поразился тому, как талантливый артист – а Образцов был в свое время талантливым артистом – не замечал отсутствия контакта с людьми и не понимал, что его текст – сплошная банальщина, ни одного свежего оборота, я уж не говорю о свежей мысли.

Публика все упорней стала прерывать его чтение аплодисментами, которые издевательски накладывались на голос исполнителя и заглушали его. Обычно это знак,

что пора убираться со сцены. Но Образцов слышал только самого себя. И когда не без сожаления наконец закончил свое чтение, то почти полное молчание было ему наградой.

Объявили перерыв. Идя за кулисы, я только и хотел одного – не встретиться с Образцовым. Хотя я лично с ним не был знаком, но все же мы знали друг друга и, возможно, при встрече возникла бы необходимость сказать что-то об его выступлении. Врать было бы противно, а говорить правду человеку, который перешагнул 83-летний рубеж, было бы жестоко и бесполезно.

К счастью, встретиться не пришлось – Образцов тут же уехал, оставив устроителей вечера в шоке: соберут ли они после перерыва зрителей, травмированных Образцовым?

Беспокойство оказалось напрасным. Люди вернулись и наполнили зал. Борин очень интересно рассказал несколько эпизодов из своей журналистской практики. Я, как мог, тоже постарался расшевелить зрителей. Короче, все обошлось хорошо. Но по дороге домой, вспоминая выступление Образцова, я с грустью размышлял о том, как иногда время безжалостно расправляется с людьми. И, признаться, пожалел Образцова.

Но вот в октябре 1984 года я получил 10-й номер «Нового мира», где была начата публикация заметок Образцова под названием «По ступенькам памяти». И оказалось, что это не время жестоко расправилось с Образцовым, а он, шествуя по своим ступенькам, обходит правду.

Шут уж с ним, с этим кокетливым названием. Простим и первую «ступеньку» в этих воспоминаниях, где Образцов с первых же строк сообщает все свои звания. Нелепо, конечно, ведь не с этих же званий начинается жизнь даже самого одаренного ребенка. Скажем, немыслимо себе представить, чтобы автобиография Пушкина (или биография поэта, составленная чиновником любого ранга и времени) начиналась словами «Камер-юнкер». Отнесемся снисходительно и к прихотливо выбранным эпизодам из жизни автора записок, в которых он, однако, не упускает сообщить о своей ранней одаренно-

сти и реакциях на это гувернантки и прочих, – тут, если и приврал, то особой беды нет, – ведь никого не обидел? Правда, проверить невозможно, но и необходимости в этом не ощущается.

Не забывает он, однако, минуя другие важные события, отметить, что в Москве есть улица имени его отца. Впрочем, Бог с ним, пусть выбирает из той лестницы, по которой ему удалось дойти до своих 83-х лет, то, что ему дорого.

Но, когда речь заходит о событиях, которые обернулись для многих трагично, тут искажать правду кощунственно. И тогда уже совсем иным светом озаряются те самые звания, столь тщательно перечисленные в первых же строках его «ступенек». Тогда невольно начинаешь задумываться, а не плата ли эти щедрые знаки начальственного внимания за нечто, способствующее тому времени как поступками, так и умолчаниями или перевиранием?

Чтобы не быть голословным, рассмотрю всего лишь один факт, о котором мне доподлинно известно. Всего один, но весомый.

А факт таков.

На 81-й странице журнала Образцов пишет, а мы читаем: «Откуда-то пошли слухи, что Второму МХАТу предлагают переезжать в помещение кинотеатра «Колизей», для того, чтобы в помещении МХАТа Второго открылся Центральный детский театр, и что будто бы «старики» – это, значит, Берсенев, Чабан, Бирман, Гиацинтова, Дурасова – отказались переезжать в «Колизей». А далее, замечает Образцов, поползли еще более нелепые слухи, будто театр хотят перевести «то ли в Ростов-на-Дону, то ли в Харьков. И будто бы «старики» от этого тоже отказались». Но театр поехал на гастроли в Ленинград. «И, возвращаясь, в поезде по радио слышим, а потом в газете читаем, что «так называемый МХАТ Второй» закрывается, а актеры его труппы распределяются по разным московским театрам для укрепления их актерского состава».

А потом они играют последний спектакль французского драматурга Деваля «Мольба о жизни» (в котором, кстати, был занят и Образцов), и происходит следую-

щее: «Занавес закрывается и на аплодисменты не открывается. Берсенев запретил».

Читаешь и создается впечатление, что театр закрыли из-за капризов «стариков». И то им было не так, и это не этак. Но, хотя все «старики» уже умерли (Образцов почему-то не удосужился изложить свою версию при их жизни), все же есть люди, которые помнят и знают, как все было на самом деле.

А было так. Происходило это хоть и в самый радостный для Образцова период (так он пишет), но далеко не таковой для всей страны, а именно – во второй половине 30-х годов. И вот построили тогда в Ростове-на-Дону новое здание театра. Понадобилась для него подходящая труппа. И Сталин решил (возможно, по чьей-то подсказке) отправить туда МХАТ Второй, который пользовался большой популярностью в Москве, чего нельзя было сказать о тогдашнем МХАТе Первом. В частности, в театре с успехом шла пьеса Деваля «Мольба о жизни», где главные роли великолепно играли Гиацинтова и Берсенев. В Москву даже приехал автор пьесы, и я был как раз на спектакле, в конце которого Деваль вышел на сцену. Он сказал несколько благодарственных слов и поцеловал руку у Гиацинтовой, а она его в голову. Были на этом спектакле и сотрудники французского посольства – повсюду слышалась французская речь, и во время выступления Деваля из зала тоже раздалась какая-то восторженная реплика по-французски. Присутствовал и французский посол (если не ошибаюсь, Шарль Альфан), которого вообще можно было часто видеть в наших театрах, – очевидно, театрал.

И вдруг – решение Сталина. Что делать? Было ясно – никто даже из самых высокопоставленных советских деятелей не посмеет попросить Сталина изменить свое повеление. И тогда «старики» обратились к французскому послу с просьбой помочь. А тому что – тот к Калинину. А Калинин передал просьбу Сталину: дескать, посол поддерживает прошение МХАТа Второго оставить их в Москве.

Я думаю, всем понятно, какова была реакция Сталина на эту просьбу, тем более поддержанную «со стороны», да еще вопреки его решению. Но не в его методах

было душить собственными руками. Он запросил МХАТ Первый, Станиславского: действительно МХАТ Второй уж такой незаменимый театр, что ему место только в Москве?

Результат не заставил себя ждать. Станиславский ответил, что вообще есть только один МХАТ и никакого Второго он не знает.

Реакция последовала молниеносно. Отсюда и формулировка «так называемый», и разгон театра в феврале 1936 года, после чего Берсеневу, Гиацинтовой и Бирман с трудом удалось пристроиться в театр МОСПС, которым тогда руководил Любимов-Ланской.

А в Ростов-на-Дону поехал со своей студией Ю.Завадский, который потихоньку потом перебрался с некоторыми артистами обратно в Москву, с тем, чтобы возглавить театр МОСПС взамен ушедшего в 1946 году Любимова-Ланского. (Ныне это театр им. Моссовета.)

Берсенев же, Гиацинтова и Бирман перешли в совсем тогда захудалый театр им. Ленинского комсомола, который им удалось оживить, но где они сами и закончили свои дни.

Такова правда. И ее не мог не знать Образцов, какое бы положение в труппе он ни занимал и сколько бы куклами ни увлекался. Ибо постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) о закрытии Второго Московского художественного академического театра было опубликовано в «Правде» 28 февраля 1936 года и обсуждалось даже людьми, далекими от театра, так как имело явно политический характер.

А что же Образцов? А он именно в те дни выступал с куклами перед Сталиным, что не преминул отметить в своих «ступеньках». И буквально через несколько дней после этого выступления Образцов получил наконец-то помещение для кукольного театра. Все произошло, судя по «ступенькам», так: на следующий день после концерта, где он удостоился одобрительного сталинского смеха, появилась статья Образцова, в которой он, добиваясь для своих кукол помещения, написал: «Много добрых глаз и нет добрых рук». И глянь – через два дня звонок из Комитета по делам искусств: «Получайте театр

на площади Маяковского». (Бывшее здание Реалистического театра. Сейчас этого дома нет и у театра кукол превосходное здание на Садовом кольце – дай им Бог здоровья!)

Так что, выходит, нашел тогда Образцов добрые руки. Знал, где искать. А «старики», очевидно, просто не там и не так искали. Обмишулились. Сами виноваты. Так получается. Ну, а еще, пожалуй, получается, что ко всем тем высоким званиям, кои перечислил Образцов в своей первой «ступеньке», нелишне было бы добавить еще одно.

Это все я написал по горячим следам, в 1984 году. А 8 мая 1992 года по ТВ сообщили, что Образцов в возрасте 91 года умер. Незадолго до того он собрал друзей. Было показано, как все сидят за столом и поют (и он с ними) его любимую песню «Вспомните меня...» Тут же по ТВ перечисли его заслуги и произнесли восторженные слова.

Что же, все верно. И заслуги, настоящие, не мнимые, были. И кое-чем даже восхититься можно. Однако в 1984 году, в возрасте 83-х лет, зачем было так-то?..

Ну, понимаю, при Сталине боялся – голову снимут. Но в 1984 году, да еще при таких регалиях и званиях, можно было расхрабриться и сказать о своих старых товарищах и учителях правду. О том, как все было на самом деле. Ну, а если и тогда побоялся или не захотел сказать, то хоть помолчи.

А так – все как просил в песне: «Вспомните меня...»

Вот и пришлось вспомнить.