Текст книги "Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе)"
Автор книги: Рустам Гусейнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)
– Именно это, – серьезно подтвердил Гвоздев.
– Да ну вас, – махнул Вольф рукой.
– Что вы так разволновались, Евгений Иванович? – пожал плечами Иван Сергеевич. – Представьте себе, именно это и есть справедливость – самая что ни на есть высшая, как вы удачно выразились. Вот ведь любопытный вы человек, – разулыбался он вдруг. – В Бога не верите ни на грош, а высшую справедливость вынь да положь вам тем не менее.
– Почему не верю? – измученно как-то пробормотал Вольф. Во что, по-вашему, здесь еще остается верить?
– Ну да, ну да. На безрыбье и рак – рыба. Так вот, дражайший мой Евгений Иванович, чтобы вы знали, наказание в нашей жизни надобно еще заслужить. Божественное провидение, как вы опять же удачно выразились, ведет по этой жизни того, кого еще имеет смысл куда-то вести.
– Кого Бог наказывает, того он любит, – добавил Глеб.
– Именно так. Не подвержены несчастьям в этой жизни две категории людей – либо абсолютные праведники, либо – и таких, увы, большинство – грешники, которым никакие испытания ничего уже не помогут ни искупить, ни понять. Но это вовсе не означает, уважаемый Евгений Иванович, что справедливое возмездие никогда не настигнет их. Оно настигнет их неизбежно в следующей жизни, либо уж на страшном суде, и завидовать им, поверьте, совсем не стоит.
Вольф поморщился мучительно, снова безнадежно как-то махнул рукой и отошел к окну.
– Знаете, Иван Сергеевич, что я подумал сегодня, – сразу очень оживился Глеб, как только разговор повернул к тому, ради чего и рвался он в эту камеру. – Ведь это не как христианскую доблесть надо понимать – молиться за тех, кто мучает тебя – а как естественный порыв человека. Он мучает тебя, может быть, даже пытает – ты за себя не беспокойся – ты за него переживай, представь себе и ужаснись – какое же несчастье случилось с его душой, что стал он таким. Молись за него, за кого же еще молиться, если не за него? Ведь это самое страшное, что может случится с человеком в этой жизни – стать злодеем.
– Ну, о себе-то, положим, тоже следует подумать, – заметил Гвоздев. – Понять, по крайней мере, за что тебе это?
– И радоваться, что можешь искупить, да?
Евгений Иванович, обернувшись от решетки, поочередно смотрел на них скорбным взглядом.
– Я вот что только понять не могу, Иван Сергеевич, продолжил Глеб. – Вот апокалипсис – вы говорили прошлый раз, что верите в него...
– Пардон, – перебил его Гвоздев. – Я не говорил, что верю в него, я говорил, что вижу его вокруг себя. Это, согласитесь, разные вещи.
– Ну, да, тем более, – кивнул Глеб. – Так что же он такое, по-вашему? Как соотнести его с законом кармы, законом справедливости? Что это – зло, вышедшее из под контроля Высшего Разума? Пиршество черных сил? Победа Дьявола?
– Да, я понимаю ваш вопрос, Глеб, – кивнул Иван Сергеевич. – Знаете, прежде чем ответить на него, я хотел бы заметить вам – есть одна очевидная несуразица в представлении всякого, скажем так, истинного христианина о Дьяволе. Ведь всякий истинный христианин знает, что жизнь на Земле завершится Царством Божьим – гармонией, в которой Дьяволу места не будет, из которой силам зла предстоит низвергнутыми быть в геенну огненную. Но, позвольте, если уж любая набожная бабулька знает это точно, если все это стократ предсказано и определено, неужели сам Дьявол – мудрый искуситель человечества, великий черный Дух – может питать на этот счет какие-то иллюзии. Что же он враг самому себе? Нет, извините – одно из двух. Если есть Дьявол – в общепринятом христианском представлении – как отпадший от Бога владыка Зла, то нет места пророчествам и откровениям, и ничего еще не предопределено вперед. Если же мы знаем нечто прекрасное о нашем будущем – а знают это не только христиане – решительно все религии мира – то мир горний един.
– Значит, по-вашему, Дьявола не существует? – спросил вдруг Вольф.
Гвоздев обернулся к нему с любопытством.
– Я бы не выразился столь определенно, уважаемый Евгений Иванович, – сказал он, чуть улыбнувшись. – То, что существует точно – это укоренившаяся путаница в представлениях человечества о Дьяволе. В одном лице людьми смешиваются два понятия – я бы определил их – "Дьявол искушающий" и "Дьявол, творящий зло".
– Так все-таки есть Дьявол, творящий зло? – спросил теперь Глеб.
– Я сказал – в представлении людей. В действительности же, я полагаю, что правильнее было бы назвать его – Дух-Вершитель кармы. Это Дух, который призван наказывать, воздавать по заслугам и устанавливать справедливость. Ведь Господь милосерден, не так ли Глеб?
– Так, – тихо произнес тот, не сводя с Гвоздева восхищенного взгляда. Видно было, что идеи Ивана Сергеевича находили в нем благодатную почву.
– Ну, тогда трудно представить, что Он бы лично взялся за столь неблагородное дело, как воздаяние – грубо говоря, месть. Для этого, надо полагать, пришелся кстати некто Падший Ангел. Ну, а что уж там скрывается в трансцендентном смысле за этим понятием – я судить не берусь.
– Ангел, не принявший замысла этого мира! – воскликнул Глеб в совершенном уже восторге. – Ангел, презирающий человека!
– Да, да, помню, вы развивали вчера эту вашу теорию о свободе человечества и споре Сатаны с Богом. Пусть будет так, хотя я не рискнул бы утверждать это категорично. Тут ведь вопрос касается уже человеческих представлений собственно о Боге. А я лично не убежден, что и здесь не существует некоторого смешения понятий – в том смысле, что Духовный Абсолют Вселенной и Творца конкретно нашей планеты человеку также почему-то свойственно представлять в образе одного Духа. В этом, кажется, есть доля присущего человечеству зазнайства. Но мы отвлеклись. Так вот Дьявол, творящий зло, Дьявол Вершитель кармы – это именно он, Глеб, собрал в нашем детском доме столь поразивших ваше воображение детей-уродов. Это он управлял трамваем, перерезавшим ноги тому несчастному мальчику; и многими тысячами других трамваев, автомобилей, станков, опухолей, микробов, сперматозоидов, если угодно. Но управлял он ими не ради собственной потехи, а в строгом соответствии с тем, что заслужил человек в этой, либо предыдущей жизни. Кстати, вы знаете такого писателя – Михаила Афанасьевича Булгакова?
– Нет, – покачал головою Глеб.
– Я знаю, – как-то равнодушно сообщил Евгений Иванович.
– Это очень талантливый писатель. Я был с ним знаком в Москве. Он пишет давно уже – может быть, и дописал – роман о справедливом Дьяволе. Едва ли, впрочем, его напечатают. Так вот, что говорить, без него, без Сатаны, без Вельзевула, наш мир был бы, безусловно, более милосерден, менее жесток, но он не был бы справедлив. И самое главное, наконец – не нужно сваливать на него, и без того несущего тяжкую ношу, то зло, которое творят сами люди. Он к этому никакого отношения не имеет. Дьявола искушающего в природе не существует. Дьявол-искуситель – это просто-напросто материальная половина человека – обобщенно говоря, стремление к плотскому удовольствию – то, что заставляет его забывать о своей главной – духовной – половине, а, соответственно, и о нравственности, как отличительном свойстве человека в природе.
– Так, так, это так! – воскликнул Глеб. – Но только зло человеческое еще и доказывает дьявольскую правоту в том споре с Богом, его право презирать человека, как неразумный кусок материи.
– Ну, об этом судить не берусь. Хотя, безусловно, правда, что люди, творящие зло, как бы становятся на время его сподвижниками – вершителями кармы. Ведь и людское зло настигает только тех, кто заслужил это. Впрочем, работы от этого лично Сатане не убавляется – ведь сподвижники его неизбежно становятся затем его же клиентами.
– Да, но постойте, Иван Сергеевич, – посерьезнел вдруг Глеб. – Откуда же взялось тогда первое зло? То есть, самое первое – когда никто еще не заслужил его. Ведь получается здесь как бы та же несуразица – яйцо или курица. Если никто еще не заслужил наказания, никто, выходит, не мог и совершить зла.
– Серьезный вопросец, – ни на секунду не задумался, и даже, кажется, обрадовался Гвоздев. – Это серьезный вопросец. Но вам-то, православному христианину, разве трудно припомнить первое зло?
– Каин убил Авеля?
– Именно. Хотите, наверное, спросить, чем Авель заслужил это?
– Чем же?
– Ничем! – Гвоздев в радостном возбуждении даже вскочил с табурета.
– Да, но как же?.. – снизу вверх растерянно смотрел на него Глеб.
– Ничем, – повторил Иван Сергеевич и указательным пальцем проткнул воздух. – Вот здесь-то и пунктик, на котором ломаются мировоззрения. Хотя для меня лично всегда было загадкой почему. Да, убийство – зло, с этим никто не спорит, убийство тягчайший грех; но смерть – это не наказание, Глеб, не страдание и не искупление. Смерть, дорогой вы мой, – просто переход, и более ничего. В этом все дело. И этим, поверьте, многое в нашем мире объясняется. Страх перед смертью лежит целиком в материальной половине человеческого естества, страх этот – ни что иное, как биологический инстинкт самосохранения. Человеку соприродно бояться смерти, и поэтому сама она помимо разума начинает воспринимается им, как страдание, искупление, иногда – подвиг. А все это ерунда. Этот подвиг совершает раньше или позже каждый человек на Земле, и хотя бы уже поэтому он не может быть искуплением. Ну, и еще, конечно, человек боится смерти, потому что нередко связана она с болью, но это уж совсем другое дело. Страдания перед смертью действительно могут быть последним сведением кармического счета человека в этой жизни, если, разумеется, сведение таковое возможно. Но именно страдания, а не сама смерть. Праведники, как известно, умирают легко, но ведь не живут вечно. Сама смерть может быть наказанием только для близких ушедшего – наказанием в виде разлуки, тоски. В нашем с вами примере – для Адама и Евы. Но вы ведь не станете спорить, что они-то как раз его заслужили.
– Но смерть ведь может прийти не вовремя, – возразил Глеб. – Слишком рано. Человек может что-то не успеть.
– Я уверен – не может, – покачал головою Гвоздев. – Также как зло не может настигнуть того, кто этого не заслужил, также и смерть не может прийти к тому, кто нужен еще для чего-то в этой жизни. Здесь, впрочем, совсем другой вопрос, Глеб. Вопрос о том, каким образом свобода человека сочетается с непреложной волей Провидения. Здесь тайна устроения нашей жизни. Вернее, здесь наш разговор заходит в область того, что сознанию человеческому непредставимо. Нам не дано представить себе, как может сочетаться это – то, что, скажем, наш добродушный следователь свободен в любой момент покалечить нас табуреткой, и в то же время сами мы никогда не станем калеками ранее, чем заслужим это собственными грехами. Точно также, например, Евгений Иванович, – улыбнулся Гвоздев, – свободен в любую минуту убить меня, чтобы перестал я уже, наконец, трепаться, и в то же время сам я не могу умереть ранее, чем предначертано мне Провидением. Нам не дано представить себе, как может это сочетаться. Однако разве помимо этого мало в нашей жизни того, что не дано нам представить?
– Сами-то вы знаете, за что здесь сидите? – вернувшись к топчану и сев на место, спросил вдруг Вольф.
В это время как раз открылась кормушка в двери, и надзиратель, оглядев камеру, объявил:
– Отбой.
– К сожалению, отлично знаю, – кивнул Гвоздев, как только кормушка закрылась. – Более того, полагаю, что карма моя сулит мне, увы, нечто гораздо худшее, чем сидение здесь, которое, в общем, и наказанием-то можно считать довольно условным... Ну-с, – хлопнул он ладонями по коленям. – Будем укладываться?
– Подождите, подождите, – торопливо произнес Глеб. – Вы ведь так и не ответили мне насчет апокалипсиса.
Глава 38. ГИПЕРБОЛА
– Ах, да, – кивнул Иван Сергеевич. – Мы ушли от темы. Так вот, прежде всего, апокалипсис – никакое не торжество черных сил, не пиршество зла, или как вы там выразились. Потому что и сил-то таких в природе не существует.
– Но может быть существуют, Иван Сергеевич, кармы народов, карма человечества в целом, по которой приходится ему теперь платить?
– Не исключаю, – согласился Гвоздев. – Более того, как историк готов подтвердить это. Однако вот что важно понимать ни кармы народов, ни карма человечества в целом не нарушают законов кармы каждого человека в отдельности. Все это глупости, будто человек может быть в ответе за все человечество, ну, или там – за собственную нацию, за свое поколение. Человек в ответе за самого себя. Самое большее – еще за близкого своего – за того, кому он мог внушить ложные представления о добре и зле, кого не удержал от дурного поступка. Не более. Соответственно, и апокалипсис, являясь, вероятно, заслуженным воздаянием отдельным народам и всему человечеству, является в то же время и воздаянием каждому конкретному человеку – в строгом соответствии с его личной кармой.
– Но почему? – всплеснул Глеб руками. – Почему вдруг так сразу много греха?
– Ну, во-первых, не вдруг и не сразу. Исторически здесь прослеживается совершенно четкая закономерность. Человечество, Глеб, пало жертвой собственного интеллектуального развития. В девятнадцатом веке оно пережило небывалый до сих пор рывок в науке, технике, знаниях об окружающем мире. А я упоминал уже, что, как отдельному человеку, так и человечеству в целом свойственно, к сожалению, зазнайство. Именно поэтому рывок этот привел его к ложному впечатлению о своем всемогуществе. Тайна духа во все времена была тесно связана для человека с тайнами материи, но вот, примерно, с восемнадцатого века, человек вдруг начинает понимать, что он способен проникать в эти тайны познавать законы материи – законы, казавшиеся до того мистическими, доступными пониманию лишь Богов. Но этого мало в девятнадцатом веке человек увидел, что он способен и применять эти законы себе на пользу – куда уж ближе к Богам. Но и этого мало. Тайна жизни – самая непостижимая из окружающих человека тайн – рост и размножение, движение и гармония всего живого на Земле, казавшиеся уж несомненно подчиненными лишь деснице Божьей, вдруг оказались подчиненными тем же законам матери, что и прочий мир. Тайна перестала существовать. Вернее было бы сказать, что из видимой тайны она стала невидимой – как и все прочие тайны духа. Но человечеству было уже не до философских тонкостей. Все удивительно складывалось одно к одному – математика, физика, химия, биология твердили о подчиненности всего сущего единым законам материи. И даже история самого человечества отчетливо несла на себе ее отпечаток. Да где же он тогда – этот дух? Почему не видно его ни в микроскопы, ни в телескопы? Да может быть и в нас самих его нет? – ошарашено спросил себя человек. Это было и страшно и захватывающе одновременно. Оказаться один на один с пустотой, ощутить себя конечным, смертным, но при этом стать на мгновение хозяином окружающего мира, царем природы, сбросить с себя груз духовных табу, закатить самому себе грандиозную предсмертную оргию – тем с большим размахом, что так много времени потрачено было впустую. Так люди пришли к атеизму. В этом историческая логика, хотя собственно логики здесь нет – оттого, что Бога не оказалось на облаках, почему же так поспешно потребовалось отказаться от всякого представления о Высшем нас? Казалось бы, даже наоборот – познание сложности окружающего мира, величия Вселенной, строгости ее законов, гармонии жизни, могли бы привести к мысли о разумности и осмысленности всего сущего. Но привели лишь к мысли о хаотичности и случайности. Мне представляется, что Маркс и Энгельс, как люди безусловно неглупые, не могли не понимать, что никакие успехи науки не способны в принципе представить им логических доказательств теории отсутствия духа, избавить от необходимости выбора, веры. Выбирать предстояло не логике. Человечество впервые в своей истории встало перед необходимостью духовного выбора. Но в запале первооткрывателей, а, может быть, и сознательно, классики пошли на подлог. В представлениях людей они произвели одно принципиальное и совершенно ошибочное смещение понятий: атеизм из странной разновидности веры – веры в отсутствие во вселенной категории духа – был представлен ими как метод познания и подчинения себе окружающего мира, метод дальнейшего развития науки – и в массовом сознании он сделался признаком прогресса и образованности. Как будто вера в Бога мешала кому-нибудь смотреть в микроскоп. Отчасти, безусловно, виновата в этом и закостеневшая в догмах Церковь, в значительной степени строившая свое мировоззрение на предрассудках и суевериях, и теперь не поспевавшая за развитием человечества. Когда предрассудки эти один за другим стали вдруг отмирать, так легко оказалось смеяться над ней. Ну, а дальше уже все очевидно. Отрицание Бога привело интеллектуальную, ведущую часть человечества к отрицанию нравственных норм, к аморальным теориям самоустроения общества, к массовому греху, и, соответственно, к возмездию – к массовому страданию. Начался апокалипсис. Вы, Глеб, конечно, не согласитесь со мной, но я рискну утверждать, что в том или ином виде откровение святого Иоанна можно было написать и без всяких мистических прозрений, лишь обладая – недюжей, впрочем – способностью исторического предвиденья, имея представление о законах кармы, и зная заносчивую, слабую перед соблазном природу человека.
– Я действительно не соглашусь с вами, – улыбнулся Глеб. Второе пришествие Христа и Царство Божие на Земле уж наверное нельзя предвидеть исторически.
– Зато можно предсказать сроки, – сообщил Иван Сергеевич.
Глеб даже рассмеялся от восторга в предвкушении очередной идеи Гвоздева.
– Но как?! – воскликнул он.
– Для этого нам потребуется всего один посыл – тот самый, в котором с таким энтузиазмом вы поддержали меня вчера – посыл о переселении душ. Ведь переселение душ существует, не так ли, Глеб?
– О, да, Иван Сергеевич, существует.
– Ну, а если так, если представлением о переселении душ мы готовы дополнить христианское миропонимание и в то же время, как истинные христиане остаемся в вере во второе пришествие и воскресение из мертвых, то почему непременно должны мы ассоциировать его с развороченными могилами и восставшими мертвецами? Не проще ли предположить, что люди, которые жили на Земле на протяжении мировой истории, естественным образом родятся заново ко второму пришествию? На мой взгляд, такое предположение выглядит значительно более естественным, если угодно – эстетичным, и даже логичным. Разве не так?
– Возможно, – задумался Глеб. – Пожалуй, что так, подтвердил он.
– Ну, а раз так, то нам следует обратиться к демографии. Тут нам потребуется бумага.
Иван Сергеевич вытащил из-под стола свой узелок, покопавшись в нем извлек на свет пустую папиросную пачку и достал из нее крохотный кусочек грифеля. Затем, придвинув табурет к столу, он разорвал эту пачку, отделил от нее половину и на чистой стороне картона что-то начал чертить.
– Итак, – продолжил он через минуту. – Рост народонаселения на Земле, взятый на протяжении всей истории человечества и изображенный графически, представляет собой гиперболу.
Обернувшись от стола, он предъявил сокамерникам свой рисунок. Это оказалась система координат, в левом верхнем углу которой весьма аккуратно изображена была гипербола, прилегающая к горизонтальной и вертикальной осям.
– Горизонтальная ось, как вы поняли, – это время человеческой истории, – пояснил Иван Сергеевич, используя мизинец в качестве указки. – Вертикальная – количество населения, живущего на Земле в данное время. Горизонтальная ветвь гиперболы, таким образом, наглядно демонстрирует, что на протяжении тысячелетий, а точнее – до XVI-го века нашей эры, прирост населения на планете происходил крайне медленно и измерялся единицами процентов в самые благополучные столетия. И это – несмотря на гораздо более высокий, чем в наши дни, уровень рождаемости. Для вас, друзья мои, вероятно, будет новостью, что, по историко-демографическим оценкам, средний возраст умершего человека даже уже в раннем средневековье в цивилизованной Европе не превышал пятнадцати лет. Не менее трех четвертей умерших приходилось на возраст от нуля до десяти лет. В других же частях света, включая Россию, дела обстояли еще хуже. Иными словами, любой, кому удавалось повзрослеть в то время, мог считаться счастливчиком. Да что ходить далеко, если и по совершенно достоверным статистическим данным, из трех детей, родившихся в России в образованнейшем XIX-м веке, в среднем 1 умер в первый же год, еще 1 – в первые десять лет жизни. Но даже тот, ранне– и средневековый труднопредставимый нам с вами сегодня уровень смертности, все же с лихвой перекрывался бы высокой рождаемостью, если бы не регулярно повторяющиеся демографические катастрофы: бесконечные войны, голод и моровые язвы, вроде хорошо известной пандемии чумы 1347-48 годов, умертвившей треть населения Европы. Все это, между прочим, Глеб, весьма наглядно – и к вашему вопросу о несвоевременной смерти. Если такую смерть мы стали бы считать карой Божьей, то следовало бы признать, что апокалипсис продолжался на Земле все девятнадцать веков, считая от Рождества Христова, а сегодняшнее-то время как раз невиданно благополучно в этом смысле. Но далее. Начиная с шестнадцатого века наша с вами гипербола начинает вдруг резко подниматься вверх. В XVI-м и XVII-м веках прирост населения составил вдруг около 30-ти процентов в столетие, что наружно связано, вероятно, с возникновением элементарных представлений о гигиене, развитием медицины и общим повышением уровня жизни. В XVIII-м веке – этих процентов уже 50. В XIX-м – 120. Явно наблюдаемая геометрическая прогрессия начинает пугать демографов. Становится понятным, что, если исключить из жизни человечества факторы, ведущие к преждевременной смертности его – болезни, голод и войны – рост народонаселения способен принять катастрофические темпы. Было подсчитано, например, что если у одной семейной пары будет рождаться в среднем пять человек детей – цифра вполне реальная для малообразованного населения любой страны – и все эти дети будут благополучно доживать до старости, то каждые полтора столетия численность потомков такой семьи будет увеличиваться в 32 раза. И через каких-нибудь 1050 лет прямое потомство одной только семейной пары составит ни много ни мало 240 миллиардов человек. Согласитесь, было чего испугаться. Но дело-то в том, что примерно к этому все и идет! Смертельные болезни побеждаются человечеством, гигиена становится общепринятой, голод при нормальных условиях развития общества начинает забываться, и до понятия о бессмысленности войны, надо полагать, додумаются же люди раньше или позже. Положим, в этом нашем идеальном примере больше арифметики, чем жизни, однако вернемся к реальным цифрам. Если числа прироста населения за последние три столетия: 30, 50, 120; а вернее – отношение этих чисел: 1.66, 2.4 – считать геометрической прогрессией, что, в общем-то напрашивается, то, для XX-го столетия мы получаем уже цифру 3.5. Помноженная на 120 процентов XIX-го века, она дает нам 420 процентов. То есть население Земли в двадцатом веке должно увеличится более, чем в пять раз, и с полутора миллиардов перевалить за 8 миллиардов человек. А для XXI века – я подсчитывал, так что поверьте мне на слово – мы получаем отношение – 5, соответственно процентов – 2100, соответственно населения – 176 миллиардов человек к 2100-му году. Сравните это с 300-ми миллионов, живших на Земле единовременно еще только в XVI-м веке. Все это означает, что наша гипербола пересекла свою симметрическую ось, и по вертикальной ветви резко уходит вверх. Это сулит современному человечеству новые, невиданные до сих пор, и проблемы, и перспективы. Но речь в данном случае не о них. В данном случае нас интересует тот факт, что на вертикальной оси гиперболы безусловно существует точка, в которой количество людей, единовременно находящихся на Земле, совпадет с количеством, жившем на ней за всю мировую историю. Вы понимаете, Глеб, о чем я говорю?
– И в этой точке следует, по-вашему, ожидать второго пришествия?!
– Именно. Но! Это была бы искомая точка, если бы человек рождался на нашей планете всего лишь дважды. А для меня очевидно, что это не так, и, значит, помимо общего количества населения, жившего когда-либо на Земле, нам необходимо принимать в расчет среднее или, может быть, даже обязательное число воплощений, через которые проходит человек в этом мире. Если, допустим, это число десять, то количество людей, умерших на Земле на протяжении мировой истории, нам следует разделить на десять, и год, в который полученная цифра будет соответствовать количеству народонаселения, единовременно оказавшемуся на планете, будет тем самым годом. Если же это число пять, то цифра, само собою, будет в два раза большей, и, соответственно, искомый год отодвинется во времени. Однако вот что важно: темпы прироста населения на планете к этому времени будут таковы, что огромная разница в количестве его на вертикальной оси будет соответствовать весьма незначительному промежутку времени на оси горизонтальной. Сроки на вертикальной ветви нашей гиперболы сжимаются настолько, что ошибка в разы будет означать ошибку всего лишь в одно-другое десятилетие. Но однако попробуем прикинуть, сколько человек могло жить на Земле за всю мировую историю. Откуда начинать считать? Человек разумный, как биологический вид, он же homo sapiens, он же неоантроп, он же кроманьонец, появился на Земле 40 – 45 тысяч лет назад. Вопрос о том, был ли человек уже в то время тем, что следует нам понимать под этим словом, оставим нетронутым, ввиду того, что на наши статистические прикидки он не окажет сколько-нибудь заметного влияния. Безусловно, нам много придется округлять. Начнем с того, что от первого человека до 1500 года нашей эры, когда население планеты составляло, как полагают, 280 миллионов человек, я считаю рост народонаселения идеальной геометрической прогрессией – на том основании, что при глобальном рассмотрении процесса все основные факторы, влияющие на этот рост, не менялись сколько-нибудь существенно. Если мы предположим, что каждые 1000 лет население на планете увеличивалось в полтора раза, то есть средний вековой прирост составлял 4%, что, вероятнее всего, недалеко от истины, то отступив на 46 тысячелетий назад – то есть поделив 280 000 000 на полтора 46 раз – мы как раз получим первых двоих людей на планете. Тогда оказывается, что в 1000 году нашей эры на планете жило единовременно 230 миллионов человек, во времена Христа – 150 миллионов, в 10-м веке до нашей эры – 100 миллионов, в 20-м – 70, в 30-м – 45 в 40-м – 30, в 50-м – 20, за 10 тысяч лет до Рождества Христова – два с половиной миллиона человек. Далее считать нам не имеет уже никакого смысла, ибо вся совокупность людей, родившихся на Земле до той поры, никак не может превышать миллиарда человек, что для наших с вами прикидок совершенно не существенно. Однако нас-то с вами интересует не единовременное количество людей, проживавших на планете в тот или иной год, но количество людей, родившихся на ней за тот или иной период времени, в то или иное тысячелетие. Я уже говорил, что средняя продолжительность жизни человека до XVI-го века была примерно 14-15 лет, и нет оснований предполагать, что когда-либо до того она могла быть существенно иной. А, значит, чтобы получить совокупность людей, родившихся на планете на протяжении того или иного тысячелетия, среднее арифметическое из двух крайних цифр этого тысячелетия нам следует умножить на 1000, поделенную на 14, то есть – на 70. Таким образом, количество людей, родившихся на планете от Христа до 1000 года н.э. будет равно (230 + 150): 2 х 70 = 13 300 миллионов – порядка 13 миллиардов человек. Несколько сложнее становится считать от 15 века до наших дней, ибо продолжительность жизни начинает расти, зато для этого времени мы имеем уже достаточно достоверные статистические данные. Но не стану более утомлять вас арифметикой. Скажу только, что до Рождества Христова на Земле побывало предположительно от 25 до 30 миллиардов человек; от Рождества Христова до 1500 года – от 20 до 25 миллиардов; от 1500 года до наших дней – еще около 15 миллиардов. Таким образом, мы получаем общую сумму от 60-и до 70-и миллиардов человек. Ну, разумеется, друзья мои, все это более, чем приблизительно. Даже не споря, я готов согласиться на погрешность 50 % в ту или иную сторону. Пусть будет только то, что искомое количество не может превышать 100 миллиардов человек – мне важен лишь порядок цифр. Мне важно показать вам, что даже в крайнем случае – если мы предположим, что человек проходит на Земле только через три воплощения – одно, скажем, до возникновения мировых религий, одно – после, и одно – к светопреставлению – меньшего я уж и представить себе не могу; а к этим трем мы просто обязаны приплюсовать на круг еще три неудачных, когда человек умирал несмышленым ребенком, что нельзя же считать духовно-значимым воплощением; даже в том случае, если цифра 176 для 2100-го года преувеличена мною вдесятеро; речь, тем не менее, идет о ближайшем к нам с вами столетии. Мне важно показать вам, что искомая точка на нашей гиперболе существует безусловно, и, значит, время, друзья мои, действительно близко!
– Знаете, Иван Сергеевич, – улыбаясь, произнес Глеб. Когда я думал об этом, мне почему-то всегда представлялся двухтысячный год.
– Из почтения к круглым датам. Это понятно. На месте Спасителя я бы тоже, наверное, постарался подгадать покрасивее. Начинать тысячелетнее царство с какого-нибудь 1973-го года как-то неудобно. Но не думаю, Глеб, что там это могло бы стать решающим соображением. Кстати говоря, вам не приходилось слышать, что, согласно тайному верованию шиитов, 12-й имам Махди должен прийти на Землю вместе с Христом? Мне довелось беседовать об этом с одним весьма образованным иранцем. По его словам, это одно из сокровенных знаний, которые шиитская духовная элита считает необходимым держать в тайне от простого народа. 11 имамов было после смерти пророка Мухаммеда, начиная с Али. Все они поочередно приняли мученическую смерть, и тогда 12-й имам – имам Махди – скрылся с глаз людей и будет скрыт столько, сколько захочет Господь. Он явится вторично, когда зло и насилие в мире достигнут предела, установит Царство Божие на Земле, сделает так, что все люди будут равны и счастливы, и тогда в мире воцарится справедливость, и будет царить также, как царит сейчас гнет. Имам Махди, в другом произношении Мехди, зовется у шиитов "ожидаемый" или "господин времени".
