Текст книги "Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе)"
Автор книги: Рустам Гусейнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)
– Иначе заберут всех! – шепотом кричала она. – Подумай о сыне.
Когда он отказался, она стала одеваться, чтобы идти самой. Ему пришлось удерживать ее силой. Он даже, кажется, ударил ее, что никогда еще не случалось с ним. Надя проплакала до утра. А он все это время знал, что она права. По 58-12 проходят оба они вчистую. Как минимум – недонесение, скорее всего укрывательство, а по желанию следователя – и пособничество.
– Я пойду сегодня к Баеву, – сказал он ей с утра, уходя на работу.
Она не ответила. Глеб спал.
Бессонная ночь даром для Паши не прошла. Голова его отказывалась теперь работать. Все Пашины размышления в эти два часа можно было бы свести к одной фразе – выхода нет.
Выхода действительно не было. На то, что священник мог бы все же не сообщить о Глебе – надежды не было никакой. Сексоты обязаны информировать и о куда как менее значительных вещах. И пуще смерти все они боятся проверок и провокаций. Отправить Глеба в бега было невозможно – и потому что он болел, и потому что Алевтина Ивановна видела его. То, что Глеба все же не арестовали ночью, значить могло одно из двух – либо священник не побеспокоил Баева в воскресенье – что вряд ли; либо Баев дал отсрочку Паше до утра – и вот это вероятнее всего. Не прийти к ним ночью могли либо для того, чтобы дать ему последний шанс сегодня. Либо для того, чтобы не осталось у Паши даже призрака отговорки – мол, думал подождать до понедельника; мол, Глеб все равно никуда бы не делся. Ни Баев, ни кто другой, никогда не поверит, разумеется, что Глеб мог бы не сказать Паше правды, да и самого его расколют на первом же допросе.
Если бы рисковал Паша только собой, он не думал бы об этом, но рисковал он и Надей и судьбой Игоря. Под раскрытой папкой, правда, лежало уже у него коротко и внятно составленное заявление – на случай, если бы Баев послал за ним прямо сюда. Однако, в сущности, это было ребячество – если бы взяли его теперь, никто бы не принял этого в расчет.
Главный вопрос, который не мог он теперь окончательно решить для себя – нужно или не нужно Баеву топить его. За те два месяца, что проработал он в Зольске, между ними не сложилось никаких определенных отношений. Конфликтов не было, но и сколь-нибудь неформальными считаться их отношения не могли. Воспользуется ли теперь Баев возможностью убрать его, нужно ли это ему, сказать трудно. Ему-то самому представляется, что смысла в этом нет – едва ли тот, кого назначили бы на его место, чем-нибудь отличался бы для Баева в лучшую сторону. Но кто знает, что в действительности у него на уме, чужая душа потемки.
В общем, только явка его с заявлением к Баеву – личная и незамедлительная – могла бы служить какой-то формальной гарантией. Сотый раз он повторял себе, что для Глеба это ровном счетом ничего уже не изменит, что он обещал Наде, что он не имеет права рисковать ни ей, ни сыном. И все-таки оставался сидеть на месте. Несмотря ни на что, вопреки логике и здравому смыслу он не мог представить себе этого – чтобы, пускай формально, пошел бы он доносить на Глеба.
За окном был ясный безоблачный день. Погода держалась этим маем чудесная. Солнце, совершая ежедневный обход свой кабинетов прокуратуры, появилось в крайнем из окон бокового крыла здания и ударило Паше в глаза. Как раз в это время одновременно в секретарской и у него на столе зазвонил телефон. Алла Ивановна подняла трубку. Паша оторвался от спинки кресла, сел прямо и, глядя на аппарат, напряженно прислушивался, хотя и знал, что сквозь дверную обивку разобрать слова в секретарской невозможно.
Через минуту аппарат коротко звякнул, разговор закончился, и раздался стук в дверь.
– Звонили от Степана Ибрагимовича, – заглянув к нему в кабинет, сказала Алла Ивановна. – Он просит вас зайти к нему.
"Вот и все", – подумал он с тоской.
– Прямо сейчас? – спросил он.
– Как можно скорее.
– Он сам звонил?
– Нет, секретарша.
– Хорошо, – кивнул он.
– В буфет буженины свежей завезли, – добавила Алла Ивановна. – Взять для вас?
– Да, наверное... Возьмите, – пробормотал он рассеянно.
Секретарша закрыла дверь.
Ну, вот оно. Степан Ибрагимович всегда до сих пор звонил ему и разговаривал с ним сам. Приглашение через секретаршу означать могло только одно.
Главное держать себя в руках, попытался успокоить Паша сам себя. Ничего иного он ведь и не ждал, и ничего еще страшного не случилось. Заявление у него готово, и разговор о Глебе нужно начать ему первым. Паша посмотрел на часы. Стрелки показывали четверть двенадцатого. Он достал из-под папки составленную им бумагу и перечитал ее. Все было написано грамотно, так как нужно – без унизительных деталей, четко, коротко, сухо. Он не настаивал на том, что Глеб виновен в чем-либо, а просто сообщал, что такой-то его знакомый, прибывший к нему вчера домой, вероятно, должен был быть задержан районным отделом внутренних дел города Краснорудный Ростовской области. Он просил Зольский РО НКВД уточнить это и совместно решить целесообразность его задержания.
Поднявшись из кресла, Паша несколько раз прошелся от окна до шкафа и обратно, пытаясь представить себя предстоящий разговор, затем уложил заявление в голубую картонную папку, и, захватив со стола связку ключей, направился к выходу.
Но уже взявшись за дверную ручку, он вдруг остановился, замер на несколько секунд, потом зажмурился, простонал чуть слышно. Потом, повернувшись вполоборота, швырнул папку с заявлением обратно на стол.
Скользнув по столешнице, она упала на пол. Паша вышел из кабинета.
Алла Ивановна, сидя за столом, писала что-то в общую ученическую тетрадь, одно время вызывавшую в Паше некоторое любопытство. Он знал, что к работе эта тетрадь отношения не имела, но давно замечал, как время от времени что-то аккуратно записывает она в нее. Неужели ведет дневник? Как-будто не по возрасту ей уже. Запирая дверь в кабинет, краем глаза он видел, что, наблюдая за ним, Алла Ивановна невзначай прикрыла ладонью исписанную страницу.
Он вышел в полутемный безлюдный коридор, спустился по парадной лестнице, миновал дежурного, отдавшего ему честь. Прежде, чем пересечь мостовую, огляделся – переулок был пуст, если не считать двух черных "эмок" возле здания РО НКВД.
За дверью райотдела дежурный проверил у него пропуск, хотя Паша и был уверен, что отлично знаком ему. Поднимаясь по лестнице, он столкнулся с этим мальчишкой – как говорили, сынком какого-то шишки из Москвы; он еще сидел на дне рождения возле Веры Андреевны. Как же его зовут?
Что-то очень уж панибратски тот поздоровался с ним и с какой-то двусмысленной улыбочкой поинтересовался, как жизнь. Паша так и не смог припомнить имени его, сухо пробормотал что-то не вполне внятное и поднялся на второй этаж.
Лиза – молоденькая, сильно накрашенная секретарша Баева, сразу поднялась из-за стола при его появлении и, поздоровавшись, скрылась за двойными дверьми кабинета. Появившись через полминуты, она пригласила его войти.
В огромном кабинете Степана Ибрагимовича до стола его надо было еще дойти. Покуда Паша шел через кабинет, Баев не отрываясь писал что-то внизу заполненного на машинке бланка с печатями. Он поднял голову навстречу ему, когда тот был уже у самого стола; не вставая, быстро протянул ему руку и этой же рукой указал на одно из кресел, стоявших возле стола.
– Как дела? – спросил он, очевидно не ожидая ответа, одновременно энергично расписался на бланке и отложил его в сторону. – Так. Сначала – о нуждах служебных, – выдвинув один из ящиков, он достал завязанную тесемочкой папку и положил ее на стол перед Пашей. – Это новый список – познакомься, распишись и постарайся, пожалуйста, сегодня же передать Свисту. Здесь в основном известные тебе дела из последних. Единственное что, – и Степан Ибрагимович достал из ящика вторую папку такую же, как первая, только значительно более пухлую. – В списке есть фамилия некоего Гвоздева – он из московских "стоверстников", а это его дело. Вкратце суть в том, что, полгода прожив здесь у своего двоюродного брата, этот Гвоздев успел законспектировать полное собрание сочинений Ленина, и не просто законспектировать, а выписать из него все места, где Ленин призывает к расстрелу врагов народа – как конкретных личностей, так и вражеских групп. Ясно, что все это не из любознательности. Спасский с ним плотно поработал; хотел было сначала пустить его вместе с братом, который ему собрание сочинений носил из библиотеки; но я решил, что лучше обойтись без натяжек, потому что материал, похоже, тянет на трибунал. Закавыка в том, что сам же этот брат на него и донес, когда случайно прочитал конспекты. В общем, братец так или иначе никуда не денется, а насчет заседания, это теперь тебе решать. Только решать нужно сегодня. Тут в деле, помимо прочего, есть еще и рассказ какой-то сомнительный. В общем, если увидишь, что все в порядке, сегодня же организуем процесс. Учитывая некоторые наши ближайшие планы со "стоверстниками", это очень пригодилось бы; да и Курошу дали бы подвальчик тиснуть. Ну, а нет, так нет, оставишь его тогда в списке... С этим все. Теперь о твоих делах. – Степан Ибрагимович задвинул ящик, сцепил на столе перед собой пальцы рук. – Что это там за родственничек такой у вас объявился?
"Донес, – с тоской подумал Паша. – Надо было брать папку."
– Это не родственник – приятель, – не без труда выговорил он, прокашлялся. – Я как раз хотел сказать вам... Он приехал вдруг. Мы в детстве дружили. Давно уже не виделись.
– Ну, все понятно. Короче, в гробу ты его видал.
– Нет, почему же? – пробормотал он, растерявшись.
– Как почему? – удивился Баев. – Зачем же ты его заложил иначе?
Паша не понял.
– Если нужен, надо было прийти, поговорить – так мол и так. Подумали бы вместе, попробовали бы разузнать в Ростове, что к чему, тогда уж решали бы. Охота мне что ли чужую работу делать. А ты – заявление, да еще дежурному. Перепугался что ли?
– Какое заявление? Я... У меня в кабинете...
– Что значит какое? Вот это, – Баев взял с края стола лист бумаги, повернул и положил перед Пашей. – Уж не хочешь ли ты сказать, что Надя его без тебя писала?
Паша до боли в челюсти стиснул зубы и стал читать.
Надино заявление было совсем не тем, что его. Надя прямо называла Глеба сбежавшим врагом народа и предлагала РО НКВД незамедлительно задержать его. И уж совсем непонятно, зачем, сообщала о его религиозных настроениях.
Прочитав, Паша остался сидеть неподвижно. Лицо его было белым. Степан Ибрагимович с интересом смотрел на него.
– Что, неужели без тебя написала?
Паша кивнул.
– Ха! – хмыкнул Баев. – Дружная у вас семейка, как я погляжу. Но уж теперь извини – ничего не поделаешь. Вот ордер на его арест. Тебе придется подписать – он уже три часа, как у нас. В детском доме его почему-то взяли – что он мог там делать, ты в курсе?
– Степан Ибрагимович, – начал было Паша. – Может быть все-таки...
– Нет, нет, нет, – выставил перед собой ладони Баев. Даже если б и не было заявления, я бы тебе ничего конкретного обещать не мог, пока в Ростове не разузнали бы, а теперь извини. Его кроме меня уже трое читали – дежурный, Леонидов и Мумриков. Главное – Леонидов. Ты же знаешь, кто его отец.
"Да, Леонидов, – подумал Паша. – Его фамилия Леонидов."
– Я так не могу рисковать. Ты сам виноват, голубчик. Надо было вовремя с женой разбираться. И ко мне вовремя приходить. А теперь поздно.
– Он болен, – чуть слышно произнес Паша.
– Подлечим, – пообещал Степан Ибрагимович. – Посидит в отдельной камере, дергать не будем, обещаю. Передачи можешь ему носить, сколько влезет.
– А дальше?
– Что дальше? – пожал плечами Баев. – Отправим запрос в Ростов. Если подтвердят, этапируем.
Паша сидел, не шевелясь, смотрел в стол сквозь ордер. Степан Ибрагимович откинулся на спинку кресла, широко раскинул руки и побарабанил пальцами по краю стола. Потом посмотрел на часы.
– Ну, все ясно, я полагаю? – спросил он.
– Могу я увидеться с ним?
– Ты же прокурор, – усмехнулся Баев. – Конечно, можешь. Только давай – не в ущерб работе. Сначала, просмотри Гвоздева, определишься, позвонишь мне – скажешь, что делаем. Тогда и приходи. Прямо в камеру тебя отведут – общайся, сколько влезет. Можешь заодно и прокурорский обход совершить, а то ты все как-то стесняешься, – он опять взглянул на часы. – Ну, давай уже, дружище, подписывай. Времени нету ни хрена, честное слово.
Паша взял из прибора на столе перо, обмакнул в чернильницу, чуть задержал его над самым ордером, потом медленно подписал.
Баев протянул руку и переложил ордер поверх Надиного заявления.
– Тогда все на сегодня, – сказал он. – Список не забудь передать Свисту; завтра он должен быть опять у меня. И завтра будь доступен, пожалуйста, ты мне еще по другим делам понадобишься.
Паша медленно поднялся из кресла.
– Удачи, – коротко напутствовал его Баев.
Паша не ответил, повернулся и пошел к выходу.
Когда дверь за ним закрылась, Степан Ибрагимович поднял телефонную трубку, набрал пару цифр.
– Баев на проводе, – произнес он, глядя в подписанный Пашей ордер. – Резниченко – сегодняшнего – переведите в одиночную.
Глава 23. ПРОСЬБА
– Здорово, саранча с лицом человеческим, – войдя к нему в кабинет, приветствовал его Леонидов. – Звал что ли?
Харитон, конечно, так и предполагал, что теперь еще целый месяц придется ему выслушивать остроты по поводу явления Зинаиды Олеговны на террасе у Баева. Но, по правде, он согласился бы выслушивать их и целый год, если бы взамен была у него уверенность в том, что остротами этими все последствия происшествия и ограничатся. Уверенности в этом у него вовсе не было.
– Между прочим, это из-за тебя она приперлась туда, сказал он, повернувшись на стуле и отпирая несгораемый шкаф. Твоя идея была с этими приглашениями идиотскими. Да еще додумался адрес на них указывать. Она его у меня из ящика вытащила, а охранник, дурак, пропустил.
– Не владеешь техникой конспирации, – развел руками Леонидов, присаживаясь на арестантский табурет. – Даже удивляюсь иногда, как это тебя в нашем доходном заведении держат.
Харитон достал из сейфа и бросил на стол какую-то папку.
– Ну, ладно, товарищ Леонидов. Поговорим-ка лучше о ваших способностях. Вот это дело ты закрывал?
– Ты думаешь, я вижу отсюда? Какое дело?
– Шубина.
– Ну, я.
– А ты анкету его внимательно прочитал?
– Я все всегда делаю внимательно. Это мое кредо, товарищ Спасский. А что такое?
– Пункт семнадцатый доложи мне, будь добр.
– Состав семьи?.. Э-э, видишь ли в чем дело. Сколько мне помнится, как раз когда я читал эту анкету – это было в прошлую пятницу... да, именно в пятницу, ты как раз тогда ввалился ко мне в кабинет и учинил несанкционированный прокуратурой обыск. Припоминаешь? Чем совершенно выбил меня из рабочей колеи. Так что пришлось мне закончить чтение аккурат на шестнадцатом пункте.
– Бездельник и разгильдяй, – резюмировал Харитон.
– А какие однако проблемы?
– Пункт семнадцатый, – вместо ответа Харитон раскрыл папку и зачитал из нее. – Состав семьи: жена – Софья Семеновна Шубина – умерла в 1928 году. Сын – Александр, 11 лет.
– Ах, ты это о пацане. Но у него же, кажется, есть здесь какая-то тетка.
– Тебе, голубчик, инструкцию о несовершеннолетних ЧС доводилось когда-нибудь читать на досуге?
– Ты ведь сам говорил, что в этом году с детьми не так строго.
– Во-первых, вышки это никак не касается. Во-вторых, по меньшей мере, должны быть родственники, желающие усыновить. Ты с этой теткой потрудился поговорить? Она бумаги на усыновление подавала?
– Так не мне же она их должна подавать.
– Но ты хоть интересовался?
– Ну, как тебе сказать...
– Да так и сказать, – пожал плечами Харитон, завязывая папку. – По всей форме: я, товарищ старший лейтенант, по натуре своей халтурщик, к обязанностям своим привык относиться халатно, с должностными инструкциями не знаком и вообще привык, чтобы за меня работали другие... У меня, к твоему сведению, как раз с пятницы лежит заявление от этой тетки. Она настоятельно просит, чтобы мальчишку забрали у нее как можно скорей.
– Вот сволочь.
– Так что потрудись оформить направление, – и он бросил Леонидову папку на край стола.
– Фе-фе-фе, – проговорил Леонидов. – Подумаешь, халатность нашел. Ладно, оформлю, не переживай. Слушай, Спасский, а помнишь ты говорил, будто с женой Бубенки у меня ничего не выгорит?
– Ну и что?
Леонидов расплылся в самодовольной улыбке.
– У меня с ней сегодня свидание.
– Вот кобель-то, – заметил Харитон.
– Ну, чего ты обзываться сразу? Завидуешь, поди? улыбался Алексей. – Ладно, все у тебя что ли? Некогда мне с тобой трепаться.
Он поднялся с табурета, сунул подмышку дело Шубина, сделал Харитону ручкой и пошел к выходу.
Оставшись один, Харитон достал из сейфа наугад еще три папки, разложил их перед собой, постарался сообразить, кого скорее следует вызвать ему на допрос. Но что-то не вошел он еще в рабочий ритм после выходных. Какая-то сонливая слабость держалась до сих пор в голове. Мысли его крутились далеко от этих папок. Посидев минуту, глядя на них, он вдруг зевнул, потом выдвинул один из ящиков стола, достал оттуда несколько фотографий и стал рассматривать их.
Это была Вера Андреевна. Он сам фотографировал ее тогда, в Москве, приобретенной на складе "Практикой". Отпечатал пленку их тюремный фотограф. Вот этот снимок ему особенно нравился он попросил фотографа увеличить его побольше. Чему-то она рассмеялась тогда, обернувшись к нему на ходу, а он, поотстав, поймал кадр. Глаза у нее получились озорные-озорные. Он долго рассматривал эту фотографию, незаметно для себя улыбаясь. Наверное, пора ему решиться уже и сделать ей предложение.
Пожалуй, что сдерживала его до сих пор лишь некоторая доля расчетливости. Что говорить, социальное положение Веры Андреевны нельзя было признать ни значительным, ни перспективным. Конура в коммуналке, грошовая зарплата, полочка с книгами, ни родни, ни связей – в прошлом веке это назвали бы бесприданницей. Конечно, если бы хотел он взять в жены домохозяйку, было бы все равно. Но, во-первых, едва ли саму ее устроит такая роль, во-вторых, неизвестно еще, какая из нее получится хозяйка, в-третьих же, как бы нарочно для сравнения, имелся у него с этой зимы совсем-совсем иной вариант.
В Москве, куда ездил Харитон в январе на курсы повышения квалификации, случайно встретился он с бывшей своей знакомой по институту – дочерью известного архитектора – ныне одного из главных руководителей застройки и реконструкции Москвы. В институте они никогда особенно не сближались, общение их ограничивалось кивками при встрече, а тут вдруг разговорились, пошли обедать вдвоем в ресторан. Она была не замужем до сих пор, хотя ей было уже за двадцать пять. Видимых неудобств от этого она не испытывала, но всякий раз по телефону очень охотно отзывалась на предложение Харитона сходить куда-нибудь вдвоем и сама звонила ему в гостиницу. Они гуляли вместе, ходили в театры и в гости к ее друзьям.
Она была из нового поколения золотой молодежи – детей системы, как сама она называла их. В них во всех действительно были как будто общие черты, не свойственные кругу институтских знакомых Харитона. Складом характера походила она, пожалуй, на Леонидова – так же была всегда безудержно говорлива, по-видимости, весела, но, в отличие от Алексея, иногда чувствовалась в ней в глубине какая-то нервная пульсирующая жилка. Красавицей она не была, хотя живостью манер, движений, разговора казалась по-своему симпатична. Роста была невысокого, но с хорошей фигурой. Темные волосы красила зачем-то в рыжий цвет. Вдвоем они смотрелись, должно быть, на зимних московских улицах – высокий офицер в шинели НКВД, девушка в соболиной шубке с муфтой. Швейцары в ресторанах не колеблясь открывали им двери с табличкой "мест нет". Большинство из них, впрочем, знали ее в лицо.
Он приходил и домой к ней – в огромную пятикомнатную квартиру с четырехметровыми потолками, с прислугой – в тихом переулке рядом с улицей Герцена. Она познакомила его с родителями. И отец, и особенно мать ее были очень благожелательны с ним. Месяц, который учился он на курсах, встречались они часто, потом еще часто приезжал он к ней из Зольска, и, в общем, думал о ней очень всерьез, пока не познакомился с Верой Андреевной. Но и тогда отношений не оборвал. Наверняка, женившись на ней, он смог бы, помимо прочего, устроится на Лубянке. Она была, конечно, во всех отношениях то, что называется выгодной партией. Но Вера, Вера Андреевна... Ах, это было другое.
Да ведь Вера сама теперь может оказаться важной персоной, продолжал размышлять Харитон, разглядывая фотографии. Леонидов вчера позвонил ему домой и, похохатывая, описал в подробностях финал баевского дня рождения. Вся это история с выдвижением ее кандидатом в депутаты выглядела, конечно, странновато, но, как бы там ни было, одно он знал точно – Степан Ибрагимович не привык бросаться словами на ветер.
Вчера он дважды с утра приходил к ней на Валабуева, чтобы пригласить ее погулять куда-нибудь, поздравить, поблагодарить за Зинаиду Олеговну. Но дома ее не застал. Надо будет зайти к ней в библиотеку перед обедом – решил он, пряча фотографии обратно в ящик.
В это время зазвонил телефон. Звонила Лиза.
– Степан Ибрагимович просит тебя зайти, – сказала она.
Через пару минут он был уже в приемной у Баева. Лиза попросила его подождать. Оказалось, его опередил на полминуты Василий Сильвестрович.
Сидя в приемной напротив быстро печатающей что-то на машинке Лизы, Харитон был уверен, что предстоит ему разговор о матери. Ну, что же, он готов был извиниться, признать свою неосторожность с этим приглашением, выслушать и согласиться со всем, что предложит ему Степан Ибрагимович. Со своей стороны он совершенно дозрел теперь для того, чтобы отправить ее в лечебницу. Хорошо, если Баев согласится с ним, и этим все ограничится. Но, не без волнения в очередной раз обдумывая сложившуюся ситуацию, не мог он исключить, что Баев предложит ему поступить иначе. Все зависело, конечно, от того, насколько сам Степан Ибрагимович утвердился уже в том или ином мнении.
Наконец, открылась дверь, в секретарскую вышел Мумриков с какими-то бумагами, на ходу пожал ему руку и исчез в коридоре. Харитон так и не успел решить, хорошо это или плохо, что не заговорил он с ним о позавчерашнем. Из двери вслед за Мумриковым появился вдруг сам Степан Ибрагимович.
– А, ты уже здесь, – кивнул он ему и положил на стол к Лизе какие-то бумаги. – Тут все размечено. Сделай десяток экземпляров. Пока, наверное, хватит. Заходи, – пригласил он Харитона. – Четверть часа меня ни для кого нет.
– Понятно, – ответила Лиза.
Пропустив Харитона вперед, Баев закрыл дверь и, энергично шагая через кабинет, указал Харитону на кресло возле стола.
– Вот что, Харитоша, – начал он, как только оба они сели по разные стороны стола. – Дело у меня к тебя весьма серьезное и строго конфиденциальное – все должно остаться между нами.
– Вы же меня знаете, Степан Ибрагимович.
– Я тебя знаю, поэтому и решил обратиться к тебе. Слушай меня внимательно. Во-первых, что касается твоей матери.
– Я очень извиняюсь, Степан Ибрагимович, что так неловко все получилось. Я знаю, что я виноват.
Баев пристально на него смотрел.
– Да, ты виноват, Харитоша, но "неловко" в данном случае не совсем подходящее слово. Получилось у нас с тобой не неловко, получилось у нас нечто похуже. Я не знаю, вслушивался ли ты в то, что она несла там. Лично я не вслушивался, но оказалось, что были люди, которые слушали очень внимательно. Я не буду тебе называть фамилий, но поверь, что наплевать на их мнение будет совсем не просто, а мнение их таково, что, все это было, если и бредом, то бредом что-то очень уж определенной направленности. Ты меня понимаешь?
– Степан Ибрагимович, я заранее готов согласиться со всем, что вы предложите мне предпринять относительно нее.
Баев покачал головой.
– Нет, ты все же не понимаешь меня. Да если бы дело было в ней, дружище, все было бы гораздо проще. Но дело-то вовсе не в ней. С нее что за спрос? Она кому нужна? А вот ты, голубчик, нужен. Может, и не сам по себе, но как способ мне насолить. Кое-кому мы тут с тобой дорогу переходил не раз, сам знаешь. А повод ответить очень даже подходящий. Так что, если делу этому дадут ход, не просто будет доказать, например, что вот так вот запросто прошла она к нам на террасу без посторонней помощи. И свидетелей, которые каждое слово ее припомнят и в строку вставят, найдется хоть отбавляй, поверь мне.
– Но ведь вы знаете, Степан Ибрагимович, что все это просто нелепость, ошибка.
– Я все знаю, Харитоша, и, разумеется, просто так никому тебя не сдам. Ошибка – это ты верно сказал, только исправлять ее за тебя мне придется. И я готов, но взамен и у меня будет к тебя одна просьба.
– Просьба? – пожал плечами Харитон. – Вам незачем просить у меня, вы можете приказать.
– Хорошо, если так, – Баев откинулся на спинку кресла и немного помолчал, глядя прямо в глаза Харитону. – Дело в том, что на этом дне рождения я тоже допустил одну ошибку. А теперь выходит так, что именно тебе сподручнее всего ее исправить.
– Мне не требуется ничего объяснять, Степан Ибрагимович. Скажите, что нужно сделать.
– Да нет, я думаю, лучше будет объяснить. Дело в том, что – ты уже ушел тогда, но, я думаю, знаешь – очень разозлили меня эти прыткие райкомовские ребята со своим Мальковым, ну и, признаюсь, немного погорячился я.
– Это вы насчет Веры Андреевны? А что, по-моему, вполне подходящая кандидатура.
– Да нет, Харитон. В том-то, к сожалению, все и дело, что совсем неподходящая. Ни по каким статьям. Во-первых, должен быть от Зольска мужчина и не младше сорока. Во-вторых, Бубенко – это и ты еще застал.
– Насчет кристаллин? – чуть улыбнулся Харитон.
– Вот именно – насчет кристаллин. Только все это не очень весело, на самом деле. Бубенко сильно зол, он звонил мне сегодня и требовал ни больше, ни меньше, как возбуждения уголовного дела по факту прилюдного оскорбления товарища Сталина.
– Ну, это-то пустяки, Степан Ибрагимович. Подумаешь, Бубенко.
– Представь себе, очень даже подумаешь. Бубенко сейчас знаменит, печатается в московских журналах, а туда, чтоб ты знал, так просто никого не пускают. У Бубенко в Москве, я уверен, есть такие связи, которые нам с тобой и не снились. Короче, ясно одно – так или иначе, а в Москве меня с Верой Андреевной никто не поймет, так что это была ошибка. Но и от своего слова – тем более, прилюдного – отказываться я, ты понимаешь, не могу. Арестовать ее на следующий день после того, как выдвинул ее в депутаты, невозможно. Поэтому я и прошу тебя исправить за меня эту ошибку.
– Что же нужно сделать?
– Выход, к сожалению, только один. Веру Андреевну придется убрать.
Харитон как-будто проглотил что-нибудь несъедобное, сидел неподвижно и смотрел на Баева, чуть приоткрыв рот.
– Да, Харитоша, я понимаю, тебе это нелегко будет переварить, тем более, что вы, кажется, в приятельских отношениях, но именно тебе придется провести спецоперацию другого выхода нет, – Степан Ибрагимович отпер ключом один из ящиков стола, достал оттуда и положил на стол маленький бумажный конвертик. – Технически я предлагаю тебе легкий и совершенно безболезненный способ, – сказал он. – Не потребуется ни крови, ни насилия, ничего вообще неприличного. Здесь порошок без цвета и запаха – это самое современное средство. Если ты высыпешь ей в чай или в шампанское половину порции, через четверть часа она тихо уснет за столом и больше уже не проснется. После этого ничего больше делать тебе будет не нужно, только позвонить мне, и остальное я устрою.
Харитон продолжал сидеть молча.
– Вот такая ситуация, – подвел итог Степан Ибрагимович, не сводя с него внимательного взгляда. – И такая у меня к тебе просьба. Ты теперь понимаешь, что приказывать я тебе не могу, но если ты откажешься помочь мне исправить мою ошибку, я не смогу помочь тебе исправить твою. Последствия для нас обоих будут не самые приятные, но для тебя, уж поверь мне на слово, значительно хуже – я даже не берусь их предсказывать. И времени на раздумье у тебя немного – до завтра. Вот, пожалуй, и все, хлопнул он ладонями по краю стола.
Харитон чуть вздрогнул и медленно покачал головой.
– Степан Ибрагимович, – произнес он чуть слышно. – Я не знаю, смогу ли я. Мне это... будет слишком тяжело. Может быть, кто-то другой.
Баев пожал плечами.
– Никого другого я просить об этом не могу, хотя бы уже потому, что никто другой не сможет, как ты, прийти к Вере Андреевне, чтобы выпить с ней чаю... Ну, ладно, вот что – со своими чувствами ты разберись, пожалуйста, уже у себя в кабинете, только отдавай себе отчет в следующем. Во-первых – я рискую в этой ситуации потерять лицо, ты рискуешь потерять гораздо больше. Во-вторых – если ты не сделаешь этого, то, вероятнее всего, мне останется внять требованиям Бубенко. Для самой Веры Андреевны это, как ты понимаешь, едва ли будет более предпочтительным вариантом. И в-третьих – повторю то, с чего начал: самое плохое, что ты можешь для себя придумать теперь это хотя бы намекнуть кому-нибудь о нашем разговоре. А теперь все. У меня полный завал. Счастливо.
Харитон, как сомнамбула, поднялся из кресла, повернулся.
– Порошочек, – напомнил Степан Ибрагимович.
Он потянулся рукой к конверту, взял его, положил в карман, медленно пошел к выходу.
– Да, кстати, вот еще, – на полпути остановил его Баев. На всякий случай. Если вдруг – я, конечно, не думаю о тебе такого – но на всякий случай – если вдруг у тебя там окажется мысль напоследок воспользоваться ситуацией. Ну, там от переизбытка чувств, когда она уснет – ты понимаешь, что я имею в виду. Так вот это исключено. Чтобы можно было квалифицировать все, как сердечный приступ, никаких следов остаться не должно. Как только она уснет, ты сразу уходишь.
Ничего не ответив на это, Харитон вышел из кабинета.
Глава 24. ГЛЕБ
Когда надзиратель, предварительно заглянув в кормушку, отпер ему дверь камеры, Глеб, остановившийся на полпути от окна к двери, предстал перед ним сияющим, как начищенный пятак. На больного не похож он был вовсе. Настолько довольного и умиротворенного выражения лица Паша и не помнил у него.
– Брат! – шагнул он было навстречу ему, но надзиратель в ту же секунду резко крикнул ему:
– Стоять!
Паша вошел в камеру.
– Оставьте нас, – сказал он через плечо, и дверь с лязгом закрылась.
– Брат! – сразу обнял его Глеб, но тут же отодвинул от себя, чтобы заглянуть в глаза. – Я все понял, брат! Вернее, мне объяснили. Я встретил здесь такого человека, такого! Это чудо, что вот именно теперь. Его фамилия Гвоздев – Иван Сергеевич. Он необыкновенный, Паша. Он так это просто мне объяснил, что даже понять теперь не могу, как самому мне это в голову не приходило.
