Текст книги "Зеленый фронт (СИ)"

Автор книги: Руслан Агишев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц)

Глава 23

Недалеко от болота. Партизанский отряд «Смерть немецким оккупантам». Около 12 ночи.

Возле небольшого костерка сгрудились люди: один лежал, накрывшись ободранной шинелью; другой сидел, протягивая руки к костру, третий протирал ветошью винтовку. Однако, кто что бы ни делал, он в тоже время и слушал…

– Тетя Агнешка, ну расскажите еще! – едва замолчал мелодичный, переливающий голос, занудел кто-то из малышей. – Мы совсем не устали. Расскажите еще сказку.

Одетая в жакет женщина, поправила спадавший на лицо локон, и лукаво посмотрела на старшину, тоже сидевшего возле костра.

– А вот что на это скажет товарищ командир? – с заметным польским акцентом спросила она и вновь стрельнула глазами в строну Голованко. – Уже поздно и детишкам пора спать…

Крошечные глазки с надеждой устремились на старшину. К его удивлению точно также на него смотрели и почти все остальные – здоровые мужики и бабы. Голованко застыл… «Лес, костер, гурьба ребятишек…, – с тоской думал он. – Будто бы и войны нет! Эх, люди, что вы делаете такое? Что же вам не хватает?».

Над ними висело черное, как тушь небо, густо усеянное сверкающими июльскими звездами. Казалось протяни руку, и вот они… Хватай! Совсем как тогда…

– Хорошо! – наконец, не выдержал такого давления старшина и махнул рукой. – Давай, Агнешка еще одну сказку и все! Завтра дел у нас полно, а вам учится.

Женщина, раньше работавшая в Бресте учительницей, развела руками и весело проговорила:

– Раз сам товарищ командир разрешил, тогда расскажу еще одну сказку… В одном далеком, далеком от нас городе жил один старик. Не было у него семьи: ни жены, ни детишек, ни братьев и сестер. Был один одинешенек на белом свете.

– А куда делись его детишки? – вдруг, спросил один из малышей, пристроившийся у нее на коленях. – Их, что убили фашисты? Расстреляли, как нашего папу?

На секунду вокруг костра воцарилась тишина, пока рассказчица не опомнилась.

– Что ты Олечка, какие фашисты? – принужденно рассмеялась она, гладя ее по лохматой головке. – Я же говорю, старик жил в далеком, далеком городе, где нет ни каких фашистов.

– А можно мне туда? – ни как не могла успокоиться девочка, просительно заглядывая ей в глаза. – Можно-можно?

Хрясть! Солдат, чистивший винтовку, громок щелкнул затвором.

– Конечно, можно, моя крошка, – учительница крепко прижала ее к груди. – Скоро мы все туда поедем… А пока слушай дальше. Взял как-то старик большое такое полено. Березовое, с сероватой корой. Погладил его и говорит: «А что это я один и один… Скучно и тяжело жить одному в нашем городе. Сделаю я себе сыночка из этого полена». Сказал так, да и начал стругать из дерева деревянного человечка. Долго он его стругал, потом полировал, потом краской покрасил. Стал человечек красивый – красивый… Вот почти как этот!

Тут она быстро выхватывает из-за спины что-то длинное с веревочками. Деревянный человечек с ножками и ручками на веревочках. Детишки завизжали от неожиданности. Старшина все это время улыбался: этого буратино он делал почти всю вчерашнюю ночь. Агнешка задрыгала человечком. Его руки стали подниматься и опускаться, подниматься и опускаться, совсем как у настоящего человека.

– И человечек открыл глаза. А старик сказа: «Назову-ка я тебя Буратино!. Больно это имя хорошее. Знавал я как-то одну семью с такими именами, так все они жили счастливо и долго».

– Тетя Агнешка, тетя Агнешка, а деревяшки не могут говорить, – задергали ее уже с другой стороны, где в точно такой же позе сидел вихрастый мальчишка. – У меня солдатики были деревянные. И я с ними разговаривал, а они молчали… Они же неживые!

Тяжело вздохнув, женщина обняла и эту головку.

– Да, Дима, не могут, – грустно проговорила она, тиская его. – К сожалению не могут, но не все так просто… Многое что окружает нас далеко не такое, каким кажется…

Последняя фразу, похоже, вообще никто не расслышал.

– Так ладно, давайте спать, – медленно приподнялся старшина. – А то вон и наша рассказчица уже устала! Все спать!

С недовольным бормотанием детишки разошлись по своим шалашам, где спрятались под теплый мамкин бок. Потом стали расходиться остальной народ. Возле костра осталось только игрушка – деревянный Буратино, который оказался никому не нужен. Ну, или почти никому не нужен!

Угли уже подернулись сероватым пеплом; лишь кое-где мелькал красноватый огонек. Темнота со всех сторон обступила бывшее кострище и уже наступала на на угли, грозя и их окутать своим пологом. Под ее покровом из леса вытянулся тоненький пруток, который своим гибким концом ухватился за тельце куклы и быстро утянул ее в темноту.

… Прошло несколько часов. Солнце только начинало подниматься над горизонтом. В лесу царил полумрак. Было сыро и свежо. Повариха, осторожно держа ведра, шагала по тропинке. На такой лагерь было нужно много воды и бойцы, выделенные ей не всегда управлялись к сроку. Поэтому иногда, кода командир не видит, Клавдия сама хватал два здоровенных ведра и бежала к ручью.

Шла она медленно, хотя было совсем не тяжело. Тропинка просто была просто усеяна корневыми узлами, которые змеями пересекали почти каждый ее участок. Видно было еще не очень хорошо, поэтому она внимательно смотрела себе под ноги.

Тук-тук-тук-тук! Раздался глухой ритмичный звук. Было похоже на что-то деревянное, которое стучало друг об друга. Повариха насторожилась и медленно положила ведра. В стороне от тропинки, примерно в паре метров, что-то блестело и дрыгалось.

– Ой! – вскрикнула она, хватаясь за сердце. – Боже ты мой! Ой!

Прямо по траве вышагивал тот самый деревянный человечек. Он смешно подбрасывал вверх ноги, словно они у него были загипсованы и не могли сгибаться в коленках. Все тело при этом дрыгалось, как наэлектризованное.

– А-а-а-а-а-а! – сорвалась на визг Клавдия Степановна. – А-а-а-а-а-а! Вона! Вона!

Ведра полетели в стороны и опрокинулись! Женщина с немыслимой для своих форм и лет скоростью понеслась в лагерь.

– А-а-а-а-а-а! – неслось вслед за ней. – А-а-а-а-а-а!

Бах! Шедшего ей навстречу солдата, несущего уже пустые ведра, просто снесло. Щуплый, еще толком не оправившийся от ранения боец, отлетел в кубарем покатился по траве.

– Ой! Что же это такое?! – никак не могла она успокоиться. – Что же такое! Что же такое?!Боже мой! Боже мой!

Единственным кто ее смог остановить оказался сам командир. Крепко схватив ее за плечи, Голованко сильно тряхнул Клавдию несколько раз. У него это получилось так сильно, что клацнули ее зубы.

– А ну прекратить! – приказал он, строго смотря в ее глаза. – Что за ор в бабьем батальоне?! Молчать! Давай-ка все с толком и с расстановкой…

Через пару минут старшина с непонятным, но нехорошим предчувствием, подумал, что вот и объявился Андрей

Глава 24

Возможное будущее.

г. Брест. 1949 г. 5 июля. Праздничный день.

Актовый зал общеобразовательной школы имени Дважды Героя Советского Союза гвардии полковника Ильи Петровича Голованко празднично украшен. На высоких стенах красиво уложены красные знамена гвардейских полков, принявших участие в освобождение города-героя Бреста от немецко-фашистских войск. В углах зала расположены стенды с многочисленными фотографиями.

Зал полон. Много людей в форме – темно-зеленой, синей, серо-стальной, белой. То там то веселой гурьбой бегали детишки: мальчишки в коротки шортах и матросках, девчонки в развевающихся пальтишках.

Наконец, занавес дрогнул. Все зрители быстро разбежались по местам и с волнением следили за колыхающейся тканью. Быстрое шуршание и занавес водопадом исчез в боках сцены.

– Здравствуйте, дорогие товарищи! – на сцене стояли двое ведущих – статная девушка с огромными бантами и худощавый парень с короткой стрижкой. – Мы рады вас приветствовать на торжественном концерте, посвященным Дню Великой Победы Союза Советских Социалистических Республик над немецко-фашистскими захватчиками!

Под ритмичную дробь барабанов на сцены вышел отряд пионеров и детские голоса запели гимн СССР.

– День Победы – это день великой радости и великой скорби, – речитативом начала девушка, а потом продолжил парень. – День Победы – это день нашей памяти и прежде чем славить Победу, отдадим дань памяти мужеству наших дедов и бабушек, отцов и матерей, братьев и сестер, отдавших самое дороге что них было – жизнь в борьбе с врагом! Наш концерт откроет ученик 8 «б» класса Олег Василенко, который прочитает письмо своего отца бойца Красной Армии Сергея Юрьевича Василенко…

Вместо ведущих на сцене остался невысокий мальчишка. Белоснежная рубашка, отглаженные брюки, до блеска надраенные ботинки… В его руках мелко дрожал пожелтевший лист бумаги.

– Здравствуй, дорогой мой Олежка! Пишет тебе твой папка. Не знаю дойдет до тебя это письмо или нет, но ты знай, что я тебя очень сильно люблю!

… Идет страшная война, сынок, и многие из нас могут не прийти с нее домой. Это могу быть я, кто-то из моих товарищей или совсем незнакомый тебе человек, но мы готовы заплатить такую цену за победу над страшной коричневой чумой фашизма!

Пойми меня, ты просто обязан понять меня… Я не хочу и не имею права жалеть себя и прятаться, пока мои товарищи сражаются с врагом. Я люблю вас и безумно хочу быть с вами, но, Олежек, знай, твой папка никогда не останется в стороне от борьбы! Только так, своим потом и кровью, не жалея себя и других, мы сможем победить проклятого врага!

Вот тебе мой завет, сынок…. Никогда не унывай! Какой бы не был сильный враг, его все равно можно победить! Каждый день готовься в битве. Становись сильным, смелым и решительным!

Не пасуй перед трудностями! Трудности – это все лишь препятствие, которое сможет сделать тебя еще сильнее!

Я верю в тебя, сынок! Будь готов!

Твой отец, Сергей Юрьевич Василенко.

По залу медленно потекла грустная музыка, под которую торжественный голос тачал медленно перечислять потери Советского Союза в войне:

– … Более пяти миллионов военнослужащих Красной Армии было убито и умерло от ран… Почти десять миллионов гражданских лиц…, из которых восемь миллионов – было преднамеренно истреблено на оккупированной территории и погибло в результате боевых действий, два миллиона – умерло вследствие голод, инфекционные болезни, отсутствие медицинской помощи…

… Было разрушено 1700 городов и посёлков городского типа и более 80 тыс. сёл и деревень, 22 тыс. промышленных предприятий, разгромлено 98 тыс. колхозов, 1806 совхозов.

Вновь по залу зазвучал торжественный проигрыш.

– Советский народ выстоял в трудной битве со страшным человеконенавистническим врагом, – на сцене вновь появились ведущие. – Никому и никогда не сломить наш народ! Потеряв многих наших товарищей, мы закалились в кровопролитных сражениях и стали сильнее!

В зале слегка приглушили свет. За спинами у ведущих незаметно опустился белый экран, по которому сразу же поплыли кадры документальной кинохроники.

– Рядовые солдаты, командиры, генералы и маршалы, истекая кровью, подчас не имя оружия и хлеба, они шли на врага…

Решительные лица, сжатые добела кулаки и четкий строевой шаг… На белом полотне шли кадры парада, с которого его участники сразу же бросались в бой.

– Перед врагом все были равны: и молодые юнцы, не умевшие толком стрелять, и пожилые ополченцы, последний раз державшие оружие 1917 году, и кадровые бойцы, не раз бравшие немца на штык… Никто из них не струсил!

Сменился кадр. Бойцы шли в атаку. Взбиравшиеся на бруствер солдаты. Вот буквально взлетел, размахивая пистолетом, командир. Следом вскарабкался пожилой пулеметчик, с намотанной на руку лентой. Вдалеке со винтовками на перевес бежали бывшие старшеклассники.

– Никто из них не струсил! Никто из них не остался в окопе, забившись в уголок и рыдая от страха! Никто из них поднял руки, добровольно вручая врагу свое оружие! Никто, кроме предателей – нелюдей!

Сменился кадр. Группа весело улыбавшихся полицаев, обнявшись, позировали на фоне валявшихся тел. Довольные лица, выпяченные вперед челюсти и крепко затянутые повязки…

– Мы им не простим и будем давить везде, где бы они не спрятались! Ибо нет прощения предательству своего народа и государства! Нет прощения тем, кто убил своих сограждан, кто пытал детей и издевался над женщинами! Мы все помним и будем мстить им!

Нескончаемая череда виселиц, расстрелянных солдат… Заплаканные лица детей, с испугом смотревшие в глаза зрителей.

… Постепенно накал концерта стал спадать. Нагнетание скорби и жажды мести медленно сменялось нарастанием светлой радости. Исполнялись величавые песни о боевой дружбе, верных однополчанах, стремительных атаках и звоне орденов и медалей.

Вновь выступали мальчики и девочки со стихами о боевых подвигах и трудовых свершениях. Демонстрировались кадры парада Победы, награждения отличившихся военачальников, суда над фашистскими преступниками.

В заключении концерта на сцену вышел ветеран…

– … Дважды герой Советского Союза гвардии полковник Илья Петрович Голованко! – торжественно объявили оба ведущих.

Звеня орденами по ступенькам поднялся невысокий еще довольно крепкий мужчина. Полностью седой, лишь на бороде кое-где оставались ниточки черноты. Несколько секунд он собирался с мыслями, смотря куда-то вдаль, а потом начал:

– Я не мастер красиво говорить… Не умею я этого! Скажу как есть. Дорогие друзья, мы победили не просто лютого врага, мы победили настоящих нелюдей, которые предали в себе все человеческое… Поэтому я прошу вас, всегда оставайтесь людьми… Какие бы испытания не выпали на вашу долю, боритесь за право быть настоящим человеком!

Закончив, он повернулся в сторону ступеней. Спуск дался ему чуть тяжелее, чем подъем. Просто его правая нога была немного короче левой и поэтому равновесие было держать непросто. «Странно, а врачи говорили, что легко приживется…, – ушел он в свои мысли. – Дерево, оно и есть дерево! Может растет еще… Спрошу у Андрюхи, как приеду…».

Глава 25

Андрей продолжал копаться в себе, пытаясь понять, что же с ним происходит. «Вот был человек, – размышлял он. – Вроде хороший и умный. И вдруг, раз! И не стало человека!». Ни чего не хотелось делать. Все то, что раньше хоть как-то скрашивало его удивительное перемещение, сейчас было ему практически недоступно. Лес мягко давил на него, забирая все больше и больше территории.

«Вот так однажды от меня вообще ничего не останется, – размышлял Андрей, наблюдая за колыханием веток на одном из деревьев. – Пшик! И нету Андрея Ковальских!».

Тут он почувствовал знакомое давление. Лес словно звал его. «Вот думаю я … о себе, о живых и мертвых, о плохом и хорошем, о людях, наконец. И чем больше я копаюсь, тем больше во мне появляется всяких вопросов… Кто мы такие? Те ли мы, люди, кем кажемся? Почему мы поступаем так, а не иначе? Я раз за разом вспоминаю свое прошлое, наблюдаю за своими мыслями, пытаясь понять… Все так сложно и туманно. Сейчас мне ясно лишь одно – в нас, то есть в вас людях, нет потребности следовать законам жизни! Люди абсолютно нелогичны и не последовательны! А главный закон жизни ведь так прост…».

В окружающей их темноте возник крошечный желудь с едва проклюнувшимся росточком. Он был не заметным, зеленым и, казался, совсем невесомым… Солнечные лучи. Капли дождя, щедро подаваемые природой, наполнили его силой и жаждой жизни. Вот из скрюченного состояния он стал медленно выходить, расправляя два небольших листочка в разные стороны. Еще через некоторое время росток стал еще выше и толще, пока наконец не превратился в небольшую веточку – предвестник могучего дуба… «Вот он закон жизни! – зашептал Андрей. – Цель любого движения, независимо от того, вперед или назад, стремление к целесообразности, Каждое движение, каждый шаг живого существа – это последовательный и логичный ответ на окружающую действительность и его внутреннее состояние! Так, маленький росток тянется вверх, потому что это самый эффективный путь!».

Дальше между ними вклинился другой образ. Небольшая группа косуль убегает от волка, который, в конце концов, настигает последнюю – хромую самку. «И это закон жизни – эффективность! Слабое питает сильное, делая его еще более сильным, а тот в свою очередь отдает свою мощь другому… Все живое логично, предсказуемо, эффективно, целесообразно, а главное, понятно! Ты, вы все, другие! Вы похожи на что-то страшное, расползающееся, ничем не объяснимое!».

Вновь все задрожало и появилась другая картина. Здоровенный, лязгающий металлом танк на скорости врезался в бревенчатую избушку и вышел из нее с другой стороны… Потом появилась серая фигура в ненавистной каске. Прикладом карабина, немец с ожесточением долбил по коленопреклонной женской фигурке, пытающейся защитить своего ребенка… Вот уже красноармеец, выскакивая из полузасыпанного блиндажа, втыкает саперную лопатку в голову своему противнику. Через мгновение все сменяется чернотой – густым, иссиня-черным дымом, который клубами валит от небольшого сарая. Из-за плохо прибитых досок вытягиваются тонкие ручонки…

«Но человек… – на секунду Андрей запнулся. – Мы…, они же другие! Совершенно другие! Боже, только сейчас я начинаю понимать, каким же страшным существом является человек! Нас же даже живыми существами назвать нельзя. Живые таким образом не поступают… Все, к чему мы прикасаемся, несет гибель. Любое наше движение, любое наше касание – это еще одна загубленная жизнь, еще одно уничтоженное существо!».

Напряжение постепенно нарастало. Если бы у него было тело, Андрей бы в этот момент наверняка орал от непереносимой внутренней боли. Ему хотелоськрепко закрыть уши руками, чтобы все это не слышать. Потом разодрать ногтями свою грудь и, вытащив сердце, растоптать его в пыль. «Боже! – метались его мысли. – Ведь все это правильно! Каждое слово – чистая правда… Все, все, что мы ни делаем, – это какое-то убожество! Но как же так? Это же неправильно!».

«Нарисованные» им же самим образы были настолько реальными и одновременно правдивыми, что буквально убивали! «Ведь все именно так! Именно так! – в каком-то туман плавал Андрей. – Все мы губители живого и я тоже…». С каждой новой мыслью, с каждым невысказанным словом он снова нырял в пучину образов и видений.

«Вот маленький Андрейка задумчиво смотрел на смородиновый куст, растущий около изгороди. Ярко-красные ягоды манили его своим ароматом и размером. Он посмотрел по сторонам и, увидев, что никого кругом нет, решительно отломил ветку…». Боль затопила его сознание! Хрясть! Негромкий звук отломленной ветки вновь и вновь отдавался колокольным звоном. «Потомпоказался уже повзрослевший парень… Ночь. Он лезет во двор. Вдруг, на него с лаем бросается дворовый пес, спросонья не узнавший своего хозяина… Андрей с хрустом переломившихся досок падает на спину. Раз, Раз! На ластившегося пса полетел град ударов!». «Нет! Нет! – стонал он, пропуская через себя все новые и новые воспоминания. – Ну, зачем?». Они наплывали на него один за другим… «Озлобленные лица, от которых несло сивухой… Крепкие кулаки, сжимавшие деревянные оглобли… и кричавшие от боли цыгане, табор которых разгоняли озверевшие деревенские. Не щадили никого: ни детей, попавшихся под руку; ни женщин, прикрывавшихся своими тряпками; ни старых, бросавшихся под колеса повозок… Здоровые парни в красных рубахах, нарядившиеся словно на праздник, под пение перепившегося попика крушили утварь, разбивали топорами высокие телеги… Кругом все горело! Огонь! Огонь! Везде был один огонь! Вопила от боли молодая цыганка – почти девчонка, несколько часов назад задорно вытанцовывавшая перед всей деревней. Дебелая молодуха с лицом, покрытым красноватыми оспинами, с силой охаживала ей палкой. Платье на девчонке порвалось и висело лохмотьями, открывавшими белую спину. Вид голого тела еще больше раззадоривал тетку, начинавшую выкрикивать что-то несвязное и ухать при каждом ударе…».

«А-а-а-а-а-а! – кричал, вопил, стонал Андрей, выливая свою боль в никуда. – Да! Да! Да! Да! Сотни раз Да! Мы такие! И что! Это мы! Что же теперь!». Его сознание словно раздвоилось… «Что? – вопрос заполнил все пространство меду ними. – Ты спрашиваешь что? Я живое существо, вы – нет! Вы несете всем нам опасность! Что теперь будет с вами? Все просто…». Последняя фраза-образ показалась для Андрея погребальнымсаваном, накрывающим и его самого, и его давнишних друзей и родных, и все людей на земле. «Живое будет жить дальше так как всегда, а вы перестанете быть собой…».

Вроде бы ничего не случилось. Страшные образы растаяли, словно их и не было; ужасные слова, не высказанные вслух, разлетелись… Все было как и всегда. Почти все, за исключением совсем крошечных мелочей!

… Здоровенный сапог, с подбитыми снизу блестящими гвоздями, припечатал муравейник. Тащивший тяжеленную катушку с проводами, солдат ничего не заметил. Да, если бы и заметил, все равно бы не остановился. Что для человека несколько сотен крошечных муравьев, которых с высоты полутора – двух метров заметить-то сложно? Это пыль под ногами! Каждый из нас ежедневно делает тоже самое, не испытывая не то что угрызений совести, но и даже легкого сожаления… Шмяк! Сапоги второго оставили точно такой же след рядом, довершив то, что не доделал первый. И он тоже не обернулся!

Огромный дом, с десятками метров прорытых ходов, с сотнями заботливо сложенных яиц, с кучами схороненных припасов, превратился в ничто… Муравья бегали словно заведенные. Палочки, какие-то комочки из грязи, мертвые личинки, сероватые яйца, – все это куда-то передвигалось и пряталось. Раздавленный муравейник, если бы в этот момент кто-нибудь на секунду остановился и посмотрел на него внимательно, казался грандиозной стройкой. Все шевелилось и передвигалось с неимоверной скоростью! То тут то там мелькали длинные золотистые червячки, ворошившие втоптанные ходы. Немыслимым образом извиваясь, они приподнимали уплотнившийся верхний слой земли. Из глубины выплевывались множество яиц, раздавленный муравьи… Откуда-то сбоку, куда вдавилась пятка сапога, начал вылезать червяк побольше. Действительно, там земля была плотнее всего, и, соответственно, силы было нужно гораздо больше. Сантиметр за сантиметров тельце вылезало на поверхность, становясь, наконец, обыкновенным еловым корешком…

Дальше, километрах в в двух, при сооружения укрытия для танка, солдаты подрубили невысокую березку. Ствол-то был всего ничего – сантиметров двадцать в обхвате. Ей хватило пару ударов топора… Ближе к вечеру слом с шевелящимися щепами начал покрываться капельками смолы. Вязкая, желтая жидкость появлялась прямо из сердцевины ствола. Капля за каплей, она стекала по слому и накапливалась в углублении. За какие-то несколько часов «открытая рана» заполнилась на глазах твердеющей пленкой. Издалека могло показаться, что на согнувшемся дерево какой-то безумный мастер приладил увесистый кусок янтаря.

На другом конце леса в нескольких шагах от тракта трепыхалась подстреленная ворона. Солдаты, носящихся туда сюда грузовиков, развлекались… В этом месте обычно водитель притормаживал, объезжая глубокую лужу, и солдатам предоставлялась прекрасная возможность развлечься. Обычно это не приветствовалось, но в этот раз офицера поблизости не было, да и настроение было на высоте. Потребовался меткий стрелок и черная фигура, каркавшая с дерева, оказалась на земле… Трепыхалась она уже давно! Часа два, наверное. Клюв бессильно открывался, словно выкрикивал слова о помощи. Растопыренные перышки уже покрылись пылью, молотя о землю… Хлясть! Хлясть! Движения нет! Только пыль поднимается в воздух! Хотя нет, движение все-таки было. Из под мха вытянулось тонкое щупальце и осторожно обхватило ворону, затрепетавшую еще сильнее. Мох призывно приподнялся, открывая темнеющий провал. Медленно птицы затянуло в темноту…