Текст книги "Петру Великому покорствует Персида"
Автор книги: Руфин Гордин
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц)
Он приказал запрягать лёгкие санки – торопился. И вскоре был у ворот усадьбы Шафирова. Они были заперты. Пришлось долго стучать деревянным молотком, пока наконец калитка со скрипом отворилась и в образовавшуюся щель выглянул дворовый в овчинном тулупе:
– Кто таков? Чего надобно?
Узнав, что перед ним важная персона, он тотчас изменил тон на искательный:
– Сей момент доложу барину.
Ворота распахнулись, санки въехали во двор, наезженный и изрядно покрытый конскими яблоками, из чего Волынский заключил, что его благодетель весьма либерален со своей дворней.
Артемий Петрович передал вожжи конюшему. В прихожей с него сняли шубу, и он по узкой лестнице поднялся в апартаменты вице-канцлера. Шафиров уже катился ему навстречу. Он ещё больше располнел с момента их последней встречи и стал вполне шарообразен.
– Рад, рад, голубчик, видеть тебя благополучным, – возгласил он, раскрывая объятия и заключая в них Волынского. – Ведал о твоём приезде, но доклад государю прежде всех визитов. Слышал, слышал, да: хорошо тебя принял. Ты ноне яко центр будущей кампании, с тебя посему большой спрос будет. Приготовься. Государь требует дела, а государыня – лести. Подольстись к ней непременно: ты ведь зван на завтрашний бал?
– Зван, Пётр Павлович. И по сей причине в великое смущение введён.
– Отчего же так? Это, милый мой, честь: сам государь обязал.
– Да я-то ничего, я-то с превеликою радостью. Форма не соответствует.
– Ну, это, друг мой, совершеннейшие пустяки; для губернатора астраханского надлежащая форма сыщется.
– Ах, дражайший Пётр Павлович, иное меня смущает более всего: ведь государь, узнав, что я холост, возымел желание женить меня.
– На ком же?
– Откуда я знаю. Не смел спросить. Впрочем, может, это его величество изволил шутить.
– Нет, милейший: наш государь очень любит сочетать браком любезных ему людей. Стало быть, ты любезен. Поздравляю. Гордись и безропотно надевай хомут.
– Но я вовсе не хочу жениться! – с отчаянием выкрикнул Артемий Петрович.
– Попал ты яко кур в ощип, – покачал головой Шафиров. – Видно, чёрт дёргал тебя за язык, когда ты признался, что холост.
– Да я вовсе и не думал; государь сам осведомился. Не мог же я солгать.
– Бывает ложь во спасение, – назидательно заметил Шафиров. – Придумал бы что-нибудь; обручён-де уже, состоялась помолвка, переменялись кольцами...
– Не нашёлся, – со вздохом отвечал Волынский. – Сильно заробел.
– Да, я тебя понимаю: государь наш таков, что пред ним невольно заробеешь, каков ты храбрец ни есть. Я и то вот каждый раз, как пред ним отвечать приходится, невольно в некую робость впадаю. Хотя ведь ты знаешь: доселе пребываю в милости у нашего повелителя, изволит со мною часто советоваться по делам дипломатическим и иным. Притом минуя близкого ему человека – канцлера, что в великую досаду его ввергает. – И Шафиров хихикнул.
– Слух прошёл, что вашу милость государь желает видеть канцлером.
– То слух досужий. – И Шафиров шумно вздохнул. – Головкин в родстве с его величеством, а я-то весьма уязвим. Так что выше мне никак не подняться. Обречён всегда вторым быти, – грустно закончил Пётр Павлович.
– Со второго меньше спросу.
– Э, нет: первый-то славу стяжает, а второй за всё отвечает. Первый – день, а второй – тень, – выговорил Шафиров, как видно, заранее заготовленное. – Ну да ладно, сейчас важней всего твоя докука. Невест на Москве много, Преображенское же от них просто стонет: царицы, царевны, великие княжны... Иные вдовеют, иные невестятся. Коли государь взялся тебя женить, то, верно, уж не на захудалой какой-нибудь. И не на молодице...
Шафиров умолк, губы его шевелились, словно бы он перебирал имена известных ему невест.
– Полагаю, кою из именитых перестарок государь тебе сосватает. И не моги отказаться. Всё едино блудить не перестанешь, муж в самом соку.
– Да уж как перестать, – качнул головой Волынский. – А коли зверь баба попадётся да станет государю жаловаться?
И Артемий Петрович пригорюнился. Вспомнился ему гарем из крепостных девок да услады их. Выучился, будучи в Тихране и в других тамошних местах, девок выучил и за грех не считал. Были они все розовые, кормленые, длинноногие, угодливые. Любил с ними озоровать в мыльне: кои спину трут, кои живот, места срамные нежат. И которую выберет, сейчас приказывает нести простыни да закутаться. И вести его в усладительную комнату, где всё было приготовлено: еда да пития. Иной раз так распалится, что ни пить, ни есть не станет, а девку из простыни долой да и давай всякие фигуры выделывать. Раба и есть раба. Ина покорствует, а иная в раж войдёт н такое вытворяет, что он только ох да ах, прямо хоть пощады проси. Вышколены были. От такой в тихую немощь впадал Артемий Петрович, и ничего ему более не хотелось. А иная хоть и пригожа и статью вся вышла, а огня в ней нету. И тогда отсылал её барин-хозяин и приказывал прислать другую: испытанную в наглости да усладе...
Вспомнив всё это, Артемий Петрович шумно вздохнул. Женитьба показалась ему страшна. Да и зачем? Ребяток он наплодил изрядно, придёт время, двух-трёх, какие попригожей да посмышлёней, узаконит. И будут у него наследники. Не Волынские, так Лынские, всё едино его кровей.
Шафиров, казалось, понял, о чём сокрушается его выученик. Впрочем, проникнуть в его мысли было не столь уж сложно: как наденут венец, так приволью конец. А мужик, не женившийся до сей поры, до тридцати трёх, станет брыкаться, коли начнут его запрягать да хомут надевать.
– Тут, братец ты мой, придётся тебе покорствовать. Противу рожна, как говорится, не попрёшь. Однако в том есть и великая выгода. Будущая твоя невеста наверняка близка к императрице, так что у тебя будет высокая покровительница. Раз государь сват, стало быть, государыня сватья. Будь доволен, – с усмешкой закончил Шафиров. – А услады твои останутся. Токмо придётся прятать концы в воду. А сему не мне тебя учить.
– Да, драгоценнейший Пётр Павлович, – уныло качнул головой Волынский, – видно, теперя не отвертеться. Попался! Благодарствую на добром слове. Позвольте с сим откланяться: желаю нанести визит Петру Андреичу Толстому.
– Не препятствую: се доброе дело. Хотя завтра ты его увидишь в ассамблее, но засвидетельствовать своё почтение особо завсегда надобно. Он твой неизменный доброхот.
Доброхотство это началось ещё в злосчастном одиннадцатом годе, когда Шафиров и его штат вместе с сыном фельдмаршала Шереметева, произведённым ради такого случая в генерал-майоры, оказались в аманатах у турок и были ввергнуты в Едикуле, Едикуль, он же Еди-Кале – Семибашенный замок. Там уже давно томился посол России Пётр Андреевич Толстой, ибо турки не придерживались европейских правил, гласивших, что посол – персона неприкосновенная при любых обстоятельствах. В конце концов они научились сообщаться, а уж потом и изредка общаться друг с другом – товарищи по несчастью. А такое товарищество, как известно, рождает крепчайшее дружество, невзирая на чины, звания и возраст.
Так же как Шафиров, Толстой обласкал Артемия Петровича и многому его выучил благодаря своему многознанию. Особливо же о нравах и обычаях турок, среди которых было немало людей достойных и здравомысленных. С некоторыми Волынский потом сошёлся ближе, понаторел в их языке и самом характере. Что очень ему пригодилось впоследствии при его дипломатической миссии в Персиде, где, впрочем, пришлось более заниматься торговыми делами.
Пётр Андреевич тоже ему обрадовался и, как водится, облобызал в знак прежней приязни. Артемий Петрович жаловался, Пётр Андреевич его утешал.
– Чему быть, того не избыть. Ужо государь тебя не обидит, коли сам вызвался сватом быть. Царь благословит, что Бог благословит – всё едино. Завтра, полагаю, будет представлена тебе невеста. – И Толстой в точности повторил то, что сказывал Шафиров: что невесты без места развелись в Преображенском и других царских угодьях в великом множестве. И государь жаждет их сбыть с рук и отдать на прокорм неженатым сыновьям боярским да дворянским. Женихов же на Москве всех захомутали, так что Волынский подоспел весьма кстати...
– Ну уж и кстати, – пробовал обороняться Артемий Петрович. – Нежданно-негаданно в супный котёл угодил!
– В матримониальный, друг мой, – поправил его Толстой, – это же вовсе не одно и то же. Советую тебе вот что: считай, что повезло, и веди себя, словно ты счастливейший из смертных. Благодари государя коленопреклонённо, лобызай ручки государыне, тоже стоя на коленах. И чтобы все видели, како ты облагодетельствован. И во все времена помни: государю нашему препятствовать опасно.
Пётр Андреевич не мог вполне понимать огорчений Артемия Петровича: ему в те поры было близко к семидесяти годам и он давно уже не испытывал радостей, приносимых женским полом, тем паче что никогда, яко женолюбивые французы, не почитал его прекрасным.
И Волынский, ободрённый, но отнюдь не утешенный, возвратился к себе и приказал себя раздевать и укладывать.
Спал он плохо, как спят в предшествии какого-либо потрясения. И, странное дело, снились ему розовые девки в мыльне, и будто проливают они горючие слёзы, и вскрикивают, и причитают. И он тоже вскрикивал и раз даже от собственного вскрика проснулся в поту, чувствуя жар от укрывавшей его пуховой перины. Сбросив её, он завернулся в простыню и так проспал до утра.
Шафиров предупредил его: съезд в ассамблею – к трём часам. Загодя Артемий Петрович приказал себя готовить. Парадный гродетуровый кафтан тёмно-синего цвета, по счастью, был у него с собой. Пётр Павлович обещал прислать завитой парик и обещание сдержал. Персидская кавалерия Льва и Солнца, коей был он пожалован в Тихране из рук самого шаха, тоже пришлась как нельзя кстати.
К трём часам он был вполне готов. Оглядев себя в зеркало, он нашёл, что выглядит достаточно импозантно и даже модно. Артемий Петрович был хорош собою: всё у него было соразмерно – и рост, и стать, и лицо с серыми глазами, глядевшими проникновенно, а для подчинённых – пронизывающе. Дамы на него взглядывали томно и тотчас, словно опасаясь заворожиться, – тотчас отворачивались. Так что он не сомневался, что будет иметь успех у невесты, коей обещал наградить его государь.
До въезда в усадьбу светлейшего князя было каких-нибудь два десятка сажен. Но Артемий Петрович долго решал: ехать или идти? Приличествует ли особе губернатора шествовать пешком или должно прибыть в экипаже, как остальные персоны? То была задача из трудных, наконец он решил не выбиваться из ряда и ехать.
Просторный двор уже был заставлен экипажами. Меж ними сновали кучера, слуги, ливрейные лакеи, высаживая разряженных дам и господ. На мгновенье Артемий Петрович почувствовал себя чужим в этой сутолоке, как провинциал в столице.
Аванзала была освещена множеством канделябров. Гардеробные лакеи с поклонами принимали бобровые, куньи, собольи шубы и шапки, и уж тогда можно было опознать их обладателей. Артемий Петрович раскланивался со знакомыми и незнакомыми, коих было больше. Он постепенно освобождался от скованности первых минут и в конце концов прибился к кружку Петра Андреевича Толстого.
Играл придворный оркестр, но танцы ещё не начинались: ждали государя, государыню и великих княжон. Они обычно являлись к шести часам. А пока что лакеи разносили угощенья. Дамам подносили кофий с вареньями и новомодный напиток, называемый оршад, вместе с печениями. Мужчины попивали вино либо пиво и редкий обходился без трубки с длинным чубуком.
Артемий Петрович избрал пиво и трубку. Он с непередаваемым волнением ждал появления высочайших особ, в свите которых должна была состоять та, которую прочили ему в спутницы жизни. Кто она? Какова собой? В самом ли деле из перестарок, как предполагал Пётр Павлович? А что, ежели ей уже за сорок?
Пётр Павлович заметил его волнение и проницал его причину. Желая развлечь своего подопечного, он подвёл его к маркизу де Кампредону, министру короля Франции:
– Вот, почтеннейший маркиз, тот, с которым вы выражали желание познакомиться. Рекомендую: Артемий Петрович Волынский, губернатор астраханский, человек отличных знаний Востока и его туземцев, прошедший огонь, воду, медные трубы и чёртовы зубы. – И Шафиров расхохотался.
Маркиз плохо говорил по-русски, Артемий Петрович не знал французского, но при посредстве Шафирова их беседа шла довольно гладко. Маркиза весьма интересовали астраханские обстоятельства: сама крепость, флот, окрестные племена, их отношение к России и к русским, хан Аюка – калмыцкий владелец, о котором он был уже наслышан. Полагает ли мсье Волынский, что эта кампания не обратится в войну с тамошними племенами соответственно с завоеванием новых земель, как о том ходят упорные слухи?..
Француз был дотошен, как истый дипломат, чьи качества при королевском дворе оценивались обилием подробностей, содержавшихся в донесениях. Поэтому он выуживал из Артемия Петровича всё, что могло касаться будущего низового похода. Волынский не чинился, мгновенно взвешивая в уме, что можно доверить маркизу, а о чём лучше не упоминать. Он тоже был дипломатом с достаточным опытом и знал, в каких случаях следует держать язык за зубами и каково отличие дипломата от шпиона. В своём собеседнике он шпиона не видел, зная, что француз довольно близок и с Толстым, и с Шафировым, и с Кантемиром, как раз в ту минуту вошедшим в залу со всем своим семейством...
«Коли Пётр Павлович взялся знакомить меня с маркизом, стало быть, он не видит в этом ничего предосудительного и для будущей кампании чем-нибудь чреватого, – подумал Волынский. – И я могу не опасаться нежелательных последствий...» И, рассудив так, он уже охотно отвечал на множество вопросов маркиза.
Музыка меж тем звучала всё громче. Уж и круг танцующих становился всё многолюдней.
– Признаться, всё это мне непривычно, – сказал Волынский Петру Андреевичу Толстому, побуждавшему его присоединиться к танцующим. – У нас в Астрахани такого не бывает, наш обыватель, не исключая чиновников, тёмен и понятия не имеет о европских учтивостях и обычаях. Да и музыки таковой у нас нет – одни рожечники да дудошники. Одно слово – Азия.
– Пора бы и завести, – вмешался Кантемир, уловивший конец разговора. – Наш государь завёл новые обычаи в столицах и наверняка будет доволен, если их примеру последуют в провинции.
– Да кто ж нас научит? – простодушно вопросил Артемий Петрович. – Где взять учителей да таковую музыку?
Кантемир перевёл. Маркиз с сожалением посмотрел на Волынского. «Впрочем, – подумал он, – я что-то не слышал, чтобы подобные ассамблеи устраивались где-нибудь в Туре или Ниме. Французская провинция столь же косна, что и российская. Царь с фанатичной энергией вводит у себя в империи европейские новшества. Но дальше столиц, старой и новой, они не движутся».
Меж тем у входа произошло какое-то движение, люди расступились, по зале прошелестело подобно дуновению ветра: «Государь, государь...»
Пётр, стараясь умерить шаг, вёл за собою Екатерину с дочерьми и сонмом придворных дам и кавалеров.
Музыка смолкла, танцующие устремились к боковым колоннам.
У высочайшего семейства было раз и навсегда определённое место в зале, которое никто не имел права занимать. Оно блюлось царскими денщиками. Туда и повёл Пётр свой выводок. И как только все они устроились, Пётр махнул рукой. Этот взмах передался капельмейстеру, он поворотился к оркестру и в свою очередь взмахнул палочкой. Зазвучал экосез[43]43
Экосез (фр. danse ecoccaise, букв, шотландский танец) – изначально шотландский народный танец под аккомпанемент волынки, позже, с конца XVII в., бальный танец. В России иногда назывался англез.
[Закрыть], церемониальный танец, открывавшийся обычно царской четой.
Пётр подал пример и на этот раз. Взявши за руку Екатерину, он сделал несколько коротких шажков и затем поклонился своей даме. Та плавно поклонилась следующей за ней паре, то же повторил и Пётр, обращаясь к кавалеру.
Бесподобное зрелище! Пётр был на две головы выше большинства танцующих, Екатерина уступала своему царственному супругу, но тоже отличалась ростом и статью от большинства дам. О, она была неплохой ученицей и довольно быстро выучилась всем особенностям придворного этикета, принятого при европейских столицах.
Круг завершился, церемониальный танец был отыгран.
– Менуэт! – провозгласил маршал, руководивший танцами. – Дамы выбирают кавалеров!
Артемий Петрович глядел во все глаза. Он дивился всему, что видел, но у него и в мыслях не было принять участие в танце. И вдруг он оторопел и машинально вскочил.
К нему бальными шажками подвигался государь. А за ним, как собачонка за хозяином, уцепившись за предлинную царёву руку, семенила молодая особа...
«Она!» – как вспышка пронеслось в голове у Артемия Петровича. Он весь затрясся и едва не упал в ноги Петра.
– Ваше величество, государь милостивый, великая честь...
– Благодари Господа и мою милость. Она сама тебя выбрала...
Все взоры оборотились в их сторону. Артемий Петрович на мгновенье лишился дара речи и не мигая глядел перед собой, не в силах поднять глаз. Государь возвышался над ним как некая боевая башня.
– Представляю тебе Александру Львовну Нарышкину, – гудел Пётр. – Она кровная кузина мне.
– П-п-почитаю за честь, – вытолкнул закоснелым языком и неуклюже поклонился. Нарышкина в свою очередь присела в поклоне. Она держалась свободно и глядела на Волынского с нескрываемым любопытством. Не дурнушка, но и не красавица, она тем не менее была мила со своим чуть вздёрнутым носиком и круглым лицом, как у своего царственного дядюшки, на котором светились большие глаза опять же дядюшкина цвета.
– Ступай потанцуй с нею, она тебя приглашает.
– Я вас приглашаю, – как эхо отозвалась Нарышкина.
– Но я... – Волынский вспыхнул и замолк. Пётр тотчас понял его замешательство и усмехнулся:
– Будет тебе робеть. Здесь все неумехи, танцмейстеров нету. Гляди, как выступают, и повторяй за ними. Александра, бери его на абордаж. Он у себя в Астрахани танцам не выучен, а в свете давно не бывал.
– Идите за мной, – сказала Нарышкина и смело взяла его за руку. Он сразу почувствовал себя свободней. Будущая супруга нравилась ему всё больше: она была не из перестарок, моложе его, со свободными манерами. Её уверенность постепенно передавалась и ему.
– Два коротких шага вперёд, – командовала она вполголоса, – теперь повернитесь ко мне лицом и поклонитесь. Так. У вас уже получается, – подбадривала она его. – Потом вам придётся выбрать другую даму, а мне кавалера. Повторите с нею, чему выучились. Вы способный ученик.
«Боже мой, – восторженно думал Волынский. – Экое счастие выпало – породниться с самим государем. Теперь я вроде родственника и как щитом защищён... Вот не думал не гадал...»
Он уже с восхищением смотрел, как его будущая супруга с лёгкостью и изяществом скользит в танце с очередным кавалером. «Кто же это? – думал он, неуклюже отвешивая поклон своей даме. – Ба, да это же её родной братец, Александр Львович, любимец государя[44]44
...любимец государя... — Нарышкин Александр Львович (1694—1746), сын Л. К. Нарышкина, был послан Петром для обучения морскому делу за границу. Деятель флота, позже сенатор, тайный советник.
[Закрыть], президент Камер-коллегии и начальник артиллерийской конторы. Эдак повезти! Как бы государь не переменил своего решения... А вдруг он ей не приглянется? А вдруг государь захотел просто свести знакомство – развлечь племянницу?»
И Артемий Петрович, переходя от сомнений к надежде, с трепетом ждал дальнейших шагов, не осмеливаясь что-либо предпринять по собственной воле.
И они воспоследовали. Камер-паж Екатерины подошёл к нему, когда он, потный от волнения, усаживал Свою даму на место, и передал поручение государыни – предстать пред её очи.
Екатерину окружали фрейлины, одной из которых была Александра Нарышкина. Он приблизился, опустился пред государыней на колени и удостоился милости? ему были протянуты обе руки, которые он поочерёдно облобызал.
– Встаньте, сударь, – сказала она несколько в нос. – Хочу сообщить вам, что вы удостоены внимания моей первой статс-дамы и государевой кузины Александры Львовны Нарышкиной.
Нарышкина стояла возле государыни, потупя глаза: речь шла о ней, и она соглашалась, да, соглашалась: удостоен!
– Исполняя поручение его величества, мы намереваемся посетить вас завтра по весьма важному и деликатному делу. Прошу вас быть готову и ждать нашего визиту.
– О, ваше величество, – задыхаясь от восторга, промямлил Артемий Петрович. – Буду ожидать посещения вашего как величайшей милости, дарованной мне свыше, как посещения моего ангела-хранителя, коим, льщу себя надеждой, вы соблаговолите быть.
Екатерина самодовольно улыбнулась. Артемий Петрович уже смело припал к государыниной руке. Рука была большая, с короткими сильными пальцами – скорей мужская, чем женская.
– А сейчас вы свободны. И ежели желаете, можете пригласить вашу избранницу на контрданс[45]45
Контрданс (англ. countr danse – деревенский танец) – английский народный, позже бальный танец, в Германии также именовавшийся франсезом.
[Закрыть].
Артемий Петрович ликовал. Сомнений больше не оставалось: ему сватают Нарышкину. Сват – сам государь, сватья – государыня. Он забыл и про свой гарем, и про розовых девок в мыльне, и про купидоновы утехи... Он стоял на пороге новой жизни и уже предвкушал её разнообразные сладости и выгоды.
Пуще всего он боялся государева гнева, ибо он во гневе был воистину страшен, мог прибить дубинкою, лишить должности, к которой Артемий Петрович успел изрядно прирасти. Да мало ли что...
Теперь он в государевом семействе как бы свой человек. И вот он плавно выступает в паре со своей будущей супругою в танце. И глядит на неё умильно, и говорит ей кумплименты, чему не был обучен, а тут стих на него нашёл, и он был учтив и любезен, как никогда. И показалось ему, что Нарышкина глядела на него более чем благосклонно и на лице её блуждала лёгкая улыбка, которую можно было бы назвать нежною. А потому он взял её руку в свою и прижал к губам – в одном из туров. И ощутил ответное пожатие пальцев...
«Я счастливец, – думал он. – Она молода и хороша собою. Я стану любить и ублажать её, как должно племянницу самого государя. Она будет счастлива со мною, н о том станет известно прежде всего государыне императрице. В её лице я найду покровительницу и защитницу».
На время Артемий Петрович перестал замечать, что творится вокруг, всецело поглощённый своей суженой.
Когда он в очередной раз усаживал её на место, государыня поднялась и, милостиво кивнув Волынскому, пошла к выходу в сопровождении великих княжон Елисаветы и Анны Петровны, уже обручённой с герцогом Голштинским. За нею потянулась свита. Нарышкина тоже...
Артемий Петрович не скрывал своего огорчения.
– Когда же мы увидимся, – чуть ли не простонал он, забыв, что уже назавтра ангажирован государыней: голова была совершенно затуманена восторгом от всего свершившегося.
– Надеюсь, очень скоро, – жеманно отвечала Нарышкина, протягивая ему руку. – Ах, какой вы! Нетерпеливый и жадный, – добавила она, с трудом отнимая руку, в которую впился Волынский. – Терпеливость – добродетель мужчины, помните это.
– Солнце взойдёт для меня с вашим появлением, – нашёлся Артемий Петрович, заставив Александрину улыбнуться.
С отбытием царского семейства ассамблея стала мало-помалу угасать. Толстой, Шафиров, Кампредон, к которым присоединились голштинский министр Бассевич, австрийский – граф Кински, стали наперебой поздравлять Волынского – слух о том, что ему просватана племянница государя, молниеносно распространился в зале.
Артемий Петрович приосанился: он понял своё значение, перешедшее в этот вечер в значительность. В голове у него прояснилось, и он принимал поздравления как нечто должное.
Светлейший князь Кантемир подвёл к нему свою супругу – хорошенькую Анастасию, в девичестве Трубецкую, и дочь Марию.
«Так вот она какова, – подумал Волынский, без стеснения разглядывая старшую дочь князя Кантемира. – Ничего, кажется, особенного. Супруга князя куда прелестней. Но в ней, по-видимому, есть нечто такое, в этой княжне, что ведомо только одному государю. Сказывают, государь от неё не отлипает... Чаровница...»
– Я и моё семейство приносим вам наши искренние поздравления, – с поклоном произнёс князь Дмитрий. – Желал бы видеть вас у себя – мы сейчас в подмосковной, – торопливо прибавил он. – Хотя... У вас начнутся матримониальные хлопоты, приятные хлопоты, и вам будет не до визитов. Но надеюсь сойтись с вами ближе в Астрахани, куда мы прибудем вместе с государем: его величество назначил меня заведовать походной печатней, как знатока восточных языков.
– Буду рад оказать вам достойный приём, князь, – отвечал Артемий Петрович, продолжая время от времени бросать взгляды на княжну Марию.
«Нет, в ней, кажется, что-то есть, – подумал он. – Есть-есть. Государь переборчив, уж ежели он прилип... Однако же моя Алекс... моя Сашенька куда краше».
Слуги гасили канделябры. Оркестр герцога Голштинского складывал инструменты. Зала медленно пустела. Гардеробные лакеи сбились с ног, разбирая горы шуб.
Артемий Петрович был доволен собой. Он уже проникся своею значительностью: астраханский губернатор – высокая ступень, но особа, связанная узами родства с императором, – ещё выше. Воистину он в рубашке родился...
Карета медленно выехала со двора, завернула за угол, и кучер, соскочив с козел, стал кнутом колотить в ворота заезжего дома.
Артемий Петрович был возбуждён и долго ворочался с боку на бок, пытаясь уснуть. Наконец сон сморил его. И ему явилась нежная, улыбающаяся Нарышкина. Она протянула ему руку и вела, вела его куда-то. И он то ли шёл, то ли летел над землёй – всё за нею.