Текст книги "Петру Великому покорствует Персида"

Автор книги: Руфин Гордин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 34 страниц)

День стал клониться к закату, когда они въехали в аул Камах. Стена, казалось, дразнила их. Она уходила всё далее и далее, и князь оставил мысль дойти до её конца.

С трудом нашли местного жителя, понимавшего по-турецки. Князь спросил его, как далеко тянется стена и видел ли он её окончание.

   – О, ещё по крайности на десять персидских фарсангов[99]99
  ...десять персидских фарсангов. — Фарсанг (фарсах) – восточная мера пути, в разное время соответствовавшая 3-9 километрам.


[Закрыть], – отвечал он. – Но сам я окончания её не видел.

«Десять персидских фарсангов – это много более шестидесяти вёрст», – подумал князь Дмитрий. Они же успели проехать едва ли два десятка вёрст.

   – Придётся возвращаться, – со вздохом сожаления объявил он. Быть может, у кого-нибудь из древних арабских авторов удастся отыскать какие-либо подробности об этой Великой Горной стене. Довольно и того, что ему удалось зарисовать сохранившиеся форты, равно как и руины, нанести на план обследованный участок до аула Камах.

«Сколько же тайн хранит эта земля, – думал он, опустив поводья и держась за луку седла, – и скольким поколениям предстоит разгадывать их. Разгадают ли только... Ведь время – великий могильщик. Как истлевают кости людей, так рассыпаются в прах древние камни с загадочными письменами, язык которых также унесён рекою времён...»

Возвратившись, князь почувствовал, что теряет последние силы. Слуги ссадили его с коня и внесли в дом. Камараш осторожно раздел его и уложил в постель, а доктор поднёс укрепляющее питьё. Два последующих дня князь провёл в постели. Его навещали – Толстой, Макаров, Гербер[100]100
  Гербер Иоганн Густав (168?—1734) – родом из Бранденбурга, на русской службе с 1710 г. Картограф, военный-артиллерист.


[Закрыть], справлялась государыня – к вящему его удивлению.

На море разыгрался шторм. Ветер завывал, словно живое существо, рвался во все щели, нёс тучи пыли пополам с песком. Волны с грохотом обрушивались на берег, круша и смывая всё на своём пути. Российские суда, стоявшие на причале, были выброшены на берег и непоправимо изломаны.

Огорчение Петра было велико, особенно тогда, когда он смог обозреть разрушение. По его мнению, овчинка не стоила выделки – следовало отобрать годное и заново строить. Корабельщики уныло качали головами: государь был, как всегда, прав.

Огорчение Петра усилилось, когда было получено доношение капитана Вильбоа от острова Чеченя. Он сообщал, что далее плыть опасается, ибо суда дали течь. Требуются корабельные мастера, дабы исправить их, не то им грозит бесславное потопление.

Одно к одному! Становилось ясно, что дальнейшее движение армии к югу, на Низовую и Баку, весьма соблазнительное после столь триумфального преклонения Дербента, сильно осложнилось и вообще стало представляться малоосуществимым.

Государь повелел всем начальникам готовиться к военному совету. Об этом было объявлено загодя. И дабы мнения излагались основательнейше, было велено подать их на письме.

Пока же, воспользовавшись затишьем, Пётр в сопровождении Апраксина, Толстого, Юнгера и Ветерани отправился в рекогносцировку по побережью. Цель её не составляла тайны: государь искал удобное место для строительства гавани. Будущее Дербента, как ключевого порта России на Каспийском море, представлялось ему несомненным.

Князь Дмитрий всё ещё недомогал, и государь навестил его.

   – Весьма надобно мне, княже, твоё мнение яко мужа сведущего. Что гласит гиштория о важности сего города? Ты, осведомили меня, все его древности обследовал и вдоль Горной стены ездил.

   – Да, государь. И убедился: город сей во все времена был весьма приманчив для всех народов. Сказывают даже, что и Александр Македонский его не миновал.

   – Стало быть, как ты считаешь: надобно строить гавань и порт?

   – Беспременно, государь. По примеру персов, арабов, хазар и иных народов, владевших Дербентом, либо намеревавшихся его завоевать.

   – Решено! Быть по сему. Долго не хворай – ты мне надобен для совету. Пришлю тебе лейб-артца.

   – Благодарствую, ваше величество, – отвечал тронутый Кантемир. – Мой доктор, однако, посулил быстро поставить меня на ноги. Так что не помедлю и мнение своё изложу.

   – Ну смотри. – С этими словами государь отъехал.

В лагере было приказано готовиться к благодарственному молебну во славу бескровного подпадения знаменитого города Дербента под скипетр его императорского величества. И одновременно вознести моление ко Всевышнему, дабы и остальные грады и веси сего края столь же легко и бескровно восприяли власть России.

День выдался торжественный ещё по одной причине: то был день тезоименитства её высочества государыни цесаревны Наталии Петровны, коя достигла четырёх годков. И по этому поводу поведено было троекратно палить из пушек, равно и из мелкого ружья. Для чего перед шатром был выстроен батальон фузилёров.

Он простоял там во всё время приёма, который Пётр устроил прежде всего в честь наиба, муртузали[101]101
  Муртузали (от перс. – любимец Али) – ханский прислужник.


[Закрыть] и других представителей власти местных горских племён. Тем более что муртузали, брат Адиль-Гирея, пригнал для нужд армии гурт скота, что было весьма кстати, так как запасы провианта иссякли с непредвиденной быстротой. А на прибытие ластовых судов под командою капитана Вильбоа становилось всё меньше и меньше надежд.

Между тем на носу был месяц сентябрь – непредсказуемый и капризный, по словам того же наиба. Он мог зарядить дождями, а мог и установить великую сушь и летние жары.

Под сводами шатра собрались все российские вельможи и генералитет. Пётр посадил наиба по правую руку в знак особой чести, мутрузали и многочисленные приближённые разместились в соседнем шатре из-за недостатка места в государевом.

   – Да осенит благоприятство сей город и его владыку, – провозгласил Пётр с кубком в руке. – И да процветёт он под российским скипетром, и да пребудет на долгие годы украшением нашей державы.

Наибу перевели тост Петра. И хоть Коран запрещал правоверным винопитие, он закивал головою, улыбнулся и выпил свой кубок единым духом. После государю сказали, что в кубке у него было не вино, а шербет. Однако судя по его покрасневшему лицу и вовсе сузившимся глазкам, равно и речистости, в кубке был вовсе не шербет.

   – Пусть Аллах и его пророк Мухаммед укрепят могущество великого белого царя, – в свою очередь отвечал наиб, – и пусть разразит врагов его, а ему самому принесёт славу непобедимого и несокрушимое здоровье. Чрево же жён его пусть пребудет плодовито и принесёт ему всё более мальчиков, которые унаследуют его подвиги и его славу.

Петру перевели. Он ухмыльнулся, но промолчал. А сидевший возле, князь Дмитрий сказал, что наиб уверен, что русский царь возит за собой в каретах жён и наложниц, за которых он принял придворных дам и фрейлин Екатерины.

   – Пущай думает так. – Казалось, Пётр был даже доволен. – Ты, княже, не разуверяй его. Как я понял, по их представлениям, у владыки должно быть много женщин, ибо его мужская сила должна соответствовать могуществу его власти.

   – Да, государь, поскольку у султана, как я уже говорил, четыре жены и более трёхсот наложниц в его гареме, русский царь должен в этом смысле ему соответствовать. – Князь сказал это не без намёка.

   – Я и соответствую, – хмыкнул Пётр, – великое множество баб перепробовал, однако же походя. А содержать таковой гарем из казны – то дело противное мне и государству урон немалый. Султан дурен, и его министры не радеют о пользе государственной. Бог ихний рассудит – придёт время. Сказывал ты, что на том свете обещана им тысяча или того более гурий. Ну и пусть ожидают.

И Пётр засмеялся. Вслед за ним невольно улыбнулся и князь.

   – Султан празден, – закончил Пётр, погасив улыбку. – А я тружусь повседневно – вот в чём суть. Он у себя во дворце сиднем сидит, я же добрые законы ввожу и свою землю обхожу дозором. Посему мне и гарем ни к чему. – И под конец, словно бы вспомнив о продолжении темы, как бы между прочим спросил: – Марьюшка-то твоя как? Есть ли известие?

   – Жду, государь, – сокрушённо отвечал князь. – Жду и жду, быть может, застряла весть на каком-то из ластовых судов у Чеченя.

   – Надейся, княже, – кивнул Пётр. – Чрез два дня консилий военный. Не забыл?

   – Нет, государь. Излагаю на письме.

Разговор этот вновь всколыхнул беспокойство и тревогу. Князь и в самом деле питал надежду, что письмо дочери застряло вместе с одним из ластовых судов, следовавших в Дербент из Астрахани. С истовостью, чего с ним не бывало, молил Господа о даровании дочери мальчика, здорового и сильного, как его отец – император Пётр.

Неотвязная мысль о дочери, становившаяся всё беспокойней, оказала влияние и на его письменное мнение о дальнейшей судьбе похода. Поначалу он написал, что ежели ластовые суда с провиантом и припасом прибудут не позднее пятнадцатого сентября, то армия могла бы продолжать своё движение к югу.

Но, переговоривши с наибом и муртузали, с муллой и имамом, изменил своё мнение. Разумней всего было бы оставить в Дербенте ударную часть войска с тем, чтобы она пошла на Баку. А остальным оборотиться вспять, тем паче что государь замыслил заложить крепость на Сулаке и захочет самолично распорядиться. И не позднее конца сентября возвратиться в Астрахань. Люди не готовы к зиме, и надобен месяц, чтоб одеть их и обуть как положено. А там и Волга станет. Каково будет возвращаться?!

Консилий, или военный совет, состоялся в лагере у Апраксина. Он выглядел представительно: кроме министров и генералов присутствовали полковники Фаминцын, Блеклой[102]102
  Фаминцын Михаил (167?—1731) – с 1721 г. комендант петербургской крепости, позже генерал-майор.
  Блеклой Семён Александрович (?—1727) – командир Владимирского пехотного полка, затем бригадир, комендант Кронштадта.


[Закрыть], Юнгер, Фрезер, Безобразов, Остафьев, Приклонский, Скотт, Зыков и другие – всего двадцать персон. Все высказались в том смысле, что и князь Дмитрий: риск остаться без провианта и припаса слишком велик, можно погубить армию, число больных в полках множилось, кони падают от бескормицы и вскоре кавалерия обратится в инфантерию...

   – Господа совет, – пробасил Пётр. – Я ваши мнения на письме чел и на их основании составил своё. Тож на письме. Кое вам тотчас и зачту.

Пётр взял лежавшую пред ним бумагу, сощурился, потом приблизил её к глазам, отодвинул. И наконец сказал Макарову, сидевшему возле:

   – Чти, Алексей. Глаза мои худы стали, очки надобно заводить.

Макаров взял бумагу и ровно и внятно стал читать:

– «Понеже требовано письменное рассуждение о сей кампании, что чинить надлежит, на что ответствую:

   1. Ни в какое движение армии отважиться кажется невозможно, пока не прибудет или надёжное известие о капитане Вильбоу, а когда прибудет, тогда немедленную резолуцию взять по числу привезённого с ним провианту, сколь далече может наша армея сей кампании аранжировать. И буде будет с оным такое число провианту, чтоб дойтить до Низовой всей армеи и до Баки, или до Баки, тогда послать часть и всей армии на возвращение, или там надёжно сыскано может быть армеи пропитание на 4 месяца, також на год или, по последней мере, на 8 месяцев, на оба гварнизона, то есть на Дербенской и на Бакинской.

   2. Буде же такого числа провианту надёжного не будет, а прибудет меньше, то надлежит гварнизон отправить в Баку на оных пришедших судах, а армеи до Низовой дойтить, ежели будет на возвращение провианту.

   3. Вильбоя ждать покамест, чтоб на всю армею осталось не меньше как на три недели провианту, и на год или, по меньшей мере, на 8-мь месяцов на Дербенской гарнизон, и тогда возвратиться к Судаку, а там учинить консилий: которым иттить в Астрахань, а которым зимовать около Терка, для делания на Судаке фортецин и страха горским жителям и действа к будущей кампании. Буде же известие получим о Вильбое, что оной не будет, то лутче рано поворотиться и из Астрахани, как наискоряе, отправить на надёжных судах гварнизон с провиантом и частию артиллерии городовой в Баку, дабы конечно сего лета, с помощию Божиего, сие место захватить, ибо не знаем будущего года конъюнктур, каковы будут.

Пётр.

В обозе при Дербене».

Повисла тишина. Молчали, осмысливая слышанное. Полковники Фрезер и Скотт шёпотом переговаривались меж собою по-немецки, пытаясь выяснить друг у друга, о чём говорилось в зачитанной бумаге императора, – оба весьма худо знали русский язык и, когда получали какое-либо распоряжение, где требовалось согласие либо подтверждение, что ознакомились, с ходу расписывались по-немецки, а потом допытывались у кого-либо, о чём бумага.

Молчание нарушил князь Дмитрий:

   – Всё расписано, государь. Мы всецело зависим от приплытия ластовых судов. Они решат судьбу кампании. Но я хотел бы заметить, что задачи, поставленные вашим императорским величеством, слишком сложны, чтобы решить их полностью в одну кампанию. Полагаю, что ныне был подготовлен, так сказать, фундамент будущего здания, а завершить его предстоит в будущем году.

Князь при этом глядел на Петра и видел в его взоре неодобрение, более того, осуждение.

   – Астрахань и капитан Франц Вильбоа поставили нас в тягостное положение, – заговорил Пётр. – Однако отлагать завершение кампании на будущий год стало бы крайностью. Я не хотел бы сего. Казна пуста, государство не столь богато, чтоб снаряжать поход сызнова. Надобно прилагать все силы для достижения конечной цели. Она есть Баку. Оттоль наши торговые караваны возымеют путь в Индию. То будет ближний путь. Я получил доношение нашего человека в Бухаре Флорио Беневения, в коем он указывает, что тамошний хан готов пропускать российских торговых людей скрозь его землю и им благоприятствовать. Да и сама тамошняя земля, бухарская и хивинская, многие надобные нам товары имеет: лалы, бирюзу, хлопчатую бумагу. Посему нам надлежит нынче же утвердиться на сем берегу моря не одною, а двумя ногами.

   – Весьма разумное рассуждение, – подхватил Толстой. – Коли уж вошли в великий расход, то следует напрячься да потратиться до конца. – Отчего-то довольный, он обвёл глазами почтенное собрание и продолжил: – Ну а коли тратить более нечего станет? Где взять? Нонешние наши питатели гурт скота нам пригнать могут – не более того. Надёжи на них никакой нету. Да и бедность здешнюю мы зрели. У них взять – их по миру пустить. Они же нас за благодетелей почитают, покровительства и помощи ожидают. А есть такие, которые только и ждут, как нам глотку перерезать, и оных больно много. Мы их видали и ихний набег испытали. Прав государь, – неожиданно закончил он, – надобно нынче же опереться на обе ноги.

Пётр усмехнулся и погрозил Толстому пальцем:

   – Хитёр же ты, Пётр Андреич, хитёр да умён – оба ли угодья в нём? Да, тяжко. Великой спрос будет с губернатора астраханского. Верно, полагал он, что, будучи в родственниках, прикрывшись племянницею моею, будет ему поблажка во всём. Ох и просчитался! – воскликнул Пётр. – Ничего не прощу, ничего не спущу! Нерасторопен да нераспорядителен, по его вине, мы всё терпим недостачу. Погодим неделю, а далее будет видно, – вдруг оборвал он. – Благодарствую, господа, на согласии, отправляйтесь по своим делам.

Тягостны были последние дни августа и первые сентябрьские дни. Они были переполнены ожиданием. А потому всё валилось из рук. Вести отовсюду были неутешительны. Флот застрял у острова Чеченя, и, как видно, надолго. Посланный к уцмею кайтагскому поручик Карпов возвратился ни с чем. Уцмей объявил, что несколько аулов его сожжены, а потому люди терпят нужду во всём и ни скота, ни лошадей, как прежде обещал, он пригнать не может.

   – Кто сожёг-то?! – вскинулся Пётр. – Не наши ли?

   – Люди Дауд-бека. Всё разграбили и сожгли. Вы-де предались русским, и это мщение Аллаха.

Недобрые вести привёз из Баку поручик от флота Лунин. Прежние заверения, что тамошний правитель готов-де подпасть под руку России и сдать крепость, оказались обманом. Баку не примет русскую армию и будет оборонять город до последнего.

Куда ни кинь, везде клин! Пётр приказал вернуть полки, вышедшие было в поход к Низовой, и стать на месте прежнего лагеря у Дербента.

Действительность была горькая, позолотить эту пилюлю было нечем и не к чему. Пётр закрылся у себя, велел никого не впускать и ни о чём не докладывать, покамест он сам не выйдет. Взъерошив сильно поредевшие волосы, он предался раздумью.

Снизошла трезвая ясность: надобно возвернуть войско, пока не поздно. Укрепить гарнизоны, заложить крепость, создав базу для ударных полков. Баку отойдёт к России – это неизбежно, таков её интерес. А войско надобно сохранить, он, император всея Руси, обязан сохранить войско.

Решение было принято. И он уже с лёгким сердцем направился к Апраксину.

   – Готовь войско к обратному маршу! – бросил он. – А пока прикажи призвать наиба и его присных. Будет он жалован нашими привилегиями, равно и жители дербентские, дабы жили спокойно и бестревожно под защищением России.

Весть о возвращении тотчас распространилась. Полки стали готовиться к маршу. Он совершился почти что с прежней торжественностью: с крепостных башен палили пушки, полки шли с развёрнутыми знамёнами под музыку тою же дорогой, какой входили в Дербент. Только пушки те были русские, гарнизонные, а музыка своя, полковая: валторны, фаготы и флейты. Не было ни зурначей, ни барабанщиков. Лишь безмолвные кучки жителей угрюмо глядели вслед.

«Отчего бы им быть угрюму? – думал Пётр, глядя по сторонам. – Неужто опасаются того же, что было свершено в аулах уцмея Дауд-беком? Но гарнизону дан приказ защищать город. И он его защитит».

Эта мысль его успокоила. А пока надо было торопиться. Великое множество дел ещё оставалось на обратном пути.

Глава двадцать вторая
ПЫЛЬ ОТ ШАГАЮЩИХ САПОГ...

В дальней дороге береги ноги.

Нету сапог, кои сносу не знают.

Солдат и босой блюдёт свой строй.

Генерал-то генерал, а штаны-то обмарал.

На войну идёшь – песни поёшь, а с войны идёшь —

ноги волокёшь.

Пословицы-поговорки

Голоса и бумаги: год 1722-й

Вашего Величества всемилостивейшее писание, отпущенное из Дербеня, прошедшего августа 30 дня, купно с приложенным при оном журнале о походе Вашего Величества с армиею из Астрахани в азиятские страны получили и чтя о многотрудном, токмо о благополучном в Перейду вступлении и получении там основания чрез подданство Вашего Величества высокодержавнейшей власти двух главных городов, особливо ж о вступлении и торжественном входе (как гиштория повествует) во созданный от Александра Великого град Дербень и о поражении противных владельцев войск и о разорении их земель здесь мы чрез куриера получили 28 сентября со превеликою радостию, за что воздав Всевышнему Победодавцу, при молебном пении, должное благодарение, отправили пиршество, при котором, как Вашего Величества верные подданные, духовного и мирского чина знатныя персоны, також из чужестранных его высочество герцог Голштинской со свитою своею и чужестранные министры присутствовали и за здравие Его Величества Петра Великого, вступившего на стези Александра Великого, всерадостно пили и сим всепокорнейше, за всемилостивейшее уведомление, наипаче же за такия, не токмо к высочайшей и бессмертной славе великого имени Вашего, но и для прославления подданного Вашего всероссийского народа и распространения государств и ради получения при помощи Вышняго из того впредь неизречённой всенародной пользы, за великие подъятые труды неустанно В. И. В. благодарствуем и желаем, да благоволит Всевышний непобедимое В. И. В. оружие и впредь вящщими счастливыми победами благословить и увенчать.

Сенат – Петру

...имею честь сообщить вашему высокопреосвященству, что, выразив Шафирову, как меня радуют победы Царя, его государства и какое удовольствие весть о них доставит королю и его королевскому высочеству... я прибавил, что, повинуясь повелениям... я не могу не предупредить его, что некоторые европейские державы совсем иначе относятся к царской экспедиции в Персию. Франция, сказал я, искренне желает счастливого исхода, ибо уверена, что геройские доблести Царя в сочетании с его высокой просвещённостью и общеизвестной осмотрительностью побудят его ограничить разумными пределами свои завоевания, дабы они не возбудили зависть турок, которые способны в этом случае обратить своё оружие против его царского величества...

Шафиров отвечал, что принимает эти сведения как доказательство моей дружбы и готовности служить интересам его государя. По его словам, до него уж из многих источников, и между прочим из самого Константинополя, доходил слух, что Венский двор, не пользуясь сам большим влиянием на Порту, старается через посредство английского двора склонить султана к войне против Царя...

В Москве, однако же, существуют совсем другие мнения. Здесь убеждены, что, завоевав у Персии всё, что ему нужно, Царь обратит и внимание и все силы свои к Балтийскому морю и заставит уважать своё могущество и свою торговлю на нем...

Кампредон – кардиналу Дюбуа

   – Парус!

   – Парус! Парус!

Все глаза оборотились на море. Там, почти у самого горизонта, крохотной белокрылой птицей парил корабль. То был некий вестник надежды...

Надежды ли? Российское ли то судно?

Петру поднесли зрительную трубу. Он долго водил ею, пытаясь поймать в объектив казавшееся неподвижным судно. И, поймав, возгласил:

   – Наш! Пушкари, жги пальники! Пали ядрами!

Пётр не отрывал трубку от глаза.

   – Наш это, наш! Идёт к Дербеню! Заряжай ещё! Тащи на берег флаг сигнальной! Да не один, черти! Воздымай, размахивай! Чаще, чаще!

Казалось, корабельщики не слышат и не видят отчаянных сигналов и призывов с берега. Судно всё так же неспешно подвигалось к стороне оставленного армией Дербента.

   – Гукер! И флаг Андреевской на главной мачте, – продолжал следить Пётр. Поднесли зрительную трубку и генерал-адмиралу, достал свою князь Дмитрий, вооружился даже Пётр Андреевич Толстой, обычно довольно флегматично наблюдавший за суетой такого рода.

   – Узрел! – воскликнул Пётр. – Узрел и переменяет галс! Тянет к берегу!

Войско под предводительством Петра разбило лагерь на берегу речки Уллучай, в одном переходе от Дербента. Жарким летом горные речки пересыхают, либо становятся столь мелководны, что, как говорится, их и кура вброд перейдёт. Однако же коней можно напоить и кой-как попасти.

Князь Дмитрий оживился. Быть может, думал он, корабельщики везут письмецо дочери. Тяжкие предчувствия давно томили его: Мария обещала извещать его чрез курьеров либо морского оказией, при ней была супруга Настасья, впрочем, меж них не было приязни, а лишь одно отталкивание. Но была и доброчестная супруга губернатора Волынского, опекавшая Марию с непонятною ревностностью. Если с дочерью неладно – от чего Боже упаси! – то кто-нибудь из них, даже супруга Настасья, Анастасия, гордячка, непременно подадут весть. Однако курьеры из Астрахани бывали хоть и нечасто, но везли одни казённые бумаги.

Меж тем гукер, маневрируя парусами, медленно подвигался к берегу. Ветер, как видно, ему не благоприятствовал: прошло не менее трёх часов, пока он приблизился настолько, что можно было стать на якорь и спустить шлюпку.

Видно было, как матросы налегли на вёсла, как противные волны пытались отбросить шлюпку от берега, как, превозмогая их сопротивление, она вошла в полосу тихой воды и наконец уткнулась в песок.

Корабельные подмастерья Таврило Меншиков и Филипп Пальчиков по приказу своего начальства везли государю, как было наказано им, реляцию о ходе сооружения нового ретраншемента в устье Сулака, где Пётр распорядился начать сооружение крепости во имя Святого Креста.

Строительство благополучно подвигалось, хотя ощущался недостаток в лесе. Но по берегам реки велись заготовки, и, хотя лес тот был малопригодных кондиций, но иного взять было негде.

Князь Дмитрий испытал разочарование: гукер не бывал в Астрахани, а стоял на якоре в Аграханском заливе на случай посылок всё то время, пока войско подвигалось на юг, к Дербенту.

   – Приказано было губернатору Волынскому доставить лес и прочее нужное для крепостного фортификаторства туды, в залив, – негодовал Пётр. – И что же?

   – Выждали сколь можно, а опосля, не дождамшись, принялись, как есть, ваше императорское величество, – рапортовал Меншиков.

   – Людей занять да транжамент[103]103
  Окоп, земляное укрепление (то же – ретраншемент).


[Закрыть] поднимать, – поддержал его Пальчиков.

   – А капитан Вильбой как стал с ластовыми судами у Чеченя, так и стоит, – доложил Меншиков.

   – Те суда вовсе прохудились, – подхватил Пальчиков. – А всё потому, что не для морского плавания строены были Соль сосну ест, ровно ржа. Тамо дуб надобен был. Опять же со тщанием просмолить следовало.

   – Смолы, однако, не оказалось надёжно заделать.

   – Губернатору дали знать о присылке смолы?

   – Вестимо, ваше императорское величество, – объявил Меншиков. – Результату не дождалися. А теперя, коли доставят, почитай с месяц уйдёт на конопатку да заделку. Ежели не сделать, пойдут ко дну рыбу кормить да зверей морских.

Видно было, что Пётр с трудом сдерживает рвущийся наружу приступ гнева. Он побагровел, глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит. Ежели бы в эту минуту рядом оказался губернатор Артемий Волынский, он прибил бы его.

Столь много горечи испытывал он каждый раз, как приходилось терпеть разочарование в людях, на которых он возлагал надежды. Таковые разочарования настигали его всё чаще и чаще. Всё приходилось доглядывать самолично, решительно всё. Без царского кнута да дубинки дело замирало. Надобен был погонятель постоянный. А он, император всероссийский, не в силах был везде поспеть да всё наладить...

Среди этих то гневных, то горестных раздумий ему доложили, что в лагерь прибыл некий владелец дагестанский со свитою и требует привесть его к великому царю.

   – Впустить, пущай к сапогу приложится, – мрачно сказал Пётр.

Человек в черкеске и папахе с лицом, продублённым до коричневости, был впущен в шатёр вместе с двумя своими сопровождающими. Предварительно им велено было оставить свои кинжалы за порогом, чему они вначале не хотели подчиниться. Толмач объяснил:

   – По ихним законам это означает бесчестие.

   – У нас свои законы, и пусть не упрямятся – царь не велит пускать к себе вооружённых людей.

Они неохотно подчинились. У входа владелец пал па колени, а затем, резво поднявшись, приложил к губам полу мундира и затем и руку Петра.

   – Спроси, чего ему надобно от меня. Да пусть не тянет: надобно сниматься с места – задул норд, море грохочет.

   – Именуется он Рустем-кади, владелец табасаранский. Грабитель Дауд-бек разрушил его главную обитель – аул Хучни...

   – Где сей аул помещается? – перебил толмача Пётр.

   – Он говорит: там, где кончается Великая Горная стена, это вёрст эдак сорок от Дербента.

   – Где ж он раньше был, когда мы под Дербентом стояли? – сердито произнёс Пётр.

Но Рустем-кади, видно, понял вопрос и торопливо зачастил:

   – Он знает, что в Дербенте осталось много русских начальников. Среди них есть такие, которые понимают толк в крепостном строении. Там у него, в ауле Хучни, была крепостца, а Дауд-бек её разрушил.

   – Дауд-бек сей – наш общий враг, турецкий прихвостень. Мы так до него и не добрались, – огорчился Пётр. – Сему человеку следует помочь. Пиши, Алексей, коменданту Юнгеру: «Мы всемилостивейше соизволили и повелели ему, Рустему, помянутой город в том или в другом месте, где запотребно усмотритца, построить... и дадутся ему в тот город пушки и по пропорции оных надлежащая амуниция и к строению оного по пристойности люди, тако ж для лутчего того города строения будет прислан инженер». Всюду, где можно, надобно противность Дауд-беку оказывать и на то щедро потребный материал и людей отпускать, дабы враг сей восчувствовал, что мы до него досягнём.

   – Он в горах скрывается и свой след заметает, – сказал толмач. – И люд тамошний под страхом наказания его банду кормит и поит и нужный припас даёт.

   – Дойдёт и до него черёд, – убеждённо сказал Пётр, – так ты сему Рустему и объяви. Мы на зимнее время сии пределы покидаем, а весною возвратимся, и тогда уж Дауд-беку не поздоровится.

Владелец Хучни, услышав содержание бумаги, закланялся как заведённый, бережно сложил её и спрятал за ворот. Уже на пороге он сказал:

   – Пусть великий царь поостережётся: Дауд-бек пойдёт за его войском по пятам и будет ему вредить. Тем более что по всем приметам погода портится и грядут дожди. А он знает, что русские готовились к летней кампании и защититься от непогоды им негде и нечем.

В самом деле: погода стремительно портилась. Северный ветер набирал силу. Он погонял тёмные клочковатые облака, которые мало-помалу сгущались, никли к земле, к морю, временами словно бы сливаясь с ним в объятиях.

Полы палаток и шатра хлопали с ружейным треском. Надо было срочно сниматься с места, пока их не сорвало и не унесло. Место, где они стали, было открыто. А в окружающих горах можно было отыскать глубокое ущелье и укрыться в нём на время непогоды.

   – Вот тебе и край вечного лета, – усмехнулся Пётр, накидывая на себя плащ. – Нахваливали, нахваливали, а чем не осенний Питербурх.

   – Помедлили мы, государь, – покачал головой Толстой. – А тутошние старожилы предрекали: сентябрь месяц коварный. Может обласкать, а может и хладом да дождём досадить.

Море грохотало, ярилось, словно бы намереваясь прогнать либо смыть чужаков. Гукер как щепку выкинуло на берег. И вот полил долгожданный дождь. Ветер выл в снастях гукера, бросал в лицо дождевые струи. Становилось всё холодней и холодней. Все оболоклись кто во что горазд.

   – Теперь не помедлим, – с каким-то странным злорадством заметил Пётр едущим с ним рядом Апраксину, Толстому и Макарову. – Непогода нас подгонит. А что дождь, то хорошо – земля пересохла, который месяц глотаем пыль.

Меж тем дождь не унимался. Он то лил тонкими струями, то принимался сечь косыми потоками. Если бы не неожиданный этот налёт с непривычным хладом, то было бы терпимо. А так все размякли, думая, что холода настигнут их в российской земле, где они об эту пору привычны и никого не страшат, и будет это через месяц-другой, уж далеко за Астраханью.

С трудом перешли речку Янгичай. Когда войско шло к Дербенту, оно спокойно перебралось через неё – то был жалкий ручеёк, пропадавший в камнях. Теперь в её каменистом ложе бушевал стремительный поток. Он был пешим по пояс и сбивал с ног. Обоз пришлось оберегать от сноса, лошади выбились из сил. Контраст меж недавним одуряющим жаром и сушью и налетевшим осенним холодом был чересчур разителен.

Когда наконец перебрались через реку и двинулись далее, ища глазами распадок или ущелье в далёких горах, встречь прискакали промокшие до нитки калмыки, посланные от гвардии поручика Кудрявцева. Вид у них был оторопелый. Они стали сбивчиво рассказывать, что, когда были вёрстах в трёх от армейского авангарда, на них напали утемышевские горцы и захватили казака, который вёз почту, и трёх калмыков.

«Начинается, – подумал Пётр. – Видно, прав был владелец Рустем, и теперь, решив, что мы предприняли отступление, сии враждебные народы и племена будут преследовать нас. Им ведомы все дороги и тропы, все укрытия. Они станут стремительно нападать и столь же стремительно скрываться».