Текст книги "Петру Великому покорствует Персида"

Автор книги: Руфин Гордин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 34 страниц)

Глава двадцать четвёртая
СТРАСТИ СЕНАТСКИЕ И МАТРИМОНИАЛЬНЫЕ

Не лезь на рожон – станешь всем нужо́н,

Свара да ссора начало позора.

Завистник завсегда ненавистник.

Друг другу терем ставит, а недруг недругу

гроб ладит.

В одни ножны двум шпагам влезть не можно.

Пословицы-поговорки

Голоса и бумаги: год 1722-й

Людовик, Божией милостью Король Франции и Наварры, всех, кому будут предъявлены сии полномочия, приветствует.

...Мы определили, повелели и поручили... г-ну Кампредону в качестве нашего полномочного министра решить, заключить и подписать такие союзные договоры, статьи или конвенции, какие он сочтёт за благо, желая, чтобы он действовал в этом случае с той же властью, что и Мы сами...

Полномочия де Кампредона. Подписано в Версале Людовиком XV

В экстракте из Кампредоновых реляций, которые я домогался видеть, написано, что из тех, которые в сонет Вашего Императорского Величества не входят и в конференциях с ним, Кампредоном, не были, некто один предлагал ему о супружестве междо дщерью Вашего Императорского Величества Елизаветою Петровною и сыном дука-регента дуком Шартром, и когда то супружество окончается, тогда Ваше Императорское Величество изволите его, дука Шартра, учинить королём Польским.

Князь Василий Лукич Долгоруков [106]106
  Долгоруков Василий Лукич (168?—1739) – князь, дипломат, действительный тайный советник.


[Закрыть] из Парижа – Петру

А без вас нам, бедным, жить зело трудно... Павла Ивановича (Ягужинского, генерал-прокурора) некоторые плуты привели на меня на недоброхотство, и, то видя, из господ Сената некоторые чинят мне обиды, а паче господин барон Шафиров великие чинит мне обиды, неоднократно в Сенате кричал на меня и в делах ваших при Павле Ивановиче говорить мне не велит, и в день получения ведомости о входе Ваших Величеств в Дербент в доме Павла Ивановича, видя меня зело шумного, заколол было меня шпагою, и после того за моё спорное ему предложение называл меня в Сенате лживцем... токмо о сём Его Императорскому Величеству доносить не дерзаю... но Вас, Всемилостивейшую Государыню, прошу...

Обер-прокурор Скорняков-Писарев [107]107
  Скорняков-Писарев Григорий Григорьевич (168?—1746) – профессор артиллерии в Морской академии в Петербурге, затем обер-прокурор Сената. Учёный, педагог, заведовал «циферными школами». Напечатал первый русский трактат по механике.


[Закрыть] – Екатерине

32 года я уже у дел, 25 лет лично известен Вашему Величеству и до сих пор ни от кого такой обиды и гонения не терпел, как от обер-прокурора Скорнякова-Писарева. Озлобился он на меня за то, что при слушании и сочинении приговора по делу князя Меншикова о размежевании земель почепских не захотел я допустить противного Указам Вашим. Писарев трудился изо всех сил склонить меня на свою сторону сначала наговорами, потом криком, стращал гневом князя Меншикова, но я пребыл напреклонен. По Указу Вашего Величества велено было князю Меншикову отдать только то, что ему гетман после Полтавской баталии к Почепу дал... Тут вскочил со своего места обер-прокурор и зачал вместо обер-секретаря говорить с криком... что нам на князя Меншикова посягать не надлежит. Я на то ему отвечал, что... он сам знает, что приговор составлен не так. Он принуждён был уступить, и мы их фальшивый приговор почти весь исчернили.

Вице-канцлер Шафиров – Петру

Вашему Величеству доношу, что дражайшие Вашего Величества дети, их Высочества Государыни, Цесаревны, в добром обретаютца здравии...

Ментиков – царской чете (одно из 32 писем в Астрахань)

Слухи были разноречивы.

В дипломатических депешах от иностранных дворов утверждалось, что царь двинулся на Баку, не встречает сопротивления и его войско занимает город за городом. Шах видит в нём своего не то что союзника, а спасителя. Ибо шаху вознамерился поставить мат глава афганских воинственных племён Мир-Махмуд.

Со своим почти тридцатитысячным войском он разгромил шахскую армию и подступил к столице Исфагану. Турки ему благоприятствуют и движутся навстречу. Безвольный шах Хуссейн наполовину сполз со своего трона и вот-вот пожалует знаки своей власти, оправленные рубинами и смарагдами, полудикому завоевателю...

С каждой дипломатической почтою, с каждым курьером являлись новости одна другой противоречивей. Маркиз де Кампредон пребывал в смущении: чему и кому верить.

Самым надёжным источником сведений он по-прежнему считал барона Петра Павловича Шафирова, вице-канцлера. Но барон последнее время пропадал в Сенате, и, по слухам, там развернулись некие споры и даже распри.

В такие дни маркиз не считал для себя возможным нанести визит вице-канцлеру. Но его патрон кардинал Дюбуа, ведавший иностранными делами королевского двора, не любил замедлений в дипломатических сношениях. И пришлось маркизу в конце концов отправиться к Шафирову, тем паче что они пребывали в весьма приязненных отношениях.

Пётр Павлович был, как всегда, радушен и вышел к нему навстречу. Но маркиз тотчас уловил, что барон не совсем в себе и улыбка его натянута.

   – Любезнейший барон, прошу простить мне мою нескромность, но мне кажется, что вы чем-то озабочены и даже расстроены. – Маркиз с ходу взял, как говорится, быка за рога.

   – Не скрою, сударь мой, у меня неприятности в Сенате. Но это ни в коей мере не может помешать нашей дружеской беседе и, того более, омрачить наши отношения.

   – Тогда позвольте мне без обиняков задать вам вопрос, так сказать, в лоб: где сейчас находится ваш повелитель?

   – Сколько мне известно, он оставил Дербент и движется с армией в сторону Аграханского залива, собираясь там погрузиться на суда и отплыть в Астрахань.

   – Из этого можно вывести, что кампания нынешнего года закончена? – с некоторым удивлением спросил маркиз.

   – Частично, – уклончиво отвечал Шафиров. – На всём протяжении до Дербента поставлены сильные гарнизоны, кор-д-арме, то бишь ударный корпус, получил задачу уже нынешней осенью занять Баку. Тем более что тамошний владелец будто бы готов сдать его нашему воинству.

   – Ваш повелитель, как я слышал, обещал помочь его шахскому величеству, находящемуся в весьма затруднительном положении.

   – Шахское величество? – рассмеялся Шафиров. – Нет, маркиз, скорей шахское ничтожество. Наш посланник Семён Аврамов ведёт переговоры с наместником престола и главнокомандующим армией Тахмаспом, сыном Хуссейна, законным шахом, а не с афганским узурпатором, ставленником турок. Я знаю, что у Франции есть свои интересы в Персии, и мы будем считаться с ними...

Маркиз удивлённо вздёрнул плечами.

   – Вы говорите так, милый барон, словно ваша армия уже готова занять не только Баку, но и Исфахан.

   – Бог с вами, однако открою вам небольшую дипломатическую тайну: мой повелитель намерен заключить союзный договор с будущим шахом Тахмаспом. Этот договор должен закрепить за нами завоёванные области и одновременно противодействовать турецким завоевательным планам. Полагаю, вам известно, что Турция на протяжении нескольких последних десятилетий неоднократно шла войною на Персию. Это весьма воинственная империя, и, встретив сильное сопротивление на западе, она устремилась на восток. Жадность турок непомерна.

Маркиз подумал при этом, что и жадность России столь же велика, однако не решился высказать это своему собеседнику. Но Шафиров, казалось, прочитал его мысль. Он сказал:

   – Мой государь тоже явил миру изрядный аппетит – вы это подумали, дорогой маркиз. – И барон усмехнулся. – Да, но в большинстве своём он задался целью возвратить исконно русские земли на западе, равно и открыть для империи морские пути. Он добивается свободы торговли и мореплавания, дабы таковая держава, как Россия, крепчайше стояла на своих ногах. Не секрет: мы во многом отстали от вас, вот он и торопится наверстать. У моего государя – широкий шаг. И ежели Господь даст ему веку, то он выведет Россию и на Чёрное море, которое некогда называлось – да будет вам известно – Русским морем. Он сумеет приструнить турок, непрестанно грозящих европейским народам.

   – Согласен с вами, дорогой барон: турецкие притязания слишком велики. Но не кажется ли вам, что империя османов ослабла. Об этом неустанно твердит наш общий друг князь Кантемир. Кстати, нет ли у вас от него вестей?

   – Непосредственно от него нет. Однако несколько дней тому назад с торговым караваном из Астрахани возвратились его супруга княгиня Анастасия Юрьевна и дочь Мария. К сожалению, сенатские дела не дали мне возможности навестить их. Но я намерен в самое ближайшее время нанести им визит. И тогда нам многое станет известно. – Последние слова Шафиров произнёс с нажимом.

И Кампредон понял его. Связь государя с Марией Кантемир в кругах, приближённых ко двору, ни для кого не была секретом.

   – Говорят, князь плохо себя чувствует, в походе болезнь его обострилась.

   – Откуда такие слухи? В тех донесениях, которые мы получаем в Иностранной коллегии, равно и в Сенате, об этом не говорилось ни слова. Писано было однажды, что князь усиленно занимается своими учёными изысканиями. Думаю, вернейше о сём нам скажут его супруга и дочерь.

   – Если хотите знать, слухи эти исходят от маркиза де Бонака, нашего посла в столице турок. Я время от времени получаю от него письма и копии его донесений королевскому двору.

   – Это в некотором роде сюрприз для меня, – удивился Шафиров.

   – Маркиз пишет, что турки не спускают с него глаз, равно и с его родственников...

   – Ах да! – протянул Шафиров. – Их интерес к светлейшему князю и его родственникам понятен: Кантемир предал султана, оказавшего ему высочайшее доверие и осыпавшего его великими милостями. Мысль о мести не оставила ни султана, ни его слуг. То был для них жестокий и чувствительнейший удар.

И Пётр Павлович пустился в воспоминания. Когда он обретался в аманатах – заложниках у турок, великий везир и другие чиновники султанского двора объявляли ему, что одним из условий прочного мира будет непременная выдача бывшего господаря Молдавского княжества Дмитрия Кантемира. О том, что ему грозит, турки, разумеется, не распространялись. Причём им надобен был не один Кантемир, а всё его семейство, прежде всего сыновья.

   – Вы, маркиз, разумеется, осведомлены, какая участь постигла господаря Валахии Брынковяну и его сыновей? – И, не дождавшись ответа, закончил: – Им всем отрубили головы. Причём сначала на глазах отца поочерёдно пали на плаху головы четырёх его сыновей, а уж потом наступил черёд совершенно обезумевшего отца. Меж тем Брынковяну ни шагу не сделал нам навстречу. Да и обещания свои на предмет поставки провианту тайным образом не выполнил. Да, его люди имели сокровенные сношения с нами. Он тайно подтвердил, что в случае победы над турками его княжество передастся под руку России яко единоверного государства. Он выжидал, чем кончится поход государя в пределы княжеств, на чьей стороне будет победа. Между нами говоря, выжидал и князь Дмитрий. До той поры, когда стало ясно, что российские войска вот-вот займут его столицу Яссы. Тогда ему ничего не оставалось, как примкнуть к нам. Тем паче что был уж обнародован тайный договор, заключённый меж нас в Луцке.

   – Королевскому правительству было обо всём известно, – подтвердил маркиз.

   – Ещё бы, – с нескрываемым ехидством заметил Шафиров. – Франция в ту пору была в нежных отношениях с турками. Она и доселе питает весьма большие симпатии к султану. Эти узы несколько ослабли после посещения моим государем Парижа. А затем и недавнею перепиской конфиденциального свойства.

   – Вы имеете в виду матримониальные планы, связавшие оба наших двора? – осведомился маркиз.

   – Вот именно. К сожалению, мы никак не можем договориться. Ваш кардинал Дюбуа скорей не святоша, а купец. Он торгуется с нами с большим упорством. Но должен вам сказать, что этот торг ни к чему хорошему не приведёт. Государь отвернётся от вас и вознамерится глянуть в другую сторону. Скажем, в Вену...

   – Кардинал очень стар, – уныло заметил Кампредон. – И от него далеко не всё зависит. При королевском дворе есть более влиятельные персоны, нежели кардинал. Это они диктуют свои требования.

Шафиров деланно рассмеялся:

   – Они не ведают выгоды. Ежели наши дворы породнятся, то будет союз, пред которым склонится вся Европа. Могущественный союз! Государь получил уже немало соискателей руки своих дочерей.

   – Мне это известно, – качнул головой Кампредон. Но Шафиров, не обратив внимания, продолжал:

   – Испанский двор предлагает руку инфанта, прусский – своего наследного принца. Наконец, весьма важный претендент – герцог Голштинский. Государь покровительствует ему. А герцог, как вам наверняка известно, родной племянник покойного Карла Двенадцатого, то есть, иными словами, главный претендент на шведскую корону. Сам же герцог покорил сердце старшей из принцесс – Анны Петровны. Ей в этом году исполнилось шестнадцать лет, она, как говорится, в самой поре.

Словом, у нас есть выбор, – закончил Шафиров, – И я искренне советую не испытывать терпение моего государя. Вам прекрасно известен его нрав: он не терпит препятствий, недосказанностей и виляния. Ежели ваш кардинал и те, кто за ним стоит, не пойдут на уступки, он круто повернёт в ту сторону, которая ему приглянется.

Маркиз согласился. Да, он представит соображения, высказанные вице-канцлером, королевскому двору, находя их разумными. Лично он – и в этом почтеннейший Пётр Павлович не должен нисколько сомневаться, – за родственный союз России и Франции, ибо предвидит происходящие от сего выгоды.

   – Кстати, дорогой барон, такой брачной союз уже был некогда заключён между нашими государствами, – с улыбкой заметил он. – Да-да, правда это было много веков тому назад. Но тогда дочь Ярослава Мудрого Анна Ярославна взошла на французский престол под именем королевы Анны, и её правление оставило благоприятный след в нашей истории.

   – У вас прекрасная память, маркиз, благодарю вас, – рассеянно отвечал Шафиров.

Выражение озабоченности, погасшее было на время разговора, опять всплыло на его лице. От Кампредона не ускользнуло это. Он тотчас, как только Шафиров заговорил, в самом голосе и тоне его почувствовал напряжённость, между тем как прежде вице-канцлер был сама благожелательность.

Несомненно, на его благожелателя обрушились какие-то неприятности. Эхо их доносилось до иностранных министров, у коих были свои осведомители из числа сенаторов либо их помощников-секретарей.

Он решился спросить напрямик, без обиняков, которыми уснащались обычно разговоры между дипломатами.

   – Прошу прощения, любезнейший барон, но от меня не могло укрыться, что вы претерпеваете некие служебные неприятности, не так ли?

   – Ох, маркиз, оно в самом деле так. Вам, как моему истинному другу, откроюсь, но прошу всё мною сказанное оставить меж нами.

   – О, разумеется, разумеется. Я никогда не осмелился бы злоупотреблять вашей доверительностью.

   – В Сенате составился заговор противу меня. Во главе этого заговора – светлейший князь Меншиков, вот что самое неприятное. Он известный интриган, мздоимец и грабитель. – Шафиров распалился, всё повышая и повышая голос. – Но вся беда в том, что государь словно бы закрывает глаза на его проделки. Меншиков подольстится, в крайнем случае отведает дубинки, и всё ему сходит с рук. Давеча его уличили в том, что его люди чеканят фальшивую монету и под видом серебряной отправляют её войску в Перейду и в Астрахань. И что же? Ничего!

   – Может, ваш государь не знает об этом? – Маркиз был удивлён.

   – Государь всё знает, что знать хочет, – отмахнулся Пётр Павлович. – Но разве ж это всё? А почепское дело, кое я разоблачил по велению самого государя. Я его нелицеприятно исследовал и представил его величеству, что князь, пользуясь своею властью, приписал себе великое множество земель, вовсе Почепа не касающихся. И вестимо нашёлся у светлейшего верный клеврет – Скорняков-Писарев, составлена была партия противу меня...

Шафиров впал в ажитаци и, машинально сорвав с головы парик, стал размахивать им и перешёл на крик.

   – Зная мою ревность к интересам государя, они все напали на меня!

Он побагровел, он задыхался, казалось, его вот-вот хватит удар. Кампредон встревожился. Он понял, что если сию минуту не остановить излияния Шафирова, то его хватит кондрашка.

Воспользовавшись тем, что вице-канцлер на мгновение потерял дар речи, маркиз встал, подошёл к нему и опустил ему руку на плечо. То был несомненно дружеский жест, и он произвёл своё действие.

Маркиз произнёс как можно более участливо:

   – Всему виною ваша горячность, барон. Вы взрываетесь как вулкан. А в собрании особ, каков ваш Сенат, это должно производить неприятное действие. Таким поведением вы отталкиваете от себя ваших возможных сторонников. А они у вас есть, я в этом совершенно убеждён. У князя Меншикова по причине множества его отрицательных черт слишком много недоброжелателей.

И маркиз, желая дать время вице-канцлеру остыть, продолжал:

   – Я вообще удивляюсь странной привязчивости вашего государя к князю Меншикову. Тут есть, несомненно, какая-то загадка. Ваш повелитель, привлекающий к себе на службу талантливых и образованных людей, поставивший своей высшей задачей просвещение своего народа, сделал своей правой рукой человека, не умеющего ни читать, ни писать. И как бы ловко князь ни пытался это скрыть, его полная безграмотность известна не только в узком кругу царедворцев, но и всем иностранным министрам. А от них, можно сказать, всему просвещённому человечеству.

   – Э, – Шафиров махнул рукой, – князь этому, как вы говорите, просвещённому человечеству весьма ловко втирает очки. Я для истории списал кое-что. Прошу несколько погодить, я тотчас вам представлю.

И он, вскочив с непривычной для его тучности резвостью, подошёл к книжному шкафу и достал оттуда рукописный фолиант.

   – Здесь я списываю некоторые куриозы и примечательные случаи нынешнего царствования. Исключительно для памяти своей и потомков моих. Вот извольте. Вам, разумеется, знакомо имя знаменитого не токмо в своём отечестве, но и повсеместно английского учёного сэра Исаака Ньютона. Так вон: он прислал князю Меншикову патент на диплом об избрании его почётным членом Королевского общества. В письме были таковые слова: «Могущественному и достопочтеннейшему властителю господину Александру Меншикову, Римской и Российской империи князю, первому в советах царского величества, генерал-фельдмаршалу, обладателю множества покорённых земель, кавалеру многих орденов и прочая Исаак Ньютон с поклоном сообщает.

В связи с тем, что Королевскому обществу стало известно, что Его Царское Величество государь Ваш с величайшим рвением развивает в своём государстве искусства и науки и что Вы ревностным служением помогаете ему не только в управлении государственными делами, военными и гражданскими, но прежде всего в развитии наук и распространении хороших книг... что Ваше превосходительство по высочайшей просвещённости, особому стремлению к наукам... желали бы присоединиться к нашему обществу... все мы собрались, чтобы избрать Ваше превосходительство единогласно... И теперь мы подтверждаем это избрание дипломом, скреплённым печатью нашего общества...» Каково, а? – И Шафиров залился мелким смешком, так что живот его заколыхался. – Нет, вы подумайте: «по высочайшей просвещённости, особому стремлению к наукам»! А он с величайшим трудом выводит свою фамилию: этому его кое-как выучили.

Маркиз удивлённо вскинул брови:

   – В самом деле курьёз. Власть и деньги всемогущи. Они делают чудеса. Так было во все времена. Но чтоб столь просвещённый в полном смысле слова государь терпел возле себя... – И он, не договорив, развёл руками. – Тут, несомненно, есть какая-то тайна в их взаимоотношениях.

   – И она скрыта слишком глубоко, нам с вами до неё не докопаться. Но одно представляется простым и ясным: князь окружил себя весьма способными и толковыми людьми, которые говорят его голосом и водят его рукою. Таково было при всех могущественных властителях мира сего.

   – И так будет отныне и до века, – засмеялся маркиз. – Власть может всё. Она может выдать невежу за мыслителя, деспота за народного заступника. Но неужели партия князя столь сильна, неужели у него нет достойных противников, наконец, таких, которые могли бы открыть вашему государю глаза на его проделки?

   – Есть конечно, притом среди родовитых семейств. Например, князья Голицыны. Дмитрий Михайлович, как вам известно, поистине просвещённый человек[108]108
  ...поистине просвещённый человек... — Голицын Дмитрий Михайлович (1665—1757) – князь, обладатель крупнейшей в России частной библиотеки. В начале царствования Анны Иоанновны – видный «верховник».


[Закрыть], можно сказать, столп учёности. Его братец генерал-фельдмаршал Михайло Михайлович[109]109
  Голицын Михаил Михайлович (1675—1730) – крупный военачальник, под Полтавой командовал гвардией. Генерал-фльдмаршал, президент Военной коллегии.


[Закрыть], князья Долгоруковы... Скажу более: его величество не раз грозил Меншикову жестокими карами, ежели он не укротит воровства своего. Однако, хоть многие это слышали, государь так и не тронул его, ограничившись штрафами. Да и тех денег князь полностью в казну не вернул.

   – То, что вы говорите, никак не укладывается в моей голове. Я, конечно, много слышал о лихоимстве князя, ибо, как у вас говорят, на каждый роток не накинешь платок. – Последнюю фразу маркиз произнёс по-русски. – Что это – болезнь? Ибо жадность непомерная трактуется как своего рода болезнь.

Шафиров оживился. Он встал, потирая руки, и прошёлся по просторному кабинету. Похоже, предположение маркиза неожиданно понравилось ему.

   – Вы, дорогой маркиз, думается мне, нашли верное определение – болезнь, да, именно так. Вам, конечно, известно, что князь Меншиков – самый богатый человек в империи. Тут некоторые из финансистов попробовали подсчитать, во что оценивается его состояние, включая многочисленные имения и целые области, дворцы и города, некоторые из известных драгоценностей, которыми он хвастает перед иностранцами. Получилась цифра в двенадцать с половиною миллионов. Наш государь по сравнению с ним – нищий.

   – Загадка, загадка, – бормотал маркиз, – Россия была и продолжает оставаться для нас, французов, и для всего западного мира загадкой. И в её центре – князь Меншиков, с его сказочным богатством, с его безграмотностью, с его беспредельным кредитом у царя. Говорят, он отличился на поле брани?

   – Закованный в железа, мчался очертя голову впереди всех. Порой сходило, порою – заканчивалось ретирадой. Вы, маркиз, правы: сие есть величайшая загадка нашего царствования при столь выдающемся даровитом государе.

   – Однако вы не сказали, любезный барон, чем грозит вам препирательство в Сенате. Уж не думаете ли вы, что вам уготована немилость и отставка. Насколько серьёзно это дело?

   – Оно серьёзно уже одним тем, что князь его возглавил, выпустив в качестве гончей это ничтожество – обер-прокурора Скорнякова.

   – Но у ваших недругов была же какая-то зацепка? – продолжал допытываться маркиз. – Я не допускаю мысли, что на вас накинулись просто из желания поточить зубы.

Шафиров вздохнул.

   – За спиною Меншикова стоит государыня – его бывшая полюбовница, служанка, он её подложил государю...

   – Положил – лучше сказать. Об этом все знают, – перебил его маркиз. – Ну и что? Есть ли тут какая-либо связь?

Шафиров снова вздохнул – тяжелей прежнего. Глаза у него погрустнели.

   – Скажу вам не таясь: всему виною моя родословная. Мои предки – евреи, гонимое племя. Гонимое и у вас, во Франции, – с горечью добавил он.

   – Позвольте, барон, – возразил Кампредон. – Гонимое для простонародья. Но вовсе не в кругах общества. Я бы мог назвать вам немало имён, вышедших из вашего племени... – И маркиз неожиданно осёкся. Он тщетно напрягал память в поисках подходящего имени. Ведь есть же, есть, чёрт возьми. Правда, ставшие ревностными католиками...

Пётр Павлович правильно истолковал его замешательство, но был далёк от злорадства. Он с тою же грустью продолжал:

   – Мы приняли православную веру – дед, отец, братья. Мы служили верой и правдой. Никто из нас не помышлял о государственной службе: все мы занимались исконным делом – торговлей и ремёслами. Я был искушён во многих языках – и об этом доложили государю. Он оценил мои способности и как толмача, и как составителя дипломатических бумаг и всё чаще стал привлекать меня к делу по дипломатической части. Я показывал всё большие успехи и навлёк на себя ревность канцлера Гаврилы Ивановича Головкина, ибо государь стал чаще привлекать меня, нежели его. Что вам сказать: я сильно возвысился в глазах моего повелителя после несчастного Прутского похода, когда войско и сам государь с государынею и со всем генералитетом было на волосок от позора и даже гибели. Мне тогда удалось сильно обыграть великого везира и его советников и выторговать мир ценою куда менее той, на которую был готов пойти государь...

   – И этого не могут вам простить, – не то спрашивая, не то утверждая, заметил маркиз. – Я, кажется, прав.

   – Да, вы правы...

   – И вы вознамерились было прыгнуть выше головы – стать канцлером...

   – Но разве это было бы не по заслугам? – пробормотал Шафиров. – Государь продолжает советоваться со мною в важнейших вопросах наших сношений с иностранными дворами...

   – Всяк сверчок знай свой шесток. – Эту пословицу маркиз также произнёс по-русски.

   – О, вы однако изрядно преуспели в русском языке, – без энтузиазма проговорил Пётр Павлович. – Что ж, в этом есть доля истины, – согласился он. – Мои советы принимаются, а подпись ставит Головкин. Признайтесь, маркиз, вам было бы обидно, если бы ваши мысли и предложения приписывались другому?

Маркиз наклонил голову в знак согласия.

   – Но! – И он воздел указательный палец кверху. – Интерес государства превыше личных амбиций. В этом заключается высшая мудрость.

   – Справедливо. Однако дело-то вышло пустяковое: порадел я родному брату Михайле, настоял на прибавке ему жалованья. Из-за этого и разгорелся сыр-бор. Началася полная свара. И я, придя в великий запал, не удержал языка, почал честить и князя, и графа Головкина, и более всего Скорнякова-Писарева, клеврета их. Он к тому был готов и накопал: Михайла-де Шафиров жидовской породы, холопа боярского прозванием Ша юшки сын, родом из Орши, коего сродственник и ныне там обретается прозванием Зельман...

Маркиз сочувственно глянул на Шафирова. Он понимал: дело его принимает худой оборот, и Пётр, не терпевший подобных свар, обрушит свой первый удар на вице-канцлера.

Шафиров был ему по сердцу: несомненно талантлив, превосходный собеседник, свободно переходивший с одного языка на другой, с ходу схватывавший суть дела, он был в тёплых отношениях со всеми иностранными министрами в отличие от канцлера Головкина, отличавшегося тугодумностью и вдобавок напыщенностью.

   – Знаете, каков будет мой совет, – наконец сказал он. – Постарайтесь не раздувать дела, прикусите язык. А как только явится его величество, тотчас принесите ему повинную.

   – Пожалуй, пожалуй, – пробормотал Шафиров. Но тотчас снова взвился: – Воры эти покатят на меня бочки – одну за другою. Стерпеть?

   – Да, стерпеть. И это самый разумный выход. Вы явите своим неприятелям мудрость и одновременно ослабите удар, который, зная характер вашего государя, могу предвидеть. Берите пример с Остермана. Он равен вам по талантам, важность его всеми признаваема, однако он ведёт себя, как это у вас говорится, ниже воды, тише травы...

   – Тише воды, ниже травы, – поправил его Пётр Павлович. – У него великое преимущество передо мной – он лютеранин. А так – должен признать – в отличие от многих иноземцев на российской службе – выучился говорить и писать как природный русак и вообще оказал многие успехи в дипломации, за что государь его весьма жаловал. О, он бы в конфликт не вступил: осторожен и хитёр, себе на уме.

   – Вот так и должен вести себя истинный дипломат, – назидательно заметил Кампредон. Ему хотелось переменить тему: все необходимые наставления были сказаны, хотя Шафиров в них ничуть не нуждался: он был слишком искушён в хитросплетениях чиновной службы, равно и в дворцовых интригах.

Пётр Павлович, впрочем, и сам понимал, что разговор зашёл в тупик и что надобна разрядка. Такой разрядкой мыслилась ему трапеза. Тем более что и сам он проголодался, и гость наверняка не откажется.

Шафиров любил вкусно и основательно поесть и стол держал подобающий, вице-канцлерский.

Он позвонил в колоколец и сказал вошедшему мажордому:

   – Лукьян, распорядись-ка, чтобы накрыли стол на два куверта[110]110
  ...на два куверта... – т. е. на два прибора.


[Закрыть]. – И, повернувшись к маркизу, спросил: – Где предпочтёте трапезовать – здесь либо в зале?

   – К чему сложности? – пожал плечами маркиз. – Останемся здесь.

   – Лукьян, скажи, чтоб внесли сюда.

Слуги у Петра Павловича были расторопны. Не прошло и четверти часа, как столик, стоявший в углу, был накрыт и уставлен яствами.

   – Принеси-ка, милейший, бутылку венгерского из погреба. В погребе, дорогой маркиз, есть у меня заветные вина весьма почтенного возраста и отменного букета, – пояснил Шафиров. – Я держу их для ублажения самых желанных гостей, к числу коих принадлежите и вы. Моим столом и государь с государыней не брезгуют.

Застольная беседа шла вяло: уж очень хороши были подаваемые блюда. Оживление наступило, когда были раскупорены бутылки.

Разговор перебегал с одной темы на другую, всё более о делах международных.

   – Турки всполошились, но угроз не последовало, – говорил, жуя, Пётр Павлович. – Им довольно того, что у них в Персиде сильные фигуры: афганец Мир-Махмуд, уж почти воссевший на шахский трон, да лезгин Дауд-бек со своим подголоском Сурхаем. А у нас шахский наследник Тахмасп, слабец. Сказано же: яблоко от яблони недалеко упадает. Однако он из правящей династии Сефевидов и закон на его стороне.

   – Закон не сила, – усмехнулся Кампредон. – Там, на Востоке, сила выше любого закона.

   – Вы, как всегда, правы, дорогой маркиз. Хочу, однако, заметить, что, как и в шахматной игре, великим любителем коей является мой государь...

   – И князь Меншиков, – некстати вставил Кампредон.

При упоминании имени князя Шафиров невольно поморщился, и маркиз понял, что совершил неловкость, которую уж не исправить, и в знак своего раскаяния приложил палец к губам.

   – Да, как в шахматах умный и ловкий игрок умелым ходом ставит мат королю, так и в дипломатической игре: продумавши свои действия и их последствия наперёд, можно выиграть партию.

   – Совершенно справедливо.

   – Так вот, государь задумал таковой умелый ход: присовокупить к России Западное побережье Каспийского моря. Но обстоятельства оказались выше: войско не сумело в эту кампанию достичь Баку. Но, между нами говоря, государь вознамерился завоевать сей город во что бы то ни стало. Полагаю, он своего достигнет: ныне не одиннадцатый год и противостоящие племена не турки.

   – Однако у вашего повелителя и в этой кампании нет надёжных союзников, – осторожно обронил маркиз.

   – Увы. – Шафиров сморщился. – Увы, престарелый калмыцкий хан Аюка ненадёжен, его всадники, чуть что, обращаются в бегство. Есть ещё казаки, те ловчей и отважней. Зато сравнительно близка Астрахань, откуда притекает всё: люди, провиант, амуниция, а близость магазейнов многое решает в войне...