355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Руфин Гордин » Петру Великому покорствует Персида » Текст книги (страница 5)
Петру Великому покорствует Персида
  • Текст добавлен: 8 ноября 2017, 02:00

Текст книги "Петру Великому покорствует Персида"


Автор книги: Руфин Гордин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц)

Слова эти были сказаны Шафирову, сновавшему из русского лагеря в турецкий и обратно, дабы согласовать условия беспрепятственного пропуска русской армии, оказавшейся в турецко-татарском кольце. Шафиров выторговал-таки выгодный для России мир, а великому везиру объявил, что Кантемира в русском лагере нет, что он с верными ему людьми бежал в Австрию. А тем временем князь нашёл надёжное убежище в карете царицы Екатерины: турки, пропустившие русскую армию, можно сказать, сквозь строй, не осмелились заглянуть в кареты царицы и её придворных дам: гарем русского царя был столь же священ и неприкосновенен, как гарем султана.

Стало быть, царя Петра отличало благородство чувств. Впрочем, князь не раз в этом убеждался. И в то же время он был непомерно вспыльчив и следовал первому порыву, иной раз неправедному и жестокому. Трудно сказать, что могло перевесить...

Князь видел: Пётр увлечён Марией. Но кто мог сказать, сколь прочно, сколь стойко это увлечение. Честь ли это или бесчестье? И что может воспоследовать в результате? Опала или фавор? Государыня Екатерина, бесспорно, сведана об этой связи: у неё достаточно глаз и ушей, она укрепилась в своём положении и так просто не уступит его какой-то там княжне. С другой же стороны, её повелитель чужд не только предрассудков, но и законов: он сам себе закон. Он самовластен, самодержавен, самовит. Европейские монархи были втиснуты в рамки, у одних они были уже, у других шире. Пётр презирал какие-либо рамки, он чуждался их.

Так ничего и не решив, князь, положившись на волю Провидения, занялся своей рукописью: он переводил избранные места из Корана, дабы дать будущему читателю представление о священной книге мусульман, об основаниях их веры. Перевод давался трудно: князь ещё недостаточно поднаторел в русском языке. Положения шариата он мог пересказать: мусульманский кодекс был достаточно общечеловечен.

Так прошёл первый день. С утра он продолжал свои занятия, когда ему доложили о приезде гостя.

Это был Шафиров. Высокий гость, фаворит Петра, вице-канцлер, человек ловкий, умный и сведущий. Быть бы ему канцлером, и всё шло к тому. Но в родословной у Шафирова была червоточина: Пётр Павлович был еврей. Правда, крещёный. И отец его был крещён, и братья, и служили они верой и правдою своему новому отечеству, и истово молились христианскому Богу, хотя в душе царило лёгкое недоумение. Ведь и Сын Божий, и ученики его, евангелисты, пророки и апостолы, тоже были евреями. И была у них общая священная книга: Ветхий Завет, Библия, Книга Книг...

Это была великая загадка. Её можно было объяснить либо невежеством, либо злоумышлением. Но ведь человечество погрязло в великих заблуждениях, упорствовало в них, возвело их в ранг священных истин и не хотело от них отрекаться.

Пётр Павлович поступил в Посольский приказ по стопам своего отца и служил переводчиком; тому уж было более тридцати лет. Царь оценил его способности: ведь он отлично владел латынью, французским, немецким, голландским и польским языками. Так он оказался в составе Великого посольства, и так началась его дипломатическая карьера. Он готовил русско-датско-польский союз и польско-русский союз. Любимец царя Фёдор Алексеевич Головин[37]37
  Головин Фёдор Алексеевич (1650—1706) – дипломат, генерал-адмирал русского флота.


[Закрыть]
, возглавивший в ту пору петровскую дипломатию, Ямской приказ, Оружейную, Золотую и Серебряную палаты, сделал Шафирова тайным секретарём при своей канцелярии. После смерти своего благодетеля в 1706 году Пётр Павлович продолжал возвышение: вице-канцлер и управляющий почтами, барон, вице-президент коллегии Иностранных дел... Да, царь его отличал и ему покровительствовал, особенно после Прутского похода, когда он обхитрил великого везира, да и самого султана, заключив Адрианопольский договор на выгодных для России условиях...

Таков был Пётр Павлович Шафиров, отличавшийся тонкостью обхождения, желанный гость во многих сановных домах. Он много знал и многое предвидел, и беседа с ним доставляла князю Дмитрию истинное наслаждение. Они обычно беседовали на латыни, особенно в присутствии посторонних.

   – Дорогой князь, только не говорите мне, что я помешал вашим учёным занятиям. – Шафиров шёл к нему с протянутой рукой. – Начать с того, что я сам это знаю. Но всё-таки превыше всего дружеская беседа: обогащая – радует.

   – Я совершенно с вами согласен, дорогой Шафиров. И ради общения с вами готов радостно бросить все свои занятия, даже самые неотложные.

   – Что вы называете неотложными, князь?

   – Подготовку к низовой экспедиции.

   – Ого-го! На дворе начало марта, а сия эскапада нашего повелителя начнётся не прежде, чем Волга очистится от льда. А это произойдёт в лучшем случае в начале мая. У вас времени более чем достаточно.

   – Дурная привычка всё делать заблаговременно не оставляет меня и в новом моём отечестве, – отозвался князь с деланной улыбкой.

   – Вы поступаете вопреки российским традициям: делать всё с замедлением. – Шафиров иронически улыбался. – Как государь ни старается вколотить своею дубинкой исполнительность и обязательность, как ни свирепствует князь Ромодановский в своём застенке, воз, как у нас говорят, и ныне там.

   – В таком случае я подам пример исполнительности и обязательности, – И князь Дмитрий хлопнул в ладоши. Появившемуся камарашу он сказал: – Прикажи накрыть на стол. Да скажи княгине и княжне: пусть выйдут и приветствуют дорогого гостя.

Супруга князя княжна Анастасия не помедлила – вышла, отвесила Петру Павловичу церемонный поклон. И объявила, что не желает стеснять мужскую беседу, тем более что у неё накопились свои, женские, дела.

   – Ну ступай, голубушка, – согласился князь. – А что Мария? – спросил он после небольшой заминки.

Княгиня невольно поморщилась:

   – Она, как всегда, жалуется на головную боль и просит её извинить.

Когда княгиня вышла, князь Дмитрий, как бы извиняясь, развёл руками и произнёс:

   – Мачеха и падчерица – обычный конфликт.

   – Тем паче что они в одном возрасте, – с лёгкой улыбкой поддел его Шафиров, зная, что Кантемир не обидится; более того – не может обидеться: сватом у него был сам государь.

Кантемир поспешил переменить тему:

   – Вы уже определены государем? Будем ли мы вместе, я был бы тому весьма рад.

Шафиров поморщился:

   – Скорей всего, нет. В одном походе я уже побывал и, слава Богу, вышел весьма благополучен, хоть и весьма пострадал в турецких заложниках. Кроме того, предвижу: такого рода услуги, как в Прутском походе, государю нынче не понадобятся.

   – Вы в этом уверены?

   – Абсолютно уверен. Ныне покуситься на российское войско будет некому: в тех пределах нет ни армии, ни власти. Не почитать же властью каких-то там сатрапов шаха персидского.

   – Но вы не принимаете в расчёт сумасбродства султана. Кому-кому, а мне, воспитанному по соседству с Эски-Сараем и Портой, более, чем такому страдателю, как вы, известна непредсказуемость его характера. Тем более усиленно подогреваемого французами.

   – По части интриг французы большие мастера, это верно. Характерная нация, – согласился Пётр Павлович. – Чаю, однако, что султан ограничится пустыми угрозами и столь же пустыми телодвижениями. Хотя...

И Шафиров на мгновение задумался. Персия лежала как бы на ладони у Турции. Султан считал её своей провинцией. И шах не выходил у него из повиновения. Не выйдет и на этот раз.

   – Государь заверит султана, что предпринял мирную экспедицию для наказания разорителей его купечества и обеспечения безопасности торговых путей.

   – Заверить-то заверит, но кто ему поверит, – срифмовал князь. Шафиров захлопал в ладоши:

   – Браво, князь! Складно! Это в равной степени относится и к султану, и к королю Франции.

Чинным шагом вошёл дворецкий и доложил:

   – Его высокопревосходительство министр двора французского маркиз де Кампредон.

   – На ловца и зверь бежит! – воскликнул Шафиров. – Вот мы сейчас войдём во все обстоятельства. Маркиз весьма сведущ в делах королевского правительства. Вдобавок он красноречив...

   – Но вы забываете, дорогой Шафиров, что язык дан ему для того, чтобы скрывать свои мысли. Тем более что его непосредственный начальник – кардинал Дюбуа.

   – Но мы-то с ним платим друг другу откровенностью за откровенность. Он от такого союза вряд ли откажется.

Маркиз вошёл чинной походкой, явно обрадовался, увидев Шафирова, который был для него неоценимым источником сведений о закулисных течениях в царском дворце и в Сенате. Хотя Кантемир и был облечён высоким званием сенатора, но он нечастно бывал в заседаниях, а посему не располагал подробностями и не был в курсе подводных течений. Оба они были не только полезны Кампредону, но, что важней всего, были людьми его круга, общих интересов, симпатий и антипатий. Словом, своими людьми – в полном смысле этого слова.

   – Благословенно это жилище, благословенны его хозяин и его близкие, – начал маркиз. – Рад вас видеть, господа, рад насладиться вашей беседой. Надеюсь, мы обменяемся новостями, полезными для всех нас.

   – Начните с себя, Анри, – предложил князь. – Вы представляете славнейшее королевство Европы, откуда исходят политические токи, главенствующие на континенте.

   – Ну уж нет, – возразил Кампредон. – Неужто вы не заметили, что токи теперь исходят из России.

   – К этому идёт, – согласился Шафиров. – И всё-таки мы слушаем вас.

   – Кажется, я обрету нового начальника, – сказал Кампредон, отчего-то понизив голос. – С вами я могу поделиться: источник, которым я пользуюсь, строго конфиденциален – письмо моего друга, приближённого ко двору в такой степени, что от него зависят важные перемещения...

   – Дама! – выпалил Шафиров. – Конечно, дама. Францией уже давно управляют прекрасные дамы.

Маркиз улыбнулся:

   – Предположим, господа, предположим. Новость столь важна, что совершенно не важно, от кого она исходит. Кардинал Гийом Дюбуа, управляющий королевским министерством иностранных дел, получит отставку...

   – Опала? – предположил князь.

   – О нет, как можно. Воспитателю регента, герцога Орлеанского, первого лица в королевстве, фавориту папы, получившему от него кардинальскую шапку и епископство Камбрэ, опала никак не может грозить...

   – В таком случае возраст или болезни, – сказал князь.

   – Или то и другое вместе, – подхватил Шафиров.

   – Кардинал не так стар: ему шестьдесят шесть...

   – О, это зловещее число. Ещё одна шестёрка, и в дело вмешается сам сатана. Нет ли у кардинала в дате его рождения, не приведи Господь, ещё одной шестёрки? – допытывался Шафиров.

   – Не знаю, господа, – признался Кампредон. – Но зато мне известно другое: регент при малолетнем наследнике, будущем Людовике Пятнадцатом, герцог Филипп Орлеанский назначил своего воспитателя первым министром.

   – Это означает перемены во внешней политике? – с живостью осведомился Шафиров.

   – Не думаю. Кардинал слишком осторожен, тем более что в своё время ему удалось сколотить четверной союз против Испании, и он полагает, что уже свершил главное дело своей жизни.

   – Гм. Шестьдесят шесть лет... – протянул Пётр Павлович. – Вряд ли его хватит надолго, дорогой маркиз. А кто будет его преемником? Вы, дорогой маркиз, понимаете, что мною движет не простое любопытство.

   – Мой конфидент об этом не пишет. Но могу предположить, что кардинал до выбора достойного преемника оставит за собой дипломатическое ведомство.

   – Меня бы это устроило, – пробормотал Шафиров. – Ваш кардинал – умеренный пакостник. Хорошо бы внушить ему, что в его интересах поддерживать нашего императора в его восточных делах, Турция не так сильна, как думает ваш патрон, позволяя своим министрам в Царьграде интриговать против нас.

   – О, дорогой Шафиров, это всё в прошлом и не должно омрачать наши отношения, – заверил его маркиз. – Вы же знаете: я с вами совершенно откровенен и рассчитываю на вашу взаимность.

   – Рассчитывайте, любезный маркиз, – кивнул вице-канцлер, лукаво улыбнувшись. – Мы с вами будем делать общую политику. Я бы только хотел как можно быстрей узнать при посредстве ваших агентов в Царьграде, каково думают министры Порты и сам султан о нашем низовом походе.

   – Я потороплюсь сделать специальный запрос и тотчас извещу вас. Вы считаете этот поход делом решённым? – осторожно осведомился Кампредон.

   – Абсолютно решённым. Наш государь прямолинеен и настойчив. Если уж он что-либо задумал, то пойдёт до конца.

   – В нём, в его характере есть нечто от Александра Македонского, – вмешался князь, дотоле молчавший. – То есть я хочу сказать, что он чувствует себя всесильным, ничего не боится и идёт напролом.

   – Вот-вот! – поддержал его Шафиров. – Именно так: напролом. Для государя не существует авторитетов, того, что у вас, во Франции, называют общественным мнением. Захотел – и короновал простую служанку царицей.

Упоминание о царице из служанок всколыхнуло а князе Дмитрии воспоминание о недавнем разговоре с дочерью. В самом деле, так ли уж безнадёжна её участь? Роман с царём длился не один год, стало быть, государь всерьёз увлечён Марией. В своё время ему нужна была «солдатская жёнка» – такая как Екатерина-Марта. Так, чтобы в походе – конь о конь и вынослива как конь, незатейливая, как все простолюдинки. Но ныне он вступил в новую полосу своей жизни, когда рядом должна быть истинная аристократка, такая как Мария. Она не уронит высокого звания государыни, понесёт его гордо и с истинно аарским достоинством. О ней будут говорить с уважением, заслуженным её высоким происхождением, ею станут восхищаться. О, Мария способна взобраться на высоту трона без каких-либо усилий. Она будет совершенно естественна на этой высоте в отличие от Екатерины-Марты...

Его мысли прервал возглас Шафирова:

   – А разве мы сами не являем собою пример христианской доблести нашего государя, его пренебрежения пустыми условностями?! Разве он не может повторить слова заповеди святого апостола Павла: «Слава, и честь, и мир всякому, делающему доброе, во-первых, иудею, потом и еллину! Ибо нет лицеприятия у Бога[38]38
  ...«нет лицеприятия у Бога», — Посл. к римлянам, 2.11.


[Закрыть]
».

   – Ах, дорогой Шафиров! – воскликнул князь Дмитрий. – Вы так хорошо помните слова апостола Павла, полагаю, не только потому, что он ваш соплеменник?

   – Нет, вовсе не потому. А потому, что он возвещает истины Господа, его голос – голос Иисуса Христа. Писание говорит: «Нет различия между иудеем и еллином, потому что один Господь у всех, богатый для всех, призывающих его».

   – Прекрасные слова, – воодушевился Кампредон. – Но отчего же повсеместно евреи превратились в изгоев, и даже служители Церкви изрыгают на них хулу?

   – Потому что они невежественны и не читают Евангелие, которым клянутся, – хладнокровно отвечал Пётр Павлович. – Как доказательство приведу ещё слова апостола Павла из его Послания к римлянам: «Итак, спрашиваю: неужели Бог отверг народ свой? Никак. Ибо и я израильтянин, от семени Авраамова, из колена Вениаминова».

   – Всё это для меня новость, – признался маркиз. – Скажите же в таком случае, дорогой Шафиров, в чём вы усматриваете драму богоизбранного народа, к которому, как я знаю, принадлежите сами по рождению?

   – В рассеянии. Народ, не сумевший удержать землю праотцев своих, не сумевший и удержаться на ней, смирившийся с потерей родины, Святой земли, обречён на страдания. Он воспрянет только тогда, когда снова обратится к своим истокам и обретёт своего пророка, – уверенно отвечал Пётр Павлович. – Пророка, который, подобно Моисею, соберёт свой народ на Святой земле, земле предков, и сумеет отстоять её.

   – Когда же это будет? – подал голос князь Дмитрий.

   – Это известно одному Всевышнему. Он назначил сроки, и они исполнятся.

   – Будем надеяться, – с неуловимой усмешкой произнёс маркиз. – Но мы с вами отвлеклись: нам сейчас важнее дела земные, нежели небесные. Скажите, любезнейший Шафиров, могу я написать маркизу де Бонаку, нашему полномочному министру при Порте Оттоманской, что так называемый низовой поход никак не направлен против интересов султана?

   – Безусловно, можете. И даже обяжете меня. Его величество выпустит особое послание к монархам европейским, в коем будет говориться, что Россия не посягнёт на чужие земли.

   – Вы в это верите, Пётр Павлович? – удивился князь Дмитрий. Он всё ещё находился под впечатлением своих размышлений о судьбе Марии, а потому несколько рассеянно слушал разглагольствования вице-канцлера о богоизбранности еврейского народа. Ему как-то не приходилось размышлять на эту тему: сказать по правде, она его не занимала. Князь был греческой веры, то есть православный, но вольнодумства в нём было больше: вольнодумства философа, много размышлявшего о материальности мира и чуждого каких-либо заблуждений на этот счёт. Он молился редко и без истовости, хотя, следуя завету предков, строил церкви и часовни как ктитор, но более как архитектор, художник, государственный человек...

   – Благими намерениями вымощен путь в ад, – отшутился Шафиров. – Но таковы изначальные намерения моего повелителя, а их не обсуждают.

   – Позвольте, любезнейший Шафиров, обратиться к деликатнейшему предмету отношений между королевским двором и двором императора всероссийского. Здесь все свои, и мы можем говорить свободно.

   – Ах, вы всё об этом? – рассмеялся Шафиров. – Мой государь хотел сочетать браком старшую дочь с малолетним королём Франции: они оба «зимние» и почти ровесники: царевне исполнилось двенадцать в декабре, а будущему королю – только что, в феврале. Но ваш патрон сообщил же, что королю Людовику Пятнадцатому уже сосватана испанская принцесса...

   – Увы, – кивнул маркиз, бывший ревностным сторонником породнения двух династий. – Но герцог Шартрский...

   – Нет, сударь мой, герцог Шартрский слабая партия для возможной наследницы российского престола. Вдобавок вы просите гарантий для него – возведения на престол Польши.

   – В обозримом будущем...

   – Дело слишком сложно и слишком запутанно. Когда возвратится государь, мы с канцлером составим меморандум по сему вопросу и представим его на усмотрение его величества. Коли он согласится, мы перешлём его в Париж через посредство нашего посланника князя Долгорукова[39]39
  Долгоруков Григорий Фёдорович (1657—1727) – дипломат, сенатор, действительный тайный советник.


[Закрыть]
. Однако вряд ли наш государь согласится на герцога. Царевна стоит дороже...

   – Царевна стоит обедни, – засмеялся князь Дмитрий.

Кампредон не скрывал своего недовольства. Он потратил столько усилий на этот матримониальный план, и ему уже казалось, что вожделенное согласие вот-вот будет достигнуто, но увы... Что он сообщит в Версаль? Очередные сплетни о взаимоотношениях вельмож, о царских причудах. Но курьер из Москвы в Париж слишком дорогое удовольствие, он обходится двору в шесть тысяч ливров, и кардинал просит его быть экономней. С другой же стороны, его святейшество просит сообщать самомалейшие подробности жизни российского двора и его окружения, невзирая на расходы.

Шафиров заметил огорчение маркиза. Он поспешил его утешить:

   – Вот приедет государь, и вполне может случиться, что он согласится на предложение Версаля. Не унывайте, дорогой маркиз, у нас планы то и дело меняются, вы же знаете. Такое государство, как наше, должно быть всё время в движении, особенно при таком монархе...

   – Не знающем покоя, – вставил князь Дмитрий.

В это время раздался стук в дверь. Вошёл камараш и обратился к князю:

   – Прислан из Москвы бирюч[40]40
  Вестник.


[Закрыть]
: государь император изволил заночевать в Твери, а завтра совершит въезд в Преображенское.

   – Ну вот, кончилась спокойная жизнь, – пробормотал князь Дмитрий. Но был услышан всеми. И все согласно кивнули.

Глава пятая
ГУБЕРНАТОР ПАЛ В ЖЕНИХИ

Невежа был, квашню открыл.

Шуба тепла да мохната, жить вам тепло да богато.

Как наденут венец, так приволью конец.

Злато к злату, а богач к богатой.

Пословицы-поговорка


Голоса и бумаги: год 1722-й

Вашему императорскому величеству нижайшее моё мнение подношу... Моё слабое мнение доношу по намерению Вашему к начинанию, законнее сего уже нельзя и быть причины: первое, что изволите вступить за своё; второе, не против персиян, но против неприятелей их и своих; к тому ж и персиянам молено предлагать (ежели они бы стали протестовать), что ежели они заплатят Ваши убытки, то Ваше Величество паки им отдать можете (то есть завоёванное), и так можно пред всем светом показать, что Вы изволите иметь истинную к тому причину. Также мнится мне, что ранее изволите начать, то лучше и труда будет меньше, а пользы больше, понеже ныне оная бестия ещё вне состояния и сила; паче всего опасаюсь и чаю, что они, конечно, будут искать протекции турецкой, что им и сделать, по моему мнению, прямой резон есть; что ежели учинят, тогда Вашему Величеству уже будет трудно не токмо чужого искать, но и своё отбирать: того ради, Государь, можно начать и на предбудущее лето, понеже не великих войск сия война требует, ибо Ваше Величество уже изволите и сами видеть, что не люди, скоты воюют и разоряют; инфантерии более десяти полков я бы не желал, да к тому кавалерии четыре полка и тысячи три нарочитых Козаков, с которыми войску можно итти без великого страху, только была б исправная амуниция и довольное число провианта...

Волынский – Петру

По дошедшим до меня подробностям он (Пётр. – Р. Г.) употребит на эту экспедицию 12000 пехоты, 8000 драгун регулярной армии, 30000 казаков, 20 000 калмыков и по меньшей мере столько же татар и кабардинцев, живущих в соседстве с черкесами и тоже принявших сторону Царя. Астраханский губернатор приехал сюда для доклада... Я слышал, что Царь остался недоволен докладом... даже очень сердился на него и что с тех пор в мнении Сената насчёт экспедиции явились сильные разногласия... может статься, что между турками, Персией и Царём возникнет война...

Кампредон – кардиналу Дюбуа

Всемилостивейший Царь-Государь.

Покорно доношу Вашему Величеству, что... получил аудиенцию у хана, которой о моём приезде зело доволен явился и меня честно принял, а каким образом, сей куриер изустную реляцию подать может.

Что касается до бухарских озбеков, и оные, увидя ханскую особливую до меня склонность, вначале стали все генерально на меня косо смотреть и, почитай, яму копать зачали. И я оных, а наипаче больших чиновных озбеков, поскорее чрез добрые подарки отчасти умягчал и друзьями устроил. Однако ж со всем тем осторожно с ними поступать надлежно... Ибо собою такие непостоянные люди, что одним днём и мириться и изменить готовы. Бог да не допустит какое несчастие хану, а то б озбеку над русскими полоненниками то же, что и оные по приказу ханскому над озбеками учинили преизвестными экзекуциями. Ибо тогда немалое число озбеков прирублено...

Флорио Беневени – Петру

Не без трепета ехал Артемий Петрович Волынский, всесильный губернатор астраханский, по приказу государеву в Первопрестольную.

Снова и снова возвращался он мыслями к правлению своему, к реляциям и доношениям на высочайшее имя. Всё, казалось, было гладко писано, ничего не упущено. Особливо в последней бумаге со скорым курьером. Изложил суждения свои насчёт подходящести момента, сколь потребно войска, сколь казаков и калмыков, опять же какая дипломация пристойна к моменту...

Успокаивал себя: понадобился государю для совету, как лучше сию важную экспедицию заправить; ведь сколь ни пиши на бумаге, всё равно всего не опишешь,, опять же судов много надобно, магазейны для провианта поставить где потребно, да и провианту запасти в достатке...

Было время поразмыслить: дорога дальняя. Волга, слава Всевышнему, ещё не проснулась, дремала подо льдом. Главная то дорога – что зимою, что летом. Зимою наезжена санями, как нынче.

Как положено губернатору, эскорт гарнизонных солдат вперёд пущен. Кои на розвальнях, кои верхом. А позади возки со свитой из канцелярских. Полсотни разного народу сопровождало Артемия Петровича. Государь не попеняет: так пристойно по губернаторскому положению.

Мелькали заснеженные берега, вмерзшие в лёд дубки, расшивы, иные суда, приткнувшиеся к берегу да так и застывшие в ожидании большой воды. Уходили назад вёрсты, и с ними мало-помалу уходило и беспокойство. Нет, худа не должно быть, упущений за собой он не ведал, ещё мало правил губерниею. А ежели что недосмотрел, оно понятно: по недостатку опыта, должен простить государь, хоть он и крут с неисправными да неспособными. Лихоимства за ним, Волынским, не было, разве какой завистник да недоброхот мог клевету на него пустить.

Правитель канцелярии, великий льстивей, успокаивал:

– Пред столь важной кампанией беспременно в чине повысят. Ибо наша губерния главною будет, от неё весь поход в Перейду возымеется.

И так он горячо убеждал, что всё для Артемия Петровича устроится в самом лучшем виде, что губернатор успокоился окончательно. И ежели бы не дорожная маета с переменою ночлегов, со всеми неудобствами долгой езды и неустройствами дорожного быта, Артемий Петрович мог бы благодушествовать.

На четырнадцатые сутки губернаторский поезд въехал в Москву. Люди князя Ромодановского отвели Волынскому и его свите заезжий дом на Мясницкой улице, возле усадьбы светлейшего князя Меншикова с дивной церковью во имя Архангела Гавриила, которую народ прозвал Меншиковой башней за необычность её строения. Самого светлейшего не было в эту пору на Москве, а потому, как сказывали, в его хоромах часто останавливался государь и иной раз изволил ночевать там.

Доложились: прибыли-де и ожидают милостивого внимания его императорского величества. А пока стали обживаться в заезжем доме. Он был велик, но худо устроен, с поношенной мебелью, как видно свезённой из усадеб опальных особ. Два раза наезжал Макаров, обнадёживал, государь-де занят делами по Сенату, а когда освободится, беспременно даст аудиенцию.

В ожидании Волынский боялся отлучиться, сиднем сидел в четырёх стенах и тосковал. Снова стали одолевать беспокойные мысли, усиливавшиеся с каждым днём. Макаров сказывал, что государь занят заботами грядущей кампании. Стало быть, без его, Волынского, доклада ему не обойтись. Как же так? Отчего не зовут? Пусть бы его величество ругал, разнёс... Но вот так сидеть в постылом доме, где каждая половица скрипела на свой лад, где по ночам возилась, шебаршила и взвизгивала нечистая сила, лишая сна, заставляя напряжённо прислушиваться, было невмочь.

И вот когда Артемий Петрович совершенно изнемог в ожидании и готов был вынести всё, лишь бы кончилась эта страшившая его всё более неопределённость, от государя прислан был денщик с повелением явиться в Преображенское. Случилось это на двенадцатый день московского сидения.

Артемий Петрович засуетился, приказал побрить себя, напялил парик, который захватил с собой, облачился в парадный камзол и панталоны, предварительно обмывшись сверху донизу, и в таком благообразном виде отправился в Преображенское в экипаже, который нарочито был за ним прислан.

Казалось, сердце вот-вот выпрыгнет из груди, когда он, пытаясь собрать всё своё самообладание, всходил по ступеням царского дворца, более похожего на крестьянскую избу.

Государь принял его в своём кабинете, очень просто обставленном. Он восседал за столом, крытым зелёным сукном, на котором лежали бумаги, высилась стопка книг, стакан с гусиными перьями и две бронзовые чернильницы. Сбоку примостился Макаров.

Пётр окинул Волынского испытующим взглядом и, как видно поняв его состояние, усмешливо спросил:

   – Робеешь?

   – Робею, ваше императорское величество, – сдавленным от волнения голосом признался Волынский.

   – Это хорошо, что робеешь. С иной же стороны, может, грех какой на себе чуешь? Так признайся.

   – Греха не чую, ваше императорское величество, – уже осмелев, отвечал Волынский.

   – А ну перекрестись.

Артемий Петрович трижды истово перекрестился.

   – Стало быть, безгрешен. – Голос Петра несколько помягчел. – Однако читал я твоё последнее доношение и диву давался: много там слов по делу, а самого дела нету. Ты нам все советы подаёшь, яко цесарь своему воинству. Благодарствуем за советы. – Пётр шутливо качнул головой, как бы поклонившись. – А того нету, чтобы доложил, каково готовишься к кампании, сколь от Аюки потребовал[41]41
  ...сколь от Аюки потребовал... — Аюка (1642—1724) – калмыцкий хан с 1672 г., принял власть после смерти своего дяди Шугур-Дойчина, объединил калмыцкие роды. Непоследовательный («часто своевольничал») сторонник России.


[Закрыть]
, сколь магазейнов устроил и провианту заложил. Сё главное, сё от тебя ждали. В судах великая потребность, и сколь у тебя исправных? В предбудущем годе лесу с верховьев изрядно было сплавлено. Каково ты им распорядился?

Артемий Петрович краснел, бледнел, потел. Язык словно бы закостенел и не повиновался ему. Он начал было оправдываться – после долгого и неловкого молчания, но Пётр махнул рукой:

   – По-первости прощаю, вижу – понял ты. Смекай: Астрахань должна оплотом всей кампании быть. Спрос с тебя будет великий. Обмысли всё до последнего брёвнышка. Потом доложишь.

Пётр ещё раз оглядел Артемия Петровича, одобрительно крякнул и сказал:

   – Помню твои заслуги. Старайся, яко прежде старался, и получишь воздаяние по заслугам. Не по прошлым, а по нынешним, свежим. Есть у тебя возможность отлично послужить отечеству да и мне.

Помедлив и ещё раз оглядев Волынского, закончил:

   – Вот что. Завтра буду по соседству с тобою, у Меншикова. Государыня созвала ассамблею некую. Явись в пристойном виде – и будешь представлен её величеству и придворным дамам. Там твой давнишний благодетель будет, Шафиров, опять же Толстой и иные знатные персоны.

И вдруг без перехода спросил:

   – Ты, чаю, женат?

   – Никак нет, государь. Не сподобился.

Пётр удивлённо крутнул головой:

   – Ну и ну! Отчего же?

   – Как-то всё недосуг было, ваше величество.

   – Ишь ты, недосуг... Небось по бабам бегаешь?

Волынский смутился, краска бросилась ему в лицо.

   – Признавайся. Я и сам до баб охочий.

   – Грешен, государь.

   – Мужик без бабы – что квашня без теста, – назидательно произнёс Пётр. – Опять же: смерть да жена Богом суждена. Глядишь, женим мы тебя тут. А теперь ступай да готовься.

Как на крыльях возвращался к себе Артемий Петрович. Отчего-то вспомнилось: милостив царь, да немилостив псарь. В голову лезла всякая чепуха, как бывает после сильного волнения.

Он пожалел, что первым делом по приезде не нанёс визит своему благодетелю Петру Павловичу Шафирову. Впрочем, было не можно: ждал государева зова, боялся отлучиться. Но теперь-то, теперь следовало срочно отправиться к нему. Кто, как не он, мог дать важные наставления и насчёт завтрашнего бала.

Артемий Петрович был порядком озадачен угрозой царя женить его. Правда, была в ней некая шутливость, но всё-таки... А вдруг и в самом деле женит? Артемий Петрович вовсе не собирался жениться, хотя в свои тридцать три года припоздал маленько. Люди в его года были уж давно обкручены. Женихом он считался завидным, верно, но в холостяках ему было совсем не худо, а ежели прямо сказать, то просто хорошо. Он чувствовал себя свободным от каких-либо обязательств, свободным во всех смыслах. А что касаемо женского пола, то в нём не было недостатка. Метрески[42]42
  Любовница.


[Закрыть]
его были все простого звания, более из крепостных. И он их благодетельствовал.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю