Текст книги "Петру Великому покорствует Персида"

Автор книги: Руфин Гордин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)

   – Экое богатство, – бормотал Пётр, пока Екатерина отмывала ему руку. – Приспособить бы его к печам заместо дров, а? Что скажешь, княже?

   – Слышал я, что здешние народы освещают нафтою свои жилища, – отвечал князь. – Полагаю, можно и топить ею.

   – Гляди-ко, как въелась. Ровно краска. Старайся, Катеринушка, не то супруг твой с одного боку мурином[96]96
  Негром,


[Закрыть] станет.

   – Ваше величество, курьер из Баку, – приблизился Макаров. – С письмом от тамошних жителей и правителя города.

   – Ну, что там писано? – нетерпеливо произнёс Пётр. – Чти, Алексей. Сие известие мне важно.

   – Пишут, что другой уже тому год, что от злоумышленных шахова величества неприятелей обороняются, ибо многократно оные хотели обманом город взять и жителей в свою партию склонить и до конца разорить. Благодарят они Бога, что его императорское величество удостоен над всеми народами иметь волю и державство и над обижателями бедных праведным своим судом иметь победу и что является над ними обиженными высокое Божие милосердие, что его императорское величество по дружбе с шаховым величеством к ним в Ширвань счастливо путь свой восприять изволил... и желают, чтобы те злодеи, как наискорее, к достойному наказанию приведены, а они, жители, его императорского величества милостивым охранением взысканы были.

   – Кто писал-то?

   – От поручика Лукина, тамо обретающегося. Ещё приписано, что императорский манифест ими получен и они-де, жители, его императорскому величеству служить и в послушании пребыть за потребное рассуждают.

   – Всё благо, да только пустые то слова, нету им веры. Давай-ко сюда курьера, пущай ответствует мне.

Курьер, рослый гвардеец, не доходя двух шагов до Петра, пал на колени.

   – Ты что, служивый, ровно дьяк, – укорил его Пётр. – В ноги падаешь, не таков воинский артикул. Зело оборван да грязен, видно, тяжка дорога. Сдай репорт.

Солдат, поднялся с коленей. Вид у него был и в самом деле жалкий: одежда в клочьях, лицо черно от загара и грязи.

   – Не купался ль ты в нафте? – с улыбкой вопросил Пётр. – Чёрен, что моя длань.

   – Осмелюсь доложить, ваше императорское величество, тамо той нафты цельные реки текут. И в ихних храмах она горит, и люд тамошний ей молится; и на ейном огне жарит и парит. Сказывают ещё, что нафта кожные хвори излечивает, и таке у них со старины ведётся.

   – Ну а народ-то тамошний как? Всамделе меня с войском ожидает?

Солдат замялся.

   – Тамо, в доношении, значит, господина поручика всё прописано, – наконец заговорил он. – Однако, осмелюсь доложить, ваше императорское величество, противная партия велика и сильна. И ежели войско наше приближится, то беспременно султан тамошний Махомет Гуссейн с известным Дауд-беком город оборонять станут.

   – Поручик салтановы заверительные слова за елей принимает. И нам таково по простоте своей отписывает, – покачал головой Пётр. – А елей сей нами уж не раз испытан. Ладно, солдат. Ступай отмойся да отъешься. Спать-то спал?

   – Осмелюсь доложить, ваше императорское величество, – привычно начал солдат. – Спать почти не довелось. Днём злодеи норовят схватить, а ночью шакалы ровно бусурмане воют, не до сна.

   – Ступай в обоз да скажи интенданту, что велел я тебя напоить, накормить да в телегу спать уложить.

В окружении свиты Пётр двинулся прочь от нафты. С засученным рукавом, в сером от пыли камзоле он никак не походил на монарха великой империи, а мнился бродягою саженного роста, предводителем шайки таких же бродяг.

Ещё несколько вёрст месили пыль, покамест дежурные денщики Петра, высланные вперёд, не подскакали в радостном изумлении.

   – Ваше величество, тамо впереди колодезь с банею для купанья, и вода горячая так и хлещет!

Пётр оживился. Это было как нельзя кстати. Он открыл дверцу государыниной кареты и возгласил:

   – Катеринушка, Господь для нас с тобою баньку сотворил с водою горячей.

   – Помилуй, государь-батюшка. – Екатерина отрицательно помотала головой. – Нафты этой ты уж отведал, боюсь, баня та навроде нафты будет. Поберегись, ради всех святых прошу, ты уж не вьюноша, за полсотни годов перевалил, а всё скачешь, ровно кузнечик.

   – Э, матушка, не урезонишь – отмыться хочу. Может, более такого не встретим. – И, пришпорив коня, он поскакал вслед за денщиками, указывавшими дорогу.

В самом деле: у подошвы горного кряжа виднелась ограда белого камня и оттуда пыхал парок, отчётливо видимый, несмотря на всё ещё жаркий закатный час.

Да, то был горячий источник, как видно, чтимый тамошними жителями, потому что всё окрест было ухожено, многочисленные тропы вели к нему отовсюду.

   – Эй, кто-нибудь! – кликнул Пётр. – Добудьте кружку, надобно прежде испить сей водицы.

Кружка тотчас нашлась, зачерпнули воды из неглубокого бассейна, куда струился поток, и подали Петру.

   – Ровно чай, – заметил он, отхлебнув глоток. – Подобна нашей олонецкой, из марциального колодезя. Целебна, право слово. Ну, братцы, я первый окунусь.

И он стал торопливо стягивать с себя одежду.

   – Грешно таковой случай упустить, господа. Ого-го! – загоготал он, погружаясь. – Горяча, однако терпимо. Лягу. Коли государыня с дамами подъедут, я срам свой отворочу, на бок лягу.

   – Государь, дозволь и мне попариться, – нетерпеливо топтался на месте генерал-адмирал.

   – Лезь, Фёдор Матвеич, чего там, места хватит.

Засуетился и Пётр Андреевич Толстой.

   – Ложись и ты, граф. И ты, князь, – звал Пётр, блаженно щурясь и поворачиваясь с боку на бок. – Целебна вода сия и для питья и для омовения. Отлежимся, а потом дам пустим. Ежели отважатся.

   – Соромно, государь, – неожиданно застеснялся Толстой. – Коли подъедут да увидят...

Пётр снова загоготал:

   – Твой-то вялый да морщеный. На што он годен? Им и дырку в бочке не заткнёшь, не то что иную, нежную. А давно ль ты, старый хрен, отведывал сию нежную?

   – Ох, государь, и не говори. Запамятовал, когда он у меня милости просил. Всё спит, всё дремлет. Ино встрепенётся и опять набок.

Теперь уже засмеялись все. Смеялись и гвардейцы государевой охраны, и денщики, коих набежало много ради редкого зрелища.

Князь Дмитрий чувствовал себя несколько неловко, столь необычен был весь антураж, вроде бы урон достоинству самых высоких особ государства. Но коли сам государь обнажился перед слугами его, коли он ничуть не чувствует стеснения, то чего гнушаться ему.

Пузырьки газа обволокли тело, словно бы лаская его. Князь чувствовал, как спадает тяжесть, не отпускавшая его все дни, как клонит в сон блаженная истома. Всё отлетело куда-то, всё забылось: кровь и пот, битва и расстрел заложников, тяготы похода, которым, казалось, не будет конца...

Он погружался и погружался, до конца расслабившись, как вдруг чуть не захлебнулся. Вода была железистого вкуса и показалась ему чуть солоноватой. Он стал пить её – она освежала и бодрила.

Князь Дмитрий огляделся. Странное дело: шутейные разговоры смолкли, похоже, всех охватила та же истомность, то же забытье, что почувствовал он. И неожиданное невыразимое облегчение. У всех его спутников глаза были закрыты: казалось, они задрёмывали. Лишь один Пётр озирался вокруг, словно бдящий часовой.

Завидев, что князь встрепенулся, он молвил:

   – Хорошо, княже. Так бы лежал да нежился не един час. Однако труба зовёт, да и доктора наши возропщут противу долгого лежания. Коли станем возвертываться этою же дорогой, устроим тут растах. Эй, Тимофей да Ерёма, – кликнул он денщиков, – добудьте рукавицы мочальные да всех нас поскребите: эвон, сколь корки наросло.

Денщики бросились исполнять повеление государя. В это время к бассейну приблизились кареты со свитой Екатерины. Ничего не подозревавшие дамы, мучимые любопытством, высыпали наружу и засеменили к источнику. Увидевши голых сановников во главе с самим государем, возлежавших в пузырившейся воде, они охнули и стыдливо закрылись ладонями. Впрочем, у некоторых ладони были неплотны: пальцы отодвинуты. Одна царица оставалась невозмутима, стоя на самом краю бассейна.

   – Матушка государыня, сигай сюда, ко мне, – шутливо позвал её Пётр. – Больно хороша водица: сил прибавляет всем членам, и главному наперёд!

Екатерина отмахнулась. Но Пётр не отставал:

   – Сигай, матушка. А этих не бойся, у них, окромя пальцев, ништо уж не шевелится.

Эти слова, как видно, рассердили Екатерину. Она бросила гневно:

   – Полно, государь-батюшка, охальничать-то! Да ещё при служивых. Я ведь не девка какая-нибудь, а государыня. Пристойно ли тебе громогласно столь непотребное предложение делать?!

Пётр смутился, что с ним бывало чрезвычайно редко. Он примирительно пробормотал:

   – Ты уж прости меня, Катеринушка. Уж больно хорошо здесь возлежать, целебна сия вода, яко наша марциальная. Язык разумею. Мы сейчас вон полезем, а ты со своими дамами да девками окунись. Я прикажу в стороне батальон на страже поставить, дабы никто посторонний сюды не проник да в смущение вас не ввергнул. Мочалки вам оставим – трите друг дружку на здоровье. А что до нашей потной грязи, то вода здесь проточная – всё быстро снесёт.

   – Горячо ли, государь? – уже спокойно поинтересовалась Екатерина.

   – Да нет, матушка, терпимо. Ровно в баньке нашей в Преображенском. Однако много лучше.

Дамы отвернулись, покамест неутомимые денщики растирали Петра и вельмож. А потом, загородясь каретами, совлекли с себя свои платья, предварительно отослав кучеров да грумов и дождавшись, пока по приказу государя расставят оцепление на десятке сажен от бассейна. Впрочем, кто сильно хотел, тот мог кое-что узреть. Особенно сильно оголодавшие по женскому телу гвардейцы. Воображение дорисовывало остальное...

Опять потянулись сухие да пыльные вёрсты. Теперь своею свежестью, своим солёным дыханием манило их море. Оно мало-помалу приближалось, открывая пустынный берег, неширокую полосу песка и гальки. С другой стороны колыхались пересохшие степные травы. Их неумолчный шелест сопровождал колонну всю дорогу. Их приминали кони, они с сухим треском, похожим на пистолетный выстрел, лопались под ногами.

«Море близко, стало быть, скоро Дербент», – подумал князь Дмитрий. Дотоле пустынное, оно теперь открывало взору то одинокий парус, то лодку рыбаря. Быть может, вдруг подумал он, там, в Дербенте, найдёт он весточку от Марии, доставленную из Астрахани с одним из ластовых судов.

Беспокойство не оставляло его, особенно в те редкие минуты, когда мысль была свободна. Он с горечью думал о том, что государь более не спрашивает его о дочери, будто она вовсе изгладилась из его памяти, будто ничего меж них не было.

Обольщение надеждою – худшее из зол, думал он. И следовало ему, отцу, тщательно оберегать Марию от обольщений. Да, она была ослеплена любовью, да, с таковым ослеплением чрезвычайно трудно сладить. Трудно, но можно, особенно ему, искушённому не только в учёных занятиях, чья мудрость признана всеместно, но и в делах житейских.

Вот у него молодая жена, моложе дочери, чья красота и образованность не только пленили его в зрелых летах, но более льстили ему. Счастлив ли он с нею? Ослепление первых лет супружества минуло, и наступило неминуемое отрезвление. У него не оставалось сил на Анастасию: поначалу недоставало, а уж потом и вовсе не осталось. На смену явилась ревность – красавицу жену окружали молодые поклонники. А нынче и ревность отступила. Всё поглотили заботы об очередной рукописи, о доме, о дочери с её пагубной страстью... И не отпускавшая его болезнь...

Покачиваясь в седле, он думал о будущем. Он не был фаталистом, не верил в магию цифр, которую исповедовали со времён Пифагора. И всё же испытывал некий – не трепет, нет, но беспокойство пред цифрою три. Казалось бы, троица есть число священное: Бог-отец, Бог-сын и Бог – Дух Святой, есть праздник Святой Троицы.

Но вот у них в роду всё, окончивавшееся на тройку, несло неприятность, а то и несчастие. Отец Константин преставился 13 марта 1693 года; любимая супруга Кассандра – предстала пред престолом Предвечного в 1713 году; 23 ноября 1710 года он сам получил султанский фирман на господарство, открывший цепь несчастий. Да и тайный договор с Петром о союзничестве, звено в этой цепи, был подписан 13 апреля в Луцке. Он, Кантемир, рождён был 26 октября 1673 года. А что такое есть 26? Тринадцать, взятое два раза!

Не за горами год 1723-й, год его пятидесятилетия. Он думал о нём с беспокойством. Рубеж, Рубикон. Удастся ли ему перейти его в здравии и благополучии?.. Мысль эта становилась со временем всё неотвязней. Он гнал её, но она снова являлась, особенно тогда, когда болезнь вонзала в него свои когти, а порой и когтищи...

Размышления его прервались неожиданно. Послышались крики казачьего пикета, скакавшего во весь опор вдоль медленно и устало колыхавшейся колонны:

   – Неприятель! Войско пылит встречь!

Есаул свалился с коня прямо под ноги оторопевшему Апраксину.

   – Ваше сиясь, господин генерал-адмирал. Оттоль, с дербеньской стороны, движется войско.

   – Передай мой приказ драгунам – быть в готовности. Фузелёров подтянуть к передней линии, фузеи зарядить!

Волна напряжения прокатилась по людям. И усталость тотчас отступила.

Глава двадцать первая
ПОВОРОТ ОТ ВОРОТ

Умный не ленись – вовремя оборотись!

Коль загодя займёшь оборону, потом

не потерпишь урону.

Быстрей несут ноги по изведанной дороге.

Быстро да торопко пал в яму Еропка.

Благость в ём – глядит за окоём.

Пословицы-поговорки

Голоса и бумаги: год 1722-й

В крепостях иметь непрестанно великую осторожность, ибо приморские крепости весьма разность имеют с теми, кои на сухом пути. Ибо на сухом пути стоящие крепости всегда заранее могут о неприятеля приходе ведать, понеже довольнаго времени требует войску маршировать. А на море так безвестно есть, как человеку о своей смерти. Ибо, получая ветр свободной, без всякого ведения можешь внезапу придти и всё своё намерение исполнить, когда неготовых застанешь. Того ради непрестанно готовым быть, а особливо чтоб батареи всегда в добром осмотрении были; также и людей часть с их офицеры при пушках в готовности на карауле были, а именно: ежели покажется в море от одного до пяти кораблей, то быть на батареях готовым... А ежели усмотрено будет от пяти до десяти кораблей, то быть половине на карауле; а ежели более, от 10 до 15 кораблей, то быть всем в готовности...

Пётр – из наставления гарнизону нововозведённой крепости Святого Креста

Видя здешние замешательства, я обещал визирскому кегае и рейс-эфенди[97]97
  Кегая (кяхья) – заместитель великого визиря; рейс-эфенди – министр иностранных дел.


[Закрыть] по тысяче червонных, дабы они постарались сохранить дружбу, пока Порта получит ответ Вашего Величества чрез своего посланного, к Вам отправленного; турецкие слова и дела непостоянны: может произойти бунт, или визирь переменится, или к татарам склонится, или татары самовольно нападут на русские пределы, и от подобного случая может произойти ссора, поэтому соизвольте на границах остерегаться и приготовляться к войне. Порта принимает в своё подданство Дауд-бека и хочет сначала овладеть персидскою Грузией, а потом вытеснить русские войска из Дагестана...

Посланник в Турции Иван Неплюев – Петру

...Хан ни на кого так не надеется, как на своих холопов калмыков и русаков, сиречь на тех, которые на Руси родились. А которые и здесь родились от отца или матери бусурманской, и тем не весьма верит и оных одних, без калмыков, николи в партию не высылает. Ныне озбеки советуют хану, чтоб с ним вместе в поход выезжать, дабы поскорее всех злоумышленников или покорить, или весьма разорить, а потом бы к Самархану поехать и тут совершенно короноваться. Ибо водится, что ханы бухарские к Самархану ездят для посвящения на ханство. А имянно камень такой есть, которой, сказывают, будто с неба упал, и на тот камень, когда хан сподобился сесть, то оного прямым ханом признают, понеже оной камень фальшивого хана, которой не с прямой линии объявляется, и вблиз не допустит, не токмо садиться. Озбеки нарочно хана на степь выманивают, чтоб свободнее оного предать, чему и сам догадывается и выезжать не хочет, токмо проводит их словами, будто поедет. И озбеки хану тоже лестят Балхом и иными местами, обещая паки под его правление привести...

Флорио Беневени – Петру

Приказ был: стоять в полной готовности!

Вокруг государя и его министров сомкнулось плотное каре. Он был ровно в крепости, стены которой составляли преображенцы со спешенными драгунами. Крепость эта представлялась несокрушимой.

Но что это?! Стена пала перед одиноким всадником несколько странного вида.

Он был в бараньей папахе, почти скрывавшей лицо. Гвардейский мундир сидел на нем ловко, составляя разительный контраст с папахой. Конь под ним был кровный, да и всадник, видно, бывалый: заставлял коня пританцовывать, подвигаясь к Петру.

   – Кто таков?! – гневно воскликнул Пётр. – Зачем пустили!

   – Можно ль было не пустить, – в свою очередь, вскричал всадник, ничуть не оробевший пред грозным государем, и сорвал папаху.

   – Матушка! – оторопел Пётр. И захохотал – раскатисто, буйно. – Вот так нумер! Кто это тебя так?

   – Девицы мои, – отвечала Екатерина, довольная произведённым эффектом. Ибо вся свита глядела на неё оторопело и вместе с тем как бы непроизвольно улыбаясь.

Государыня была обрита. И без того лицо её, отличавшееся круглотою, было дородно, а теперь гляделось как полный шар.

   – После купанья легко стало, – пояснила Екатерина, – и решила я скинуть парик да состричь власы, дабы в них ничего не заводилось, – ничуть не смущаясь, добавила она, – И карету оставила по сей же причине: духота там, дамы преют. Теперь я с тобою, государь-батюшка, навроде адъютанта. Примешь?

   – Приму, приму. – Пётр был явно доволен. – Неможно от такого-то адъютанта отказаться: уж больно хорош да пригож. А папаха-то не давит?

   – Не в пример свободней да и легче в ней. От жару спасает, и голова не потеет. Не оттого ль здешний народ ею прикрывается?

Пётр хмыкнул:

   – Они тебя за своего примут, сочтут, Магометовой ты веры.

   – Пусть, – с беспечностью отвечала Екатерина, – От этого машкераду худа не будет. А ты, батюшка мой, меня не открывай.

   – Можно ль сокрыть государыню? Пущай видят, какова ты. Не изнежена, в поход идёшь, яко простой воин. Эвон, и пистолеты при тебе, – кивнул Пётр, завидя притороченные к седлу два пистолета.

   – А как же, – задорно ответствовала Екатерина. – Воевать – так вместе с великим супругом моим.

Меж тем, раздвинув строй, к Апраксину подлетел адъютант.

   – Ваше графское сиятельство, господин генерал-адмирал! – зачастил он. – И с той стороны стали. Пыль улеглась, майор от гвардии Ачкасов в трубку глянул и сказывает, что тамо войска нету, а есть ихние люди без оружия, с хоругвями.

   – Эх, Фёдор Матвеич, должно быть, то депутация от Дербеня, от тамошнего правителя, – укоризненно молвил Пётр. – Давай-ка поедем встречь при пристойном охранении. Однако авангарду по-прежнему оставаться в готовности.

В самом деле, то были именитые граждане Дербента во главе о наибом – градоправителем. Завидя Петра и признав в нём могущественного белого царя по необыкновенному росту, примете, которую разнесла молва, все дербентцы, числом сотни в три, низко склонились.

Наиб выступил вперёд и стал произносить речь. Переводчиком был князь Дмитрий.

   – Дербент покорен русскому царю, Дербент склоняется перед ним. В знак этого позволь, о великий владыка, поднести тебе серебряный ключ от города.

Церемония встречи продлилась недолго. Наибу были представлены вельможи из окружения Петра, и каждому из них предназначались подарки. Князь Дмитрий получил кинжал в ножнах ювелирной работы. Кинжалы и драгоценные кубки получили и остальные. Пётр в свою очередь преподнёс наибу свой портрет – миниатюру, осыпанную бриллиантами.

   – Станем лагерем за южною стеной, уведомь наиба, – наклонился Пётр к князю. И, повернувшись к Апраксину, бросил: – Прикажи начальникам готовиться к церемониальному маршу. Чрез весь город проследуем, где лагерю быть. Чтоб знамёна развёрнуты и музыка, как должно. А ты, княже, – продолжал он, – градоправителю скажи, чтоб двое ворот распахнуты были, – маршировать будем.

Ворота были распахнуты – наиб объявил: Дербент, дербентцы и он сам счастливы отдаться в подданство России и её великого монарха.

Подготовка к торжественному маршу заняла более трёх часов. Город, безропотно павший к ногам русского императора, был достоин зреть пышный парад, возглавляемый самим Петром. Всё войско поспешно чистилось, приводя себя в порядок.

– Тебе, матушка, придётся скинуть боевой твой наряд – вишь как дело-то обернулось. Поедешь в карете, паричком прикроешь голую главу свою, за тобою гофдамы в каретах – полный бабский парад, дабы тутошних во удивление ввергнуть. Их бабы по гаремам сидят, яко узницы, а наши в каретах золочёных разъезжают для восторгу всего свету.

Полковые флейтисты, гобоисты и валторнисты вышли вперёд. За ними – батальон гренадер на конях, начищенных, можно сказать, до блеска.

И вот – Пётр с горделиво поднятой головой, улыбающийся, довольный, с обнажённой шпагой, воздетой вверх. А по сторонам – четыре пажа в пышном уборе. Зрелище! Однако обыватели, толпившиеся вдоль дороги раскрыв рты, ибо ничего подобного в своей жизни им видеть не приходилось, были поражены ещё более, когда после шествия гвардии с распущенными знамёнами показались кареты... Кареты! Золочёные экипажи, влекомые шестёрками лошадей с султанами, в блестящей сбруе, с нарядными форейторами, чукерами и грумами на запятках.

Екатерина в пышном парике и золочёном платье выглядывала время от времени в окна и приветственно взмахивала рукою. За нею – четыре кареты с гофдамами, приникшими к окнам. А потом пошли полки пехотные – Астраханский, Ингерманландский, Саратовский, Ижорский...

Шли и шли, и казалось обывателям, что несметно русское войско, нет и не будет ему конца. А всё дело было в том, что полковые колонны истончились, ибо улочки дербентские были чрезмерно узки. Так что, например, кавалеристам бригадира Ветерани пришлось следовать чрез другие ворота.

Да, это было зрелище. И судачили о нём дербентцы предолго. Но кареты, поразившие их воображение, и женщины невиданной белизны, словно бы обсыпанные мукой, с открытыми лицами и белыми, как снег на горах, волосами, что само по себе было преудивительно: это, пожалуй, повергло в трепет не только простолюдинов, но и знатных дербентцев, особенно духовных – мулл и самого имама. Женщины в войске! Невиданно и неслыханно! И ежели бы одна – множество!

Женщинам пристало знать своё место в гареме, кормить мужчин, пасти детей и скотину, а уж если и показываться на людях, то непременно с закрытым лицом и в тёмной одежде. Так заповедал им шариат – мусульманский закон, и нарушившие его предавались жестокому наказанию, забивались палками и каменьями, вплоть до смерти.

С крепостных стен палили пушки, играла музыка – зурначи и барабанщики, кеманча и дудук...

Что это было? Праздник? Но можно ли праздновать, когда в город входит чужеземное войско? Жителям небольшого города оно кажется бесконечным, было бы нелепо противостоять ему...

Но ведь белый царь объявил себя другом его шахова величества. Он в своих прокламациях, присланных прежде своего явления, писал, что намерен искоренить врагов шаха, и прежде всего коварного Дуад-бека, предавшегося туркам. Этот Дауд-бек изрядно пограбил дербентцев и шемахинцев, в том числе и русских купцов.

Куда как лучше русское войско. Великий белый царь строго наказал своим солдатам никакого насильства мирным жителям отнюдь не чинить под страхом жестокого наказания, и об этом было оповещено глашатаями на площадях и даже муэдзинами с минаретов.

Мало-помалу оторопь миновала и жизнь Дербента вошла в свою обычную колею, чему способствовали успокоительные заверения российских властей. Комендантом Дербента был назначен полковник Юнгер, его помощником подполковник фон Люке с двумя батальонами солдат Шлиссельбургского и Великолуцкого полков. Ещё было в комендантской команде семьдесят два гренадера да шесть пушкарей, находившихся в особливом подчинении полковника фон Штраля. Им было велено следить за порядком в городе, дабы не было бесчинств ни со стороны русских, ни со стороны обывателей и пришлецов, кои стекались в город по торговым и иным делам.

Государь император изволил учредить свою ставку среди виноградных кущ на берегу моря. Мог ли он, находясь в портовом городе, не наслаждаться его солёным дыханием, не любоваться волнительной грудью, вздымавшейся и опадавшей, видом белопарусных кораблей, стремившихся к причалу.

Пётр приказал соорудить ему каменную крепостцу, углубив её в землю. И немало времени проводил там в компании генерал-адмирала Макарова, прилепленного к государю, дежурных денщиков для разнообразных услуг и двух корабельных мастеров.

Место то было избрано с таким расчётом, чтобы не только надзирать за приходом судов из Астрахани и их манёврами, но и заняться починкою прохудившихся, что было любо государю и к чему он любил прилагать свои руки и смётку, когда был лишён токарного станка – его, можно сказать, главного фаворита, который прежде сопровождал его даже в походах, в том же Прутском, к примеру.

Одновременно Пётр приказал отвести себе апартаменты в цитадели: там поместились государыня со своими дамами, Толстой и Кантемир. Государю была отведена особливая комната, в которой было для такого случая специально прорублено окно с видом на море – а как же иначе!

Ждали ластовых судов с провиантом и припасами. От того, сколь их будет и доставят ли в достатке необходимое, зависела дальнейшая судьба похода. А пока что в ожидании Пётр поручил Апраксину возглавить консилий, который бы занялся начертанием генерального чертежа будущей дербентской гавани.

– Здешний причал разве что для рыбарей пригоден, – заметил он. – А тут надобен настоящий порт для множества судов, дабы в безопасности от стихий могли пребывать.

Государыня со своим штатом совершала прогулки по цитадели, с её основательными постройками на манер дворцовых, где обитал наиб со своими присными и главные торговые люди. Однажды дамы отважились проехать в каретах в верхнюю часть города, но принуждены были вернуться: улочки были так узки и кривы, что там и два верховых не смогли бы разминуться.

Проезжими оказались лишь улицы, расположенные ниже цитадели. И дамы во главе с государыней смогли совершить поездку в виноградные сады и полакомиться там не только виноградом, но и фигами, называемыми у европейцев инжиром, хурмою и благоуханными дынями.

Навестили они и государев «штаб», как любил он называть своё приморское обиталище. И застали мужчин за распитием вина. Государь вынудил их присоединиться к винопитию, что, впрочем, было встречено дамами без восторга. Они объявили местное вино диким, а виноградную водку – мерзопакостной сивухой. И отбыли восвояси.

Князь Дмитрий во всём этом не участвовал. В сопровождении двух десятков гренадер полковника фон Штраля, который вызвался самолично сопутствовать князю, он стал методично обследовать укрепления Дербента и наносить их на план. Одновременно его, как всегда, занимали памятники старины. Это занятие увлекло его и заставило забыть о приступах болезни.

Город был обнесён каменной стеной высотою три сажени и более сажени толщиною. Наиб и имам, которых он дотошно расспрашивал о возрасте стен, сказали ему, что строены они при благоверном шахе Даваде тысячу с лишком лет назад и время от времени подновлялись; а всё потому, что многие посягали на столь выгодно стоящую крепость. Потому и назвали её по-персидски: Дар-Банд – узел дорог. Долго длилась война меж Персией и Византией, и могущественный щах Хосров I Ануширван приказал пригнать сюда каменотёсов, дабы сделать крепость неприступной.

– Дар-Банд можно перевести и как узел ворот, – сказал наиб, – ибо Дербент был воротами на север и на юг. Ни один караван не мог его миновать, ни один корабельщик проплыть мимо, ибо здесь можно было заправиться провизией и укрыться от непогоды.

Крепостных ворот было много. Князь Дмитрий нанёс на план одиннадцать. Главными были северные ворота Кырхляр-капы и Джарчи-капы, южные – Орта-капы и Баят-капы.

Главным радетелем о душе дербентцев был легендарный калиф Хуран аль-Рашид[98]98
  ...легендарный халиф... — Харун аль-Рашид (ок. 765—809) – халиф (с 786 г.) из династии Аббасидов, считавшийся крайне добродетельным.


[Закрыть]. Это при нём в каждом городском квартале было возведено по мечети. Ибо персов сменили арабы, арабов – хазары, хазаров – татаро-монголы, словом, Дербент переходил из рук в руки. А рук, зарившихся на него, было в разные времена великое множество.

Закончивши зарисовки и описания в крепости, князь Дмитрий занялся обследованием Великой Горной стены. Тут к нему присоединился армейский фельдцейхмейстер, то бишь артиллерийский начальник Яган Гербер из бранденбургских выходцев, коего Пётр взял в службу в самом начале Прутского похода, при объявлении войны.

Он тоже был любознателен, но как-то сам по себе, и свои наблюдения и планы держал в тайности. Особенно занимала его фортификация: у себя в Бранденбурге он ею занимался любительски. В одиннадцатом году они возвращались в Россию вместе, он по нечаянности князю нагрубил, и у них вышла долгая размолвка.

Ныне чин он имел невысокий – полуполковника инженерного и артиллерийского – ив сравнение с князем никак не шёл. Но, однако, интерес их совпал, и князь позволил ему присоединиться к своему отряду из двадцати драгун.

Великая Горная стена поражала воображение. Она вплотную примыкала к цитадели и уходила в горы, где след её терялся.

Когда она была строена? Образованный мулла Эм ад, слывший знатоком местной истории, развёл руками:

   – Старые люди говорят, что во времена Хосрова, ибо шах тот был великим строителем и опасался набегов с севера.

   – А как далеко она тянется?

   – О, эфенди. Что тебе стоит приказать твоим аскерам оседлать коней и направиться с ними вдоль стены, – сказал мулла, поглаживая свою серебристую бороду. – Думаю, однако, что тебе не удастся дойти до её конца: по слухам, она тянется от моря до моря.

От моря до моря? Это следовало понимать так: от Каспийского до Чёрного. Но такого не могло быть! Ежели бы Горная стена выходила к Чёрному морю, он непременно знал бы об этом. С другой же стороны столь древнее сооружение могло давно прийти в ветхость и таким образом потерять своё оборонительное значение, а стало быть, затеряться и в памяти.

Мучимый любопытством, князь Дмитрий взгромоздился на своего коня, и конный кортеж начал взбираться в горы. Отъехав примерно с три четверти версты, князь увидел довольно хорошо сохранившийся форт, примыкавший к зубчатой стене и обрамленный четырьмя круглыми башнями. Ещё один форт, сооружённый по такому же плану, показался через версту.

Удивление и восхищение князя росло. Когда его экспедиция достигла высшей точки Джалганского хребта, то увидели уходящую вдаль стену с многими фортами и одной крепостью. Время изрядно потрудилось над ними, и чем далее от горных селений уходила стена, тем более ветшала. Она то спускалась, то вновь взбиралась на кряж.