Текст книги "Другое имя зла"

Автор книги: Роман Парфененко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

Он замолчал, откинувшись на спинку скамейки. Глаза были закрыты. Губы странно, мелко подрагивали. Вдруг из уголка глаза скатилась большая слеза. Пробежала по складкам щеки, оставляя влажную дорожку. Повисла не седом усе, сорвалась и исчезла в земле. Что это? Бред сумасшедшего, выжившего из ума старика? Тогда все происходящее со мной, затянувшийся, ночной кошмар. Когда же я проснусь?!!

– Он ничего не сказал мне в ответ. – Нарушил тишину Агасфер.

– Просто посмотрел на меня, и я увидел в его глазах жалость. Он жалел меня. Все знал и понимал про меня. Ему было жалко ничтожного, глупого самодовольного раба мнимого благополучия. Все это позже.… Не обладал и не приобрел никаких сверхчеловеческих возможностей. Не могу предсказывать будущее, читать чужие мысли, двигать предметы и воспламенять взглядом. Прожив две тысячи лет, накопил опыт и приобрел знания, что дает возможность делать некоторые выводы. Тогда не было у меня этого груза. Иисус собрал все силы и отвел взгляд. Словно я перестал существовать для него. Медленно, с усилием поднялся и продолжил свой путь.

У меня осталось какое-то мерзкое чувство стыда. Словно, сделал пакость близкому человеку, который совсем не ожидал этого от меня. Стыд жег. Как будто я голый стою в центре толпы, она рассматривает и смеется. Они брезгуют, видя мою нечистость.

Процессия давно скрылась из вида. Вернулся к своим делам. Повседневная суета стерла неприятные впечатления от случившегося.

Ночью, во сне он пришел. Вернее, я оказался на лобном месте под крестом, на котором он был распят. Стоял, задрав голову вверх и смотрел в лицо мертвого человека, висящего на кресте. Вдруг он открыл глаза и посмотрел на меня, так же, как и наяву. Жалость и понимание. Но, не было в глазах того, чего бы мне хотелось увидеть больше всего. Там не было прощения! Он сказал: "Ты будешь ждать моего возвращения в мир. Сколько бы не продлилось ожидание, отныне и до второго пришествия тебе отказано в покое могилы. Из века в век будешь ты безостановочно скитаться. Будешь одинок среди людей и ни где и ни кто не даст тебе приюта. Пока я не сниму зарок…". Проснулся в слезах и поту. Удалось убедить себя, что это не более чем ночной кошмар, вызванный обильным ужином и чрезмерным возлиянием. Вновь заснул и проспал до утра уже без сновидений.

Утром проснулся и понял – все изменилось! Вышел из дома и пошел скитаться по миру. В то время подобных мне, лишенных крова и постоянного куска хлеба, было гораздо больше. Нигде не мог обрести покоя. Переходил из города в город. Просил милостыню. Нанимался на поденную работу, что бы прокормиться. Ни на одном месте не мог оставаться более семи дней. Что-то гнало дальше. Люди окружавшие казались мне нелепыми и другими – отличными от меня. Лет через тридцать странность моего резко сменившегося быта окончательно забылась. Привык к бродяжничеству и беспрестанным скитаниям. Болел, меня били, изгоняли, пренебрегали и боялись. Сбился со счета прожитых лет. Перестал считать их. В один "прекрасный" день спросил у стражника охранявшего центральные ворота города, названия, которого не помню, "Какой идет день и год?". Он не удивился, в ту пору подобным вопросам из уст бродяги не удивлялись. Ответил. Меня, как громом поразило услышанное. Долго, пока он, не ударив древком копья по плечу, не вывел из оцепенения. Я очнулся с пониманием того, что завтра исполнится ровно сто тридцать лет, как изгнал сына Божьего со своей земли. За это время количество поверивших в него значительно увеличилось. Если проклятие верно, то завтра проснусь вновь тридцатилетним. Войдя в город, забился в разрушенном доме. Спрятался в самом темном углу и в страхе заснул. Утром не почувствовал никаких изменений. Вскочил, бросился к заросшему ручью, извивающемуся в овраге, позади дома.

Зыбкое отражение отобрало у меня надежду на смерть, на избавление от жизни, от ада окружающего мира! Там, на грязной, мокрой земле оврага я уверовал в него, и ужаснулся тому, на что обрек себя сам. Корчился, бился, кричал, просил прощения, пока стража, вызванная бдительными горожанами, не вытащила меня из воды. Избила в кровь плетьми. Связала и оттащила в городскую тюрьму. Суд приговорил к битью палками и изгнанию из города за воровство, попрошайничество и бродяжничество. Но что такое приговор людского суда, физические страдания в сравнение с ужасом той правды, что я знал о себе!

Продолжал жить и видеть, что делали люди с его именем на устах и ликом Божьим в глазах. Какие бесчинства и жестокости творили они во славу его! Я возненавидел людей. Они делали такое, что мне и в страшном кошмаре привидеться не могло. А он смотрел на это и никак не наказывал их. Так продолжалось долго. Очень долго. Пока не понял, что веру в него надо искать в себе! Спасение и искупление надо искать в себе! Святость и истина удел одного. Каждого, кто сможет найти это в себе! И придет царствие его на земле!

Люди не спешили искать его. Они потакали своим телесным слабостям. Тело торжествовало над духом! Возвращение затягивалось. Я был обречен жить в окружавшем безверии и пустоте.

Он не приходил. Я прошедший путь к Богу, не мыслимый для всего человечества! Я нашедший его, через страдания, в себе! Вынужден ждать, пока каждый человек обретет Бога, за время гораздо более короткое и за путь гораздо менее тернистый, чем выдался мне.

Все течет, все изменяется, но в одних и тех же берегах. Жизнь и смерть имя им. Река, это время. Кто-то плывет быстро. Кто-то не спешит. Но итог для всех один – другой берег. Никому еще не удавалось переплыть реку в обратном направлении. Как никому не удавалось войти в одну реку дважды, но за свою жизнь я не встречал людей, сумевших выйти из одной реки дважды.

Мы с тобой застыли в середине реки. Не в состояние ни плыть вперед, ни вернуться. Хотя для тебя, такая возможность есть. Понимаешь, Юра, некоторые поглощают жизнь желудком, другие пытаются постичь ее разумом, третьи пропускают все через сердце… Ты плывешь не в этой воде, как и я. Поэтому ты не одинок в этом бесцельном плаванье в никуда. По крайней мере, сейчас…

– Почему в твоем рассказе, так много аналогий с водой, рекой? Меня последнее время, как магнитом тянуло к Неве. Однако, однажды там чуть не погиб. В другой раз, вода, когда пытался покончить с собой, не приняла меня, вернее мое тело, вступив конфликт с сознанием, решившим умереть. У меня есть подозрение, что за всем этим стоишь ты. Атман и Малах Га-Мавет руками и ногами отбивались от обвинений от причастности к этому.

Он разлил остатки чая по емкостям. Чтобы не обидеть старика, сделал маленький глоток. Напиток уже остыл.

– Здесь есть о чем поговорить. – Он почесал голову под несуразной шапчонкой и попросил еще сигарету. Дал ему.

ТРЕТЬЕ.

– Я говорил тебе, что не обладаю никакими небывалыми способностями. Вода в реках всегда была чистой. Человеку с присущей ему основательностью в уничтожении окружающего мира не удалось осквернить всю ВОДУ. Она, так и осталась чиста. Попытавшись убить тебя, она просто хотела уничтожить первоисточник нового зла.

Он рукой прервал попытку возразить.

– Тебя спасла Наташа. Вода не захотела гибели ни в чем неповинного человека. Ты, будучи атеистом, даже скорее, именно, из-за этого, естественно, не допускаешь возможности существования души у того, что привыкли называть неодушевленной природой. Душа есть у всего. Даже у тебя, хотя ты и сомневаешься в этом. Река Волковка загажена человеком. Она одушевлена им, а не Богом. Поэтому она такая уродливая и страшная. Хотела поглотить тебя, но этому воспрепятствовали силы нечеловеческие, но вызванные к жизни человеком. В Волковке тебе не дал погибнуть Малах Га-Мавет.

– Почему ты постоянно подчеркиваешь, что во всем произошедшем виноват я?! Что это еще за термин, – отделение? Каким образом он связан со всем этим?

– Ты не воздержался от вопросов. Мне показалось, ты понял, что произошло. Видимо, этот мир действительно, искаженно материален. Только конкретные термины и четкие слова способны донести истину здесь. Тебе принадлежит мудрое изречение: "Словами пустоты не заполнишь", мне придется заняться этим трудным, скорее всего обреченным на неуспех делом. Слушай.

Агасфер поднялся, обошел вокруг костра и остановился напротив, засунув руки в бездонные карманы тулупа. Я приготовился услышать страшную правду о себе. Если к этому можно подготовиться.

– В мире, том, который был до отделения, слова были материальны. Они способны были воплощать действительность. Произнесенные слова не так страшны. Они либо правда, либо ложь. Страшны мысли, желания, надежды. Сказано: бойтесь своих желаний, ибо они имеют обыкновение сбываться. Желание, это правда, истина того человека, который желает. Иисус был человеком. Он стал Богом. Его мир несовершенен, он даже не менее жесток, чем тот, который выдумал ты. То, что говорю, – кощунство, но скажу еще одно. Мир Христа отличается от твоего тем, что он стремится к совершенству. Хочет, ищет доброты и света. В нем много ошибок и глупости, зла и равнодушия, но в нем есть место для всех и для всех есть надежда! Твой мир кончен. Это тупик, из которого нет выхода…

– Но, как я мог сделать все это?!! Я никогда не стоял в белых, развевающихся простынях, на крыше дома и не слал проклятия на головы людей…

– Может, это и было твоей ошибкой? В этом случае, ты бы прошел обследование в психиатрическом стационаре и через месяц, снова смог забраться на крышу. Для всех это было бы безобидное чудачество, смешное, даже. Нет, ты лелеял свои темные желания, копил ненависть и нелюбовь. Нежил обиды. Наслаждался своей индивидуальностью. Засыпал, рассказывая себе страшные сладкие сказки. В этих сказках ты был повелителем, хозяином мира, определял его судьбу. Наказывал правых и виноватых. Подвергал мукам врагов и просто несимпатичных тебе людей. Ты не умел прощать и забывать. Превратился в копилку. Кормил свою сущность, назову ее подсознанием, так тебе будет понятней. Твое подсознание, как клещ, зрело, наливалось ядом и копило ненависть. Оно перерастало и, наконец, ты не смог вмещать и удерживать его. Оно ОТДЕЛИЛОСЬ!!! И началось осуществление того, чем не грезил уже, ты это все принадлежало ему! Теперь подумай и скажи правду: разве этот мир не тот, о котором мечтал ты?! Имей мужество признаться…

Я долго думал. Искал доводы, аргументы, чтобы опровергнуть его слова. Искал в той, прошлой жизни зерна любви, добра, нежности в себе. Они были, но они были несущественны.

Закрыл лицо руками. Агасфер, не дожидаясь ответа, а может, и не нуждаясь в нем, продолжил ровным, лишенным эмоций голосом:

– Самое страшное для меня, – ты, средний, во всем обычный человек, такой же, как и миллионы других, такой же, каким был я. И какая разница, если бы не твое подсознание, то черный зверь любого иного мог оказаться на свободе.

Этот мир наделен чертами выработанными, знанием, представлением, фантазиями, твоим поверхностным образованием. Он является отражением пустоты, пожирая которую, развивался страшный зверь твоего подсознания. Никогда не задумывался, почему Атман являлся к тебе зеркальным отражением. Нет, ты воспринимал это как данность. Это не смущало. Ну, принял Бог твою внешность, ну и что?! Ведь на то он и Бог. Ты старался удивляться странностям и несообразностям этого мира и не мог! Не мог, потому что все это было твоим, создано тобой, для себя. Все попытки увидеть странное и понять его заканчивались тем, что забывал об этих попытках. В тебе не было Бога и поэтому ты сделал его сам. Твоя пустота, замкнутость, холодность, равнодушие. Отсутствие попыток найти путь к истинному Богу. Нежелание страдать и искать. Породило чудовище. Ты сам назвал его Атманом, а это не более и не менее чем переросшее своего хозяина – Я. Не сдерживаемое ни Божьим, ни человеческими законами. Он покинул тебя, затащив следом. Создал мир наиболее комфортный для своего существования. Давил на тебя и питался твоей слабостью и трусостью. Ставил выбор, и ты ни разу не разочаровал его. Ты жил по его схеме, а он рос. Тобой сделано все для того, что бы он становился сильнее и сильнее. Но твоя посредственность оказалась ловушкой для него, ибо он сам тоже оказался посредственностью неспособной предвидеть. Он мог только потакать своим бесчисленным мелким слабостям и злобным порокам. Вы поменялись местами. Теперь уже Атман удобрял тебя, чтобы вернуться и поселиться в тебе. Почва должна была быть благодатной. Но ваши слабости, очень скоро завели этот мир в пустой, серый тупик. Атман понял это и стал искать выход. А выход только один. Слиться с тобой, стать материальным и обрести еще большую власть над миром. И в этот раз Червивое Дитя просчиталось. Покинув тебя, он не учел, что природа не терпит пустоты. Ты начал растить что-то новое внутри. Под воздействием внешних обстоятельств оно быстро вырастало и развивалось. Этому новому становилось чуждым равнодушие, слабость и ненависть. Ты заполнял себя любовью, жаждой жизни, силой, стремлением отомстить и найти ответы. Атман не смог вернуться, влезть без твоего ведома. Место было занято. То, что было в тебе, оказалось равным ему по силе, а в чем-то даже превосходящим. Тогда он испугался и стал искушать тебя. Хотел вернуться любой ценой. Готов был разделить власть над миром с твоим новым Я…

– Он говорил правду об этом?

– Да, правду. Он не солгал тебе ни в чем. Кроме одного, что умолчал о том, что он, это ты. Объединившись, вы сможете создать новый мир. О том, каким он может быть, судить не берусь. Не знаю. Это доступно лишь тебе, стоит только порыться в тайниках души своей. Ну, вот и все. Теперь все знаешь о природе вещей этого мира. Опять стоишь перед выбором.

Агасфер устало вернулся на место. Тяжело вздохнул и закрыл глаза.

– Что я должен решить? Из чего мне выбирать?! Либо объединяюсь с Атманом и начинаю творить новый мир?! Или возглавляю крысиную армию (тут позволил себе хмыкнуть), уничтожаю Других, растираю старое подсознание, именуемое Атманом, в прах и опять оказываюсь перед необходимостью творить новый мир? У меня нет уверенности, что он будет лучше этого! Да и не хочу быть Богом. Не хочу ничего создавать. И это весь выбор, который ты предлагаешь мне?

– Знаешь, – (улыбнулся), – сейчас еще раз убедился в том, что полностью оправдываю прозвище "ВечногоЖида". Все это произошло со мной…

– Подожди. А как ты очутился здесь? Все погибли или исчезли, а ты сидишь, чаек попиваешь и нравоучениями забавляешься?!

Агасфер вновь тяжело вздохнул и сказал:

– А где еще я мог оказаться?! Мое преступление не имеет срока давности. Я обречен ждать второго пришествия. То, что ты не веришь в Бога не означает, что его нет. Это значит, что тебя нет для него. Не более и не менее. Ты меня перебил, а я как раз об этом и хотел сказать. Твое отделение застало меня на истечение столетнего цикла. Спустя несколько месяцев ко мне бы вновь вернулось тело тридцатилетнего. Твой мир, в котором оказался я, закрыт для него. Если ты выберешь из двух зол, мне второго пришествия дождаться не судьба. Я уже нажился. Две тысячи лет срок вполне достаточный, чтобы вкусить радостей жизни. Все это говорю только потому, что есть третий выход. Вернуться в его мир. Если ты уйдешь отсюда, то этого никогда не было, ни для кого, кроме тебя, меня и его. Есть одно "но", в его мире ты не сможешь жить. Он принадлежит Богу, а не тебе, там уже нет твоего места. Еще одна деталь, если ты решишь вернуться туда, все равно не сможешь убить себя сам. Ты был богом, а убивать Богов могут только люди. Если захочешь вернуться, то должен сделать так, что бы тебя убили люди. Мне кажется, это не самое сложное.

Подведу итог, перед тобой три двери. Одна, в мир Атмана. Вторая, в мир, который построишь для сегодняшнего себя. И третья дверь, назад она же в небытие. Ты достаточно умен для того, что бы сделать выбор. Не хочу мешать, да и все то, что мог и должен был сделать, уже сделал. Теперь, дело за тобой…

Он поднялся, намериваясь уйти.

– Подожди, Агасфер! Предположим, только предположим. Я открою третью дверь. Как смогу войти в нее?

Вечный Жид снова улыбнулся:

– Помни, какой бы выбор ты не сделал, – все равно остаешься Богом. Ты можешь почти все. Прощай, чтобы ты не решил, мы больше не увидимся.

Он вытащил из-под скамейки объемистую суму. Засунул в нее кружку и чайник. Взял со скамейки банку, из которой пил я, задумчиво повертел ее в руках и с вздохом отправил следом за чашкой в мешок. Не поворачиваясь ко мне, пошел к выходу из парка. Прежде, чем раствориться в темноте, не оглядываясь, махнул рукой.

Костер прогорел. Остались одни угли. Красиво. Как прекрасно они переливались, словно лукаво подмигивая. И вновь я один. Один на один с выбором. И в очередной раз не хотел выбирать. Сидел, курил, смотрел на угли. Лег на скамейку и поднял глаза к небу. Впервые низкая пелена тяжелых облаков исчезла полностью. На черном бархатном брюхе вселенной брызгами висели несчетные, холодные, далекие звезды. Я ждал. Чего? Ответ не приходил.

Глава 5. Последняя.

 
Постарайся понять и простить,
Потрудись разлюбить и забыть,
Сократи расстояние дня,
Убегая, настигни меня.
 
 
Расстреляйте меня тишиной,
Окружите забвеньем меня.
Ожиданье внезапных звонков
Растревожило, в ночь уходя…
 

1.

Первая мысль:

– Черт, где я? – Рукой вправо от себя. Мягкое, живое тепло.

Дальше:

– Не хватало еще, чтобы старик оказался голубым. Сказки плел вчера более чем забавные.

Пошарил рукой. Нашел грудь. Явно, не мужская. Сжал. Твердый сосок уперся в ладонь. Из темноты голос:

– Ты что совсем сбрендил? Больно же! – Голос женский.

– Черт, где я?! – Озвучил он свою мысль.

– Ну, у тебя точно крышу сорвало, километров на пять, как минимум. У меня, где же еще?

– А кто ты? Откинув одеяло, он сел в постели, спустив ноги на пол.

– Нет слов. Видимо, сильно тебя пробило. Я – Марина. Четыре часа назад мы познакомились у станции метро Достоевская. За более близкое знакомство ты мне обещал сто долларов заслать. Я согласилась. Пошли ко мне, на Звенигородскую. Вот, уже часа два, как ты спишь. Думаю, может, доплатишь за не целевую амортизацию моей постели.

– Ничего не помню и не понимаю! Какие сто долларов?! Только познакомились и уже в постели?

– Что поделаешь. Издержки второй профессии. Сто долларов за любовь и ласку. Кстати, они у тебя есть? Я ведь девушка наивная, верю первому встречному. А, мама учила, что не все люди честные. Многие могут обмануть за здорово живешь!

Она засмеялась. Потом резко оборвала смех и с тревогой спросила:

– Слушай, действительно, у тебя деньги есть?! Я ведь не в системе работаю. Кинуть меня запросто можно.

– Не знаю. Сейчас посмотрю. Включи свет, пожалуйста.

Щелкнул выключатель. Комнату размыто-красным осветил ночник. Он оглянулся. Посмотрел на нее. Укрыта по подбородок одеялом. Очертаний не угадывается. Лицо молодое, довольно миловидное. Светлые, короткие волосы, большие глаза, обрамленные длинными ресницами. В глазах настороженность, граничащая со страхом. Маленький, аккуратный, вздернутый носик. Пухлые губки. Опиши словами ее облик, вряд ли бы он смог воспроизвести его. Сейчас она тоже была полуразмыта, неярким светом светильника.

– Видимо, пить тебе вредно. Глаза совершенно бессмысленные. Как будто сразу с Марса в моей постели оказался.

Она потянулась к тумбочке, рядом с кроватью, на которой стоял ночник с красным абажуром. Взяла пачку Честерфилда, зажигалку. Все лежало в большой коричневой, керамической пепельнице. Закурила. Через постель бросила пачку и зажигалку ему. Он совершенно машинально достал сигарету и закурил. Выпустил дым. Незанятой сигаретой рукой потер лоб. Сильно, словно, ладонью хотел содрать кожу.

– Эй, космонавт, про деньги не забыл?!

Он вздохнул и подошел к неряшливой куче одежды, сваленной на полу. Вытянул кожаную, меховую куртку. Сунул руку в боковой карман. Вытащил пистолет. Удивленно хмыкнул, уронил куртку обратно. Из пистолета выщелкнул обойму.

– Ты что задумал?! Бог с ними, с деньгами!..

– Замолчи!

– Хорошо, хорошо! Только не стреляй, пожалуйста!

Опять вздохнул. Выдавил из обоймы на ладонь патроны. Три штуки. Засунул обратно и вставил обойму в пистолет. Нагнулся, положил на пол. Опять взял куртку, выпрямился и обыскал карманы. В другом боковом кармане лежал маленький сотовый телефон. Хмыкнул, бросил на груду одежды. Обследование боковых карманов результатов не дало. Вернул куртку на пол. Вытянул кожаные джинсы. В заднем кармане лежал толстый, роскошный, вычурный, кожаный бумажник. Раскрыл. Доллары, упитанной грядкой, – тысячи две с половиной. Пачка пятисотрублевок. Через плечо спросил:

– Тебе, как? Наличкой, долларами, рублями или карточку подарить?

– Долларами, если можно… – робко ответила она.

Вытащил две стодолларовые бумажки. Захлопнул бумажник и вернул на место, в задний карман штанов. Обронил джинсы на пол. Вернулся к кровати, сел. Впервые стряхнул пепел в пепельницу, а не на пол. Обернулся и кинул две бумажки на одеяло.

– Не сердись и не бойся Марина. У меня и вправду, с головой что-то не того. Тебе тут маленькая компенсация за моральный ущерб. И еще, на сдачу не могла бы кофейку сообразить?

– Да, конечно, Юра. Спасибо. Ты тоже не обижайся. Все подружки говорят, что мой язык до добра не доведет. Сейчас на кухне кофе приготовлю.

Он не видел, как она выскользнула из постели, накинула длинный, яркий, шелковый халат. Тупо, смотрел в пол, поддерживая голову ладонями.

– Подожди минутку. Я быстро. – Сказала Марина, направляясь к двери из комнаты. Когда ушла, он раздавил окурок в пепельнице. Поднялся и начал медленно одеваться. Пока перерывал одежду в поисках носков пришла мысль: "Значит получилось…"

Вернулась Марина. На подносе принесла две большие, фарфоровые кружки, сахарницу, коробку со сливками "Петмол". Поставила поднос на стул. Опустилась рядом со стулом на корточки, поправила полы халата.

– Я не знаю. Ты, может, со сливками любишь?

– Да. Спасибо. И две ложки сахара.

– Хорошо, – добавила в голубую чашку сливок, бросила две ложки сахара. Принялась размешивать. Он натянул свитер и посмотрел на часы. На часах половина одиннадцатого. В окошечке с датой стояла число, двадцать восемь.

– Какой сейчас месяц и год?

– Последний день зимы тысяча девятьсот девяносто девятого года. Двадцать восьмое февраля. – В голосе удивления не было. Всякого девочка в добром мире нереализованных возможностей насмотрелась. Закончила размешивать сахар. Поднялась и подала кофе.

– Марина, еще одна просьба. У тебя есть листок бумаги и ручка?

– Обижаешь. Я, как-никак студентка третьего курса педуниверситета. А это… – она обвела рукой комнату и, не прекращая движения, взяла с подноса кружку с кофе.

– Вроде, как попытка заработать стипендию. Жить как-то надо. Сейчас принесу и ручку и бумагу. Она вновь вышла, оставив дверь открытой. В проем виден кусок узкого, темного коридора. Через минуту вернулась. Принесла листок, вырванный из обычной тетради в клеточку, прозрачную, шариковую ручку. Отдала. Он отхлебнул из чашки и поставил ее на пол.

– Дай что-нибудь подложить под бумагу. – Марина взяла журнал, все на той же тумбочке. Космополитен.

– Подойдет?

– Да, давай. – Взял журнал, устроил на нем листок бумаги. Снял с ручки колпачок и задумался.

– Юр, извини, у тебя что-то случилось? Может, могу помочь чем-нибудь?

Он повернулся, посмотрел на нее. Улыбнулся:

– Нет, все нормально. Спасибо, Марина. Все в порядке. Сейчас, пожалуйста, не мешай. Мне надо кое-что написать.

– Ладно, как знаешь. – Она убрала поднос со стула, поставила на пол. Села, положила ногу на ногу. Полы халата разъехались, но Марина не поправляла их. Круглые коленки, действовали, как виагра. Она вновь закурила.

Юрий посидел еще, полузакрыв глаза, тихонько покачивая головой. Потом наклонился и стал очень быстро писать на листке. Закончил. Сложил бумагу вчетверо. Поднялся. Подобрал куртку и пистолет. Убрал бумагу в боковой карман, к телефону, пистолет опустил в правый карман. Снова посмотрел на часы. Время убегало, как песок сквозь сжатые пальцы.

– Знаешь, Марина, я не судья и не хочу тебя обидеть. Завязывай со всем этим. И еще… – Он полез куда-то под левый рукав куртки, там звякнуло. На свет появился массивный браслет. Взвесил его на руке и высоко подбросил. Браслет камнем упал на одеяло.

– Не знаю, сколько он стоит, но думаю, если с умом продать, для начала новой, не тонкой жизни хватит. Он из платины с золотом, камешки, да и работа старинная. Так, что денег стоит. Аккуратней только, особо не светись. Заканчивай внеурочные занятия. Они опустошат тебя. Ну, и не знаю,… постарайся сохраниться, такой же… доброй.

Марина сидела, не шевелясь, в изумлении, открыв рот. Глаза занимали верхнюю половину лица. Наконец выдавила:

– Юра, а куда ты пойдешь? Может останешься у меня?

– Я бы остался… да, трудно мне с людьми. Знаешь, последняя просьба. Может быть, я когда– нибудь вернусь. Не могла бы сохранить одну вещицу?

– Конечно, все что попросишь.

Он расстегнул куртку. Там на ремне в кожаном чехле висел нож огромных размеров. Отстегнул крепление и протянул Марине.

– Вот. Только береги его, пожалуйста, никому не давай и спрячь подальше.

– Хорошо, сделаю, как ты хочешь.

Она взяла нож и бережно положила его на кровать, рядом с браслетом, к которому до сих пор не прикоснулась.

– Проводи меня до двери. – У выхода она зажгла свет. Он оглянулся. Увидел в ее глазах слезы. Не мог понять причины. Шагнул к ней и приобнял:

– Банально, конечно, но все у вас будет в порядке! Прощай.

Развернулся, торопливо открыл запор на двери и выскочил прочь из квартиры.

2.

Юрий спускался по лестнице. С каждым шагом план принимал все более и более четкие формы. Ненужные детали отбрасывал. Нужные огранивал, загоняя в окончательную, совершенную схему.

Между третьим и вторым этажом легкий мыслительный процесс был завершен. В слух пробубнил:

– Приятно быть Богом все-таки. Столько возможностей. Как я девчонку околдовал! В полной уверенности осталась, что провела с чудаковатым бандитом четыре часа. Интересно, имела ли она половой контакт с новоявленным Богом?! Вряд ли, ни каких ощущений этого не помню. Да, неважно, перед смертью не натрахаешься.

Пока бубнил под нос, прошел мимо приклеившегося к подоконнику деда, у его ног, к батарее жалась маленькая, грязно-белая, гладкая собачонка. Оба смотрели на него глазами полными страха и желания стать невидимыми.

– Будь счастлив, дед! И тебе, собака, долгих лет жизни! – Сказал и почти бегом выскочил в высокий, до неба, дворовый колодец. Интуитивно выбрал направление. Пройдя несколько подворотен, вышел на проспект.

Пошел снег. Сразу и медленно. Большими хлопьями он падал на асфальт и таял. Превращался в грязную, жидкую кашу. Но не исчезал.

Юрий подошел к краю тротуара, поднял руку горизонтально к земле. Поток машин был редким. Стало зябко. Поднял воротник, натянул перчатки. Это принесло удачу. Замигала желтым, неопределенного цвета копейка. Лихо, разбрызгивая грязь, подкатила. Скрежеща, остановилась перед ним. Юрий наклонился и с усилием открыл ржавую дверь. Просунул голову в салон. Водитель был молодым, но каким-то грязным, зачуханным, усталым.

– На этом можно ездить?

– Да т-т-ты чт-т-то! Она у меня двадцать чет-т-тыре часа в сут-т-тки работ-т-тает.

– Тогда, до Балтийского вокзала рискнем доехать?

– А сколько дашь? – на этот раз, не заикаясь, спросил водитель.

– Твоя цена?

– Т-т-т-тридцат-т-т-ник. – Застрочил, как из пулемета.

– Даю полтинник. – Сказал Юрий, складываясь и втискиваясь в машину. Хлопнул дверцей. Та загремела, но плотно не закрылась. Из стойки вывалился внутренний светильничек и повис на проводках. Юрий попробовал затолкать на место и вновь открыть дверь, что бы захлопнуть плотнее. И то и другое не получилось.

– Не бойся. Она у меня не от-т-ткрывает-т-тся. Т-т-там замок нужно подрегулировать.

– Когда доедем, откроется? – Юрий поймал себя на мысли, что тоже хочет заикаться на букве "т", нечеловеческим усилием подавил улыбку и желание.

– Не сомневайся. Все будет-т-т ништ-т-тяк.

Машина сорвалась с места. Несмотря на обманчивый, внешний вид, ехала довольно шустро. Но производимые шумы заставляли Юрия холодеть. Что-то мертвело и сжималось внутри. Водитель попался словоохотливый. Ему очень понравилось выражение о своей машине, по поводу, бесперебойной работы в течение двадцати четырех часов в сутки. Он принялся развивать мысль.

– Она у меня надежная. Целый день работ-т-тает. Без от-т-тыха. Знаешь сколько за сут-т-тки нарезает?!

– Не знаю, и знать не хочу. Сосредоточься на дороге и на том, как потратить деньги. – Оборвал водителя Юрий. Тот обиделся и засопел. Ему стало жалко этого замученного уже жизнью молодого парня, но разговаривать сейчас не мог.

Город, ускользающий за грязным, заляпанным окном, казалось, мало отличался от того, созданного им. Людей на улицах не было. Вот только горящие фонари, да редкие машины, с гулом и жидким шлейфом грязи, проносящиеся мимо.

Ради кого я все это собираюсь сделать?! Ради Марины? Этого заики, деда, его собаки, или вот того человека в прошмыгнувшем мимо Мерседесе?! Грязью копейку залил с крыши до колес. Нет, наверное, нет. Не ради них. И не ради Агасфера. Он платит по своим счетам. Ради себя, и уже, наверное, без наверное. Ну, может быть для Наташи. Той, которая не знает меня, не любит и никогда не полюбит. Ради дочки ее и того ребенка, что еще не родился. Ишь, как понесло высоким штилем. Устал просто от всего. Надоело!

Юрий вымученно улыбнулся. Машина въезжала на площадь перед Балтийским вокзалом. Вновь посмотрел на часы. Десять минут двенадцатого. Время бежало вместе с ним. Чуть впереди. Выгнувшись на кресле, вытянул из заднего кармана джинсов толстый бумажник. Порывшись, наклоняя его к желто-зеленому свету, пробирающемуся в салон с площади, выудил пятисотку. Машина замерла напротив ступенек, ведущих под крышу вокзала.

– На, держи. Спасибо. – Попытался открыть дверь. Не получалось.

– У меня сдачи нет. – Опять получилось не заикаясь.

– Не надо сдачи. Дверь сделай! – наконец удалось сломать сопротивление заевшего замка. Почти выбил дверцу. Сила инерции едва за шиворот не выбросила на тротуар. Удержала жалобно заскрипевшая ручка на двери. Юрий с трудом вылез из машины. Вытянулся во весь рост, с хрустом в суставах потянулся. Наклонился, опять заглянул в салон. Ошеломленный водитель держал растянутую руками радужную бумажку.

– Будь счастлив, шеф! Прощай! – Сказал Юрий. Сильно хлопнул дверцей. На этот раз плотно встала на место.

Никак не получается зацепиться. Прочертить хоть какую-либо черту, отмечающую путь. Поздно, везде опоздавший. Уже ничего не догнать, и никого не вернуть. Да, и надо ли?