355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Роман Парфененко » Другое имя зла » Текст книги (страница 17)
Другое имя зла
  • Текст добавлен: 19 сентября 2016, 13:27

Текст книги "Другое имя зла"


Автор книги: Роман Парфененко



сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Дом моего детства сгорел, и все соседние тоже. Не знаю, когда это произошло, до или после провала. Но счастливого детства осталось пепелище. Аллегории. Так и со всей жизнью, от всего, что любил, от всего, что было дорого, оставались прах и зола. Атман со своими вкусными предложениями, не оставил ничего из моей спокойной, тихой, прошлой жизни.

Неожиданно посетила светлая идея:

– Шура, а что если нам провести какое-то время под открытым небом?! Разведем костер. Приготовим горячей пищи. Ведь романтично, правда?!!

Шура не высказала никаких возражений. Дошли до ближайшего магазина. Взяли консервированной тушенки, макарон, воды, специи. Зашли в каменный, двухэтажный дом. Нашли не запертую дверь и проникли внутрь однокомнатной квартиры. На кухне, после не продолжительных поисков выбрал подходящую кастрюлю, чайник. В кладовке нашел большую, спортивную сумку и сложил находки. На кухне отыскал заварку, пакет сахара. Пару тарелок, ложку, чашку с логотипом Липтона. Вроде бы все. Нет, не все. Пришлось возвращаться в кладовку и искать там плоскогубцы и кусачки. Нашел. Положил к уже награбленному добру. Проволоку для кастрюли смогу найти на улице. Здесь больше делать не чего.

Пока возвращались в тополиный сквер, нашел стальную проволоку, и на ходу сделал с помощью плоскогубцев душку для кастрюли.

Бивуак решил разбить у трансформаторной, кирпичной будки. Оставил там сумку и отправился к пепелищу за дровами. За несколько ходок натащил достаточное количество топлива. Принес два закопченных кирпича. В кустах акации ножом вырубил две у-образные уключины и длинную поперечину. Вернулся и принялся сооружать костер. Сложил растопку. Заострил и воткнул в землю уключины. Огонь долго не хотел оживать. Пришлось пожертвовать пачкой оставшихся сто долларовых купюр, около двух тысяч. Целое состояние. Плеснул на дровишки из канистры бензина. Приготовления "чудесным" образом помогли. Изголодавшийся огонь сразу набросился на сыроватую растопку. Еще бы! Сожрал всю наличность! Но горячий суп стоит всех зеленых бумажек в этом мире. Скоро пламя утолило древний голод и успокоилось. За его судьбу, больше можно не опасаться. Главное вовремя подкидывать дровишек. Тогда он будет долго дарить тепло и горячую пищу. Налил в чайник воды. Поставил на два кирпича под бок веселому пламени. Повесил над огнем кастрюлю с водой. Вывалил туда банку тушенки и насыпал специй. Подбросил дровишек огню.

За всей этой приятной суетой совсем забыл приготовить место для сидения. Несмотря на бессмертие, застудить почки, было бы непозволительной роскошью. Странное все-таки бессмертие, состояние. Еще недавно пытался убить свое вечное тело, теперь беспокоюсь о возможности застудить почки. Но странности, странностями, а седалище в лужу не опустишь. Надо искать какую-нибудь доску. Поиски увенчались успехом. Нашел широкую, почти не обгорелую доску. Сверху положил на нее четыре кирпича и, пыхтя, оттащил все это к костру. У кирпичной стенки трансформаторной будки соорудил устойчивую скамейку. Уселся и опрокинулся спиной на стену. Достал сигарету, прикурил от подмигивающей огоньком щепочки. Настроение благостное.

Только сейчас заметил отсутствие Шуры. Что-то последнее время часто стала исчезать?! Посвистел, – безрезультатно. Ну, ладно, пусть побегает, может быть, причины крайне уважительные, она ведь тоже живое существо, тем более женского рода. Наверное, просто неудобно справлять нужду в присутствие мужчины. Подобные размышления успокоили. Решил закрыть глаза, а когда открою, Шура будет сидеть рядом и щуриться единственным глазом. Чтобы дать больше шансов для возвращения, решил не открывать глаза до тех пор, пока не досчитаю до девятьсот девяносто девяти. Почему? Да, просто нравится подобное сочетание чисел. Считать буду вслух, что бы заглушить возможный шум возвращения. А то сюрприза не получится.

– И раз, и два, и три… – где-то на ста тридцати в голове опять выплыло дословно предложение Атмана. Но на этот раз оно было как бы под счетом. Продолжал считать, а слова плыли под цифрами. Несколько раз сбивался, и приходилось возвращаться к последней запомненной цифре. Считал долго и в голове дважды успели прокрутиться слова Атмана с первого до последнего.

– … и девятьсот девяносто семь, и девятьсот девяноста восемь, и девятьсот девяноста девять…

Успел вовремя затормозить перед тысячей. Еще немного посидел с закрытыми глазами. Открыл. Шура не объявилась.

Суп в кастрюле кипел во всю. Помешал, добавил макарон, снова помешал. Подумал и добавил еще макарон. "Много не мало". Вода в чайнике не закипела, а дрова, которые были рядом с ним, перегорели. Подвинул чайник к самоустранившемуся огню. Подкинул топлива.

"Куда же Шура запропастилась?" Но эта была единственная мысль. Остальные гнал. Решил плотно поесть, а уж потом заниматься умопосторениями. Суп готов и расточал вокруг себя божественный аромат. Снял кастрюлю с огня, налил в одну тарелку бульона и ложкой добавил густыши. Это Шуре. Набегается, как раз остынет. С нагулянным аппетитом поест.

Налил супа себе. Но от чарующего священодейства отвлекла закипающая в чайнике вода. Насыпал заварки и плотно прикрыл крышкой. Поставил на землю, в небольшом удалении от костра. Теперь ничто не мешало вкусить горячего супа. Он, конечно, не был кулинарным шедевром, но на отвыкший от жидкой, горячей пищи желудок оказывал благодатное влияние. Желудок поглощал суп с радостным урчанием. Под урчание опять повылазили мысли о моем бесценном здоровье. Сухомятка – наиболее короткий путь к язве желудка. Почему раньше не варил горячей пищи? Было безразлично, чем набивать желудок. Почему после встречи с Атманом вопрос о сохранении здоровья стал первостепенным?! Кто же стал уделять такое внимание бренному телу? Я или Атман? Или я для Атмана?! Впрочем, подобные мысли, никаким образом не повлияли на аппетит. Съел целую тарелку супа и умял еще столько же добавки.

Сытость и расслабленность. Так хорошо себя не чувствовал с той поры, когда с Наташей проводил, как бы медовый месяц. Наташа. Наташа! Что там Атман говорил: возможность вернуть ее. Измененной или неизменной. Вернуть, стерев память о том, что она умирала. Может быть, тогда смогу примириться со своей душой? Ага, смогу!!! Только часть этой души была бы уже Атманом!

Чайку надо попить. Налил чернее ночи цветом чай в фарфоровую кружку. Явно с заваркой переборщил. Это уже не просто крепко заваренный чай, а как говорил мой знакомый из прошлой жизни по кличке Седой, – еще не чафир, но уже купец. Всыпал много сахару, чтобы хоть немного нейтрализовать горечь. Напиток получился замечательный, с противоречивым вкусом. Крепчайший, горько-сладкий. "Вькусь списьфичеський", – как опять-таки, когда-то, говаривал Аркадий Райкин. Язык все-таки обжечь удалось.

Чтобы разобраться во всем надо все разложить по полкам. Взвесить все за и против. И начать с самого начала. Корни всех ответов находились так глубоко, что дотянуться до них отсюда, с Волкуши, из сегодняшнего дня очень трудно. Надо взболукатить полузабытую, устоявшуюся муть прошлой жизни. И в этой мутной водице попробовать поймать ответы на столь важные для меня сегодняшнего вопросы.

Плеснул еще чаю. Он уже начал остывать, как сказал бы все тот же Седой, – уже не купец, сморщился, – это уже коряк. Но я не гурман и не чафирист. Мне и такой чуть теплый коряк по душе.

" Где же черти носят Шуру?! Уже бы могла переделать все дела и вернуться. Поесть вот. Что я зря старался?!" Но с ней, то же не все светло и ясно. Она категорически против моей сделки с Атманом. Это одно понятно. Здесь опять таки не надо быть физиологом Павловым, чтобы прочитать физиологическую реакцию на мой контакт с Безумным Богом. Что-то тянет меня сегодня на цитаты?! Но, тем не менее, начнем с начала…

Три. Один и память.

А начало такое. Почему твари отобрали у меня сначала запах, вкус, память, а потом вернули?!!

Родиться на исходе шестидесятых годов двадцатого века не значило ничего. Сытое, обутое и одетое детство, наделенное достаточно большим количеством игрушек. Небогатый перечень материальных мечтаний вполне удовлетворялся финансовыми возможностями родителей. Все было прекрасно, в своих, конечно, детских рамках представлений о счастливой жизни. Я не был избалованным ребенком, способным устроить сопливую истерику в магазине, чтобы вынудить родителей приобрести понравившуюся вещь. Рано или поздно мечты осуществлялись. Уже тогда понял, что если чего-то хотеть, то оно непременно у тебя появится. Главное, чтобы мечта ни осуществилась с опозданием, когда к ней потеряешь интерес. Наверно, к счастью для родителей и для меня, все мои желания были осуществимы.

Главной страстью были солдатики. Она сохранилась вплоть до первого курса университета. Там победила другая страсть, сексуальная. Все существовавшие наборы игрушечных солдатиков становились моими. Они были далеки от совершенства. Зачастую невозможно было понять, на ком скачет красный всадник, на бегемоте или на мутировавшем, тонконогом таракане. Еще труднее было понять, что сжимает кавалерист в вытянутой руке, тупой меч, кривую дубину или обломок оглобли. Но главное было не в форме и даже не в содержании. Главным было количество! Правда, никогда не опускался до перемешивания времен и масштабных размеров армий. Это было недопустимо и меня переворачивало, когда от коллег по песочнице получал подобные предложения. Тевтонские псы-рыцари могли биться только с русскими ратниками того же временного периода. Ну, а, уж если Великая Отечественная война, то и в самом деле Великая!

Мог часами молча просиживать над ковром сражения, передвигая полки, устраивая засады, рейды по тылам противника. Это не была историческая реконструкция, мне с избытком хватало фантазии, чтобы придумать и повод войны, и неизъяснимые внятно причины, не говоря уж, о собственно военных действиях. Все машинки, железные дороги, конструкторы, кубики и даже мебель приспосабливались для нужд действующих армий. Старое кресло в одной войне могло играть роль неприступной крепости, а в другой стать высокой горой, на которой закрепился враг и мне не считаясь с потерями, надо было его оттуда выбить.

Интеллигентные родители смотрели на меня с восторгом. Они считали, что военная карьера обеспечена, с этаким-то стратегическими талантами. Но подчас им было трудно прервать миллитаристкие забавы, для того, чтобы выпихнуть меня на улицу. На улице было неинтересно. Окружающий мир был полон опасностей, объясненных родителями и еще непознанными, но явно существующими. Опасность могла исходить от чего угодно. Но наиболее странными казались люди, хотя они ни как не проявлялись. Очевидно, поэтому у меня в детстве не было друзей. Я никому не поверял свои тайны и секреты. Укрывал их от всех. Мне трудно было знакомиться и находить слова для разговора.

Детский сад пугал общими спальнями и общими туалетами. Странно, но об этом стал думать позднее. Уже начиная с раннего детства, человеческое общество стремится изо всех сил стереть индивидуальные различия. Это характерно не только для бывшего СССР, но и для любой другой государственной системы. Когда, с раннего возраста вынужден коллективно испражняться. Потом, в тихий час засыпать среди двадцати других детей, сохраниться практически не возможно. Но в нашей стране любая форма индивидуализма считалась проявлением психического расстройства. И подвергалась соответственному лечению.

В этом, пусть даже, детском обществе, сразу четко выступила градация. Появились свои лидеры, способные мгновенно, без раздумий толкнуть в грудь кулаками. Выявились те, которые подставляли эту грудь. И те, которые находились в стороне от первых и вторых. Волки, стадо, одиночки. Волки тоже сбивались в стадо-стаю, чтобы лучше резать овец. Я был одиночкой. Наверное, существовать в обществе одиночкой, и есть та самая золотая середина.

Волки могут сожрать и превратить в овцу, если пути пересекутся. Но этого можно избежать, волки ведь тоже стадо и они поступают сообразно коллективному интеллекту. А если удалось уйти от волков, то дистанцироваться от овец, дело плевое. Детский сад я ненавидел, но он было неизбежным, как дождь, зима. Приходилось мириться.

Труднее было со школой. В саду мог большее время оставаться сам с собой, находясь среди других. Школа, в которую, будучи сыном интеллигентных родителей, попал в шесть лет, уже бойко умеющим читать и относительно безошибочно считать, в пределах двадцати, все было по-другому. На уроках вперед выдвигался критерий общественной оценки, успеваемость, дисциплина. Если успевал по предметам, был дисциплинированным, то ты хороший ученик, для учителя и родителей. На переменах вновь торжествовало животное разделение людей, и здесь твои успехи на уроках могли сослужить очень плохую службу. Мир стал сложным. На обретение места и поиски той самой золотой середины, между волками, стадом, а теперь еще и пастухами, в чьей роли ревностно выступали учителя, ушло года три. В четвертом классе окончательно был зачислен в крепкие хорошисты, с удовлетворительным поведением и средними способностями.

Родители, и главным образом отец, считали, что только в здоровом теле может быть относительно здоровый дух, запрещал, по его выражению, гонять собак по помойкам, к чему я не особенно и стремился, отдавал предпочтение этому благородному занятию, – занятиям спортом. Обилие спортивных секций сменивших меня закончилось, в конце концов, – бассейном.

В начале оказался в спортивной группе. Но каждый день совмещать пять или шесть часов в школе с четырьмя часами интенсивных тренировок в бассейне, да еще домашнее задание после, быстро стали для меня не посильными. О том, что бы заявить об этом во всеуслышанье не могло быть и речи. Пошел другим путем, как в свое время сделал В. И. Ульянов-Ленин. На нескольких соревнованиях показал душещипательно плохие результаты. Хитрая политика не замедлила сказаться, без излишней помпы меня, как бесперспективного, перевели в группу здоровья. Теперь ходил три раза в неделю, по три часа, в окружении едва научившихся плавать лягушек, плескался в воде в свое удовольствие, да, и для самолюбия приятно.

Так же получилось со школой. Только те предметы, которые были мне интересны, давались легко. А остальные, главным образом точные науки, несказанно мучили меня. К шестому классу весь интерес к школе пропал. Не знаю, кого винить в этом, учителей, школьные программы, да, нет. Скорее всего, самого себя. Может быть, это произошло еще и потому, что появилась очередная страсть, – Книги. Они давали то, что не в состоянии была дать школа. Я читал запоем, о домашних заданиях вспоминал, только тогда, когда мать в двадцатый раз криком вытаскивала меня из-за пределья. Устные предметы давались легко. Мог запомнить, конечно, если слушал объяснение материала на уроке. Письменные задания благополучно перекатывал на переменах. Девчонки уже в шестом классе симпатизировали мне. Даже за жвачку и другие мелкие сувениры давали списывать на контрольных работах.

Я возвращался из школы. Обедал очень торопливо. Уходил в свою комнату, во время подготовки уроков мне запрещалось закрывать двери, чтобы мать могла контролировать домашний учебный процесс своего чада. Но и здесь нашел компромисс. Наваливал на стол учебники, тетради, неопрятная гора возможных знаний. А сверху аккуратно лежала книга, которая в тот момент безраздельно властвовала надо мной. Родители опять столкнулись с проблемой выдворения чрезмерно углубленного в себя чада на прогулки. Более-менее ровные и положительные оценки усыпили бдительность домашних цензоров. Они самоустранились от проверок подготовки к урокам. Это позволяло большую часть жизни проводить в самом себе или самим собой в придуманном другим человеком, напечатанном мире.

Моя замкнутость не смогла не вступить в противоречие с окружающим миром. В середине девятого класса посыпались двойки и тройки. Пытался сдержать, суетливо возводя запруду из вранья, вырванных из дневника страниц, поддельных подписей и прочего подобного. Но поток был слишком велик, что бы моя, не без гордости могу сказать, довольно, искусная плотина не рухнула под талыми водами всепоглощающей правды.

Нерушимый союз родителей, школьных учителей и репетиторов общими, титаническими усилиями заставили закончить без троек десятый класс. Не без хлопот отца поступить на исторический факультет Ленинградского Государственного Университета имени Жданова. Все эти великие события произошли в один год с выстеленной Горбачевым перестройкой.

Первый курс оказался очень ярким. Все вокруг было не таким, как прежде. Исчезло давящее ощущение толпы. Начал различать лица, преимущественно женские. Первый семестр взрослой жизни, страдая, хранил целомудрие. После зимы, с таяньем снега меня посетила первая любовь. Она была старше на два года и выше на три сантиметра, этакий, Майкл Джордан в юбке. Все героические попытки романтизировать отношения, разбивались в постели о плотскую, животную страсть. Она была самкой. Когда узнала о том, что у меня первая, для нее обремененной большим, по сравнению со мной, багажом жизненного опыта, куда входило: замужество, аборт, развод, учить жизни такого кутенка, как я было потрясающим, чувственным наслаждением.

Когда расслабленный вином, ее телом, начинал говорить о любви, она смеялась и, гладя по голове, говорила: "Любовь – это совокупление. И чем лучше оно, тем крепче любовь!". Я злился, мучался, страдал, писал стихи, но все мимо.

Короче говоря, в армию попал прожженным, умудренным опытом и изъеденный цинизмом. В армии, запертым на два года, сохранить себя невыразимо сложно. Но когда удалось выработать линию поведения, отслужил год, получил сержантские лычки, понял, что в этой системе при определенных обстоятельствах, охранять свое я очень легко. Помогало этому и изолированность армии от общества, которое конвульсировало в объятиях перестройки, гласности и демократии, этих подосланных, продажных девок капитализма. Одним словом, переполненный сам собой вернулся на гражданку.

Эта "Гражданка" оказалась совершенно другим измерением, на совершенно чужой планете. Естественно, из армии никто не ждал, кроме родителей и пары закадычных приятелей по университету, так же как и я два года не обдуваемых ветрами перестройки. Возвращение было будничным и рабочим. Несколько дней беспробудной пьянки, череда новых знакомых, кратковременные, на сексуальной почве, влюбленности в женщин, чьи имена и лица забывал сразу по окончанию акта.

Осенью учеба перемешалась с желанием зарабатывать. До девяносто первого года, таких возможностей было море. Удалось совместить нетяжелое обучение с еще более легкими, но регулярными заработками. Денег имел достаточно, чтобы ни выделяться из серой массы элгэушного студенчества. Пил вино, трахался, покупал вещи. Учеба катилась сама собой. Учились мы не на семинарах и лекциях, ни на коллоквиумах, и уж тем более ни на экзаменах и зачетах. Как правило, способность излагать свои мысли складно появлялась в компании себе подобных, за бутылкой водки, на какой-нибудь конспиративной квартире. Естественно, что мысли были сумбурными, а слова загадочными и туманными. Но когда все это говорилось, понимал все и все мог объяснить. Заканчивалось всегда примерно одинаково. Утром с головной болью, вспоминая имя очередной подруги по диспуту, с которой обрел единение душ и тел. Вспомнить тему шумной вчерашней беседы не мог. Зачем?! Почему кончилось это, как всегда, в постели, с незнакомой девкой, с дерьмом во рту, жуткой головной болью и желанием содрать с кожу, чтобы очиститься?!!

Все путчи и политические волнения проскакали мимо, не смешивая меня с собой. Не принимал участия в политике, чурался всех видов общественных движений. Всех политиков считал жидким говном с изюмом. Главным в жизни было наличие денег для обустройства комфортной, физиологической жизни. Душа и собственная индивидуальность в тот момент беспокоили меньше всего. Конечно, считал себя исключительным, но доказывать это кому-либо необходимости не ощущал. В таком состоянии духа и тела закончил свое высшее образование.

Первый раз в голову пришли мысли о том, что тело бренно, когда потерпел фиаско в коммерческой деятельности. Ситуация была обыденной, до слез. Подставили. Наехали, обобрали, хорошо, обошлось без членовредительских штук. Однако, проститься пришлось со многим, с новой машиной, дорогими часами, золотыми цацками и просто с деньгами. Сидел в пустой квартире, благо о ней бандитам ничего известно не было. Прописан был в коммуналке, ее и лишился, а квартира была записана на мать. В то время бандитские разборки иногда оставляли родню нетронутой. Так вот, сидел в этой квартире и думал, зачем мне деньги? Внешние проявления успеха? Главное это жить в согласии с собой. Избегать конфронтации с окружающим миром. И вообще спрятаться от всего.

Устроился работать в музей, в архив. Что, хотя и не соответствовало специальности, но было по профилю примерно рядом. Стал книжным червем. Общение на работе сводилось к здрасте и досвиданьице, спасибо и пжалуста. Зарабатываемых денег едва-едва хватало на жратву, чтобы ни помереть с голоду. У родителей брать гордился, да и помочь они в то время могли мало чем. Иногда жратву менял на водку, а голод обманывал алкоголем. Безрадостно все было. Примерно в это же время начал вести дневник. Поверял бумаге мысли обо всем, кроме самого себя, потому что со мной ничего не происходило. Два года рылся в пыли и своей душе. От самоубийства спас случай, если они бывают. Случайно на улице встретил старого приятеля по неудавшемуся бизнесу. Кстати, именно он и подставил тогда бандюкам. Морду бить не стал, хотя подмывало. Сдержал в себе извечную ненависть обездоленного к преуспевающему. И не обманулся. Не знаю, то ли угрызения совести, что вряд ли, то ли мои прошлые заслуги и способности на почве российского предпринимательства, заставили сделать предложение войти в его фирму младшим компаньоном. К тому времени самобогемная, голодная жизнь успела набить оскомину. Подумав минуты три, я согласился. Отметили примирение в кабаке. Слюняво целовались, переполненные искренним дружелюбием.

Предпринимали мы, довольно, успешно. Полу криминальный, как и все из существующих в России в то время коммерческих предприятий, приносил очень немаленькие деньги.

Поменял квартиру на Петроградку, купил новую девятку и имел возможность потакать своим не чересчур большим, человеческим слабостям. Идиллия продолжалась до тех пор, пока жадного Гешу, как называл своего приятеля, за эту самую жадность, не грохнули бандюки. Я его предупреждал. Фирма развалилась, какой бы он не был плохой и жадный, но все в ней вертелось, именно, вокруг него, Геши.

Я перебивался случайными заработками. Перекидывал машины, кого-то с кем-то сводил. В общем, из всего старался извлечь максимальную выгоду. Выгода извлекалась. Деньги не переводились. Круг знакомых рос.

В последнее время незадолго до провала у меня все чаще стала возникать необходимость в человеке, с которым мог поговорить по душам, в случае необходимости выплакаться, рассказать о том, какой я особенный и как не похож на других.

Женщины с аккуратной постоянностью появлялись в моей жизни. Но, казалось, что все, что их интересует из меня, так это деньги, квартиры, машины. Сердце сжималось и пряталось от возможности знакомства с их мамами и папами. Они с первого же мгновения смотрели на меня, как на потенциального жениха. Тошнило от всего этого. Месяц встречался, на такой срок меня хватало. Как только очередная предпринимала попытки перетащить в квартиру тапочки, халат, прокладки и другие женские шалабухи, дабы начать вить гнездо, цеплялся к чему попало и выставлял претендентку за железную дверь.

Потом неделю самоотрешенно пил и упирался лбом в холодное стекло окна на кухне. Оно отделяло меня от потной ночи. Смотрел в нее из неосвещенной кухни, курил и думал, как бы все было, если бы в миг изменилось и стало другим.

А, однажды проснувшись, увидел, что это произошло. Все равно, и в этой жизни я по-прежнему был один. Но потом появилась Наташа, неважно, как и почему, но я полюбил ее. Как никого до нее и, наверное, после нее тоже. Часто думаю сейчас, а что бы было, если вместо Наташи оказалась какая-нибудь другая женщина? Смог бы полюбить ее?! Ответа нет, но Наташа умерла, и я вновь остался один.

Вся эта мишура в лице Атмана, Малах Га-Мавета, воспринималась мной, как должное. Этот мир удивлял, но что буквально парализовывало меня, так это то, что я не сошел с ума здесь.

Мучительно захотелось выпить, чего-нибудь покрепче чая. Шура все не появлялась. Решил прогуляться к магазину, а заодно прихватить пару бутылок вина. Водки не хотелось. Подбросил дровишек в почти прогоревший костер. Поднялся и направился к реке Волковке.

Четверо. Я, она, слова и он.

Надо принимать решение. Но какая-то будничность, не важность всего этого. А что важно? Важно то, что меня настораживает предложение Атмана. Есть в нем противоречия, несоответствия, которые пока ускользают. Безумный Бог не слишком торопил. Вот спешить и не будем. Надо отыскать Шуру. Вина выпить и выспаться. А утро вечера всегда мудренее.

Со вторым получилось легко. В магазине прихватил две бутылки Киндзмараули. Возвращаться на одинокий бивуак не спешил. Если Шура прибежала, то по следам отыщет меня. С ее скоростными возможностями догнать меня вопрос минут. Решил возвращаться к костру кружным путем. Легко ли убить время, там, где его нет? Сейчас проверим.

Громко орать, подзывая Шуру не то, чтобы боялся. Было бы неприятно слышать собственный охрипший рев в полной тишине мертвого города. Открыл бутылку вина и отдал должное половине. Вино было прекрасным. Шлялся по левобережью Волкуши, прихлебывая вино из горлышка и не особо утруждая себя поисками. Заглядывал в подъезды, какие-то щели, тихонечко посвистывал, но одноглазая бродяжка не находилась.

Сегодня выдался богатый на жидкость день. Суп, две тарелки, чай, две чашки и почти целая бутылка вина. Последнее усугубило проблему, которая проблемой, конечно не являлась.

Пристроился у глухой, красной, кирпичной стены котельной. Одолеваемый риторическими вопросами начал подготовку к мероприятию. Вопросы были такими, – Сколько поколений орошали стену этого полезного здания переполнявшим их золотым дождем? Где они теперь? И почему я об этом думаю? Ответ нашелся только на последний вопрос, – легкий хмель от выпитого вина. Или ошалевший от собственной значимости, теперь даже процесс мочеиспускания всегда буду сопровождать глубокими философскими размышлениями?!! Ну, нет!

Поднял голову, чуть выше уровня глаз, на стене, мелом, сделана надпись. Неизвестно когда и неизвестно кому:

"Если ты надумал и все-таки решил застрелиться. Не медли! Ибо пуля летит медленнее, чем успеешь передумать!"

Пожал плечами, к кому это обращение? Если ко мне, то пробовал уже расстаться с жизнью, причем способом, гораздо более медленным, чем выстрел из пистолета в висок. Но передумывал не я. Мое тело решило за меня, – жить! А за мое тело решили здешние Боги. Они сделали меня бессмертным. Застегнул ширинку, повернулся все еще думая о надписи. Слишком свежей во всех смыслах она казалась.

В трех шагах, вытянув стрелой громадный хвост, сидела одноглазая побегунья. На радостях шагнул к ней:

– Где ты была, блудная корова?!

Она качнулась всем телом из стороны в сторону. Склонила голову к земле и как-то изогнувшись носом, откуда-то из-под живота выпихнула. Что бы вы думали?!

– Пистолет?!! Э, Шура, где ты раздобыла его? – Сделал еще шаг, наклонился и поднял его. Шура сидела, задрав голову, смотрела, не проявляя никаких эмоций. ПСМ – пистолет системы Макарова. Вытащил обойму, передернул затвор, он клацнул. Повернулся в сторону, нажал на спусковой курок, – в стволе пусто. Опустил пистолет в карман. Из обоймы один за другим выдавил на ладонь пять "золотых патронов". А почему она принесла его? Почему сделала это, именно, сейчас?!

– Эй, подруга! Ты на что-то намекаешь?! – Вспомнилась надпись. "Дорога ложка к обеду". Так выходит? Как мало в нашей жизни бывает случайностей. Все слеплено и не происходит одно без другого. Хоп, тебе захотелось пописать. Хоп, писая, ты читаешь надпись на стене, в которой говорится о самоубийстве. Оба-на, и твоя лучшая подруга, в мире начисто лишенном огнестрельного оружия, приносит боевой, снаряженный пистолет! Случайность?! Нет, вряд ли. Если только Шура не принесла пистолет, для какой-нибудь другой цели. Для какой? Уж, всяко не орехи колоть! Как узнать у крысы, пусть достаточно большой и дружелюбной, для чего она принесла пистолет последнему человеку оставшемуся в мире. Да еще стоящему над пропастью решения?! Что ему делать, – шагнуть в пропасть?! Или попытаться отступить от нее и вернуть что-то?!

– Итак, милая моя, что ты хотела сказать этим подарком? Мне уже пришло время застрелиться, да? Если да, то не могла бы ты отойти влево на два шага?! Если нет, то будь любезна, отодвинься назад. Пожалуйста, не думай, что это пьяный бред. Алкоголь из меня уже выветрился. Так, что давай, блесни разумностью. Влево, значит, застрелиться. Назад, ну ты, поняла.

Шура оставалась недвижимой. Засунул патрон в обойму, вставил в пистолет, взвел затвор и поставил его на предохранитель. После медленно поднес "Макара" к виску.

Шура, как-то комично, одним прыжком отлетела назад. Прыжок получился огромным.

– Значит, нет!.. – Я засунул пистолет за ремень на джинсах.

– Могла бы с кобурой принести. Да, и патронов маловато. Ну, хорошо, спасибо за подарок. Давай вернемся к костру, я там тебе супа оставил. Поешь, а потом во всем разберемся.

До костра оставалось метров сто. Дошли быстро, но Шура шла вплотную ко мне. Удивительно! Ни на шаг не отходила. Конвоирует, что ли?

Ее порция уже затянулась холодным жирком. Но лакала суп с аппетитом. Мне пришлось повозиться, пробуждая задремавший костер. Скоро он прервал дремоту и продолжил алчную трапезу. Вылил оставшийся чай. Вывалил из чайника большой ком заварки. Налил свежей воды и водрузил над огнем. Шура уже закончила трапезничать. Чистила мордочку.

Я, глубоко затягиваясь, курил. Смотрел на нее и продолжал удивляться.

– Может, переоцениваю твои умственные способности? Тогда все это, не более чем случайность? Ты, увидев мое агрессивное движение, отнесла его на свой счет. Срефлексировала и попыталась обезопасить себя расстоянием? Здесь есть над чем сломать голову и более светлую, чем моя. Может, проведем еще ряд опытов по методике Павлова? В чем, правда, она заключается, понятия не имею.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю