Текст книги "И на земле и над землей"

Автор книги: Роберт Паль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

Глава четвертая

826-й год в землях, лежащих к югу от Венедского моря, ничем особенным не отличался. Все так же ссорились и мирились внуки покойного Карла Великого во Франкской империи, то угрожая своим восточным соседям, то забывая об их существовании. Король датчан-данов все жил планами создания, в противовес франкам, мощного союзного государства данов, норманнов и свенов-шведов, чтобы обезопасить себя от такого непредсказуемого соседа. Правда и то, что ни норманны, ни шведы не горели большим желанием подпасть под его суровую руку, как и то, что ни Людовик Благочестивый, ни три его сына, занятые своими внутренними франкскими делами, в это время далеко за Лабу [9]9
  Лаба —древнее славянское название реки Эльбы.


[Закрыть]не поглядывали.

Не новы были и то разгоравшиеся, то притихавшие трения между папой римским и королями по вопросам раздела церковной и гражданской власти, где каждая сторона хотела быть первой и независимой. А что касается фактов все новых и новых разбойных выходок викингов, то о них не говорили разве что немые.

Впрочем, одна из хроник отметила, что именно в этом году в резиденцию франкского императора Людовика Благочестивого прибыли два брата – Рюрик и Харальд, достигшие зрелого возраста сыновья повешенного датчанами славянского князя Годолюба. Мол, император принял братьев-сирот благосклонно, сам крестил в христианскую веру и обещал помочь им вернуть их лен.

Хронист не ошибся: у Годолюба, князя ругов-русов, входивших в княжество бодричей, действительно были такие сыновья – Рюрик от жены-славянки Умилы и Харальд от второй жейы-датчанки. А осиротели они почти двадцать лет назад, когда датский король Готфрид разгромил маленькое пограничное славянское княжество, а его князя казнил за отступничество и измену родственному долгу. Дело в том, что в сложившихся тогда обстоятельствах Годолюб был вынужден стать вассалом Карла, что Готфриду, естественно, понравиться не могло.

После погрома, учиненного в стольном городе, и гибели мужа датчанка вернулась на родину, а Умилу с малыми сводными братьями-наследниками воевода Дражко успел тайно вывезти в безопасное место.

А вот насчет лена хронист допустил неточность. Братья просили не лена, землю, пожалованную в наследственное владение вассалу за службу своему сеньору, а помощи в возвращении им их захваченного датчанами княжества. Что ни говори, а сюзерен, король или император, в ответе за своего вассала. И если двадцать лет назад он допустил такое беззаконие, пусть поможет сейчас.

Людовик во всем был согласен с братьями, великодушно обещал свою помощь, и те ликовали, даже веру ради такого важного дела на радостях поменяли.

Наивные юные рыцари, не знающие придворных нравов пришельцы, они и не подозревали, что имеют дело с человеком, еще десять лет назад оставившим все хлопотные государственные дела и поделившим империю между своими беспокойными сыновьями Лотарем, Карлом Лысым и Людовиком Немецким. А те и знать их не хотели, добиваясь более справедливого передела империи, а понятие о справедливости у каждого было свое.

Через год они добились такого передела – и все пошло по новому кругу. А что оставалось Рюрику и Харальду? Стать странствующими рыцарями, продавать свою кровь и меч герцогам и королям? Ну, это еще заслужить надо. Да и выбор у сеньоров сейчас большой как никогда: такие же, как они, неприкаянные, не имеющие ничего кроме коня, оружия и уже немалого опыта, в поисках достойной службы бродили по всем большим дорогам. Когда устроиться не удавалось, они становились рыцарями с больших дорог, и в Европе быстро узнали, что это такое.

Стали братья наниматься к купцам для охраны их караванов. И охранять было от кого – на долгой дороге до Дуная, а зачастую и до самой столицы Византии, случалось всякое. Так приходил опыт. Дружина, подобранная Рюриком, была сплоченной, легкой на подъем и яростной в стычках. Слава о ней пошла по всем торговым городам.

Одного не любил Рюрик – сопровождать уводимых на торг пленников. Сам человек вольный, ни от кого не зависящий, он не мог не сочувствовать тем, кого этой воли лишали. Однако когда не было другой службы, приходилось соглашаться и на эту. До поры.

Шли годы. Братья возмужали, заматерели, залечили не один шрам на своих телах. Простая, повторяющаяся из раза в раз служба наскучила, захотелось чего-то другого, более серьезного и интересного.

Так они оказались на острове Руяне, в городе Арконе, где у храма бога Святовита была дружина в несколько сот человек. Взяли и их. Тут в походы ходили уже не на конях, а на кораблях. А кораблей – целая эскадра. И народ на ней из самых отчаянных и самых разных языков – и славяне, и русы-руги, и норманны, и шведы, и эсты, и еще бог весть кто, со всего Венедского моря.

Сами себя они величали божескими воями, а их – всяко, как и прочих ловцов счастья: викингами, датчанами, северными людьми – норманнами, варягами. Развелось их несчетное множество, и понятно почему. Вот вырастают у людей сыны – земля, которой и так мало, – старшему, а остальным – конь, меч, и иди, ищи свою судьбу. Началось со Сканзы [10]10
  Сканза– так славяне называли Скандинавию.


[Закрыть], там земли действительно мало, да и та каменистая, неплодная. А потом по всему морю пошло, и назвали его славяне Варяжским.

Не сразу, но привыкли братья и к морю. Немного лет прошло – стали сами водить корабли, ходить в дальние походы, по морю и по рекам. Добычи привозили больше других. Может, потому что не ловчили, сбывая понемногу добро по пути к острову, может, были более удачливы. И почти все забирал храм, его бог и жрецы того бога.

Не понравилась Рюрику эта алчность. И то равнодушие к людским потерям, которые при всей удачливости неизбежны. И не по-божески это, не могут быть боги, тем более высокочтимый Святовит, такими жадными и жестокими. Хотя Людовик и окрестил братьев, но новой веры они не познали и стряхнули ее с себя, как путник пыль. А свою в памяти держали цепко – единственное, что осталось у них от своей земли, от своего народа.

Ушли они с Руяна и опять стали вольными и гордыми. Когда кошели потяжелели, заказали себе сразу пару кораблей. Корабельщики по сходной цене предлагали готовые, но Рюрик стоял на своем: строить так, как он повелит. И повелел:

– Знаете, мастера, как наши предки венеды строили?

– Так это когда было!.. – засомневались те.

– Было почти тысячу лет назад. Давно, говорите? А корабли их были лучшими для всего моря, с ветрилами и гребцами. На них с римлянами Юлия бились. Утех тогда и свои были хороши, да к венедским подступались со страхом…

– Есть такое преданье, помним, – закивал оживившийся при этих словах старый плотник. – Вот давай вместе и припомним, как по тому преданию строили. Мой дед еще хорошо это знал…

Не будем мучить старца, лучше дадим слово великому римлянину Юлию Цезарю, который очень хорошо запомнил венедские корабли, испытав их мощь в боях. В своих «Записках о галльской войне» он отметил:

«Надо сказать, что их (венедов) собственные корабли были следующим образом построены и снаряжены: их киль был несколько более плоским, чтобы легче было справляться с мелями и отливами; носы, а равно и кормы были целиком сделаны из дуба, чтобы выносить какие угодно удары волн и повреждения; ребра корабля были внизу связаны балками в фут толщиной и скреплены гвоздями в палец толщиной, якоря укреплялись не канатами, но железными цепями; вместо парусов на кораблях была грубая или же тонкая дубленая кожа, может быть, по недостатку льна и неумению употреблять его в дело, а еще вероятнее потому, что полотняные паруса представлялись недостаточными для того, чтобы выдержать сильные бури и порывистые ветры Океана и управлять такими тяжелыми кораблями. И когда наш флот сталкивался с такими судами, то он брал верх единственно быстротой хода и работой гребцов… Наши корабли не могли им вредить своими носами (до такой степени они были прочными); вследствие их высоты нелегко было их обстреливать; по той же причине не очень удобно было захватывать их баграми…»

И опять шли годы. Эскадра Рюрика росла. А вместе с тем росла и его слава. Одни называли его Рюриком, другие Рориком, а иные и славянским Соколом. Потому что Рорик-Рарог и есть сокол, священная птица самого Огнебога.

Глава пятая

Когда после пахоты поле было выровнено бороной, Добрец отпустил вола на свежую травку, а Ягила пошел за семенами. Они уже давно были приготовлены для этого святого часа и ждали его в небольших мешках, пошитых из старых мужских портов. Почто так? А чтобы передалась готовым лечь в землю семенам благодатная мужская сила.

Перенес Ягила мешки на край поля, огляделся – нет ли поблизости кого из женщин? Не о Благе речь, она сейчас сама занята посевом репы, а это чисто женское дело тоже требуется выполнять только в чем мать родила.

Ну, пусть себе сеет, они мешать не будут, сами растелешились, повесили на грудь по суме и пошли по мягкой теплой пашне рассеивать ядреные житные семена.

Горсть – вправо, горсть – влево. Шаг за шагом. Не спеша и не медля. Горсть – туда, горсть – сюда. Вроссыпь, а не кучно. Чтобы всходы были ровные, не мешали друг другу в росте. Но и не изреженные, когда колос от колоса – не слышно голоса. Вот так, вот так! Вправо, влево. Шаг, еще шаг.

Тут и нужные слова скажутся, а то и песня споется. Если хочешь хорошего урожая, спой славы Сурье и Перуну. Не забудь жизнь дарующую Живу. Без ее пригляда ничто не растет, не плодоносит. Скажи ей от сердца идущие слова. Как родной матери, что дала тебе жизнь. Вот так…

Чтобы рассеянные зерна не остались лежать поверху и не были склеваны птицами, их нужно похоронить. Только после похорон они могут воскреснуть, ожить для новой жизни сами и дать жизнь новому семени, которому придет и его срок.

Ну вот, теперь опять вола – в ярмо, борону – в поле. К вечернему небесному Коннику все было закончено. Закончила свое женское дело и Блага.

Побывав в мовнице и омыв натруженные тела, все собрались у стола к вечерней трапезе. Сегодня снедь показалась особенно вкусной, сурица – особенно сладкой, а славы, пропетые богам, особенно дружными и сердечными.

Такое большое дело свершили, – радовались и обнимали друг друга. И как раз вовремя, как Яр-бог велел. Теперь и Яров день, весенний праздник земледельцев-огнищан, сыграть можно. К концу седьмицы и другие закончат свои полевые работы, тогда смогут собраться все. Этот праздник, от начала веков любимый русичами, поможет им и в это трудное время.

В назначенный день семья Ягилы поднялась чуть свет. Брату Добрецу он поручил сходить к Тавру и добыть для общей трапезы горного барана, Благе – еще раз обойти родовичей с приглашением на праздник. Да чтобы те, в свою очередь, не забыли кликнуть и соседние роды, ведь уже который год Священная роща и помолье у них общие.

Сам занялся конем.

Ни у кого в роду нет такого хорошего белого коня, как у него. Именно белого, ибо Ярила может прибыть только на таком. Сам собой он молодой, суражий, то есть красивый, мужчина, скорее всего еще не женатый и оттого особенно неистовый в своих весенних чувствах. В одной руке он держит зеленую ветвь, в другой – пучок спелых колосьев. Горящие глаза его должны воспламенять любовью сердца молодых. Пусть присмотрятся друг к другу, чтобы, когда придут Лада со своей дочкой Лелей, у них было готово решение создать семью, а богини Рожаницы освятят ее и благословят продолжение и процветание рода.

Семья у русичей – дело серьезное и святое. Создать ее без согласия рода и воли богов невозможно.

А заняться конем было необходимо. За время весенних работ тот заметно потерял прежнюю бодрость, запылился, загрязнил копыта землей и глиной. Хвост и грива, такие длинные и густые, требовали крепкого гребня.

Все утро Ягила мыл и чистил любимого коня. Когда вернулась Блага, конь уже стоял под ковровой попоной и добротным седлом, с яркими лентами в хвосте и гриве, с чисто вымытыми копытами.

– Ах, какой же он у нас лепый да суражий! – воскликнула Блага, лаская его голову и лебединую шею. – Кого же мы на него посадим? Кто у нас будет Яром?

Тут и Ягила спохватился.

– И вправду – кого? Кто?

Перебрали всех оставшихся в роду юношей – не нашлось достойного. Из молодых мужчин – тем более: Ярила, их славный Ярун, как-никак, бог. Кто из смертных может сравниться с богом?!

К тому часу вернулся с добычей на плече Добрец. Положил к ногам старшего брата барана, отер с разрумянившегося лица пот и, улыбаясь, спросил:

– Какой еще урок будет?

Ягила похвалил брата и в то же время заметил, как засмотрелась на него Блага.

– Вот его и посадим. Чем не… бог… наш Добрец?

Сказала, смущенно зарделась и поспешно отошла к дворовому столу, готовая к разделке жертвенного барана.

– А и что? – обрадовался Ягила. – Другого такого Ярилу промеж нас не найти. Вот, брат, тебе и урок: будешь сегодня богом. Надо!

Тот не сразу понял, что это всерьез. А когда понял, широко развел руками:

– Ну, раз, говоришь, надо… А кто костры раскладывать да жечь станет? И борцов задорить? И…

– Тут большого уменья не нужно, найдется кто. А вот от борьбы тебе не уйти. И на коне скакать будешь, и в хороводах петь, и через огонь оленем скакать, одним словом сказать, – как и прежде…

К Священной роще, к могучим дубам в три обхвата, к своему помолью потек народ. Перед тем как облачиться в оставшееся от отца Заряна праздничное одеяние волхва, Ягила тщательно омылся, испросил позволения у богов и, малость переждав, пошел туда же.

К нужному часу помолье их заметно преобразилось. Круг в середине уютной поляны чьи-то заботливые руки обновили, каменный алтарь в центре вымыли, сложили на него грудку сухих березовых чурок, запалили костерок. Малость в стороне в большом котле варилось мясо, оттуда уже шел приятный дразнящий дух.

Там же в чистой дубовой бадейке дожидалась своего часа свежеприготовленная праздничная сурица. И всюду – цветы. На изгороди, на нижних сучьях деревьев, на головах у женщин и детей. Какая весна и какой праздник без цветов?

Ягила смотрел вокруг и радовался: кажется, ничего не забыли, успели. А вот людей было мало, заметно меньше, чем в прошлый раз, – на празднике встречи весны, в день весеннего солнцестояния, откуда начинается отсчет дней нового годового круга-кола.

Да, роды сурожских русичей тают на глазах. Сурожское княжество никогда не было большим и сильным. Зажатое между эллинским Боспором, греческим Херсонесом и маленькими осколками когда-то великой Скифии и так же исчезнувшей Готии, оно процветало лишь в союзе с Русколанью. Не стало той, потом могучих антов – и пришли беды на их землю.

Есть еще Киев, но до него далеко. Да и он теперь не в силе, сам данник Хазарского каганата. Далеко-далеко на полуночи уж не один век существуют Ладога, Новгород и другие города словен, на западе солнца – от холодного Венедского моря до теплых полуденных морей и от жмуди до франков – расселось множество славянских княжеств, но о них вестей почти нет. Вот и приходится бедовать одним.

Подошли несколько старцев, встали рядом. Взгляд Ягилы потеплел, но был все так же печален: как мало их осталось. Пора было начинать, и он подошел к алтарю. Простер руки над огнем, испросил позволения у богов, принес им жертвы – хлебом, мясом добытого барана, сурицей. Огонь на алтаре вначале ослаб, заметался с полешка на полешко, а затем разгорелся еще пуще. Помолье облегченно вздохнуло – приняли боги их жертвы, благословили праздник.

Потом он пропел славы всем причастным к этому случаю богам – и Влесу, научившему их пращуров пахать и водить стада, и Огнебогу с Сурьей и Даждьбогом, дающим свет и жизнь, защитнику и оплодотворителю родной земли Перуну, богу всех богов Сварогу. В привычных местах помолье вторило ему, но до чего же нестройны и слабы были эти голоса!

Как всегда, особенно воодушевлялся, перейдя к наставлениям и поучениям. Говоря о нынешних трудностях, напоминал, через какие испытания и беды не единожды проходили их пращуры за долгую жизнь славянского племени.

– Вспомните, родовичи, как выводил нас Орий Древний из нашей замороженной и заледенелой родины, которая и сейчас такая же суровая далеко на полуночи. Теряя близких нам людей, стада, силы, мы упорно двигались за Отцом Орием в сторону света и тепла. Долго шли – через снега, мороз, мертвые земли, где не было даже деревца, чтобы согреться у костра. Мало нас осталось. Но мы все-таки вышли, потому что верили и были едины. И было это две тьмы лет назад.

А еще вспомните, как строились готы с гуннами и ударили на нас со всех сторон, как погибала наша славная Русколань. А ведь что погубило нас? Разве не то, что потеряли единство, перессорились наши племена? И это нам знать и помнить надо, ибо и ныне у нас весьма тяжкие испытания и беды. Враги не только вокруг нас, но и внутри каждого. Распахните друг перед другом свои души, помогите избавиться от лжи, беспутья, корысти и всяческих соблазнов. Только все вместе, вместе со своими извечными богами и пращурами в синей Сварге, только идя путем Прави, сможем мы выстоять и ныне. Иначе изведемся все, как те наши рыбоеды на Pa-реке, что отказались быть вместе со всеми, когда пошли на нас иные гунны и злые племена. Но мы еще живы. Боги наши любят нас, щедро одаряют теплом и достатком, и потому славим мы их…

Когда опять заговорил о Яре-Яриле, ветви дубов раздвинулись и к помолью медленным шагом на прекрасном белом коне выехал сам Ярила. Собравшиеся встретили его дружными веселыми кликами, особенно молодые, девушки забросали цветами. А самые смелые с обеих сторон подхватили коня под уздцы, обвели вокруг помолья, прогуляли по полянке. Здесь вокруг них быстро образовался хоровод, пошли песни, пляски, веселье.

Ягила тем временем проводил старцев и всех, кто не участвовал в играх, к разостланным на траве холстам, уставленным мисками, горшками и кружками. Приобщились к богам сурицей и принялись за угощенье. Все были довольны, помолодевшими глазами поглядывали на хоровод, на весело принимавшего поклоны и славы Ярилу-Добреца, вспоминали свою молодость.

В урочное время зажглись и костры. Вокруг каждого образовался свой малый хоровод, а когда пламя чуть ослабло, началось очищение огнем. Зачин этой забаве положил сам «Ярила», поочередно перескочив через каждый. За ним последовали остальные. Немного их было, но визга, смеха и крика хватило на всю поляну.

Борцов на этот раз оказалось совсем мало. Добрец легко пораскидал их и стал победителем. И опять Ягила заметил, как по-особенному ласково глядела на него сестрица Блага.

Глава шестая

Александр Иванович Сулакадзев, известный ученый-археограф, коллекционер и антиквар, весь этот день провел в очень расстроенных чувствах. Все началось с утра, когда он поехал навестить своего друга Дубровского, недавно вернувшегося из Парижа.

По опыту он уже знал, что с пустыми руками Петр Петрович из Европ не возвращается, обязательно прихватит что-нибудь эдакое, – вкус к старине у него есть.

Вот и на этот раз он надеялся увидеть у него какую-нибудь древность. И не просто увидеть, а бог даст, даже приобрести для своей растущей коллекции.

И что же оказалось?

Петр Петрович, конечно, принял его с распростертыми объятьями, даже прослезился на радостях, но тут же предупредил:

– Жаль, очень жаль, друг мой, что не выпало нам нынче счастие посидеть за самоваром, побаловаться чайком и кое-чем еще, посмотреть мои новинки. Часу лишнего нет. Видит бог, совсем нет!

– Чем же ты так занят, друг мой? – огорчился Александр Иванович.

– Ох, и не спрашивай. В дорогу собираюсь. Не ожидал такого, да ведь что поделаешь в моем положении?..

– Что, опять в свой Париж? По делам Отечества?

– Какой Париж, милый! Какое Отечество!..

– Тогда с визитами, поди?

От такой наивности друга Петр Петрович на какое-то время даже растерялся. Потом поманил пальчиком в соседнюю комнату, в углах которой громоздились еще не разобранные ящики, и шепотом, как соучастнику страшного заговора, сообщил:

– В деревню! Из Коллегии иностранных дел меня, извольте знать, вычистили. А теперь и из столицы гонят. В ссылку меня!..

– Бог ты мой! – ахнул Сулакадзев. – И за что же кара такая? Ограбил кого? Убил? Начальству своему надерзил?

Делая отчаянные знаки, чтобы тот притишил голос, Дубровский так же, шепотом, договорил:

– Мое дело, дорогой, дипломатическое. А дипломатия – это, друг, такая политика… Одним словом, с государем в точках зрения разошлись. А наш государь, извольте знать… Вот и еду… Прямо сейчас… Бог даст, еще свидимся. В лучшие времена…

– Господи, спаси и сохрани! – опять ахнул Александр Иванович, перекрестил на прощанье опального друга и вышел на крыльцо.

Всецело погруженный в дела давно минувшего, ученый плохо знал современную ему жизнь, да она и не была ему интересной. А вот, гляди-ка, и в ней, оказывается, что-то случается. Петра Петровича, честнейшего и благороднейшего человека, умом и сердцем радеющего о благе Отечества, не случайно же лишили службы и выставили из столицы.

О государе тоже разное говорят. Вот повелел дружить с мятежной Францией и не дружить с торговкой Англией. А разве нельзя – и с той и с другой? Я, к примеру, с одинаковым удовольствием дружу и с Петром Петровичем, и с Павлом Александровичем, и со многими другими. И мне от этого весьма хорошо…

А затем случилось вообще невообразимое: неожиданно скончался еще не старый государь Павел Первый. Тут же поползли уточняющие слухи, мол, не скончался, вернее, не сам собой, добровольно скончался, а убили! Заговорщики. Кто, что, зачем и как – один бог знает.

Александр Иванович верил и не верил. Только догадывался: и тут, поди, политика. И есть вещи, за которые лишить службы и сослать в деревню – мало. Вот и покойному тоже, по всему, было мало…

С воцарением Александра Павловича Первого все вроде бы должно было успокоиться. И верно, о покойном монархе стали быстро позабывать, те, кого он обидел, были восстановлены в своем прежнем состоянии, сосланные вернулись в свои дома, – чего еще?

Однако политика эта так въелась в людские умы, что без нее они уже никак не могли. Даже такому затворнику, как Александр Иванович Сулакадзев, стало интересно. Вот дошли известия, что возмутитель европейского спокойствия Наполеон Бонапарт, вернувшись из похода в Египет, совершил переворот – ликвидировал республику и восстановил монархию. Поскольку казненного Людовика вернуть уже было невозможно, утвердил королем и императором себя самого.

Одних это обрадовало: с революционной якобинской заразой в Европе покончено, с конституцией и республикой тоже, монархия восстановлена. Правда, монарх-то, прости господи, самозванец и политический шулер. Это все равно как если бы в России в царское кресло Екатерины уселся подлый казак Пугач. И в то же время какой ни есть, а все-таки монарх. Значит, теперь другим европейским монархам волноваться нет причины? В самом деле?

Другие, располагая какими-то источниками, утверждали, что именно теперь химерические поползновения Наполеона стали еще более опасными. И к завоеванию своей вселенной он уже приступил. С Египтом не получилось, – начал с Европы. Да-да, милостивые государи, это лишь начало.

Третьи почти как о решенном вопросе толковали о готовящемся совместном франко-русском походе в английскую Индию, чтобы якобы лишить ее главной колонии. Даже называли точное количество казачьих полков, которые уже подготовлены к выступлению. Или уже выступили из Оренбурга с направлением на Бухару и далее на юг…

Сулакадзеву это было интересно, но с возвращением в Петербург Дубровского все это ему быстро наскучило. Петр Петрович опять получил место, ходил радостно взволнованный, приглашал старых друзей на чай.

Не замедлил явиться к нему и Александр Иванович. Они вместе, вооружившись увеличительными стеклами, подолгу рассматривали каждый из античных или египетских свитков, каждую страничку рукописной или старопечатной книги, качали головами, прищелкивали языками, многозначительно переглядывались: каково, а?!

– А что ты, милостивый государь, прячешь в этой коробке? – спросил Александр Иванович в одно из таких посещений. – Что-то совсем необыкновенное, раз прячешь? Похвастай.

Петр Петрович помялся, помялся и наконец смилостивился:

– Кому другому – поостерегся бы, а уж тебе, как большому знатоку и другу… – И смущенно развел руками: – Да и похвастать страсть как охота.

– Ну-ну, что там?

– То, что сохранилось от библиотеки Анны Ярославны, королевы французской, сударь!

Александр Иванович недоверчиво глянул на хозяина и скептически усмехнулся:

– А была ли такая библиотека?

– Была, извольте знать. Когда выходила замуж за Генриха Первого Французского, с приданым увезла. А потом пополняла. В семье князя Ярослава Мудрого очень почитали книги. Это, поди, известно и тебе?

– Известно, дорогой мой дипломат. Даже очень хорошо известно. И об Анне Ярославне, и о библиотеке Ярослава Мудрого… А вот то, что книги Анны во Франции сохранились, читать не доводилось.

– Сохранились, к счастью. И вот почти через восемьсот лет вернулись на родину. Каково?

Чувствовалось, что Дубровскому очень хотелось, чтобы его похвалили. Да и было за что.

Расчувствовался и Сулакадзев. Они молча обнялись, растроганно помолчали и отправились в столовую вылить за этот гражданский подвиг одного из них бокальчик-другой шипучего французского винца.

Несколько дней они неспешно, почти умилительно разбирали содержимое этой немалой коробки.

Пока только разобрали, изучать будут потом. Это дело не одного года.

– Однако, извольте знать, это еще не все. Есть еще одна… скажем так, вещь. В эту коробку не вместилась, пришлось уложить в две дополнительные, – снова похвастал хозяин. – Заранее уверен, это поразит тебя.

– Даже так? Столь велика?

– Не в величине дело, хотя и не мала, друг мой!

– На пергаменте? Папирусе? Бумаге?

Дубровский не спешил раскрывать свою интригу и только лукаво покачивал головой.

– На славянском? Русском? Латыни? Ведь во времена Анны ученая Европа пользовалась именно латынью.

– По-моему, все же на русском. Только на очень-очень древнем. Еще дохристианских времен. Я почти ничего не понял.

– Русская? Языческая?! – вскричал бывалый археограф и антиквар. – Не верю! И никогда не поверю!

Пока Петр Петрович развязывал шнуры на одной из коробок, Александр Иванович возмущенно бегал по комнате, шарахался об шкафы и стулья, оскорбленно поблескивал очками и все причитал:

– Не верю, не верю и не поверю ни-ког-да!

Устав бегать, сжалился над хозяином, – приобнял за плечи, усадил обратно за стол.

– Не надо, уважаемый дипломат, многоопытный политик и не очень опытный антиквар. Весьма сочувствую тебе и сожалею. Эти канальи французы на сей раз крепко тебя, говоря по-русски, облапошили. Но, как не раз сказывалось, и поп – не без греха. Успокойся и смирись. Тем более что ты и без того совершил великое для России дело. Она этого не забудет.

Между тем Дубровский молча продолжал свое дело. Пошуршав с минуту чистейшей оберточной бумагой, он достал наконец что-то плоское, прямоугольное и, снисходительно, превкушая свою победу, усмехаясь, протянул это плоское другу.

– Изволь взглянуть сам. Увеличительное стекло подать?

Александр Иванович язвительно усмехнулся:

– Это что? Дерево?

– В те времена папирус в России не рос. А шкуры животных нужны были на шубы: климат у нас, извольте знать, очень уж не средиземноморский… Вот и… на дереве. Вот так…

Это действительно была деревянная, легонькая от сухости пластина, а проще дощечка. По виду и в самом деле весьма и весьма стародавняя, даже тронутая жучком. Размером не велика, но и не мала: ладони в три в длину и ладони две – в ширину. С отверстием вверху, посередине. С не очень ровными горизонтальными линиями, как в школьной тетрадке. А под этими довольно хорошо различимыми линиями смутно угадывались какие-то знаки.

Сулакадзев достал чистый платок, бережно провел им по первой строке, легонько подул, сдувая невидимую пыль веков, и обессиленный опустился в кресло.

– Я, кажется, угадываю тут одно слово. И это слово «Влес»… Бог Велес…