Текст книги "И на земле и над землей"

Автор книги: Роберт Паль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 26 страниц)

Между Первой и Второй лощинами мы, не сговариваясь, решили «оглянуться». Вышли из машины, обернулись, еще раз оглядели родные места и так же молча неторопливо прошлись по просторному лугу.

Это место между Первой и Второй лощинами у нас всегда было особенным. Этой земли никогда не касался крестьянский плуг. Тут был своего рода никем не объявленный, но свято оберегаемый заповедник древней степи. Было время, когда последний клочок земли, даже выпасы, были пущены под пашню, но этот уголок миякинцы сохранили. Придет время – и он будет считаться эталоном, первозданным осколком того, что мы потеряли. Не знаю, кого благодарить. Есть ли где еще такой нетронутый уголок?

Я шел, внимательно глядя себе под ноги, и удивлялся. Сколько разных растений уместилось на каждом квадратном метре! Тут и царственный ковыль, и легендарный полынок, и островки кострицы, и неприметная богородская травка, и целые куртинки анютиных глазок, и зверобой, и сухая степная гвоздичка, и душица… Всего не перечислить. Да и не знаю я названий всех этих трав.

Иду, удивляюсь и вдруг вспоминаю то ли предание, то ли давнюю быль. В ней рассказывается о том, что когда-то, теперь уже очень давно, приехал в башкирские степи лечить больные легкие один английский лорд. Слава о кумысе дошла и до его земли, и врачи посоветовали ему попытать счастье, ведь сами они помочь ему уже не могли.

Послушался лорд, приехал в Россию, нашел Башкирию и целое лето пил исцеляющий напиток степей. Кумыс ему помог. И тогда он решил купить табун кумысных кобылиц и перевезти в свое английское поместье. Купил, перевез, заимел собственный кумыс – да не тот. Нет в нем его природного вкуса, его целительной силы. Написал он об этом знакомому старшине, у которого табун купил, и попросил отправить к нему опытного кумысодела, чтобы на месте разобрался, что, как и почему! Съездил к нему запрошенный мастер и видит: пасутся башкирские лошадки на прекрасных сеяных лугах, сами гладкие, ухоженные, а на пастбищах ни одной тебе соринки, все одного вида посеянная трава. Чтобы долго не объяснять лорду причину неудачи, он нарвал на этих лугах пучок здешней травы, достал из своей дорожной сумки пучок привезенной с родины и протянул хозяину. Тот вгляделся, понюхал и все понял. Может, как раз в этом месте и собрал наш земляк эту траву…

…Чем быстрее приближался я к своему дому, тем ощутимее возвращались ко мне все мои тревоги. О город, кипящий котел всех нынешних противоречий, противоборств, надежд и потерь! День наедине с природой, вдали от тебя, как праздник. Но жить-то – здесь. Изо дня в день, сколько Бог даст. Как? Где взять силы? Ради чего?

Молчит, не отвечает город.

Похоже, он и сам не знает. Ждет, что ответим ему мы.

А что мы можем? Ведь все мы и есть тот самый кипящий, клокочущий, готовый взорваться котел.

13

Позвонили из библиотеки, с которой в добрые старые времена у меня были теплые дружеские отношения.

– Живы? Мы слышали – у вас беда?

– Жив. А вы сами? У вас ведь тоже свои беды.

– Выживаем. И хотим вас видеть. У наших молодых читателей накопилось к вам очень много вопросов.

– У вас еще есть читатели?! Поздравляю!..

– Стараемся… Ну так как? Сможете?

– Давайте созвонимся через недельку…

Мы созванивались много раз, назначали даты, часы, но все как-то не получалось. То читателей отвлекали какие-то срочные дела, то библиотеку заливало, то у меня самого возникали проблемы.

Откровенно говоря, я и не очень-то стремился на эту встречу. Отвык. После воцарения в стране новых порядков писатели и читатели как-то вдруг разминулись. С одной стороны, читателей оторвали от книг и заставили «выживать», с другой – писателям перекрыли кислород: даже таким известным, общепризнанным лидерам российской литературы, чье слово до этого ловили, как говорится, прямо изо рта. А что уж говорить о литераторах региональных, не избалованных ни властями, ни читателями! Их как бы не стало совсем.

И вообще литературы тоже как бы не стало. Но печатные машины крутились, магазины новых книготорговцев заваливались блестящей книжной массой, случайно забредшие в них любители балдели от восторга: ах, вестерны, детективы, мистика, эзотерика, 100 самых великих…, 100 самых кровавых… Фантастика!

Первые уже не могли пробиться к своим читателям, вторые, попробовав «книжной попсы» и приняв ее за действительно «новую литературу», в основном своем числе не восприняли ее и в итоге отвернулись от литературы вообще. Читатели так называемого авангарда и «глотатели газет» тут не в счет.

Но ведь соловей не перестает петь даже когда нет слушателей, а погода омерзительна. Поэт не может не писать стихов, даже если не с кем ими поделиться. Прозаик, чья работа над романами и повестями занимает годы, умеет писать и «в стол».

Иные распродавали свои «социалистические накопления», несли деньги в типографии и те откатывали их книжки тиражом аж в 100, 200 и даже 250 экземпляров. Ясно, что ни в какие библиотеки и магазины они не попадали, авторы распространяли их в узком кругу своих друзей и знакомых. Кстати сказать, среди писателей таких энтузиастов было очень немного.

Глядя на них и осознав, что теперь «все дозволено», в «самиздат» ринулась масса графоманов, окололитературных ремесленников, вдруг (а чем я хуже?) начавших сочинять ветеранов, инвалидов, душевнобольных. Для них тут же находились меценаты и спонсоры. Откуда только деньги брались!

Этот бум был, конечно, не таким обвальным, но еще более художественно убогим, безвкусным, бесплодным. Испробовав и этой «литературы», читатель, наверное, окончательно зарекся что-либо читать.

Но и под грудами пепла сохранились кое-где живые угольки. Многие, даже весьма одаренные, не нашли в себе сил устоять перед этим шквалом банальности и пошлости, сложили свои «золотые перья». Но те, кто сберег свой живой уголек, работал. Неспешно, ответственно. На будущее. И порой получал поддержку.

У нас в Башкирии во властных структурах нашлись понимающие люди и сумели сохранить государственное книжное издательство, каких в сегодняшней России единицы. Оно опять стало дотационным. Более того, при государственной поддержке открылись новые некоммерческие литературно-публицистические журналы на русском, башкирском и татарском языках. Так начинает появляться выбор. Так, неуверенно, понемногу, возвращается к книге наш друг читатель. Мы очень рады и благодарны ему за верность. Надеюсь, и сам он находит для себя поддержку в том, что мы выносим на его суд.

А вот что касается молодого читателя, то существует ли он? Бесспорно, нового читающего поколения нет и оно, к сожалению, не предвидится, но серьезные, вдумчивые, читающие молодые люди, к нашей радости, есть. Наверное, их не так уж и много, и интересы их, возможно, еще не совсем сложились, однако их живое присутствие на беспокойном молодежном поле вполне ощутимо. Есть среди них и читающие, и пишущие. Журнал «Вельские просторы» даже учредил для молодых свою литературную премию «Надежда». И она из года в год находит своих лауреатов.

Но кто они, молодые начала XXI века? Чего они ждут, чего хотят от литературы? Как и о чем с ними говорить?

Не зная ответов на эти вопросы, идти на встречу с ними было рискованно. Но ведь у них тоже есть вопросы, рассуждал я. Наверное, к кому-то с ними уже обращались и, возможно, не нашли понимания. И вот обращаются к писателю, и этим надо дорожить. Причем к писателю традиционно русского направления, что для меня ценно вдвойне.

И вот, наконец, я еду. Трамвай громко стучит на стыках, мотается на поворотах, так хрустит и дергается на перекрестках, словно ему ломают позвонки. Сидеть негде, все места заняты, да и сидеть мне в моем металлическом корсете нежелательно, и я стою. Стою, широко расставив ноги и намертво вцепившись в поручни. По принципу мачты и растяжек. По крайней мере, не упаду.

После того страшного дорожно-транспортного происшествия, когда бешено мчавшаяся иномарка нетрезвого водителя, как снаряд, ворвалась на автобусную остановку и смела всех, кто там находился, прошел почти год. Семерых погибших уже не раз оплакали, искалеченные стали привыкать к своим костылям и протезам, мои кости срослись тоже, хотя позвоночник еще требовал осторожности и терпения.

И я терпел. И вот ехал. Слава богу, вскоре предстояло перейти из громыхающего трамвая в автобус, что я и сделал, мысленно пожурив новенький «НефA3» за его высокий порог. Устроившись более комфортабельно и, главное, надежно, стал думать о предстоящей встрече в библиотеке. Всякие мысли, вплоть до панических, овладевали мной, когда я живо представлял себе глядящие на меня из зала глаза. Взгляды – скептические, насмешливые, равнодушные… А вот у двух девочек в больших очках – вполне доверительные, ждущие, уважительные.

Почему у двух и таких похожих, проморгавшись, спросил себя. Наверное, сестры-близнецы. Или таких там не будет? Просто привиделось такое, разве я виноват?

Когда в тесноватом вестибюле библиотеки после небольшого вступительного слова меня попросили занять место «беседчика», я совершенно не знал, о чем говорить. Зато теперь всего на расстоянии вытянутой руки видел те лица и глаза, которые рисовались мне в дороге. И взгляды те же – скептические, равнодушные, заинтересованные, ждущие. Даже таких же двух сестер-близнецов в больших очках увидел. Господи, а эти откуда тут? Проморгался, надел очки – они. Сидят рядышком, а глаза строгие-строгие, словно судить пришли.

– Мне сказали, что у вас возникли ко мне вопросы, – с трудом заговорил я. – Это интересно, и я постараюсь ответить, если они не по математике, физике, химии, в которых я ничего не смыслю…

– А если по космосу? – дурашливо вскинулся один, видимо, из скептиков.

– По космосу можно. Он все-таки попроще, чем сегодняшний человек. В сегодняшней России…

На скептика дружно зашикали и так же дружно зашептались. Только сестры-близнецы сидели по-прежнему строго, почти не мигая за своими большими очками.

– Ну, пока вы формулируете свои вопросы, я рас скажу вам сказку. Абхазскую. Я ее очень люблю…

И куда это меня вдруг понесло? – удивился я сам себе. Это же старшеклассники, какие тут сказки!

– Про Курочку Рябу? – послышался все тот же теперь уже откровенно насмешливый голос.

– Нет, немного посложнее. Вот послушайте…

И я стал рассказывать.

Знающие люди говорят, что и сейчас еще на самом берегу моря стоит древний, заметно осевший в песок, почерневший от времени дом, мимо которого проходит редко посещаемая дорога. На пороге этого дома в любой день можно увидеть женщину, которая то ли отдыхает от своих трудов, то ли дремлет, то ли смотрит на дорогу и кого-то ждет.

Она очень стара. Ни она сама, ни окрестные жители уже не помнят, сколько ей лет. Говорят – много, а это на Кавказе значит больше ста лет. Иногда много-много больше.

Услышали о ней большие медицинские светила и решили узнать секреты ее долголетия. Приехали, стали выпытывать, а она, простая душа, и говорит:

– Некогда мне, уважаемые, умирать. Вот сын вернется, я полюбуюсь им и тогда уж умру.

Оказывается, и она когда-то была молодой, статной, красивой. И дом, в котором она жила у моря, был новый, светлый, построенный для счастья. И был у нее сынишка – веселый, любознательный, подвижный. Очень они любили друг друга.

Но как-то раз в один ласковый солнечный день к их дому с гор прилетела большая красивая бабочка. Мальчик побежал следом за нею, чтобы поймать и показать матери. Однако бабочка легко уворачивалась от него и вскоре опять свернула в свои горы. Мальчик – за ней. Все дальше и дальше, все выше и выше. Наконец бабочка порхнула над пропастью, а он полетел вниз.

Очнувшись, он увидел вокруг себя лишь мрачные каменные стены глубокого горного провала и высоко-высоко над собой крохотную капельку голубого неба.

И тут мальчику очень захотелось домой, к маме. Но выбраться отсюда было невозможно, и тогда он начал проламывать себе дорогу через камень к морю. Крепок был камень, очень крепок, но и крепость камня оказалась слабее силы его любви к матери. И он работал, ломал, раздвигал горы. Работал день, год, многие-многие годы, пока совсем не потерял счет времени и пройденному пути.

Наконец, однажды он сдвинул последний камень и увидел за ним свет. Вышел из своего тоннеля и оказался на берегу моря. Неподалеку, заметно осев в песок, стоял дом – старый, почерневший от времени, чужой. В памяти его остался совсем другой дом его детства – новый, родной, полный света и счастья.

Не узнал!

На пороге дома он увидел женщину. Старую, дряхлую, чужую. Она то ли отдыхала после своих трудов, то ли дремала, то ли глядела на дорогу и кого-то ждала.

Не узнал и ее!

А женщина встрепенулась на звук его шагов, открыла глаза и, увидев незнакомого дряхлого старца с белой бородой до пояса, закрыла опять. И он прошел мимо.

Не узнали мать и сын друг друга. Целую жизнь ждали встречи, пережили множество невзгод, а встретились – не узнали.

Дом их и сейчас все еще стоит на берегу моря. Женщина и сейчас все еще смотрит на дорогу. И никто не ведет счета ее годам…

Когда сказка кончилась, я не то чтобы спросил, а скорее просто вздохнул:

– Вот и сегодняшний писатель, ища встречу с душой своих современников, проламывает к ней свои невидимые тоннели. Но узнаем ли друг друга, когда встретимся? Не разойдемся ли чужими?

…Домой я добирался тем же путем, только возле одного небольшого сквера с фонтаном вышел передохнуть. Фонтан из-за слабого напора воды еле плескался в своей полупустой чаше. Разморенные теплом, что-то чуть слышно лепетали склоненные над скамьей клены. У самых ног, совсем не боясь человека, сновали воробьи.

Я сидел, слушал лепет воды и листьев, наблюдал за птицами и вспоминал прошедшую встречу. Все оказалось не так страшно, как мне рисовалось. Абхазская сказка словно сломала каменную стенку между нами. Нормальные ребята задавали вполне нормальные вопросы. Я отвечал. К месту оказалось вспомнить «Притчу о трех братьях» Мустая Карима и поучительную историю своего первого стихотворения о пастухе-фантазере. О близких мне литераторах, о новом журнале – даже чересчур увлекаясь. Коснулись, кажется, всего, что интересовало молодых, и я был приятно удивлен и обрадован тем, как это немало. Читают, читают и в наше время некоторые молодые пытливые ребята! И не просто читают, но и думают – наперекор всяким завозным вестернам, безродным фэнтэзи и пресловутой «свободной любви».

Уже поднимаясь, я поднял глаза и увидел перед собой двух удивительно похожих девочек в больших одинаковых очках. «Господи, а эти тут как!..»

– Извините, мы вас немножко проводили. Хотели спросить, а что вам лично больше всего дорого в литературе?

– То, что она существует.

– А что больше всего любите?

– Собирать грибы…

Мы снова уселись и опять говорили, говорили. И совсем не важно, что у меня были всего две слушательницы, ведь для жизни и будущего бесценен каждый хороший человек. А чтобы он состоялся, нужно прежде всего заметить его, помочь ему обрести достоинство и силу, не пожалеть для него лучшего, что есть в тебе самом.

Мы говорили о самых разных разностях, а вокруг шумел, рос, в трудах и исканиях обретал самого себя большой и дорогой моему сердцу город. Уфа – тоже моя родина. Здесь для чуткой памяти и неравнодушного глаза тоже есть свои первые тропинки, родники, радуги и горизонты. Свои обретения и потери, свои иллюзии и свое прозрение. Своя Земная Ось, вокруг которой вращается вся твоя жизнь и жизнь твоего народа.