Текст книги "И на земле и над землей"

Автор книги: Роберт Паль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

Глава седьмая

Месяц травич [11]11
  Травич —месяц май по нынешнему календарю.


[Закрыть]подходил к концу, а горечь на сердце Ягилы не проходила. Мало, мало русичей оставалось на отчих землях. Хуже того – покидая род, огнищане за малую мзду продавали свое подворье и поля эллинам и уезжали куда глаза глядят: кто к северянам, кто к киевским полянам, кто даже не зная куда.

Те, кто был на празднике Ярилина дня, еще держатся. Но пройдут житнич и венич [12]12
  Житнич, венич —июль, август по нынешнему календарю.


[Закрыть], соберут с полей урожай, засуетятся и они. Как остановить народ? И главное, что стало мучить его, – надо ли? Может, действительно прав старый Орлан из рода Тавра, что прежде всем русичам следует сбиться в одну силу, чтобы успешно начать освобождать свои исконные земли? А сила потребуется немалая. Каганат хазар сейчас в завидном могуществе, вон как лихо побил болгар и мадьяр. Угорские и финские народы по Pa-реке и до гор Орала платят им дань пушниной и рабами (из своих же родовичей!); из недавних союзников, вынесших на своих плечах главную тяжесть войны с арабами, стали данниками и гордые северяне, а что уж говорить об иных?

Киевляне платили им дань мечами, ибо мастера сего дела известные. Теперь слышно, там варяги уселись – германы, что погубили Русколань нашу и Буса, князя антского с сынами его. А уличи и тиверцы добровольно стали союзниками Каганата, чтобы успешно противостоять разбойникам мадьярам.

Каково, а? Союзников ищем не среди своих, а меж тех, кто давно враг всем русичам! Почему? Не потому ли, что в сей день это надежнее? А на своих надежды нет оттого, что или не могут помочь, или не хотят, грызясь между собой. И ни Сварог, ни Перун не вразумят их.

Однако – только на сей день. А что будет с нами завтра, через десяток лет? Где тут истина, где искать правду, не идя по пути Прави?

Горько и больно Ягиле. Кому поведать о том? Разве дощечкам и тем, кому доведется их прочесть?

«…Русколань начали раздирать смуты, творящиеся на полудне, а борусы на полуночи многое претерпевали. А то ведь родичи не хотели, чтобы русские роды соединились в Русколань. Из-за того же две ветви именовались Великие и Малые Борусы. Не сурожцы назвали Сурож русским, а борусы. Правая борьба была таким образом неправой борьбой. И долгая вражда между родами раздирала борусов на части. Так борусы не могли же стать греками или скуфью в степи – те-то ведь желтые. А русы русые и голубоглазые, сильные. И не в Нави же шла война непрестанно, а разве ж на Суроже не было князей сильных, чтобы врагам грекам дать отпор, как и другим?!. (Теперь) ведь та Сурожь огречена и не будет вовсе русской… А греки нас хотели крестить, чтобы мы забыли богов наших и так обратились к ним, чтобы нам в порабощении быть. Поостережемся того, как престарое отцы, которые простерли Скуфь свою и не дали волкам хищничать об агнцах, которые суть дети Сурьи…»

Что бы он сказал сурожцам своим, будь они в силе и на родной земле? Можно же представить себе, что собрались они на большой площади или сошлись на просторном лугу послушать его рассказы о древней славе русичей, о героях вроде боярина Сегени и князя Белорева, бивших готов у Воронженца, а затем и вернувшихся вместе с Гуларехом.

Печальные и радостные были бы эти рассказы. Печальные, сквозь стиснутые зубы, – потому, что сто раз Русь погибала и сто раз возрождалась вновь. А радостные оттого, что огромными жертвами народа все-таки возрождалась и опять сияла красотой святая Русская земля.

Рассказал бы Ягила своим родичам-сурожцам, как бились за их жизнь и волю удалые русские князья Криворог и Бравлин. Смело бились, победно, но почему-то всегда не доводили дело до конца. Воинам Криворога откуп дали немалый, еду-питье на многих возах привезли, вот они прежде времени пир и учинили. А ночью пришли эллинские сыны в бронях и многих упившихся посекли…

О походе князя Бравлина по всему побережью Таврики до сих пор в людях живет молва. По всем эллинским городам и поселениям от Хорсуня до Корчева [13]13
  Корчев– ныне город Керчь в Крыму.


[Закрыть]прокатилась тогда русская слава. И опять доверился молодой князь писаным и неписаным договоренностям и заверениям коварных торговцев. Побыл какое-то время в освобожденном Суроже и вернулся в свои пределы, возвратив греческим попам драгоценности их храмов. Прадед Ягилы Мечислав был в его войске. В память об этом остались его меч и щит. А на родовом погосте – небольшой курган и белый камень с именем героя. И было то в 790 году.

«…великая обида нам, потому как храни сурожские захвачены врагами, и Боги наши, во прах брошенные, валяться должны. Вот ведь, нет у русичей силы одержать победы над врагами. И вот, рванье у нас, как у странника, который ночью идет по лесам и порвал свою одежду на куски. Так же рванье у нас, русичи, на русском теле. И не заботимся мы о том, и тщимся на хранях славить богов, которые не приемлют жертв наших, ибо оскорблены нашей леностью. Не Птица ли Матерь Всеслава славу речет нам и просит нас от них отцовскую славу защитить? И нет у нас дерзости встать на рать, да и мечами своими брать землю нашу, врагами отобранную. Вот ведь тысячу и триста лет храним мы святыни наши, а сегодня жены наши говорят, что блаженны мы и потеряли разум, и есьмы как какая-то овца малая перед теми. И не смеем мы надеть оружие и мечом разить врагов наших…»

«…Се, видел я сон в Нави: и вот огонь во облаках; и исходит из них Змий удивительный, и окружил землю, и потекла кровь из нее, и он лизал ее. И се, приходит муж сильный и разрубает Змия надвое, и становится два. И разрубит еще – и станет четыре. И се, муж возопил к богам о помощи. И они пришли на конях со Сварги, и они змиев убивают. Ведь сила та не людская, а черная. И се, змии-то суть вороги, идущие от полудня. Вот ведь, Боспору досталось то, что деды наши ратями отвоевывали… Надобно нам сражаться и животы положить за землю нашу. А она ведь тянется от нас до полян и дреговичей. И русы простираются до моря и гор, до степи полуденной, и все это – русы. И от русов только есть у нас помощь, потому что как Даждьбоговы внуки они суть. Молимся мы Питару Дию (Отцу-Небу), потому как он низвел огонь, который Матерь Всеслава приносит на крыльях своих Праотцам нашим. И ее песнями воспеваем мы возле кострищ вечерних, где рассказываем старые слова славы нашей у святой седьмицы рек наших [14]14
  Семиречье —земля легендарного исхода славян в степи между современной рекой Волгой и Карпатами. В нынешнем восточном Казахстане.


[Закрыть], где города отцов наших были… Те же (враги) творят иное, чтобы нас от старых давностей отвратить. И это я вижу и руку держу вам, чтобы вы ведали, что суровый день грядет и крови хочет. И ее прольем на землю свою русскую… Се, Русского города камни вопиют нам, и надобно идти нам и встретиться со смертью… Почти меня, сыне, и умри за нее…»

Вот что сказал бы Ягила своим землякам-сурожцам, если бы смог посмотреть каждому в глаза.

Глава восьмая

Вот и сенич [15]15
  Сенич —по современному календарю месяц июнь.


[Закрыть]наступил, даровал его Даждьбог огнищанам. Все в огороде у Благи растет, наливается, зелень уже в трапезу идет. Радует и поле, куда Ягила с Добрецом наведываются едва не каждый день. Пшеница ровная, по пояс, уже колос выпускает, – по всему, урожай будет добрый. Хватит на еду, и на семена, и в запас – на случай возможной засухи в будущем. Слава богам, такое случается нечасто.

В саду – свое. Вишня с черешней уже окрасились алостью, они тут первые. За ними – слива и груша, а там и ранние яблони одарят хозяев своим подношением. Винная ягода поспеет попозже, ну а самыми последними – яблоки осенних сортов, зимняя радость садовода.

Казалось бы, чего тужить-печалиться, когда такая благодать вокруг? Но Ягила, порадовавшись вместе со всеми, все чаще становился молчаливым и хмурым.

– Какая туга гнетет тебя? – не раз спрашивала Блага, пытаясь отвлечь его от тяжких мыслей. – И все молчишь, молчишь. Чего так?

Ягила был краток:

– Когда по делу – не молчу.

– Ты сейчас больше писалом разговариваешь. С досками своими.

– Не с досками – с людьми.

– С какими?

– До кого реченым словом дойти не могу. Тяжко это, сестрица Блага.

А в то утро он заговорил первым.

– Ты, Добрец, истопи-ка к полудню мовницу. А тебя, Блага, прошу – приготовь что получше к трапезе. Меня не будет пока. В Сурож отлучусь.

Те, не смея расспрашивать, тревожно переглянулись.

– Голос отца Заряна слышал. Рек что-то, звал…

Оседлал коня и уехал. Поспешая, как мог спрямлял путь и, уже подъезжая к городу, обогнал медленно бредущую по пыльной дороге вереницу людей. Присмотрелся – ну да: на торг ведут, в кабалу. Для того и вервием все повязаны, не убежишь.

С какого-то времени это стало тут привычной картиной. Примирившись с мадьярами, хазарские купцы стали чуть не задарма скупать у них пленных и вывозить их на эллинские и азиатские рынки. Вот и сейчас, поди, у причалов уже стоят корабли, ждут свой живой товар.

Как привыкнуть к тому? Особенно когда видишь: славян ведут, братьев русичей – молодых мужчин, женщин, отроков. Как можно лишать человека воли? Боги создали его свободным. Это скот можно продавать и покупать, для того он и предназначен, но ведь люди – не говяды!

Иной раз руки так раззудятся, что готовы взяться за меч. А может, так и надо? Не в одиночку, конечно, но далее одного десятка добрых молодцев хватило бы, чтобы наскоком изрубить крепких мужей. А мечи в каждом доме хранятся – еще знаменитой антской стали и с недавних времен князя Бравлина.

Через некоторое время догнал и медленно объехал еще одну такую же вереницу. У самого моря – еще одну. Где кончится их путь? Из Сурожа через море доставят в греческую Амастриду, там распродадут местным купцам, а уж те знают, где какие цены на такой ходкий товар. И никогда беднягам уже не увидеть ни родной земли, ни родных лиц.

Амастрида – порт на южном берегу моря, один из процветающих и проклинаемых центров работорговли. Ненавистный, змеиный город, пьющий человеческую кровь. Таких мест немало и за Фарсийским [16]16
  Фарсийское море —так называли Каспийское море.


[Закрыть]морем, в странах Халифата. Особенно ценятся там славянские женщины, а молодых мужчин и юношей обращают в солдат. Говорят, у тамошних князей и царей вся личная охрана из русичей и славян.

Давно ли Бравлин Молодой, правнук первого, с большой ратью перейдя море, раскатал это полозье гнездо по камешку и заодно прошелся по всему берегу от Асских гор почти до самого Царьграда! Лет двадцать всего назад, а уж опять эта амастридская мерзость ожила. Как у змия отрубленная голова. Видно, начинать надо с другого гнезда – самих императоров!..

Прискакав в порт, Ягила прямиком направился к причалам. Первый корабль уже закончил погрузку и готовился к отплытию. Ко второму, щелкая бичами, чернобородые погонщики гнали новую партию будущих рабов. Что-то потянуло Ягилу туда. Партия большая, люди в ней все разные: угадывались печенеги, русичи-северяне, поляне, даже хазары. Последним, держась за толстую вервь, которой был связан со всеми, еле тащился изможденный старик в рваной одежде, с метущейся по ветру седой бородой, с разбитыми в кровь грязными босыми ногами.

Что-то остро дрогнуло в сердце Ягилы. Он слез с коня и, ведя его в поводу, пошел рядом. Охрипшим вдруг голосом спросил:

– Откуда ты, человече? Кто?

Старик, шедший до того как в бреду, медленно поднял тяжелую голову.

– Сурожский… русич… я…

И тут глаза их встретились. Мгновенно выхваченный нож пересек веревку, и они, захлебываясь хрипами и слезами, крепко обнялись.

Один из погонщиков метнулся к ним.

– Ты что делаешь, горбун? Это не твой товар! Или хочешь поменяться с ним местами? Хозяин мой, думаю, согласится, а то этот больно уж плох.

Заслоняя отца собой, Ягила выступил вперед.

– Это мой отец. Это наша земля. Мы тут живем. Понимаешь, живем!..

От волнения и злости он забыл, что говорит с эллином, и повторил сказанное по-гречески. И еще добавил:

– Ни живым, ни мертвым я его вам не отдам. Это мой отец. Зови хозяина!

Откуда-то появился такой же чернобородый, широколицый с властным взглядом человек.

– Чего хочет этот русич?

– Хочу выкупить у вас своего отца, – глядя прямо в его влажные черные глаза, твердо сказал Ягила.

– Отца? – вскинул тот удивленные брови. – А сам в Амастриду не хочешь?

– Сам – не хочу.

– Вместо отца?

– Отца я выкупаю. Сколько?

– Ну… – развел руками искушенный торговец живым товаром. – Отец твой, конечно, немного староват… Но зато ученый. Дорого такие стоят! Дорого…

– Сколько? – стоял на своем Ягила. Подумав, тот назвал цену.

– Согласен. Вот мой конь. Он в два раза дороже. Бери.

Торговец принял коня, корабль отошел от пристани, а они – отец и сын – еще долго стояли, крепко обняв друг друга. Так крепко, словно боялись опять расстаться, словно еще не верили, что все тяжкое позади и они опять вместе.

Чувствуя, как отец от слабости начинает оседать в его объятиях, Ягила бережно усадил его на землю и сам присел рядом. Как же они доберутся с ним до дому, ведь коня у него теперь нет? Путь тут немалый, для него здорового на полдня, а для отца в таком его состоянии вообще невозможен.

Подумалось и тут же забылось. Другие, радостные чувства вытеснили горестные мысли, – вернулся же! Вот он, отец, рядом! Чуяло сердце-вещун, что дух его где-то тут. Это он его позвал. Не почудилось, нет: этак живо, его голосом покликал, вьявь… И он опять обнял отца.

И еще раз повезло Ягиле в этот день. Возвращался с торжища старец Орлан с сыном, подвез. До самой Священной рощи. А там уж на руках донес.

Мовница встретила их ласковым влажным теплом, настоянным на молодых дубовых вениках и травах. Долго и заботливо, как младенца, отпаривал и мыл Ягила отца. Тот и в самом деле так исхудал, так высох телом, что если бы не борода, сошел бы за отрока лет десяти. Хорошо, что успел ко времени, иначе увезли бы его эти чернорылые душегубы в свою кабалу. А скорее всего и не довезли – умер бы в пути.

Совсем разомлевший от слабости и тепла отец попросился в дом. Подоспевший Добрец завернул его в сухую холстину, легко поднял и отнес на постель. Когда из мовницы вышел и Ягила, тот уже спал. Обеспокоившись, он склонился над отцом – жив ли? Тот дышал тихо, совсем по-детски, и лик его был спокоен и умиротворен: видно, и во сне радовался – дома!..

Трапезничали одни.

Ягила горячо поблагодарил богов за помощь в избавлении отца от кабалы и возвращение его в семью, принес им жертвы, и они приняли их.

Добрец и Блага ерзали на лавке в нетерпении скорее узнать, как все это произошло. Но старший молчал, сосредоточенно очищал от снеди миски и, лишь покончив с обедом, радостно улыбнулся:

– Вот ведь как любят нас наши светлые боги! И в долгих мытарствах сберегли нам отца, и знать дали, что тут, что надо спасать… Наверно за верность нашу.

– Где же он пропадал столько лет? – задумался Добрец. – Целых семь… Не иначе где-то очень далеко.

– Отдохнет, придет в себя – расскажет. Не будем торопить, – кивнул ему Ягила. – Пусть сначала окрепнет, а то в нем одна душа осталась.

– А сказ, поди, будет длинный, – поддержала его Блага и нежно посмотрела на Добреца. – Семь лет – это вам не на торг съездить. И не баснь [17]17
  Баснь —сказка.


[Закрыть]занятная, а жизнь.

– По всему, тяжелая была эта жизнь. А с тобой, Добрец, у меня разговор есть. Пойдем в сад.

Устроившись в густой тени под яблоней, сели на старую щербатую лавку, и Ягила стал рассказывать, что видел сегодня по дороге в Сурож и в порту его. Эти ненасытные эллины с хазарскими иудеями превратили их родной город в позорный торг людьми. Корабль за кораблем уходят через море в Амастриду, где их перепродают другим. Надо отвадить этих гнусных торгашей от Сурожа. Не для того построили его их пращуры. И отвадить можно, если иметь бесстрашное сердце и крепкие мечи.

– Подумай об этом, брат. Ты у нас воин, через большие сечи прошел, тебе это с руки. А потом потолкуем вместе. Только чтобы ни одна живая душа… понял?

– Подумаю, брат. Горячая мысль твоя по сердцу мне.

– Да будет тебе советчиком бог Перун!

Глава девятая

По совету друзей Петр Петрович Дубровский создал у себя в квартире нечто вроде музея, где каждое вывезенное из Франции приобретение заняло свое достойное место. Расставаться с чем-либо пока не хотелось, так все было дорого, так прикипело к сердцу. Хотя понимал, что быть обладателем всего этого богатства лишь ему одному слишком уж эгоистично, не по совести: не для себя одного старался. Одержимым накопителем-коллекционером или корыстным торговцем-антикваром он не был.

Теперь почитатели и знатоки старины бывали у него часто. Профессиональные ученые, искренние библиофилы, любители всяческих искусств, просто высокообразованные люди – все находили в его музеуме что-то для себя интересное.

Петр Петрович водил их от экспоната к экспонату, любовно представлял свои древности, особенно книги из библиотеки Анны Ярославны, и не уставал напоминать:

– Все это, господа, еще не изучено, не истолковано, многое не переведено. Впереди работы непочатый край. Подождем, потерпим. Чует мое сердце, что со временем нам откроется такое, что наши историки не раз ахнут.

Кто-то посоветовал хотя бы часть коллекции передать в Академию наук, в государственное хранилище и сам тут же спохватился:

– Нет, нет, Петр Петрович, ни в коем разе! Наши немцы это мигом проглотят. Разворуют и за рубеж продадут! Нет на них Ломоносова!

– Тогда, может, в императорскую библиотеку? – неуверенно сказал другой.

– Какая разница? Они же и там, как у себя дома. Выгребли все ценное, ищи теперь!

– Ничего никому никуда не передавать! – на корню пресек этот разговор Гаврила Романович Державин. – Богатства сии принадлежат России, и мы все за них в ответе. Перед будущим. Спасибо тебе, голубчик Петр Петрович, за труды твои.

Слух о «бесподобном музее» Дубровского прошел по всей столице, и народу к нему повалило столько, что он испугался. Особенно насторожило его настойчивое внимание к своей библиотеке и к собственной персоне господ из Святейшего Синода. Церковь, как известно, изначально враждебно относилась к язычеству, безжалостно и невежественно уничтожала все связанное с ним, а тут столько как раз такого, древлеотеческого! Не приведи господь, засунут свой длинный нос поглубже, или, хуже того, подошлют кого из понимающих! Да и немцы наши тоже себе на уме.

Поделился своими опасениями с Державиным. Тот вальяжно отмахнулся надушенной ручкой:

– Не изволь волноваться на сей счет, любезный Петр Петрович. Пока я министр юстиции и член Государственного Совета в сей империи, да и пиит, богами пожалованный, никто обидеть тебя не посмеет. Но и ты зри, зри, не беспечествуй, ибо сам главный ответчик тут!

Петр Петрович несколько успокоился такой высокой опекой, но доступ в свою квартиру все-таки приужил: мало ли что. А потом здесь стали собираться члены общества «Беседа любителей русского слова», все господа важные, известные своей ученостью и близостью ко двору, так что он успокоился окончательно. Наряду с Державиным, Карамзиным, Строгановыми, Воронцовыми, Неклюдовыми, Сухтеленом, Сулакадзевым членом этой «Беседы» стал и он.

И все-таки через несколько лет гром грянул, хотя и грозовых туч в небе вроде бы не было. По чьему-то злому навету его опять изгнали со службы, намекнули на ссылку. Не помогло на этот раз и заступничество Гаврилы Романовича, ибо ни министром, ни членом Государственного Совета тот уже не был. Как жить дальше, на какие средства содержать семью?

Срочно пригласил к себе на чай Сулакадзева. Тот явился, встревоженный:

– Что-то случилось, Петр Петрович?

– Случилось, извольте знать… Опять не угодил кому-то, места лишили, – тяжко вздохнул тот. – А жить как-то надо…

Помолчали, позвенели ложечками в стаканах.

– Слишком много шума с твоим музеумом получилось. Не поделился, не уважил. Уж очень большие аппетиты у многих на твои манускрипты.

– Знамо, у кого… Что бы ты сделал на моем месте?

Сулакадзев долго озадаченно молчал.

– Ну, друг любезный, говори. На твое слово я очень надеюсь, плохого не посоветуешь.

– Тяжко мне это слышать. Еще тяжелее говорить…

– А ты все-таки скажи. На твои слова я не обижусь, знаю тебя: от чистого сердца слова будут.

– Ну, тогда послушай. А решать тебе самому…

И они решили: все менее значимое, вроде переписки, отдельных свитков и листков, предложить императорской библиотеке. И не в подарок – пусть выкупают, ведь и он в Париже выложил за них немалые деньги. Ну а главное, поистине бесценное, староотеческое приватно предложить самым надежным и близким друзьям – Строгановым, Неклюдовым, к примеру. Пусть хранят до лучших дней. На них надеяться можно.

– Золотые слова, друг! Ну а сам ты что-нибудь взял бы? Из этого/

Александр Иванович протер чистым платком очки, походил по комнате.

– По совести скажу, жалко мне обирать тебя, отрывать от сердца любимое. Но и в накладе не оставлю…

– В этом не сомневаюсь, хоть и больно.

– И мне тебя жаль, а сокровищ твоих еще, извини, жальче. Ведь растащить могут, ищи потом по всему свету. А ведь все это – наше, о нас, о древностях наших славных. Потеряем их – лишимся части себя, части своей истории, памяти. А народ без памяти… сгоревший костер без огня.

– Садись, приготовь список.

Щедро по-дружески расплатившись, Сулакадзев в ту же ночь перевез свои покупки к себе в дом и до времени запер в отдельной якобы не жилой комнате.

Когда в доме никого из посторонних не бывало, он уединялся там, раскладывал особенно волновавшие его вещи, бережно открывал то одну, то другую, постепенно проникаясь их древностью и тайной. Кто, когда и где создал их, вложив в эти строчки свое знание, свою радость или тревогу, что хотел донести до нас, своих далеких потомков? И поймем ли теперь друг друга?

Некоторые тексты, приложив свой немалый опыт археографа, он начинал понимать. Они были помоложе возрастом и к тому же на привычным уже старославянском. Иные, без сомнения, носили церковный характер, однако не все. Эти, даже видя знакомые буквы, прочесть и понять он был не в состоянии.

Решил не торопиться и для начала составить каталог своей новой коллекции, а затем и всей библиотеки. Для «книг непризнаваемых, коих ни читать, ни держать в домах не дозволено», выделил в своем «Книгореке» особый подраздел.

Любопытные древние редкости собрались в этом подразделе. «Криница, IX века… о переселениях старожилых людей и первой вере», «Молнияник», «Лоб Адамль, X века, рукопись смерда Внездилища, о холмах новгородских, тризнах Злогора, Коляде вандаловой и округе Буривая и Владимира, на белой коже», «Коледник V века дунайца Яловца, писан в Киеве, о поклонениях Тройским горам, о гаданиях в печерах (пещерах) и Днепровских порогах русалами и кикиморами», «Волховник… рукопись VI века Колота Путисилы, жившего в Русе граде в печере», «Поточник VIII века, жреца Солнцеслава», «Путник IV века», «Перуна и Велеса вещания в киевских капищах жрецам Мовеславу, Древославу и прочим…»

А вот это нечто совсем особенное! «О Китоврасе, басни и кощуны… На буковых досках вырезано и связано кольцами железными, числом 143 доски, V века на славянском», «Патриарси. Вся вырезана на буковых досках числом 45… Ягилы Гапа, смерда, в Ладоге IX века, о переселенцах варяжских и жрецах и письменах…»

– Имена-то какие! Яловец, Колот, Солнцеслав, Путисила, Мовеслав, Древослав, Ягила… Ни одного христианского. Истинно русские, древние… – восхищался Александр Иванович.

Задумался о Ладоге. Не растет в Ладоге любящий тепло бук, не растет. Однако дощечки-то буковые. Тут что-то не так: или не в Ладоге писано, или дощечки из другого дерева. Ну ладно, будущие исследователи прояснят и сию загадку.

И опять задумался. Как уберечь все это от жадных загребущих рук иноземцев и бдительных церковников? Сам он человек истинно православный, самому в себе сомневаться не приходится, но он еще и ученый, любящий свое Отечество, пекущийся о его благе. Норманнистам-германцам, да и своим собственным, этого понять не дано. А аристократам-вельможам особенно выгодно, ведь почти все они Рюриковичи!Значит, все с них и началось, до них никакой российской истории не было. Не иначе – с неба свалилась наша Русь. И десять поколений славянских новгородских князей еще дорюрикова времени ничего не значат. А сколько было других княжеств? Кто их изучал, кто из нас, нынешних, их знает?

Тяжко стало на душе Александра Ивановича. Как, как уберечь, в чьи руки передать потом? Да чтобы не держать втуне, а изучать, публиковать, привлекать внимание новых исследователей, будить память народную!

– Господи, когда то еще будет? А надо – сейчас, сейчас!

Склонившись над листом, он перечел написанное, лукаво усмехнулся пришедшей на, ум мысли и твердо дописал: «в Моравию увезено».В случае чего пусть там и ищут…