Текст книги "И на земле и над землей"

Автор книги: Роберт Паль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

…А что же Русь его?

Юный князь Игорь не вечно будет юн. И будет у него жена – пресветлая княгиня Ольга. И будет у них сын – великий воин Отечества Святослав. А у того будет сын Владимир…

Но это уже совсем другие времена.

А у каждого времени и своя история.

Глава двадцать третья
Вместо эпилога

Тяжело пережил Юрий Петрович Миролюбов годы фашистской оккупации, да и послевоенное время благополучием не баловало, увы. Но была и радость – у него сохранилась копия «Влесовой книги»! Ведь чувствовало, чувствовало сердце, что нужно спешить, пока дощечки в его руках! Не стало их, зато есть копия. Вникай, изучай, научись говорить с ней на ее языке – и тогда может открыться такое, что и представить трудно.

Годы работы сначала с самими дощечками, а затем с их копиями не пропали даром. Он уже многое понимал и еще больше предчувствовал. Имена древнеславянских богов, наставления и призывы автора следовать их указаниям, не щадить своей жизни, оберегая их и свои земли от всевозможных врагов, – все это было близко его душе этнографа, фольклориста, собирателя, литератора, историка и просто русского человека.

Попробовал переводить – ну хотя бы бегло, самую суть, чтобы получить более определенное представление о конкретном содержании книги. Получилось плохо, слишком уж «бегло». И тогда, чтобы привлечь к ней внимание научной общественности, он стал рассылать свои переводческие опыты и копии по научным институтам и университетам Европы и Америки. Узнав о том, что в Сан-Франциско в США организован и действует Музей Русской культуры, а также издается русский журнал «Жар-Птица», связался с ними. А когда его пригласили, не раздумывая перебрался в Америку.

После первых же публикаций в «Жар-Птице» быстро отозвались десятки людей из самых разных стран. Все те же русские эмигранты той еще, первой волны. К ним примкнули и свежие, кого выбросила в мир вторая мировая война. Все находили в древних текстах что-то близкое и дорогое для себя, переводили, докапывались до смысла через толщу веков, радостно делились удачами, огорчались, когда оказывались бессильными перед сложностью задачи.

А огорчаться было отчего. Многие дощечки плохо сохранились, были расколоты на мелкие фрагменты, отчего поневоле возникло немало «темных мест». Кто-то обходил их, будто ничего тут и не было, кто-то, руководствуясь интуицией, заполнял такие места собственными сочинениями, что еще больше запутывало дело. Миролюбов, к которому часто обращались, категорически отвергал такой подход.

Очень разные результаты объяснялись еще и тем, что русская письменность тех далеких «языческих» времен еще не была «устроена». Ее устроением и занялся святой Кирилл, обнаруживший во время своего путешествия в Хазарию в греко-русском Херсонесе две христианские книги на русском языке. И не исключено, что это были именно те книги, которые «русскими письменами» перевел для богослужебных целей русский митрополит Иоанн в конце седьмого века в Таврии. Теми письменами как раз и написал свою «Влесову книгу» подвижник Ягила.

Одно то, что все тексты были написаны сплошняком, одним потоком, то есть без разбивки на предложения, а предложений – на слова, без каких-либо знаков препинания, доставляло много хлопот, требовало чрезмерных усилий. И тем не менее энтузиасты не отступали.

Над переводами «Влесовой книги» трудились Америка, Европа, Австралия, и лишь родина ее Россия (в составе тогдашнего Советского Союза) делала вид, что ей ничего не известно. И дело тут не только в атеистической идеологии, отвергавшей любую религию, – уж очень непривлекательными были тогда фигуры самих переводчиков, сплошь белоэмигрантов и украинских националистов, замаравших себя сотрудничеством с гитлеровцами. Как после страшных событий века опуститься до того, чтобы как ни в чем не бывало привечать своих вчерашних врагов?

Но время шло, меняя и идеологии, и традиции. Известна сейчас «Влесова книга» и в России. К ее переводу и изучению потянулись неравнодушные к своей истории, культуре, истокам люди – и вдумчивые специалисты, и любители-энтузиасты, и неизбежные в таких интересных делах дилетанты. Все меньше становится людей, отрицающих ее подлинность.

В печати вышло несколько полных переводов, собираются и популяризируются факты из истории этого удивительного памятника древнерусской культуры, исходя из новых знаний, полученных из него, все дальше и дальше в глубь времен отодвигается и наша история. Пройдет еще какое-то время и выражения типа «тысяча триста лет до Германареха» или «тысяча пятьсот лет до Дира» станут привычными даже для школьников. А ведь это целое тысячелетие до нашей эры.

А «первая тьма лет», когда изначальные индоевропейцы жили где-то на нынешнем Севере? А «вторая тьма лет», когда, гонимые «большими холодами», они двинутся вслед за светом-солнцем «на полудень», а потом и далее, – заселят половину Азии и всю освободившуюся от ледника Европу?

Что это – мифы? Или реальность, забытая нами?

Вместе это целых двадцать тысяч лет. Как заглянуть в них? Или опять поможет его величество случай? В виде книги на камне, мамонтовом бивне, «рыбьем зубе»?

Или успокоимся и ограничимся тем, что имеем? Ведь это так хлопотно – искать, ломать в спорах копья и устоявшиеся представления, двигать историю в ту самую глубь, у которой, может, и дна-то нет!

Знания беспокоят, отягощают, обязывают. Не зря же предостерег нас древний мудрец, сказав, что «от многого знания много печали».

Но будем помнить и великого русича Ягилу, обронившего в своей бессмертной деревянной книге вот эти скорбные и обнадеживающие слова:

«И НИЧТО ЕЩЕ НЕ ЗАВЕРШИЛОСЬ ДО КОНЦА».

2009–2010 гг.

Человек веселый [56]56
  Человечество в своей эволюции породило несколько типов человека. Началось с человека прямоходящего, его сменил человек разумный (хомо сапиенс), потом – человек потребляющий, человек советский (хомо советикус). Сегодня в условиях сплошных трагических катастроф и смутного будущего человечество все ощутимее нуждается в человеке веселом, ибо только оптимист имеет шанс выжить в эпоху природных, технических, социальных, военных и прочих катаклизмов.
  Но вот вопрос: сумеет ли он использовать этот шанс? (Примечание автора)


[Закрыть]

С веселым человеком и в бою не страшно.

Пока мы смеемся, мы живем.

Из народа

Повесть

В это утро он проснулся рано. Сна – ни в одном глазу. И во всем теле – такая бодрость и свежесть, будто уже проделал привычную утреннюю зарядку, ополоснулся холодной водой и только ждал момента, чтобы сорваться и побежать на работу.

В душе тоже было что-то новое, необычное. Того и гляди запоешь «Нас утро встречает прохладой». Однако дело было совсем не в прохладе, тем более, что в квартире, как всегда, было душно, а в чем-то другом, непривычном и непонятном. Похоже, ей чего-то хотелось – тоже свежего и необычного. Больше того – она, душа его, не просто хотела, а уже предчувствовала и даже верила, что все это непременно случится. Прямо сейчас, вот-вот. Стоит только подняться, размять тело комплексом давно заученных упражнений, постоять под холодным душем…

Но он чувствовал себя так бодро и легко, что никаких упражнений и водных процедур делать не стал, скоренько умылся, оделся и побежал на кухню сооружать себе завтрак. Сооружать однако ничего не пришлось – завтрак уже был готов и ждал его на столе, источая приятный аромат слегка пережаренного лука и яичницы.

– Ну, вот и ты! С праздником тебя, Свистунов! Садись, заправляйся, веселый мой человек, – жена встретила его улыбкой.

– Спасибо, – растерялся Свистунов, – и тебя тоже… с праздником. – И не очень уверенно поцеловал жену в щечку, чего не делал уже много лет.

В окно кухни светило раннее весеннее солнце, на столе его ждал (тоже впервые за много лет) заботливо приготовленный завтрак – разве ж это не праздник? Подумал и засомневался: душа предчувствовала и ждала чего-то другого. Хотя и это хорошо, однако не слишком ли мало? Заглянул в душу, но та не отозвалась, занятая своим загадочным предчувствием. Видно, этой яичницы ей тоже было маловато.

Однако чем дальше – тем больше. Когда Свистунов покончил с яичницей и чаем и заторопился к двери, жена протянула ему заранее приготовленный и изрядно тяжелый пакет.

– Это тебе на обед. Не забудь друзей угостить, раз у тебя сегодня такой день. А уж вечером…

Он не расслышал, что будет вечером, потому что уже был на лестнице, а через минуту и на улице, где весело светило раннее весеннее солнце, влажно поблескивали подмерзшие за ночь лужицы, на еще голых тополях кричали грачи.

На пути к остановке трамвая ему попалась длинная заледеневшая лужа. Свистунову она понравилась. Разбежавшись, прокатился, – понравилась еще больше. Ему было так весело и хорошо, душа в нем так пела и ликовала, что он, как школьник, принялся с азартом кататься и катался до тех пор, пока не упал.

При падении он выронил пакет, отчего в нем что-то подозрительно звякнуло, а в ушибленной голове вдруг стало светло-светло. Наверное, из-за этого Свистунов как-то сразу вспомнил, что сегодня у него действительно особенный день – пятнадцатое апреля, день рождения. И не обычный, что неизбежно случается каждый год, а пятьдесят пятый в его жизни. Своего рода юбилей! Жена знала, помнила, даже поздравила, а он так заработался, что забыл. Собственный день рождения забыл, ну разве ж так можно!..

Подняв пакет и заглянув в него, он еще раз тепло подумал о жене: надо же, не забыла, сто лет не обращала на этот день внимания – и вдруг…

Додумать свои мысли о жене он не успел, потому что увидел на дне пакета тускло поблескивающие осколки стекла. Извлек один – от бутылки. Понюхал – пахнет. Чем пахнут в России такие емкости, объяснять не надо. От удивления, а еще больше от жалости Свистунов только присвистнул:

– Вот те и раз! Проздравился называется. С юбилеем тебя, дорогой Никита Аверьянович! Многая, многая тебе лета!..

Как ни жалел, как ни горевал, а не удержался – рассмеялся. Проходивший мимо гражданин не преминул остановиться и полюбопытствовать, отчего в такое раннее весеннее утро да в таком тихом переулке такой, знаете ли, подозрительный смех. На каком, дескать, основании и по какому, мол, праву.

Оглядев строгого моралиста в ватнике на одной пуговице и в сапогах с подвязанными подошвами, Свистунов рассмеялся еще громче:

– Ну вот, гости к столу, а она, родимая, тю-тю! А без нее какой тебе юбилей, какие тосты? Ну жена, ну Татьяна!.. А я сам? Ну не растяпа разве?

Бутылка разбилась не вся, и что-то на донышке в ней еще осталось. Мужик обрадовано извлек ее из пакета и сердито глянул на Свистунова.

– Чего гогочешь, дурак? Тут плакать надо, а он знай себе заливается. Веселый человек…

Выпив остаток, он побрел дальше своей дорогой, а Свистунов побежал на остановку. По пути догадался вместо разбитой купить в магазине другую. В трамвае он успокоился окончательно, устроился на самом последнем сиденье, и тут его посетила такая прекрасная мысль, что он едва не прослезился от радости.

А мысль была такая: пятьдесят пять лет для него не просто день рождения и какой-никакой юбилей. С сегодняшнего дня он – пенсионер! Годы, отданные вредному производству в «большой химии», дают ему такую возможность. Спроси любого кадровика – подтвердит. Да и сам он это всегда знал, но в суматохе запамятовал. А время, оно, брат, не стоит на месте, счетчик работает, стучит. Вот, выходит, и достучал: выходи, уважаемый Никита Аверьянович, твоя остановка. Как говорится, последняя и окончательная.

И тут ему стало вспоминаться, как провожали на пенсию его старших товарищей, когда он еще работал на «Химпроме». Какие речи говорили – от коллектива бригады, а то и цеха, от профсоюза, от администрации, какие дарили подарки, как вручали пенсионное удостоверение, а потом допоздна сидели в заводской столовой, чествовали, как космонавта или героя. И это было прекрасно, потому что заслуженно. И потому что главное в любом деле – человек.

После «Химпрома» он перешел на известную в городе «Хлопчатку» – хлопчатобумажный комбинат – слесарем по обслуживанию прядильных линий. Комбинат был новый, все оборудование – тоже новенькое, импортное, цеха просторные, светлые, с цветами на подоконниках, воздух после «большой химии» как в раю, – работай, радуйся жизни. И он работал. И радовался.

В отличие от «Химпрома» на «Хлопчатке» работали в основном женщины. Кто-то утверждает, что управлять такими коллективами ох как непросто. Может, так оно и есть, но Свистунову это понравилось.

С женщинами он ладил, и получалось это у него как-то просто, само собой. Конечно, подход к ним нужен иной, чем к мужикам, ибо женщина – натура тонкая, эмоциональная, не всегда понятная и предсказуемая. Но зато и какая благодарная, отзывчивая даже на самую малость участия и добра!

Вот, к примеру, ты собираешься на работу. Дома столько забот-хлопот, проблем с ценами, тарифами ЖКХ, кредитами, своенравными и эгоистичными домочадцами – голова пухнет. Вместо того, чтобы настраиваться на творческий созидательный труд, все тасуешь и тасуешь эти цены, тарифы, кредиты… пропади они пропадом, и тащишь их на своем горбу в свой цех, бригаду, участок, к таким же озабоченным, обозленным жизненной нескладухой товарищам. Но среди мужчин это в порядке вещей. Потому что все мы одинаковые, и иного нам не дано.

Другое дело – женщины. Собираясь к ним, все свои семейные и прочие проблемы оставь дома. Не забудь, потому что такое все равно не забудешь, а отложи, отодвинь до вечера и приди к ним бодрый, веселый, почти влюбленный. Не скупись на хорошие, красивые слова, кого-то приобними, кого-то поцелуй в щечку, кого-то назови душенькой, красавицей, солнышком. У них ведь тоже семьи, домашние неурядицы, и таких слов, кроме тебя, им никто не скажет.

Иные из них будут отмахиваться, отпихивать тебя дальше по кругу, а острые на язычок хохотушки высмеивать эти твои ухаживания, но ты знаешь: это лишь игра. На самом деле им приятно такое внимание, твое настроение передается и им, и они с шутками и незлыми подначками расходятся по своим рабочим местам. Ты для них свой парень, на которого можно положиться, который поймет, утешит, выручит. Все это, должно быть, и вкладывают они в его второе имя – Веселый человек.

Так думал Никита Аверьянович Свистунов, добираясь в гремящем трамвае к себе на работу. Жаль, нет уже той веселой и работящей «Хлопчатки», которая так пришлась ему по душе. Остались одни мрачные стены и огромные пустые пространства, где не услышишь больше ни напряженного шелеста прядильных машин, ни человеческого голоса.

Почти все оборудование фабрики уже было демонтировано, упаковано в крепкие ящики и куда-то вывезено. Злые языки утверждали, что весь комбинат продали на металлолом, но то, как тщательно разбирался и упаковывался каждый агрегат, свидетельствовало о другом. Когда Свистунов недвусмысленно намекнул на это начальству, ему в ответ намекнули на немедленное увольнение. Как горько ни было праведнику, пришлось скрыться за дурашливой шуткой:

– А я что? Я ничего. Ведь хлопок у нас все равно не растет…

Невеселые мысли отодвинули другие, более приятные. Вот сейчас загрузят последние ящики, начнется обеденный перерыв и тогда придут его поздравлять. Интересно, что ему по этому случаю подарят? На «Химпроме» дарили щедро: если увлекаешься рыбалкой – вот тебе все рыбацкие прибамбасы, если садовод-огородник – порадуйся тепличке, если турист – получи точные дорогие часы, чтобы не опоздать на самолет. Или спальный мешок. Или еще что стоящее. Ну а если ты ни то ни се – тогда тебе полагается целый набор: зонт + резиновые калоши + домашние мягкие тапочки + боты «вторая молодость» + лотерейный билет. И все – с шутками, с розыгрышами, чтобы всем было весело, а главное – чтобы драгоценный юбиляр не опечалился вдруг тем, что вышел на финишную прямую своей в общем не такой уж и большой жизни.

Здесь, на «Хлопчатке», отмечали в основном женщин. Подарки были, может быть, поскромнее, но зато какие говорились слова! Тут уж без него, веселого человека, не обходилось. Уж так возвеличит скромную труженицу, уж такие найдет для нее слова, что вся сомлеет, сердечная, раскраснеется как твой алый мак, расплачется. И он, сам растроганный, поплачет вместе с ней.

Однако на его празднике никого из них не будет. Считай, самого дорогого подарка лишили.

Обеденный перерыв прошел в бесполезном ожидании: никто не пришел его поздравить, вручить полагающиеся подарки, поблагодарить за многолетний доблестный труд, пожелать чего-нибудь хорошего. При таких обстоятельствах и «стола» накрывать не пришлось – кто же пьет на рабочем месте в рабочее время? Не те сейчас времена, не те порядки. Да и в одной из южных молодых развивающихся стран, где растет этот самый хлопок, поди, ждут не дождутся российского «металлолома»…

Едва вынесли последний ящик, в опустевшее помещение цеха вошли десятка два весьма представительных мужчин, кучковавшихся вокруг еще более представительных двух-трех решительных особ.

– Новые хозявы, – проронил кто-то рядом со Свистуновым.

– А чего им тут? Не банк, поди, – усмехнулся тот.

– Будет банк, если захотят. А скорей всего еще один гиперсупермаркет – магазин.

– Это здесь, что ли? Да тут только кино снимать. Про войну. Или футбол гонять!

– Ничего, сделают. Деньги все могут. Если очень большие, однако…

Новые хозяева, осмотревшись у входа, отправились дальше, а освободившуюся бригаду монтажников-демонтажников собрали у ближайшего окна, где посветлее. Ну, екнуло у Никиты Аверьяновича ретивое, и до него дело дошло. Будут поздравлять, желать, провожать. Обстановочка, конечно, не соответствующая, но, будем считать, прямо на рабочем месте. Не зря же говорят, что не место красит человека, а человек – место. В таком ответственном деле главное – сердечность, внимание. А что касается подарка, то от хорошего фотоаппарата он не отказался бы. С детства мечтал, а уж теперь, когда будет такая прорва свободного времени…

Он так размечтался об этом прекрасном свободном времени и о том, как будет снимать свои любимые места в городе и далеко за его пределами, что даже не заметил, как скоротечное собрание уже стало подходить к концу. Речь, как он понял, шла совсем не о нем, а о какой-то поездке – далеко и надолго, но зато с хорошим материальным наваром. Куда, по какому делу, за что навар?

– Туда, где хлопок растет, – растирая на бетонном полу окурок, глухо отозвался сосед. – Здесь демонтировали, там…

Ретивое Свистунова взвилось, как необъезженный конь.

– А этого они не хотят? – похлопал он себя по известному месту своего тщедушного телесного материала. – Да чтобы я… своими руками… ограбив любимый город, а заодно и родную державу…

Ему не хватало слов, чтобы выразить ими все свое кипящее негодование и презрение. Для хорошего дела или человека у него их было как воды в фонтане, а для такого… Это, конечно, не расстрел парламента, не перебежка из КГБ в ЦРУ, однако и воровство целого комбината… Нет, подходящих слов для этого случая в его лексиконе не находилось. И тогда он обратился к мудрости своего одураченного народа:

– Это значит… все равно что помочь вору украсть собственную корову, отвести ее к нему в хлев, мало того – еще и подоить, приготовить творог и сварить для него вареников! А этого вы…

– Эй ты, великий труженик, а ну прекрати свою совковую демагогию!

Оказывается, в своем правом гневе Свистунов и сам не заметил, как оказался перед грозными очами начальства. Надо было беречься, прикусить язычок, спрятаться за широкие спины товарищей по труду, – другой бы так и поступил, но плохо вы знаете Никиту Аверьяновича Свистунова, если ждете от него такого малодушия, если не сказать больше.

Не успел он выкричаться, как к нему подступили крепкого телосложения витязи из сферы самых серьезных нынче услуг, подхватили под белы ручки и буквально вынесли за ворота. Напрасно Свистунов протестовал всеми своими конечностями, напрасно заявлял, что он сегодня именинник, юбиляр и уже пенсионер, – бесполезно. Падая на уже начавший зеленеть газон, он, к его чести, успел сгруппироваться, как опытный парашютист перед приземлением, и даже вспомнить о своем злосчастном пакете. Пакет со всем бьющимся и мнущимся он спас, и это в какой-то мере скрасило его позорное поражение.

– Нас можно победить силой и коварством. Нас можно превратить в рабочий скот. Но сломать русскую душу никому еще не удавалось… Ханыги!

Что означали эти чуждые его речи «ханыги», Никита Аверьянович и сам не знал, но они придали ему новых сил. Он степенно поднялся, стряхнул с одежки прилипший мусор и бодро, не теряя боевого духа, не уронив своего святого знамени, готовый к новым боям уверенно отступил к трамвайной остановке. Так в сентябре 1812 года Кутузов отступал от Бородина.

– Ничего, сегодня вы и Москву можете заглотить – не подавитесь. Но мы еще вернемся… за подснежниками.

* * *

Трамвай качало, встряхивало, несло от остановки к остановке, а Никита Аверьянович сидел на своем любимом заднем сиденье, смотрел в окно и успокаивался. Мало-помалу он совсем успокоился, вот только душа иногда по-детски тонко всхлипывала от обиды. Обманулась она сегодня в своих ожиданиях и предчувствиях, ох как обманулась, бедная! И его обманула, и он поверил, забыв, что живет в пору перемен, которую даже терпеливые китайцы опасаются и не любят. Ну что ж, и беда, говорят, учит, и отрицательный результат – тоже результат.

Вскоре он настолько успокоился, что опять увидел, что на улице весна, что солнце еще высоко, а тротуары везде уже сухие. Ему захотелось весенней радости, и на следующей остановке он сошел. Запрокинул голову к небу, подставил лицо ласковому теплу ликующего солнца, всей грудью вдохнул терпко-горький запах цветущих тополей: хорошо.

Веселый человек, он не умел долго сердиться или обижаться и, хоть не забывал незаслуженных обид, не оставлял им большого места в сердце, не позволял ожесточать себя. Человек, говорил он, тем и отличается от зверей, из мира которых вышел, что может и обязан быть мудрым и добрым. И это совсем не трудно, если быть честным и справедливым.

К концу рабочего дня улицу, по которой он шел, буквально запрудил поток машин, а Свистунову нужно было перейти ее. До перекрестка с его светофорами было далеко. Здесь они тоже были, но почему-то для пешеходов всегда горел красный свет.

Прождав изрядное время, он уже решил сделать вынужденную пробежку до регулируемого перекрестка, как вдруг увидел старушку. Та бойко прошла мимо него, на секунду задержалась у столба, которых в городе приходится по десятку на каждого жителя, и вся картина мигом переменилась: в светофоре загорелся зеленый свет, машины замерли на месте и бабулька, шагая, как Христос по морю, спокойно переправилась на другой берег асфальтовой реки.

Пока Никита Аверьянович соображал, что же это случилось с улицей, зеленый свет опять сменился красным, и грохочущий железный поток снова устремился вперед – не пройти.

На этот раз ждать пришлось недолго. Прибежала кучка мальчишек, чуть задержалась у того же столба – и все повторилось: на той стороне вспыхнул зеленый, поток, как заарканенный, разом остановился и ребятня побежала дальше.

Следом за ними мог устремиться и он, но, заинтригованный происходящим, решил сначала разобраться на месте. Медленно приблизился к столбу, одному из многих поддерживающих трамвайные контактные сети, подозрительно оглядел его сначала сверху донизу, затем снизу доверху и обнаружил на нем какой-то ящичек. Подошел еще ближе, склонился и увидел на его дверце круглую клавишу-кнопку. С чего бы она тут? Нажал – опять зажегся зеленый свет, машины остановились, и он торжественно прошествовал в нужном ему направлении.

– Во дает! – в восторге хлопнул он себя по лбу. – А говорят, у нас с техническим прогрессом проблемы. Врет вражеский агитпроп. Мы теперь не только вокруг луны летаем, но и улицы переходить научились.

И вдруг стушевался.

– А как обратно?

Глянул на ближайший столб – и там в точности такой же ящичек. Нажал на кнопку – перешел. Перешел – опять нажал, пошел обратно. Пришел – опять…

Дело едва не кончилось скандалом, еле ноги от разъяренных водителей унес. Перетрухнул, понятно, но зато сколько веселой радости было от этого простого открытия! Но открылось и другое: плохо, выходит, знает он свой сегодняшний город! А все оттого, что недосуг стало просто пройтись по родным улицам, все работа да работа: дом – комбинат, комбинат – дом. Вместо восьми часов – все двенадцать, один выходной, да и тот как подарок судьбы. Такой уж он, наш российский капитализм. Очень полюбились ему деньги, причем, как шутит телеящик, – здесь и сейчас. И непременно чтоб много-много.

Ничего веселого в размышлениях на эту тему не было. Унизили, мало что обобрали – низвели рабочего человека до положения безъязыкой тягловой силы. Никакого ему уважения – хотя бы потому просто, что он человек, тот, что «по образу и подобию». Впрочем, они уже и самого Творца запрягли в свою карету. Стерпишь ли, великий милостивец и человеколюбче?

Но как мало нужно тому же человеку, чтобы он опять воспрял душой! Стоило Свистунову оказаться перед высокой стеклянной дверью, как та гостеприимно распахнулась перед ним, будто приглашая: милости просим, уважаемый, – и он вошел, тронутый таким вниманием. Огляделся, ища взглядом кого следовало бы поблагодарить, но никого не обнаружил. Людей кругом было много, они шастали туда-сюда, но чтобы кого-то в ливрее с золотыми галунами и в штанах с генеральскими лампасами, как в кино, – нет, такого возле входа не было.

Разочарованный, Никита Аверьянович шагнул обратно – и дверь опять широко распахнулась перед ним. Не хватало только голоса: «Благодарим за покупку, приходите еще».

Обернулся – и опять возле двери никого. В тот же миг обе створки ее опять беззвучно разъехались в стороны, и как было не войти? – вошел, покачал головой: «Ну, дела… Технический прогресс… автомат. И никаких тебе лампасов и галунов…»

Посмеявшись над собой, над своей наивной простотой, влился в толпу и вместе с ней оказался в гигантском торгово-развлекательном центре, который совсем еще недавно был известен как передовое в регионе швейно-производственное объединение. После реконструкции и евроремонта его огромные цеха сияли мрамором, дорогим деревом и бесчисленными светильниками. Бесшумные, как в столичном метро, эскалаторы поднимали его с этажа на этаж. Обилие товаров потрясало, цены возносили к небесам, массы людей удивляли, особенно тем, что почти никто ничего не покупал.

Тревожно-потрясенный и обалдевший от увиденного, Свистунов кинулся обратно, вниз, поближе к родной надежной земле. Надо было бы воспользоваться теми же эскалаторами, но он забыл, где они находятся, и двинулся по привычным лестницам, расталкивая толпы то ли экскурсантов, то ли таких же обалдевших, как и он сам, прохожих.

Уже совсем близко от выхода он нечаянно задел плечом какую-то зазевавшуюся женщину – и та грянула всем своим прекрасным телом на твердый затоптанный пол. Свистунов вскрикнул и бросился ее поднимать. Давно отвыкший от такого близкого общения с женским телом, он растерялся. И еще больше растерялся, когда от ее стройного полуобнаженного торса при его неумелых попытках поднять его как-то вдруг отделилась одна рука. Сунув кому-то подержать мешавший ему пакет, он лихорадочно принялся возвращать ее на место, но тут случилось совсем невероятное – от бездыханного тела отвалилась голова. Он в ужасе что-то закричал, но его тут же оттолкнули набежавшие со всех сторон служители магазина, мигом, прямо на его глазах, собрали распавшуюся на части красавицу и водрузили на прежнее место.

– Смотреть нужно, куда прешь, деревенщина!

Никита Аверьянович вместо того, чтобы обидеться, даже обрадовался.

– Слава тебе, господи, – манекен! А как живая…

Уже на улице он вспомнил о своем пакете. Кому-то отдал подержать, теперь попробуй найди. Попробовал, вернулся, потолкался среди людей – ищи иголку в стогу сена. Ничего другого не оставалось, как отправиться домой. Чтобы не дергаться в трамвае и не тащиться пешком по вдруг потускневшим улицам, решил спрямить дорогу – через дворы и проулки. И в первом же дворе увидел двух мужчин, завершающих трапезу на облупившейся скамейке. Присел неподалеку, с наслаждением вытянул уставшие ноги.

– Эй, земляк, не хочешь принять с устатку?

Это – к нему.

Свистунов хотел было отказаться, но вспомнил, что он сегодня именинник и даже юбиляр, придвинулся поближе.

– Тут малость еще осталось, выпей за наше здоровье.

– А можно мне за свое выпить? – улыбнулся он.

– Ну ты и нахал! – ахнули дружки, деля на двоих последний пирожок. – На халяву пьешь да еще…

– Не нахал я, братцы, а просто именинник. Пятьдесят пять мне сегодня, юбилей. С сегодняшнего дня – на пенсии.

Усталость и неведомо откуда навалившаяся тоска потянули Никиту Аверьяновича к людям. Страсть как захотелось поговорить, облегчить душу, но те уже дожевали свои пирожки и дружно поднялись.

– Ну, пей за свое здоровье, коли так. Хотя мог бы и за бутылем сбегать, юбиляр.

Свистунов собрался было объяснить, почему именно не может он это сделать, но тем это было «по барабану» и они ушли, оставив на скамейке пустой пакет. Чтобы его не унесло ветром, он прижал его пустой бутылкой, а когда пригляделся, глаза его снова заискрились, и уголки рта сами собой потянулись к ушам, как те двери в торгово-развлекательном центре.

– А ведь пакет-то – мой! И бутылка!.. И пирожки были Тятьянины…

Никита долго удивлялся такой занятной истории, то и дело крутил головой и сдержанно похихикивал. Ему совсем не жалко было купленной на последние гроши бутылки и пирожков, напротив – случившееся так его обрадовало, будто он и в самом деле отпраздновал свой юбилей и вот возвращается домой.

Дома, похоже, его уже ждали. Пришли старшая дочь с мужем, старенькая тетя Дуся, сосед со второго этажа, с которым они в зимние выходные дни иногда поигрывали в шашки. Дочь подарила теплый мохеровый шарф, тетя – мягкие домашние тапочки, а сосед выставил бутылку огненной «Перцовки». Увидев ее, тетя Дуся всполошилась и, порывшись в сумке, извлекла из нее свою домашнюю, собственного садово-огородного творчества настойку из смородины, крыжовника и каких-то целебных трав. Смущенно улыбаясь, как бы извинилась:

– Под старость память совсем изнемогла. А ведь взяла специально для тебя – с намеком, чтобы остатние годы твои были такими же сладкими.

Никита Аверьянович с церемонными поклонами принял подарки, расцеловался с тетей и дочерью, а мужчинам просто пожал руки.

Когда его спросили о торжестве в коллективе, не скромничая, заявил, что все прошло как нельзя лучше, было много выступающих, все желали ему успешного заслуженного отдыха, а подарки вручат погодя, потому что сейчас там идет капитальный ремонт.

– Знаем мы этот капитальный ремонт, Свистунов, – не упустила случая показать свою информированность Татьяна. – Нет уже вашего комбината. Нет и не будет. Зато этот «металлолом» скоро заработает совсем в другом месте.

– Откуда тебе это известно?

– Об этом весь город говорит. А до тебя, Свистунов, все доходит в последнюю очередь.

В семье своего мужа Татьяна называла только по фамилии. Так было модно в годы их молодости. Никита Аверьянович не одобрял и не возражал, особенно после того, как в их отношениях началась долгая и очень серьезная размолвка.