Текст книги "И на земле и над землей"

Автор книги: Роберт Паль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

А степняки все не уходили, лишь перемещались с места на место вокруг дубравки и словно чего-то ждали. Когда оказывались совсем близко, вожак табуна, гневно храпя и действуя зубами и копытами, осаживал их назад.

– Да они же на водопой пришли, – догадался Ягила, – а тут мы. Сторожкие, чисто звери!

– Может, уйти нам? – сказал Добрец. – Отойдем подальше и уж там доспим, а?

– Жалко всех будить-то. Только пригрелись.

– Да никто уже не спит, глянь!

И верно, вокруг возов и между ними уже вовсю сновали старики и женщины, разбуженные случившемся переполохом.

– Что тут у вас? – подошла к Добрецу Блага. – Хазары?

– Побольше б таких хазар! – засмеялся тот. – Дикие кони, степняки. Чуть наших не увели!

– А много-то как! – удивилась Блага. – И как они тут одни, без людей?

– Вот как раз без людей им и хорошо. Это людям без них плохо… Как там дети, спят?

– Эти спят. Им что кони, что хазары.

Поскольку все уже были на ногах, снялись и поехали. А степняки тут же двинулись к воде. Напившись, какое-то время ходили вокруг колодца и кострища, вынюхивали следы людей, фыркали и как-то незаметно, словно растворившись, исчезли в степи.

На следующий день навстречу попался длинный обоз, шедший на восход солнца. Сурожцы уступили ему дорогу и, удивленно глядя на такую массу телег, лишь качали головами:

– Это ж надо, сколь их сбилось!.. Никак – купцы?

– И откуда едут, чего везут?

– Выходит, есть еще чем торговать Руси.

– Из Киева… О-хо-хо! А нам еще идти да идти!..

И все-таки они дошли. Сначала все чаще стали попадаться небольшие леса и перелески, потом степь отступила окончательно, и путники увидели Днепр.

Сердце Ягилы учащенно забилось.

– Непра-матушка, колыбель русичей… низкий поклон тебе от Сурожа… живи до скончания веков!..

Поприветствовав главную реку здешних славян, он вознес славу богам, благополучно приведшим сюда его род, пропел им достойные славы и кинул взор на противоположенный берег. Спросил перевозчика:

– Скажи, брат, а чей это род сидит на той горушке?

– На той горе, брат, сидит сам город Киев, – солидно ответствовал тот, снисходительно глядя на пришельцев. – А сам ты, медведь, из какой пущи явился?

Глава семнадцатая

– Ну, вот мы и приехали. В Русь… в Киевскую…

Ягила хмуро оглядел сбившиеся в кучу телеги родовичей, просторную поляну на краю голого осеннего леса, сам лес. Посмотреть в глаза людям не решался: сам был недоволен собой и от них одобрения не ждал.

Не понравился ему Киев с его крутой неустроенной дорогой на гору, еще более неустроенный Подол внизу с муравейником беспорядочно разбросанных хижин и землянок, с греческой церковью над Ручьем, бесчисленными оврагами.

Поначалу подумал: ну ладно, это бедное предградье, вот поднимемся наверх, там и будет настоящий город, стольный град русичей-полян, их гордость и краса.

А чего стоило подняться-то! Тут пеший, пока взойдет, сто потов прольет, а как быть с конями, с телегами? Кони сбивали о камень копыта, рвались из упряжи, опрокидывали возы, едва не падали сами. Пришлось каждую телегу вздымать едва не на руках. Хорошо что дружина Добреца еще не оставила их, помогла, а то бы…

Нет, не понравился Ягиле Киев. Вид с горы на Днепр, конечно, солидный, дух захватывающий, но где могучие каменные стены, где неприступные башни, которые можно было бы сравнить если не с херсонесскими, то хотя бы с сурожскими?

Вид скромных валов с деревянными заплотами и деревянными же башенками оскорблял его несбывшиеся ожидания, горько разочаровывал. После того, что осталось в памяти о городах покинутой родины, досада и оторопь рвали душу. Неужели не понимают здешние князья, что при таком обилии врагов не устоять деревянному Киеву? Похоже, что с тех пор, как утвердил его великий Кий, тут мало что изменилось. Варягам Аскольду и Диру с их варяжской дружиной, может, все равно, они тут чужаки и временщики, но о чем думают сами русы? Это же их отчая земля, единственная на свете…

Нет, не это виделось в мечтах Ягиле, не этого ожидал он увидеть на Непре-реке.

– Ну вот, – повторил он убитым голосом. – Русь… Киевская…

Кроме этой, Киевской, он знал еще Северскую, Венедскую, Новгородско-словенскую, погибшую Сурожскую. И каждая сама по себе, каждая в особицу. Поначалу он думал уйти в Северскую землю, но вспомнил отца Заряна, его слова о необходимости всегда быть с Киевом, и ослушаться не посмел.

Единственное, что грело сердце, – вера пращуров здесь еще держалась. И хотя князья огречились, святилища Влеса на Подоле и Перуна на Горе стояли, и люди к ним шли. Ради этого и привел он сюда свой род.

– О чем, брат, тужишь? – окликнул его Добрец, подходя с двумя заступами в руках. – Если думаешь, с чего начать, так я уже решился: первое, что нам нужно, так это крыша над головой.

– Успеем ли? Просич [36]36
  Просич —месяц ноябрь по современному календарю.


[Закрыть]ведь на дворе, – шагнул ему навстречу Ягила.

– Пока не об избе речь. То впереди. А для начала без землянки нам никак. Вон женщины наши с детьми малыми стынут. А просич киевский не то что в Суроже – зима тут, по всему, иная.

Ягила согласно покивал, взял один из заступов и напомнил о лошадях, которые сейчас, стреноженные, жевали пожухлую траву.

– Для них из жердин тоже что-то сладим. И хотя бы этой сохлой травы воз-другой на зиму насерпить надо. Когда все успеем?

– Главное – начать. А там и женщины помогут.

– А соседи? Как они?

– Вон места под землянки выглядывают. Сейчас у всех забота одна – тепло.

Выбрав место, отмерили нужное количество шагов, определили, где устроить вход-выход, и принялись за работу. Блага и Милица покормили малышей, устроили в мягкой рухляди воза, подошли поглядеть.

– Не мала ли будет земляная крепость наша?

Это – Блага. Язычок у нее всегда остер, ни о какие беды не изотрется. А вот Милица все больше молчит, о чем-то думает. Может, и она собирается искать свой род? Ведь сама из этих краев, с Киевщины. Если после того, как разъехалась дружина Добреца, уйдет и она, совсем худо станет.

По настоянию Благи яму под землянку увеличили еще на шаг и, не отвлекаясь на разговоры, продолжили еще усерднее ворочать землю. Только Добрец попросил-наказал:

– Пока мы тут заняты, соберите на ночь хворост.

Для чего, сколько – Блага сама знает. Она у него домовитая, только дай волю.

К вечеру яма была уже Ягиле по плечи. Немногословная Милица спустилась, огляделась и как бы сама себе сказала:

– Если сверху чем-то прикрыть, а посередине устроить очаг, можно бы и заночевать. Все не на ветру…

Братья переглянулись и молча заторопились в лес, благо он рядом. Нашлись и камни, не ахти какие, но на временный очажок сгодятся.

После скорого ужина довершили начатое, перенесли с возов необходимое для постелей, разостлали на мягкие еловые ветки, разожгли в ямке очажок и впервые со времени отлучки из дома уснули теплым спокойным сном.

Говорят, сны на новом месте вещие, через сны боги разговаривают с людьми. Но ничего вещего на этот раз не было. Ягиле снилась Милица, кормящая грудью свою девочку. Добрецу – табун диких степных лошадей и прощание с дружиной. Женщинам и малышам не снилось ничего: одни очень устали, другие еще не знали, что это такое.

Когда через несколько дней землянка была готова и ее заселили, пошел первый снег.

– Ну вот, – сказал Ягила Милице, – я же говорил: будет еще у тебя твой снег. Радуйся.

– Ты обещал и я верила, – перекатывая из ладони в ладонь белый катышек, улыбнулась та. – Ты, Ягила, такой надежный, такой добрый, такой… верный… и душевный, что…

Чтобы не показать своих слез, отвернулась, запрокинула голову, ловя губами мохнатые хлопья. Договорила, когда справилась с нахлынувшим волнением:

– …с тобой всегда… хотя и строгий ты… как-то спокойно, тепло и хочется жить… И всему, что говоришь, веришь… И хочется во всем помогать тебе. Чтобы и тебе было хорошо… чтобы все у тебя ладилось, как того хочешь… чтобы все тебя слушались и любили…

– Спасибо, Милица, добрая душа, – растрогался и Ягила. – Радостно мне за тебя… Сейчас столько на Руси обездоленных и бессчастных, и всем хочется помочь, да не знаешь как. А тебе бы еще своих найти, и тогда все будет ладно.

– Других своих у меня нет, Ягила. Только вы, ваш род… Не гоните меня. А уж я на добро добром… на ласку лаской… Это сердце во мне так говорит.

Не сдержалась, припала головой к его плечу, захлебнулась благодарными слезами. Не готов был Ягила к такому разговору, разом растерял всю свою строгость, ответно открыл свою душу.

– Милая моя, любая моя, наш род – твой род, наша доля – твоя доля. Живи, радуйся. А уж мне ничего больше не надо. С тобой и мне солнышко светит. От сердца твоего и моему сердцу тепло… Любая моя… желанная…

Никогда еще не было ему так хорошо. Никакие боги за всю его жизнь не дали ему столько счастья, столько живительного солнечного тепла, сколько так щедро пролила на него эта тихая ясноокая молодая женщина. Он не думал сейчас ни о своем несчастном калечестве, ни о пережитых страданиях, ни о трудах, которых было и будет еще очень много. Он здоров, крепок, щедр. Сердце его широко открыто богам и людям. Оно теперь знает, ради чего стоит жить на земле.

Спустившись в тепло, объявили о своем решении Добрецу и Благе. Те давно втайне ждали этого и теперь радовались вместе с ними.

Первый снег выпал и как-то враз сошел, будто его и не было.

– Как в нашем Суроже, – засмеялась Блага. – Показался, поиграл и обманул. Только сырость развел, игрун этакий…

Но и сырость была короткой. Вскоре легкий морозец подсушил все вокруг, и род Ратибора с новым жаром принялся обустраиваться на выбранном месте. Все четыре семьи обзавелись такими же землянками и теперь, по примеру Ягилы, городили зимние укрытия для коней. Одновременно с тем валили сухие лесины на дрова, серпили травы для лошадей, детей снарядили собирать желуди, которых тут было великое множество, а одна самая многолюдная семья взялась еще и копать колодец. С водой пока было плохо: маленькое озерцо мелко и топко, а до Днепра далеко. Теперь будет своя, только бы не ошибся лозоходец да водица оказалась чистой и сладкой, не в пример степной.

Выбрав день, Ягила с Добрецом съездили в Киев на торжище, продали лишних лошадей и пару телег, закупили на весну семян, а на прокорм муки, круп, соли. Не забыли и о том, что впереди зима: выбрали женам по ладной шубейке, себе по кожушку. А там еще – порты-ноговицы, сапоги, шапки, женские платы, иглы, клубки ниток, мягкую камку – пусть женщины порукодельничают, сошьют себе что надо.

Принеся жертву богу Влесу, довольные покупками вернулись домой. От радости и гору одолели без особых мук, а на греческий храм даже не взглянули. Вот малость обживутся – свое помолье устроят. Своих богов они в обиду не дадут!

Последние дела завершили уже на зимнем холоду, по колено в снегу. Зато в землянке было на удивление тепло, хотя и дымно. Но когда очаг прогорал и дым утекал в волоковое окошечко, сделанное в потолочном перекрытии, становилось вполне сносно, даже для детей.

Дни и ночи в землянке отличались друг от друга лишь тем, что днем в ней горели лучины и трижды в день очаг, а ночью тьма стояла такая, какой она бывает разве что в Нави. Когда не вспоминаешь об этом – ничего, даже спится крепче, а как вспомнишь да задумаешься – поневоле начинаешь ощупывать себя: живой ли еще? Или уже навий человек, которому что тьма, что свет – все едино?

Теперь, когда дворовая и полевая работа пресеклась зимой, место ее заняла домашняя, тихая и невидная, но без которой человеку не обойтись. Вот Милица на тонких железных прутиках-спицах вяжет мужчинам рукавицы. Шерстяную нить сначала сдвоила, чтобы получились двойные, теплые, и вся отдалась работе, – только губы слегка шевелятся, считают петли, да пощелкивают кончики спиц.

О чем думает она сейчас, где носится ее исстрадавшаяся душа? Или наконец успокоилась, согрелась в общем тепле нового рода? Это ж надо было перенести такие муки и не умереть душой, сохранить в себе и материнскую радость, и женское счастье. Хорошо они с Добрецом тогда решили – отвадить торговцев людьми от Сурожа. Какой же молодец его брат, как ладно все у него получилось, сколько русичей от заморской кабалы спас. Да и только ли русичей?

Почувствовав его взгляд, Милица подняла голову, глаза их встретились и рассказали друг другу, как им хорошо. Ягила сидит напротив с ее дочкой на коленях. Той только и нужно что забраться к нему, попрыгать и потаскать за бороду! Борода у мужчины – его честь. За ее оскорбление можно и в Навь угодить. Единственные, кому это не возбраняется, – дети. Им можно и на загривок влезть, и бороду в помело растрепать, и матерого сурового мужа в конягу превратить, отчего тот только довольно кряхтит и млеет от счастья.

А у Благи своя работа – из старого платья шьет мальцам рубашонки. Пока они мальцы, им и мало надо. Вот когда совсем подрастут, тогда рубашонки эти уйдут в память, а на смену им потребуется уже другое – мальчику рубашечка и порточки, а девочке платьишко до пят. Но до этого еще далеко. Нельзя торопить время– Числобог обидится. Ведь время – это наша жизнь. А когда она молода, то дорога вдвойне.

Добрец тоже занят. Вот уже который день чинит поистершуюся в долгой дороге конскую упряжь. Работает деловито, ничего кроме своих ремней, шила да иглы не видит. Тоже о чем-то думает. Не может человек ни о чем не думать. Такое может быть только во сне, не зря же сон считается временной навью. Страшен человек, не умеющий думать или думающий злое. От такого при жизни веет смертью. Холодное сердце у него.

Сынишка с Добрецом большие друзья. Он очень любит помогать отцу. Самому всего год, даже еще имени не имеет, а уже помощник. Вот взялся размотать для него нитку. Нитка крепкая, из конопляных волокон витая, в тугой клубок смотанная. А клубок такой юркий, такой хитрый, никак не уловишь его маленькой ручонкой, все бегает, крутится, не поймать. Вот вильнул длинным хвостиком и пропал совсем. Куда закатился, не видать – темно…

Все хорошо, всем доволен Ягила. Одно плохо – мовницы нет. А ведь для русича это первое дело. Боги требуют, чтобы человек был чист и телом, и душой. От нечистого они слав не приемлют, самых горячих благодарностей не слышат. А без них человек беззащитен от любой порчи и дурного глаза. Неслучайно нечистые и болеют чаще, и в Навь уходят раньше других. Стало быть вместе с домом нужно строить и мовницу. А лучше с нее-то все и начать.

Было и еще одно неудобство, томившее душу Ягилы: при таком скудном освещении он не мог писать. Впрочем, в последний год ему было не до того, но написанное берег, по совету отца Заряна дощечки проморил в горячем растопленном воске, отчего письмена закрепились и проявились еще четче. Кроме того, жидкий воск впитался во все поры и трещинки дерева, отчего оно стало крепче и приятней для глаза, а самое главное – сможет теперь сохраниться на долгие годы.

Конечно, много чего не хватало, многое было несподручно в новом еще неустроенном быту, но все понимали – это дело временное, постепенно все наладится, нужно потерпеть, подождать. Они непривередливы, терпеливы, они подождут, но будут ли ждать боги? Сурица давно кончилась, меда, чтобы приготовить свежую, тоже нет – как быть?

Поговорил с домочадцами. Те тоже давно сокрушались, и вот сообща решили: если у здешних поселян меда не найдется, надо будет сходить на торжище в Киев.

И вот Ягила идет в город. День солнечный, яркий от сияния небес и снегов, ветерок еле шевелит пряди бороды, идти весело и легко. Сначала были одни тропки. Но их было много. Попетляв, они сливались друг с другом, принимали в себя новые и вот стали дорогой. Значит, не одному ему понадобился торг. Не сидится огнищанам в их зимних норах, жизнь требует. А может, просто занедужила душа, просится на волю, к людям – потолкаться в торговых рядах, узнать что ныне почем, послушать, что вокруг деется, чем мир живет.

Вот и Ягила не только за медом идет. Его душа тоже занедужила, ей тоже хочется простора, человеческих голосов, новостей. Страсть как хочется услышать хоть что-нибудь о родных сурожских местах. Не явился ли там новый Бравлин или Криворог, разметал ли своей дружиной эллинские города, что, как мизгири, уселись по краю русского поморья, не кличет ли его покинутый Сурож, где в грязи и пыли лежат низвергнутые греками славянские боги?

Дорога от сурожских поселенцев до Киева недолга – всего-то с десяток поприщ. Как раз успеешь согреться и оглядеться вокруг. Ягиле это интересно и полезно: ведь сколько говорено о трех братьях – Кие, Щеке и Хориве, о местах, где братья обитали и во имя старшего утвердили Киев, а повидать прежде не довелось. Уж и теперь, когда сам стал киянином, не нашлось время походить, посмотреть, поспрошать. Обидно. Но зато сегодня он насытит свою жажду новыми познаниями, даст глазам волю видеть, а душе вбирать и сохранять.

Вот те знаменитые три холма, на которых семьсот лет назад жили со своими людьми древние братья. Щек – это же «чех», пращур нынешних славян-чехов. Хорив, он же Хорвато, Горовато, Хорват – праотец ушедших далеко на полудень хорватов. Ну а Кий… Давно думал Ягила – почему Кий, ведь у славян таких имен не было, и не русское имя это. У древних ириан, братьев наших, говорил отец Зарян, оно означало «владыка», «вождь», «государь». Вот таким владыкой славянским и был этот великий князь. А задолго до него был Кий Древний, когда Отец Орий увел последних славян из далекой земли священных Семи Рек и Загорья, чтобы через многие полуденные страны Двуречья, Египта и Сирии выйти к другим своим собратьям и соязычникам в степи Pa-реки, Дона, Днепра, Карпатских гор – к злачным травам и воде живой.

Вот на этом большом холме, что слева от дороги, на месте прежнего поселения славян и утвердил Кий свой город. И тут же, оставив в нем княжить сына Лебедяна, начал вновь собирать дорогую русичам Великую Скифию. Опять вернул им все степи от Pa-реки и Дона с Донцом до самого синего Дуная и гор Карпатских, построил новую столицу – славную Голунь – и много других городов. И прозвалась эта страна уже не Скифией, а Русской Колунью – Русколанью.

Шел Ягила по древней земле своих праотцов, душой и очами вбирал ее бесконечный сияющий простор – и сердце его трепетало от счастья. Не только Сурож, куда укрылись после разгрома Русколани его предки, но и эта земля – его кровная родина. Сейчас она слаба, разрознена, терпит унижения и стыд от новых германов-готов, какими являются пришлые самозванцы варяги, но память ее жива, и боги ее в Сварге синей копят силы для новых битв, из которых Русь возродится опять – еще более славная и могучая.

На Щекавице и Хоревице издали виделись лишь небольшие селения, окремленные невысокими стенами. А на Горе князя Кия возвышался и с каждым поприщем рос прямо на глазах город-легенда, город-крепость Киев. На этот раз он виделся Ягиле совсем другим: и стены его из могучих дубовых срубов и палей, и по виду неказистые, но тяжкие, кряжистые башни всей своей грубой мощью и силой могли охолонить и остановить любого. Для кочевых степных находников это препона непреодолимая. Войти в город можно только хитростью или изменой, как и вошли варяги.

А киевский торг как всегда был полон торгующимися и всяким праздным ротозейным народом. Вон выставил свои первейшей необходимости в любом хозяйстве изделия корчажник-горшочник. Вот на шестах раскинули свой товар усмари-кожевники; со связками новеньких сапог через плечо ходят сапожники; на серой холстине, прямо на снегу, разложил свою кузнь кузнец; на длинных столах высятся многоцветные горки всевозможных тканей из Византии, Венеции, Дамаска, Персии. Почти рядом вороха рогож, веревочных мотков, конской упряжи, простого небеленого холста. Бойкая лошадка тянет за собой целый обоз новеньких саней. Есть санки и поменьше и сосем махонькие – на потеху детворе. Для них же и расписные глиняные свистульки – птички разные, а голосок один.

Богат, ох как богат у киян мясной ряд. Тут тебе и туши говяд, и только что освежеванные телята, свиньи, вепри, живые и уже ощипанные гуси, куры, лесная дичь. А сколько всякой снеди: круги замороженного молока, масло, сало, яйца, мед, мука, крупы – всего не перечесть.

Ягила приценился, купил малую коржачку меда, круг молока для детей, для них же пару занятных свистулек и не сдержался, покрутил головой:

– Сыто живете, кияне! Да такими богатствами не город, а целую державу одевать-кормить. И еще останется!

Торговец медом, у которого он только что отоварился, самодовольно заулыбался:

– Это же Киев, брат! У нас завсегда так. А сам ты откуда, раз тебе в диковинку наша жизнь?

– Издалека я. Из Сурожа…

– Это где ж такой? Город, что ли?

Вокруг них начал останавливаться и приставать народ. Почти никто о его Суроже не знал. Пришлось объяснить, что это тоже русская земля, но сейчас там греки и хазары.

– Это как же вы, глупцы, свою землю проворонили? – засмеялись вокруг. – Вот теперь и ходите, на чужое слюнки глотаете. Стыдоба! Видно, стоящих мужей у вас нет!

Размягчившегося от увиденного и передуманного Ягилу это покоробило. Особенно смех. Однако сдержался и в свою очередь как бы участливо спросил:

– А как же, гордые кияне, получилось, что свой Киев и княжеский стол вы отдали находникам варягам? Тем самым готам-германам, от которых наши с вами праотцы полторы сотни лет отбивались. Которые нашего князя Буса Белояра со всеми его сыновьями и семью десятью знатными мужами на крестах крестили.

Смех оборвался. Кто-то отошел. Кто-то молча потупился. За всех ответил все тот же торговец медом:

– Так что нам князья? Они у нас сами по себе, мы такожды сами. Не хуже хазар или эллинов ваших. А ты, сурожец, за нас не плачь, иди себе, иди…

И он ушел, довольный тем, что не дал уронить себя, и все же с досадной горечью в сердце. Вот такие они, эти нынешние поляне. Скажешь о Руси, ответят так же: они де сами по себе, а Русь такожды сама. Дальше своего привоза не видят. Хуже того – не хотят увидеть. Была бы утроба сыта и мошна полна.

Не преминул Ягила сходить и к святилищу Белеса, особо почитаемого не только скотьего бога, но и бога всякого богатства. Очень любят его купцы-торговцы, считая своим покровителем. Многому научил Белес людей, но этому делу, пожалуй, лучше всех.

Здесь всегда много народу, и главным образом опять-таки купцов. Они идут к Велесу с просьбами о содействии в предстоящих торгах, с благодарственными славами и жертвами, когда те прошли удачно, перед поездками в далекие города и страны или перед возвращением домой.

Богатые люди, они и жертвуют богато. Не только самому богу, но и его святилищу, волхвам и жрецам. Вот побывали тут несколько ладожцев и новгородцев. В богатых шапках и шубах, с золотыми гривнами на шее, степенные, знающие себе цену мужи.

Еще не ведая, кто эти важные люди, Ягила справился у одного из волхвов. Тот вежливо пояснил и порадовался за них:

– Новгородские гости опять набирают силу. Сейчас там все угобзилось, а чем торг вести у них всегда было.

– Сейчас, говоришь? А что там было до сего?

– Много чего было. То варяги ограбят подчистую. То вот… княжеский род их пресекся, князя искали…

– Нашли?

– Внука покойного Гостомысла из варяжской Руси пригласили. Князя Рорика. Или Рюрика, как те нам говорят. И сразу все беды пресеклись. Сильный, должно, муж, крепко всех в свои руки взял – и морских находников, и своих вольнолюбцев. Сейчас там тишина.

Ягила вспомнил рассказ отца об этом самом Рорике и усомнился:

– Рорик не князь. И раз варяг, то не рус.

– Не так, брат. Князь он, сын князя Годолюба и внук князя Гостомысла. А княжество его, что на Варяжском море, у него датчане отняли. Там сейчас такое безрядье, что не угадаешь, кто тот или этот. Есть варяги-нурмани, варяги-свеи, варяги-эсты, варяги-даны, варяги-франки… Да, слышно, и варяги-славяне от иных не отстают.

Вот это новость! Тот самый Сокол-Рорик, что отца Заряна пожалел и отпустил, стал новгородским князем! В то, что тот рус, а не германец-гот, Ягила не до конца поверил и отцу, хотя прежде верил ему всегда. А если герман из готов, то непременно враг Руси. Это они с гуннами порушили Русколань и «крестили» антского князя Буса с его сынами. С такими у русичей не может быть никакой дружбы, а уж родства тем более.

Выходит, сейчас у русичей два сильных неприятеля: с запада солнца и с полуночи – варяги-германы, с полудня – лукавые ромеи, пытающиеся захомутать Русь через утверждение у нас своей веры и гибель нашей. У них ведь как? Окрестят народ – и отдают новых христиан в кабалу к своему главному церковному жрецу патриарху. А государство – под руку их императорам. Вон болгары доверились, а теперь кровь проливают, чтобы вернуть свою прежнюю волю. Как же глуп тот, кто этого не видит и не понимает!..

Домой Ягила вернулся уже под вечер расстроенный и усталый. Отдал купленное женщинам и детям и стал делиться с братом новостями.

О купцах Добрец сказал как отрезал:

– Что же ты хочешь от купца, для которого главное – его мошна? Ради нее он и в Навь спустится, если 131 там золото не в цене, и за меч возьмется, видя ей урон. Темный человек – купец… и все же надобный.

А о новом новгородском князе, знакомце отца Заряна, тоже задумался:

– Интересно: то ли явь, то ли баснь. Далече от них мы живем. Однако поживем – увидим.