Текст книги "И на земле и над землей"

Автор книги: Роберт Паль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

В связи с бушевавшей в стране инфляцией миллионы и миллиарды перестали даже для простых граждан быть какими-то запредельными понятиями. Теперь почти у всех появились миллионы: раз есть дом или корова – миллионер! А уж если… – то и миллиардер, поди. Поэтому баба Груня не придала большого значения подсчитанным наукой миллионам лет и искренне возмутилась:

– Что это еще за такая за наука глупая! Как же мы тогда в темноте жить будем? Не вечно же спать, когда-то ведь и работать надо?

Теперь пришла очередь поперхнуться Ленке. Ох и смеялась же она! Так смеялась, так хохотала, егоза, что аж гостей разбудила.

– Что это у вас? – заглянул на кухню Виталий. – Не то цирк приехал?

– Вот именно – цирк! – никак не могла уняться Ленка. – Такой цирк, какого и в Москве не бывает!

Глядя на соседку, улыбнулась и баба Груня. Но тут же и рассердилась:

– И чего раскатилась-то, чего? Такие страсти говоришь, до смеху ли? Да с раннего утра еще…

– Это какие еще страсти? – заинтересовался Виталий. – Не секрет?

– Не секрет, – все еще похохатывая стала объяснять Ленка. – Это мы с бабой Груней про ваше молодое и старое Солнце вспомнили. Очень не хочет баба Груня в темноте жить. Как же ей в темноте корову доить, полы мести. Это ж надо, а!

– Ну, нашли о чем… – отмахнулся тот и пошел на улицу умываться. Вернувшись, он тоже сел за стол, попросил себе чаю. По-хозяйски осведомился:

– А заморозка ночью не было? В бочке, смотрю, ледка нет, обошлось пока?

– Обошлось, – пододвигая к нему чашку, сказала баба Груня. – Ночь хотя и холодная была, а до этого не дошло. Бабье лето ведь.

– Вот и хорошо. Сейчас копать пойдем. А после обеда ссыпем в подпол. Хорошая картошка в это лето уродилась.

– Много солнца было, много света, – тянула к своему Ленка. – Вот когда Солнце остынет, такой уже не будет.

Сама вроде бы тоже чай пьет, а глаза так и бегают. А в них бесенята бесятся.

– Да ладно уж тебе, – цыкнула на нее баба Груня. – Не о пустом ведь деле речь. Да и грех этак-то за столом.

Ленке, по всему, очень хотелось потешиться, но Виталий не дал втянуть себя в эту игру.

– И верно, дело не пустое. Хотя процесс этот не быстрый, миллиарды лет займет. Так что будем жить без паники.

И, заглянув в горницу, весело прокричал:

– Эй, Леонид Аркадьевич, подъем! Нас лопаты заждались. Поднимайся и догоняй меня.

Торопливо допив свой чай, Виталий пошел на огород.

Ленчик тоже проснулся, но поднимался долго и трудно, видно, после вчерашней копки с непривычки болело все тело. Баба Груня, жалея парня, не торопила его, уговаривала полежать еще, ведь для нее он по-прежнему оставался «младшеньким», почти ребенком. Зато Ленка была неумолима.

– Вставай, вставай, труженик, это от долгого лежания бока у тебя болят. Вот сделаешь зарядку на грядке – все как рукой снимет!

Ленчик кряхтел, постанывал, но все-таки поднялся.

На огород они вышли все вместе. Бабе Груне не хотелось отставать от молодых, чувствовала она себя неплохо, вот и подалась в сборщицы. Но какая уж теперь из нее сборщица, если ноги не гнутся, спина то не сгибается, то не разгибается, а руки хотя и цепки, но так неторопки, что стыдно перед Ленкой. Пока она пару картофелин подберет, у той уже ведерко наполовину полно. Потыкалась, погреблась в земле с часок и сдалась:

– Нет, милые, как хотите, а тягаться с вами не могу. Как говорит моя подружка Фаина, где мои семнадцать лет… Пойду лучше яблочков вам соберу да картохи отварю. Это у меня еще выходит…

Стыдно было ей, великой труженице, вот так открыто признаваться, но что поделаешь – годы. Постояла, посмотрела, как дружно идет у молодых дело, полюбовалась каждым и медленно, глядя себе под ноги, побрела к дому. На бывшей луковой грядке увидела пару кустиков молодого сочного укропа, сорвала. Видно, занесло ветром зернышки, те после дождя возьми да и прорасти, вон теперь какие мохнатенькие, аппетитные. Хоть и осень и день короткий, а укропу хватает и этой благости. Вот когда солнце совсем ослабеет, на земле, наверно, будет расти один укроп. Цвести он, пожалуй, уже не сможет, зато будет расти и расти. По колено, по пояс. И будет она косить его косой или срезать серпом, как луговую траву для буренки. Вот только та его почему-то не ест…

Мысль о стареющем, слабеющем Солнце, пришедшая неожиданно и некстати, так поразила ее, что она замерла на месте, не дойдя до крыльца. Поразила даже не сама мысль, а то, как она покорно смирилась с ней, приняла как истину и будто даже согласилась с ней как с какой-то житейской неизбежностью. А ведь выдумки все это! Дурачит Виталий детские головы, а и она – туда же. Не зря говорят – старый, что малый, всему верит, вот и она… Смех да и только.

Но смешно все-таки ей не было. Более того, чтобы развеять поселившиеся в душе сомнения, она приставила к глазам трясущуюся старческую руку и долго смотрела на небо, где как ни в чем не бывало весело светилось солнышко бабьего лета. Никогда прежде не смотрела она так на солнце. Знала – есть, светит и греет, чего еще? И еще знала – смотреть на него в упор нельзя, можно сжечь глаза. Другое дело – на утренней или вечерней заре. Теперь было утро, и оно не жгло, не слепило, а мягко плавилось в безоблачной голубизне сентябрьского неба.

– Вроде как всегда, – смаргивая набежавшие от яркого света слезы, обрадованно сказала себе баба Груня. – Ну и шутник же этот Виталька! Солнце, видишь ли, у него стареет! Даже погаснуть собирается!.. Да оно, что же, от электрических проводов питается, что ли? А ведь кто-никто и поверит, мало ли дураков на свете! От чего питается солнце, баба Груня не знала, но этот довод показался ей таким убедительным, что она еще раз обрадовалась и уже спокойно вошла в дом.

8

После обеда просушенную на щедром солнце картошку принялись засыпать в подпол. Тут уж показали свою силу парни. Даже Ленчик, забывший утреннюю ломоту в теле, носил тяжелые мешки наравне со старшим братом.

Баба Груня радовалась и всех благодарила. И вот сидят они на лавке, усталые, немногословные, задумчивые и довольные тоже. А как же? Такое большое дело сделали. Да при такой хорошей погоде. Сухая и чистая от земли картошка теперь всю зиму пролежит в подполе, не зная порчи. Разве такое крестьянину не в радость? А это, крестьянское, исконное, есть и в них, хотя внуки и живут в городе. Есть оно, пожалуй, в любом русском человеке, дай только возможность вспомниться и проявиться. Ну, если ты уж не вконец испорченный человек.

Притихла, примолкла даже обычно говорливая Ленка. Притомилась и она. Но нет, не от усталости примолкла, просто думала о чем-то своем. Не зря же спросила:

– И что же вы теперь будете делать со своей астрофизикой? – Ясно, это к Виталию. – В школу попроситесь? У нас астрономию толком и преподавать-то некому. То географ ведет, то историк, то еще кто. Такой уж, мол, предмет.

Виталий ответил не сразу. Невесело потом сказал:

– Работать, конечно, где-то надо… Но для школы нас не готовили. Какой я учитель – по физике ли, по астрономии ли, – если никаких методик не знаю? Толково вести урок – это ведь тоже не просто. Или не так?

– Ну уж сказали! Опрос, новый материал, задание на дом – вот и вся премудрость. У нас все так делают.

– Это тебе так только кажется… Но главное не в этом. Главное в том, что не к этому меня тянет. Не этого я хочу.

– Так что же делать, если космос сейчас никому не нужен? Жить-то ведь надо, в городе у вас огорода, как у бабы Груни, нет.

Виталий долго молчал. Достал сигарету.

– Если что-то изменится, меня должны вызвать.

– Куда?

– В Москву… Или еще куда…

– Значит, все-таки собираетесь… Ленчик тоже уедет, и останемся мы с бабой Груней одни.

– А Ленчик-то куда? – встрепенулась молча слушавшая баба Груня.

– Ленчик у нас военным будет, – с гордостью сказала Ленка. – Он у нас настоящий мужчина. Будет родину защищать, правда, Ленчик?

Тот скромно потупился.

– Я своего решения не меняю.

– Видите! Он у нас такой, с фронта не побежит, как некоторые. Еще генералом станет. Если захочет.

– Не надо – генералом, – вздохнула баба Груня. – Это же на всю жизнь. И опять же всегда у властей на виду. А власти… Лучше отслужить свое – и домой.

– Что власти? – солидно сказал Ленчик. – Они бывают разные, а Родина у нас одна. И на сегодня, и на завтра, и… навсегда. И без толковой армии нам не обойтись.

– Молодец! – так и засияла Ленка. – Давно не слышала таких мудрых слов. Была б мальчишкой – и я бы с тобой!..

Остаток дня внуки провозились с крышей бани, пытаясь залатать дыры в старом рубероиде, а вечером опять сидели, хрустели яблоками, говорили о всяческих чудесах Вселенной, которых Виталий знал бесчисленное множество. Баба Груня к концу дня опять занемогла, но интерес к тому, что там так горячо обсуждает молодежь, был настолько велик, что она поднялась и тоже вышла на крыльцо – послушать.

Разговор шел о чем-то далеком и совершенно непонятном для ее разума. Будто где-то очень-очень давно случился большой взрыв и осколки от того взрыва до сих пор разлетаются во все концы того, что она привыкла называть небом. И будто те осколки и есть вот эти звезды и планеты. Сказка, конечно. Опять Виталий детям мозги туманит. И зачем ему это надо?

Потом меж них начался спор о том, долго ли еще будут разлетаться эти осколки? Ведь как высоко камень ни забрось, а он в конце концов опять назад полетит. Но что такое камень и что такое звезда? Да когда их многие миллионы!

Ленчик, видно, соглашался с братом и часто повторял, будто твердил заданный урок:

– Так, так… только так… раз есть законы гравитации… раз был такой взрыв…

Ленка без конца ерзала на лавке, вскакивала, ахала, охала и, по-видимому, никак не могла представить, что будет, когда это случится.

– Мальчики, мальчики, а может, все-таки не надо, а? Это же такая беда, такая беда! Представляете, вся эта красота вдруг полетит куда-то в тартарары. И наше солнце, и мы… а?

– И совсем не в тартарары, – солидно басил Ленчик, – а в центр Вселенной!

– В какой центр, в какой центр, – горячась, снова вскакивала Ленка, – когда Вселенная бесконечна? Какой может быть центр у бесконечности? И что потом будет: опять все – в одну кучу? До нового взрыва?

– До нового взрыва, если гипотеза эта правильная. А иначе – как?

– И снова все разлетится? И опять будет такое же небо, такое же солнце и земля?

– Ну, про такое или не такое… – задумался Ленчик, – тем более про землю…

– А я хочу, чтобы опять все образовалось как было: и звезды, и солнце, и земля. И Калиновка наша. И мы – тоже.

– Ну и сказала! Это ж не базар – хочу того, не хочу этого. Это ж, надо понимать, Космос!

– А тогда я не согласна. Зачем рушить то, что так хорошо и разумно? Пусть уж будет как есть.

– Как будто нас об этом спросят! Начнется процесс сжатия, никуда не денешься. Сначала всякие малые тела на большие притянутся, потом большие на еще большие… И все вместе – туда, туда…

– Ну, смотреть, как метеориты падают, я люблю. А если луна? Если такая рухнет…

– А она, может, сразу и не рухнет. Сначала она, может, разорвется на части. Между Солнцем и Землей. А уж потом…

– Ой, этого нам еще не хватало! Виталий Аркадьевич, ведь неправда все это, да? Ведь не так все будет? А может, и не будет вовсе, а? Нам про такое учитель наш не говорил.

Виталий не вмешивался в их спор, задумчиво покуривая на краю лавки. Лишь под конец заметил:

– Поскольку общая масса тел Вселенной превышает критическую, рано или поздно это должно произойти. Не вдруг, конечно, а за миллиарды лет. По математической модели это может быть так…

– Не хочу, не хочу! – неожиданно всхлипнула Ленка. – Ни моделей ваших, ничего не хочу. И… не верю я вам. И науке вашей не верю. Выдумки это все!

– Чего испугалась, глупенькая? – засмеялся Ленчик. – Нас же тогда уже не будет. Давно никого не будет, понимаешь?

– Все равно, все равно…

Дальше молчать баба Груня уже не могла. Если уж Ленка чуть ли не в голос плачет, значит, игра зашла слишком далеко. А все Виталий, все эта непонятная его наука! Тоже нашли себе развлечение – конец света выдумывать. Ишь, умные головы, делать им больше нечего! Лучше бы тракторы опять научились выпускать, а то половина полей бурьяном заросла, ни тебе посеять, ни убрать…

– Ну, будет тебе, милая, – обняла она Ленку. – Сказки все это, глупости. Я ведь тоже не совсем глупая баба, до войны как-никак семилетку кончила, пять годов в сельсовете служила…

И Виталию строго, даже сердито:

– А тебе, ученый человек, тоже нужно меру знать. Не для того тебя в Москве пять лет учили, чтобы детей своими придумками пугать. У нас нынче и без того есть о чем поплакать. Такое время. А сказки и я рассказывать могу. Только они у нас совсем другие, добрые.

Смотреть звезды в эту ночь она не стала: и сердце опять «пекло», и на Виталия за его проделки страсть как рассердилась. И сама тоже – дура старая! Дала увлечь себя, как маленькая. Звезды ей, видите ли, понадобились. Весь век без них прожила – и ничего, а тут… совсем из ума выжила. Красота! Тайна! Да на земле, если хочешь знать, этой красоты еще больше, только умей видеть. И тайн. Вся жизнь человеческая – тайна. Вот бы о чем тем умным головам подумать. Если они и вправду ученые.

9

Внуки ушли утром, торопясь на раннюю электричку и унося увесистые рюкзаки с картошкой, яблоками, банками. Баба Груня проводила их до калитки и долго смотрела вслед, пока те не скрылись за леском. Горько и печально было ей опять оставаться одной, но она не роптала – спасибо судьбе и за эту радость. А там, бог даст, заглянут Катерина с Аркадием, придет из далекого шахтерского поселка письмо от сына… Да и свои, калиновские, давно как родные.

Проводив скотину в стадо, подошла Ленка. Вот девка так девка! Одна, считай, на все хозяйство, на весь дом, а все успевает. И со скотом, и в огороде, и себя с отцом обихаживает. И школу вот-вот закончит. Умница, каких еще поискать. Хоть и сирота… Узнав, что внуки уже уехали, шибко расстроилась.

– Что же мне-то не сказала, баб Грунь? Я бы тоже проводила. Когда еще теперь увидимся?

– Не обижайся, золотко мое, сама только утром об их планах узнала. Но писать обещались, они у меня надежные.

– Это хорошо, что обещались, – вздохнула Ленка, – а то все разъедемся и потеряем друг друга. Страна-то у нас ого-го какая!

– Выходит, и ты – тоже? И ты уезжать собралась?

– Не сейчас, баб Грунь, а после школы. В медицинское поступлю. На институт у нас с папкой мошна тоща, а уж в училище как-нибудь. Не космос, но все же… для Калиновки нашей.

Теперь, разрываясь между школой и домом, Ленка лишь изредка забегала к бабке Груне удостовериться, все ли у нее «в порядке». Присядет на минуту, высыплет ворох школьных новостей, проверит, есть ли еще во флакончиках лекарство и – обратно.

– Вот когда с уборкой закончат и папка немного раскрепостится, тогда подольше посижу, – обещала всякий раз, но уборка тянулась, дел у Григория было не впроворот, и все хозяйство по-прежнему держалось на ней.

Зато поздно вечером заходила непременно.

– Выйдем, баб Грунь. Небо такое чистое… Посидим. Баба Груня знала это «посидим». Недавно, изрядно рассердившись на Виталия с его сказками об остывающем Солнце и неизбежном когда-то «конце света», она зареклась даже смотреть на это непонятное небо. Лучше уж, решила, вовсе ничего не знать о нем, чем жить в таком страхе, и потому отговаривалась как только могла.

– Посиди одна, мне что-то неможется. Да и холодно уж, не лето.

– А ты валенки обуй, шубу накинь. Скоро ведь вообще не выйдешь, зима придет. А звезды только осенью такие большие…

В конце концов она сдавалась, и они усаживались на лавку – смотреть красоту неба. Калиновка гасила огни, отходила ко сну, лишь изредка кое-где лениво брехали собаки да издалека, со стороны железной дороги, доносились заполошные вскрики поздних электричек.

Занятые созерцанием, говорили мало. Иногда Ленка показывала на какую-нибудь яркую звезду или созвездие и называла их имена. «Большой ковш», «Малый ковш» – только и запомнила. А почему их называют еще и «медведицами», ни та, ни другая объяснить себе не могли. На ковшики и в самом деле похожи, однако при чем тут медведи?

А небо с каждым вечером становилось все ярче и наряднее.

– Будто алмазы на черный плат высыпали, – не удержалась как-то баба Груня, позабыв свои недавние страхи. – Хоть руками бери, так низко. И такие все большие… да баские, прямо царские, ей-богу.

– Это кажется только, – заметила Ленка, – что низко. А на самом деле это далекие-далекие солнца. Гораздо больше нашего. И не какие-то блестящие камни, а гигантские клубки огня. Наше солнце ведь тоже сплошной огонь.

Бабе Груне было понятно, что солнце – огонь, иначе бы не грело. Непонятно было другое:

– И что же там горит столько лет? Что за печка там такая? – Боясь выглядеть смешной, сама над собой посмеялась:

– Это ж какую прорву дров надо, чтоб так долго гореть! Или уже газ туда провели?

В Калиновку давно собирались провести газ, да все никак не получалось, вот и шутила баба Груня: туда, мол, провели, а тут, рядом, все никак не соберутся.

– Не газ это и не дрова, – тоже улыбалась Ленка, – а что-то посерьезнее. Ядерная реакция там идет. Ну, будто без конца термоядерные бомбы взрываются, вот.

– Ой ли, девка! – недоверчиво протянула баба Груня. – Откуда этим бомбам там взяться-то, в такой далище?

– Не знаю. Вот Виталий Аркадьевич знает. Он вообще все знает, о чем ни спроси.

– Ну, Виталий наговорит, только уши открывай. Таких сказок наговорил, что до сих пор страх берет.

– И мне страшно, только все равно красиво. Так красиво, что слов нет.

– Это верно. Пусть бы всегда так и было.

– И будет. Долго-долго. А о том ты не думай, просто любуйся и радуйся, что видишь.

– Вот и я так думаю. Всю жизнь не замечала, насмотрюсь хоть теперь.

– А я с детства небо люблю.

– Это хорошо. Не дай к земле себя пригнуть. Смотри.

– Завтра опять смотреть будем?

– Приходи… Посидим…

Хорошая в том году была осень – сухая, теплая, нарядная от ярких падающих листьев. Казалось, благодатному бабьему лету не будет конца. Закончив убирать окрестные поля, калиновские мужики кинулись наверстывать свои домашние дела: возить дрова, сено, солому. Огромный воз доброй овсяной соломы привез Гринька Загузин и во двор бабы Груни. Вместе с Алексеем Ходоковым и Сергеем Черным затолкали на сеновал. Будет чем зимой буренку кормить, – хоть и солома, но мягкая, вперемешку с разными травами, а на время отела и сенцо припасено, сама за огородами нашмыгала старой своей косой.

И опять, любуясь мужиками, их сноровистой работой, не могла не обратить она внимание на то, как все-таки поразительно схожи они между собой. И когда ушли уже, все сидела и вспоминала, перебирала в памяти давно ушедшие дни, видела себя и Тимофея молодыми, только еще начинающими жизнь.

Хоть и счастливой считала она себя сама, а хлебнуть страданий довелось и ей. Из-за Тимофея, конечно. Из-за его «подарочков» молодым вдовам-солдаткам. Долго терпела она, долго маялась и терпела бы еще, если бы уж совсем молодая незамужняя Капитолина Слыкова не вздумала приручить ее Тимофея. Тут уж ретивое ее разыгралось вовсю. Так и заявила мужу: либо семья, либо эта самая Слыкова!

Тут и получился у них разговор. Да такой, какого она совсем не ожидала. Никогда бы не подумала, что такое возможно, что это не шутка. Но Тимофей не шутил. Так и сказал: очень, мол, виноват перед тобой, законной женой своей, никогда не думал уходить из семьи и никого не люблю окромя тебя. Но ты, говорит, посмотри, что наделала с народом война. Миллионы выкосила, а уж мужиков да парней просто выбила под корень. Если бы кто из вас побывал там, где прошли мы, повидали те солдатские могилы, которым числа нет, что бы сказало вам ваше сердце? Когда, мол, оправится народ от таких потерь, как возродит себя? Такое великое дело одним женщинам только и под силу. Женщины всегда материнским подвигом своим возрождали народ и государство, на них вся надежда и сейчас. Мы, рассказывал, еще в окопах об этом думали. Особенно кто поопытнее, уже женатые. Так и утвердили промеж себя: если, мол, убьют, пусть женки сами детишек наживают, не будет это ни изменой, ни грехом. Только бы не от тыловых «крыс», что в теплых местечках пристроились, а от своего брата фронтовика, если кто вернется живой. Так что пойми и перетерпи, если можешь.

Да, вот так неожиданно открылся он перед ней, будто на исповеди. Она, понятно, растерялась, пересказала матери эту исповедь его, и та – тоже: «Терпи, Аграфена, терпи. После всех больших войн так было, не пропадать же народу из-за твоей бабьей ревности. Зато потом воздастся – и от бога, и от людей».

Тимофея уже нет, выходит, воздается ей одной. И ведь чувствует: неспроста же такое доброе отношение к ней в деревне. Раньше, когда еще была в силе, не замечала, а теперь всегда найдется кому и огород по весне вспахать, и дров привезти, а теперь вот и корма для скота. Несмотря на тяготы и безрядицу военных и послевоенных лет, не вымерла, не обезлюдела их Калиновка, а если посмотреть шире, – то и вся Держава. Выходит, правы были солдаты, пекшиеся перед гибелью не о своей гордыне, а о продолжении рода человеческого, о судьбе народной. И Тимофей с его выжившими дружками-фронтовиками тоже.

Устроилась жизнь и отчаянной Капитолины. Уже через несколько лет после войны вернулся в деревню побывавший в плену и в лагерях солдат, и они поженились, нарожали кучу детей. Теперь, правда, и Капка вдова уже, но рядом ее дети, внуки. Жизнь прожита по-людски.

Посидела баба Груня вот так, повспоминала и только сунула чайник на плиту, – посошок Фаины Ямщиковой по крыльцу простучал.

– Ну вот, – встретила она гостью на пороге, – говорят, беда одна не ходит, а у меня одни радости друг за дружкой. Третьего дня внуки весь огород убрали, сегодня с утра мужики овсянки громадный тракторный воз привезли, а теперь – ты… Проходи, проходи, и за стол сразу – чай пить.

– За чай спасибо, а я вот адреса Иринки с Коляней нашла. Письма писать будем. Не забыла уговор?

– Помню, как же! Вот попьем чайку, побеседуем и напишем. Всему свой черед.

Письма у них получились теплые, сердечные, местами со слезой, должны пронять. И чего бы, действительно, кому-нибудь из них не вернуться? Дом теплый, большой, огород чуть ли не с гектар, хлев для всякой животины– занимай, пользуйся, живи. Ну, работать, конечно, надо, без этого и родительский дом не поможет. Так опять же не старики еще, сила и здоровье есть, было бы желание. Во всяком случае – дома, не на чужбине…

Уходила Фаина довольная, даже счастливая.

– Теперь будет ждать.

10

Вечером баба Груня опять посидела на лавке, тихо радуясь божественной красоте наливающегося звездами неба. Теперь она уже не сердилась на Виталия за его жуткие придумки и была благодарна ему за то, что хоть под конец жизни оторвал ее взгляд от земли и открыл ей такое чудо.

Ленка на этот раз не пришла, знать, недосуг девчонке: запарилась в делах. Вон сколько всего выстирала после обеда! До сих пор сохнет да проветривается на веревках во дворе. А что такое обстирывать тракториста-механизатора, она хорошо знает по себе. Сколько ни стирай – все равно вода темная. И керосином пахнет. Вот пусть и повисит выстиранное на ветерке, подышит чистым воздухом, освежится.

Утром баба Груня тоже решила сделать небольшую постирушку и просушку и, пользуясь погодой, проветрить домашние вещи и постель. Белье развесила на самом солнцепеке, одеяла, подушки, старые шубы разложила на топчан под навесом и бросила взгляд на небо – долго ли еще такой благодати стоять? Небо, чистое с утра, теперь слегка дымилось мелкими летучими тучками и, точно к празднику, убирало себя в белоснежные локоны облаков. Те слегка шевелились, причудливо меняя формы, но оставались такими же белыми, теплыми, мягкими, отчего их хотелось погладить руками.

Оказывается, и днем небо бывает красивым, отметила про себя баба Груня и, привалившись спиной к теплой стене сарая, долго смотрела поверх роняющей лист ветлы. Как там широко и раздольно, как там сказочно красиво!.. Только жаворонков не слыхать, ушло их время, а то бы… Баба Груня долго искала в памяти что-то сокровенное, полузабытое, заветное, с чем бы могла сравнить эту тихую светло-пресветлую красоту, и неожиданно вышептала: «…А то бы чем не рай?»

Она не была богомольной: знала, что он есть, Создатель и Вседержитель, Спаситель и Наставник – и этого знания ей было достаточно. Как о земле и небе: есть – и довольно. Даже лишними молитвами и просьбами не тревожила, все – сама. И когда все у нее получалось: дети не болели, корова телилась, грядки плодоносили, лишь благодарила. Кротко, скромно, скорее сердцем, чем устами, не для мира, а для души.

Многотрудная жизнь крестьянки ни на что другое не оставляла ни времени, ни сил. Будто все годы прожила с опущенной головой, все свои лучшие мысли и чувства откладывала на смутно мерцавшее впереди будущее, на это вечное, непостижимое, словно кем-то обещанное «потом».

Сейчас, должно быть, это время настало, не зря же наконец разогнула она вечно согбенную в трудах спину, подняла глаза к небу, чтобы за всю жизнь вволю налюбоваться и нарадоваться его завораживающей красотой. Вот и о рае подумала – какой он? Наверно, как раз такой и есть – вот с таким бесконечным небом в мягких белых облаках, с ласковым добрым солнцем, с неумолчно звенящими под ним жаворонками. Если там вечное лето, то, стало быть, и жаворонки вечны. И эти ветлы тоже. И эти убегающие вдаль поля, и эти зовущие куда-то дороги, и сам этот воздух, такой чистый и прозрачный, что, кажется, его, как оконное стекло, только что протерли влажным полотенцем.

Она стояла, представляла, придавала представляемому знакомые с детства черты и совсем не озадачивалась тем, что даже рай небесный выходит у нее очень уж земным. Вмещая в себя все близкое ей и дорогое, он как бы не поднимал ее в свои божественные высоты, а сам спускался к ней на ее грешную и святую землю. Если бы она так думала, то, наверное, это было бы грешно, но она сейчас ни о чем не думала вовсе, а просто стояла, смотрела, дышала, не замечая того, что смотрит и дышит.

В этом состоянии и застала ее приехавшая из города дочь Катерина. Подошла, тихо прислонилась рядом.

– Что, мама, приболела? Плохо тебе?

Баба Груня даже не вздрогнула, точно дочь всегда была тут.

– Нет, милая… хорошо мне…

– А чего стоишь тут… одна?

– На небо гляжу: красивое оно у нас. Я теперь часто в небо гляжу, даже ночью… Виталий твой пристрастил.

– А, Виталий… Это у него с детства. Пустое дело.

Баба Груня медленно, не отрываясь от нагретой солнцем стены, повернулась к дочери и, задумчиво улыбаясь, покачала головой:

– Не пустое, ох, не пустое… Всю жизнь только под ноги себе и глядим, а поднять глаза все недосуг.

– Небо, оно и есть небо. Смотри сколько хошь, а хлеба не подаст.

– Зато другое подаст. Только ты еще молодая, чтоб понять это. Вот будешь, как я, последние денечки считать…

– Ну, Виталий, ну, Виталий!.. Глупости это одни! Живи как жила, никаких Виталиев не слушай.

– Не все, выходит, глупости. А сына не брани. Как там у него дела? Не пришел еще вызов из Москвы?

Катерина сколько-то помолчала, подумала, говорить или не говорить, однако решила не таиться.

– Написал ему один, вроде бы профессор его. Приглашает с собой на хорошую работу. В чужую страну…

– В чужую? – оторопела баба Груня. – На работу-то? А у нас для себя и работы, выходит, нет?

– По его специальности, говорит, нет.

– Ну, а ты что? А он?

– Я – ни в какую: русским, говорю, родился, русским и помрешь. У себя дома.

– А он?

– И он. В школу попросился… Взяли… На время…

– Еще бы такого не взять! Умница. И работник. Видишь, как они с Ленчиком да Ленкой картоху мою выбрали?

– А Ленка эта кто? Соседская девочка, что ли?

– Она. Да не девочка уже, а невеста, школу заканчивает. Верная подружка моя, сиротка…

– Какая подружка? Внучка, скажи!

– Хорошо бы. От такой не отказалась бы… Пойдем, однако, в дом. Самое время за столом посидеть: солнце-то уже вон на вершинке самой.

Обедали не торопясь, продолжая начатый на улице разговор.

– А знаешь, мама, я на днях письмо от брата Андрея получила, – сказала Катерина. – Столько лет молчал и вдруг – письмо!

– Ну, как они там? – обрадовалась баба Груня. – Все живы-здоровы?

– Живы. Даже приехать обещаются, – радовалась и Катерина.

– Надо же! Вот счастье-то! Я же всегда говорила: мир велик, а родная земля одна.

– Сначала только Андрей приедет. Один.

– Это ж как прикажешь понимать? Другие заняты больно?

Баба Груня даже рассердилась.

– Сколько времени не виделись и – один! Мне ведь не сорок лет, чтобы еще ждать.

– Для начала – один, – уточнила Катерина. – Оглядеться, подумать…

– Чего думать, чего думать! В родном доме-то!..

– Ну, как же… он ведь всю семью сюда решил перевезти. Шахту их закрыли, работы нет, вот и… Только боится, не прогневаешься ли, не притеснят ли тебя. Да и мало ли что еще…

– Слава тебе, Господи! – так и засветилась баба Груня. – Ну и радость ты мне, Катерина, принесла! Такую радость!

От волнения она расплескала свой чай, стала наливать заново – пролила мимо чашки и тут же рассердилась на себя:

– Вот она, старость, вот она, немощь окаянная! До того дожила, что и руки уж ничего не держат. Ну, не стыдно ли, скажи!

Катерина смотрела на мать смеющимися глазами, по-родственному разделяя ее волнение.

– Ну, теперь все будем рядом. Тебя мы к себе заберем, а они пусть тут колготятся. Тоже, считай, под боком. То мы к ним, то они – к нам, верно?

– Верно-то, может, и верно, только и меня раньше спросить бы не помешало.

– Вот я и спрашиваю: ладно будет?

– Не торопи, не на свадьбу коней гонишь…

– Хватит тебе здесь, вон как изработалась вся.

– Изработалась, не спорю. А как они тут – одни? От земли, поди, на всем готовом давно отвыкли: ни огород обихаживать, ни скотину смотреть… Кто им подскажет?

– Велика наука – картошку сажать да копать! – легко отмахнулась Катерина. – Да и не одни, люди кругом. Смотри, учись, если сам чего не знаешь. Да и в поселке своем шахтном тоже, надо думать, не без огорода жили.

– Может, и так. Приедут – все обскажут. Самое главное – приехали бы. Страсть как соскучилась.

– Приедут. Теперь приедут, радуйся!

– Вот же и радуюсь…

Провожая поутру Катерину в ее город, баба Груня напихала ей в сумку и соленых огурчиков, и морковок, и снятых прямо с дерева яблок и все приговаривала:

– Не забудь, доча, о телеграмме. Как вернешься, сразу же и отбей. Пусть едут все сразу, нечего деньги на ветер кидать. Так не забудь же, смотри!..

– Не забуду, – обещала Катерина. – И ты тоже не забудь, подумай. Сколько же можно тут…

– Вот когда соберемся, тогда все и порешим.

– Хорошо, мама, хорошо…