Текст книги "Проклятие демона"

Автор книги: Роберт Энтони Сальваторе

– Твоя подруга больна розовой чумой, – тихо произнес Браумин. – Розовые пятна, лихорадка… сомнений здесь быть не может.

Пони кивала в такт каждому его слову.

– Мне уже это говорили, – сказала она.

– Наверное, ты не совсем понимаешь, что означают эти слова, – ответил Браумин. – Иначе ты не решилась бы на такое отчаянное путешествие и не повезла бы ее сюда.

– А куда же еще? – недоуменно спросила Пони. – Куда еще я могла ее привезти, если не в обитель Сент-Прешес? К кому еще я могла обратиться за помощью, если не к своему другу, настоятелю Браумину?

Браумин поднял руку, будто загораживаясь от ее слов – слов несомненно тяжких для его ушей.

– Розовая чума, – повторил он. – Ты знаешь древнюю песню о ней?

Пони покачала головой, и Браумин спел ей эту незамысловатую песню:

 
Розовое пятнышко, беленький кружочек.
Смерть присядет рядышком
И сплетет веночек.
Велит все сжечь, в гробы нам лечь.
Ты их зарой, чтоб с глаз долой.
 
 
Один спасен, а двадцать мрут —
И так везде:
И там, и тут.
Святой отец, что к Богу вхож,
Чего ж себя ты не спасешь?
 
 
Пусть молятся уныло —
Их тоже ждет могила.
Песенки их спеты —
Хватай их самоцветы,
А трупы зарой, чтоб с глаз долой!
 

Пони слушала, и слова этой древней песни болью отзывались в ее сердце. Колин обречена!

– И что же теперь? – упавшим голосом спросила Пони.

Браумин подошел и крепко обнял ее.

– Постарайся, чем только можешь, облегчить ее последние дни или часы. А потом простись с ней, – прошептал он.

Пони не сразу высвободилась из его объятий. Она сейчас очень нуждалась в поддержке. Потом она отстранила Браумина и посмотрела ему в глаза, полные искреннего сочувствия.

– Где она? – тихо спросила Пони.

– В одном доме… неподалеку… там есть еще больные, – стал объяснять Браумин.

– Так она не в монастыре? – вскрикнула Пони.

– Ей нельзя здесь находиться, – ответил Браумин. – По правде говоря, я не должен был бы пускать и тебя, зная, что ты много времени провела рядом с ней.

У Пони округлились глаза.

– Однако я не мог тебе отказать, – продолжал Браумин. – Ни в коем случае! Не сердись, но, пока ты спала, я был вынужден послать нескольких братьев с камнями души, чтобы они проверили, нет ли и у тебя признаков розовой чумы. Пойми, что по приказу ордена Абеля я не имел права допускать тебя в монастырь.

Пони продолжала смотреть на него широко раскрытыми глазами.

– Неужели ты не поняла, о чем поется в песне? – спросил он, отворачиваясь от ее обжигающего взгляда. – Мы в состоянии помочь лишь одному из двадцати заболевших, но при этом каждый седьмой монах, оказывающий помощь, заболевает сам. Песня не лжет. Даже при том, что наш орден имеет дар Бога – магические самоцветы, – мы бессильны перед розовой чумой.

– Говоришь, один из двадцати, – срывающимся голосом произнесла Пони. – Так почему бы не попытаться? Ради Колин? Ради меня?

– Не могу. И никто из братьев – тоже. И тебе не советую.

– Ты же друг Колин!

– Не могу.

– Вспомни, ты же бился вместе с нами против Маркворта!

– Не могу.

– Неужели ты забыл, как Колин удалось вырваться от Де’Уннеро и передать известие обо мне и о походе на север?

– Не могу.

– Ты забыл, что Колин стойко вынесла все муки заключения и не отреклась ни от нас, ни от Эвелина, ни от священных для нас принципов?

С каждой фразой Пони все ближе подходила к столу и наконец со всей силой облокотилась на столешницу, почти вплотную приблизив свое лицо к лицу Браумина.

– Не могу, – вновь ответил Браумин, возвысив голос. – Таков наш закон, и он касается всех без исключения.

– Отвратительный закон, – огрызнулась Пони.

– Возможно, – сказал Браумин. – Но он не допускает исключений. Если король Хонсе-Бира заболеет чумой, церковь Абеля будет только молиться за него, и не более. Если бы чума поразила отца-настоятеля Агронгерра, он был бы обязан покинуть пределы Санта-Мир-Абель, – тихо и печально произнес настоятель, отодвигаясь от нее. – Я готов сделать лишь одно исключение. Если ты, Джилсепони, заболеешь чумой, я откажусь от своего поста и монашеского обета, возьму камень души и буду всеми силами стараться тебе помочь.

Пони оцепенело глядела на него. Она не верила своим ушам.

– Но даже если мне повезет и ты окажешься одной из двадцати, меня все равно осудят и не позволят вернуться в монастырь даже после того, как угроза чумы минует, – объяснил Браумин. – Возможно, запрет продлится целых десять лет. За это время я, скорее всего, и сам умру от чумы. А если нет, меня заклеймят как еретика. И здесь дело не в тебе и не во мне. Вопрос куда шире и серьезнее, ибо он касается выживания самой церкви.

– Я пойду к Колин, – объявила Пони.

– Не ходи туда, – попросил Браумин.

– Какие камни я могу применить в сочетании с гематитом, чтобы защититься, когда буду сражаться с чумой?

– Таких камней нет, – резко ответил Браумин, повысив голос. – Гематит способен привести тебя к очагу болезни. Тебе может повезти, если очаг окажется небольшим. Если болезнь успела укорениться, твои попытки кончатся ничем. Но если болезнь целиком захватила тело человека, ты не только никого не вылечишь, но и заболеешь сама.

Пони внимательно слушала. Именно так и случилось, когда, войдя в изможденное тело Колин Килрони, она попыталась сражаться с чумой.

– Я понимаю, что не имею права поместить Колин в монастыре, – тихо сказала Пони.

Лицо настоятеля Браумина перечеркнула болезненная гримаса, но он покачал головой.

– И вместе со мной, как я понимаю, ты не покинешь монастырь.

Браумин вздрогнул, однако вновь отрицательно покачал головой.

– А что ты и твои собратья намерены делать в течение всех лет, пока свирепствует чума? – сердито спросил Пони, – Будете сидеть за плотно закрытыми дверями и обсуждать происхождение человеческих рас?

– Да, а также другие богословские и философские вопросы, – объяснил настоятель. – В церкви существует давняя традиция. Во времена чумы и вынужденного затворничества братья обращаются к основным вопросам бытия.

– Пока люди вокруг них страдают.

Браумин горестно вздохнул.

– Что, по-твоему, я должен был бы сделать?

– Я знаю, что мнеделать, – ответила Пони.

– И именно поэтому я настоятельно прошу тебя не ходить к Колин, – сказал Браумин. – Пытаясь ей помочь, ты, скорее всего, погибнешь сама.

– Я уже пробовала лечить ее с помощью камня души, – призналась Пони. – Безуспешно.

– Тогда зачем идти?

За все годы, что она знала Браумина, впервые слова этого человека обидели ее. Тогда зачем идти? – да просто затем, чтобы подержать руку Колин в своей, чтобы поговорить с ней, утешить, насколько возможно, и… проститься. Неужели великодушный Браумин не понимает столь очевидных вещей? Как он может ставить церковные законы выше сострадания?

– Я возьму одежду, – сказала Пони.

Браумин кивнул, потом, немного помолчав, выдвинул ящик стола, достав оттуда мешочек.

– Здесь собрано по одному самоцвету из тех, которыми располагает Сент-Прешес; в том числе и обруч с кошачьим глазом, который ты когда-то надевала, – сказал настоятель. – Во времена чумы люди нередко становятся безумными. Тебе это может пригодиться.

Пони взяла камни, все еще недоверчиво глядя на Браумина.

– Поскольку я хорошо знаю тебя и твой талант врачевательницы, я от всей души надеюсь, что ты вновь окажешься нашей спасительницей и действительно найдешь сочетания камней, которые сумеют победить розовую чуму. Да поможет тебе Бог, Джилсепони.

Браумин обнял ее, поцеловал в щеку, а затем проводил туда, где сушилась ее одежда.

Они простились у ворот Сент-Прешес.

Колин по-прежнему металась в лихорадке, бредила и звала своего двоюродного брата Шамуса. Увидев Пони, хозяйка дома, сама больная чумой, только покачала головой.

– Твое милосердие тебя погубит, – сказала женщина.

Пони вздохнула и молча прошла к постели Колин. Она отерла пот с ее лба и прошептала ей на ухо несколько ласковых слов.

Но конечно же, не слова о том, чтобы смиренно проститься с жизнью и перейти по ту сторону завесы. Рано пока сдаваться, – думала Пони. Правда, здесь ей придется труднее, чем в Кертинелле, поскольку в одной комнате с Колин лежали еще трое больных, находившихся при смерти. Больные были и в других комнатах. У кого-то из них чума только началась, а у кого-то уже успела забрать все силы.

Пони развязала мешочек и осторожно разложила на полу камни. Она трогала их пальцами, размышляя, с которого начать. Первым она взяла серпентин, зная, что этот камень способен давать защиту от огня. Может, он защитит ее и от маленьких демонов чумы? Пони искренне считала, что если ей удастся сдержать эту орду демонов и не допустить их вторжения в свою душу и тело, то она сможет сосредоточиться на битве с болезнью внутри тела Колин и действовать гораздо успешнее.

Она держала на ладони серпентин и камень души. Сочетание этих камней не показалось ей окончательным решением. У огня другая природа, и вряд ли серпентин способен остановить что-то еще, кроме огня. Так и солнечный камень: он отвращает магические нападения, и только.

Лоб Колин блестел от капелек пота, полуоткрытые, покрасневшие глаза были устремлены в одну точку, изо рта высовывался распухший язык. Хватит раздумывать, – решила Пони. Пора действовать.

С помощью серпентина Пони выстроила защиту, затем взяла гематит. После этого, выйдя из своего, как ей казалось, защищенного тела, она направила духовный двойник на битву с зеленой слизью чумы внутри несчастной Колин.

Спустя несколько минут Пони в полном измождении повалилась на пол, отчаянно ударяя себя по рукам и надеясь, что ни один из маленьких демонов не вторгся в ее тело.

Серпентин не дал ей никакой защиты.

Пони снова помолилась о том, чтобы ей удалось найти решение задачи. Она вновь взяла гематит, на этот раз не для битвы внутри тела Колин. Пони стремилась достичь большей сосредоточенности. Она жаждала найти дух Эвелина, дабы получить его наставление.

В мозгу вспыхнуло видение – простертая рука Эвелина на Аиде. На какое-то мгновение Пони решила, что дух Эвелина пришел к ней и теперь подскажет сочетание камней, позволяющее сокрушить розовую чуму…

Она понуро опустила плечи: ответов не было. И надежд тоже.

Пони вновь разложила на полу самоцветы, пытаясь представить такое сочетание магических свойств, которое все же могло бы победить чуму. Она еще раз попробовала серпентин вместе с камнем души, добавив к ним рубин – камень огня. Только вот сумеет ли духовный огонь рубина дотла выжечь зеленую слизь?

И снова она рухнула на пол, ничего не добившись. Эта попытка стоила Пони еще большего напряжения сил.

Колин угасала у нее на глазах.

Спустя час Пони предприняла третью попытку, на этот раз соединив гематит с ярким и теплым алмазом.

Безуспешно.

Колин Килрони умерла у Пони на руках, так и не выйдя из беспамятства. Незадолго до кончины все ее мучения прекратились и наступило умиротворение. Наблюдая ее страдания, Пони была вынуждена согласиться с Браумином. Магических сочетаний камней, способных победить розовую чуму, не существовало.

Но Пони знала, что она не станет скрываться за цветочным ограждением и запертыми воротами, как сделали Браумин Херд и вся церковь Абеля.

Она просидела возле Колин до самого утра, пока на улице не появилась телега и не раздался колокольчик возницы, призывающий выносить из домов очередные жертвы чумы.

Теперь ворота Сент-Прешес не распахнулись перед нею. Настоятель Браумин сам спустился вниз. Вопреки строгим правилам ему все же было тягостно говорить с Пони через дверь, и он предложил ей войти.

Пони отказалась. Она понимала положение Браумина и не хотела ради дружбы с нею толкать монаха на нарушение правил его церкви, какими бы нелепыми ни казались ей эти правила.

– Прощай, мой друг, – тепло сказала она Браумину. – Быть может, мы еще встретимся в этой жизни в более счастливые времена и сможем обсудить способы борьбы с чумой.

Браумин через силу улыбнулся. На бледном лице Пони были написаны грусть и отчаяние.

– Мы обязательно встретимся, если не здесь, то на небесах, где рядом с нами будут Эвелин, Джоджонах и Элбрайн. Мои любовь и благословение с тобой, Джилсепони.

Пони кивнула и побрела прочь, не представляя, куда теперь идти. Ей хотелось вернуться в Дундалис, но путь туда сейчас, скорее всего, труднопроходим даже для могучего Дара.

Пони шла по знакомым местам, которые помнила еще с детства и по которым ходила потом, вторично вернувшись в Палмарис. Улицы показались ей непривычно тихими. Пони догадалась: жители города заперлись в домах, боясь розовой чумы. Но вот она с удивлением обнаружила, что на месте сгоревшего трактира ее приемных родителей выстроили другой – «Кости великана». Опасаясь, что на нее могут нахлынуть горькие воспоминания, Пони все же вошла внутрь. В зале, как и на улицах города, никого не было, за исключением двух знакомых и таких желанных лиц!

Бросившись к ней, Роджер и Дейнси едва не сбили Пони с ног. Дейнси без конца повторяла ее имя, не выпуская Пони из своих сильных объятий.

– Значит, ты все-таки решила поехать вслед за мной, – смеясь проговорил Роджер. – А теперь из-за зимы ты наверняка застрянешь в Палмарисе на несколько месяцев.

Дейнси возбужденно заулыбалась, но ответ Пони быстро согнал улыбки с лиц ее друзей.

– Я привезла Колин, потому что была не в силах ей помочь, – рассказала им Пони. – Сегодня утром она умерла.

– Розовая чума, – вздохнула Дейнси.

– Весь город пахнет смертью, – покачав головой, добавил Роджер.

Он подошел к Пони, желая вновь ее обнять, но она отстранилась и глубоко вздохнула, силясь не заплакать.

– Поехали назад, – предложила она Роджеру. – Домой. Я сяду на Дара, ты – на Грейстоуна.

Пони замолчала, увидев, что Роджер внимательно смотрит на Дейнси. Значит… значит, Роджер и Дейнси теперь больше, нежели просто друзья.

– Давно? – спросила она.

Потом опять замолчала и, подойдя к Роджеру, крепко обняла парня, радуясь, что он нашел себе такую замечательную и достойную спутницу, как Дейнси Окоум.

Но радость за Роджера растаяла, стоило Пони снова подумать о том, что именно привело ее на пустые улицы Палмариса.

ГЛАВА 28
НИЧТОЖНА СМЕРТНЫХ ЖИЗНЬ

В Хонсе-Бир пришла весна. Природа оживала. Люди продолжали умирать.

Фрэнсис прислонился к каменной монастырской стене. Ему было тяжело. Сквозь узкий прямоугольник оконца, там, на поле, под самыми стенами Санта-Мир-Абель, Фрэнсис видел людей – таких же, как он сам.

Их были десятки, может сотни. Но, в отличие от Фрэнсиса, люди эти были живыми призраками, медленно бредущими в утреннем тумане, который висел над полем у западной стены монастыря. Многие кутались в одеяла, стремясь хоть как-то уберечься от холода и сырости. Изможденные и истерзанные чумой, они скорее походили на живые скелеты, на странное скопище движущихся покойников. Такой виделась из монастырского окна эта тягостная картина.

Монахи Санта-Мир-Абель были бессильны им помочь. Братья бросали со стены монеты, одежду, одеяла и провизию, но преимущественно в плату за труд этих несчастных. По предложению магистра Бурэя магистр Мачузо нанял чумных больных для устройства цветочного кордона. Покуда жертвы чумы могли копать землю, протяженность этого охранительного цветника увеличивалась. Он растянулся на целую милю, окаймляя западную стену.

Фрэнсис смотрел, как те из больных, у кого еще оставались силы, голыми руками рыли землю. Ему хотелось биться головой о стену. Фрэнсис действительно несколько раз ударился лбом о ее шершавый камень, словно хотел убить охватившее его отчаяние и сознание собственного бессилия.

– Ничтожна смертных жизнь, – мрачно произнес он.

Это была строчка из стихотворения поэта, жившего в пятом веке и объявленного еретиком.

– Кальвин из Брионнэра, – раздался у него за спиной голос Фио Бурэя.

Фрэнсис вздрогнул и обернулся.

– Дерзкие слова, брат, – добавил Бурэй.

Рядом с одноруким магистром стоял отец-настоятель Агронгерр.

– Слова под стать нынешнему времени, – ответил Фрэнсис. – Кто сейчас не задумывается о смерти?

– Успокойся, брат, – сказал ему Агронгерр.

– Тот, кто верит в Бога, не боится смерти, – резким голосом отчеканил Бурэй, – Слова Кальвина из Брионнэра были написаны под диктовку страха. Кальвин знал, кто он. Грешник, которому грозило отлучение от церкви. Отсюда его страх перед смертью и сарказм по отношению ко всему, что имеет отношение к церкви Абеля. Все это подтверждено письменными свидетельствами.

Магистр Фрэнсис, усмехнувшись, покачал головой. Потом он закрыл глаза и печальным, взволнованным голосом стал декламировать стихотворение Кальвина «Юдоль смертных», за которое поэта сожгли у позорного столба.

 
Ничтожна смертных жизнь.
Что может быть глупей
Жилищ уютных наших средь полей,
Надежд, где все известно наперед,
И грез о том, что нас за гробом ждет?
 
 
Ничтожны души смертных; каждая несет
В себе фальшивых озарений взлет
И ложный свет, смущающий умы,
Сулящий уберечь их от кромешной тьмы.
Мы отрицаем правды беспощадный глас,
Что черви ночи вечной разъедают нас
И что вольготно жить личинкам их
Под кожею у нас – безгрешных и святых.
 
 
Светлы надежды смертных, словно детский вздор:
Воздушных замков шпили, призрачный простор,
И песни ангелов, и тысячи чудес
Нас ждут на вечном празднике небес!
 
 
Нас сумрак ночи вечной лишь смешит —
Что тьма? Ее молитва наша сокрушит.
И раем сделает она тотчас
Реальный, страшный мир, что окружает нас.
 
 
Довольно сказок! Я не так уж глуп,
Чтоб верить, будто, мой покинув труп,
Душа уйдет навеки в мир иной…
Нет, сгинет все, что прежде было мной.
 

– Я знаю об этих письменных свидетельствах, брат, – тихо сказал Фрэнсис, закончив чтение и открыв глаза. – Я знаю, что, когда во время чумы Кальвин прочитал «Юдоль смертных» братьям Сент-Хонса, его стихи восприняли как редкостное по своей глубине самонаблюдение.

– Как пища для размышлений, – поправил Фрэнсиса Бурэй.

– И только потом, когда Кальвин начал читать свои мрачные стихи на улицах, церковь забеспокоилась, – заметил Фрэнсис.

– Потому что о некоторых вещах нельзя говорить открыто, – сказал Бурэй.

Фрэнсис горько усмехнулся.

– Брат, ты должен признать, что мы являемся хранителями душ тех, кто населяет берега залива Короны, – вмешался настоятель Агронгерр.

– Пока тела гниют и умирают люди, – язвительно бросил Фрэнсис.

Магистр Бурэй вздрогнул, явно готовый разразиться какой-нибудь гневной тирадой, но отец-настоятель поднял руку, удерживая его.

– Мы делаем то, что в наших силах, – произнес Агронгерр.

По лицу старика было видно, как его мучает и терзает мысль о том, что тьма снова сгустилась над миром.

– Кальвина из Брионнэра осудили за подстрекательство народа против церкви, за то, что он играл на чувствах простых людей, боящихся смерти. Ведь даже в эти тяжкие дни мы должны сохранять в народе веру.

Слушая его слова, Фрэнсис не мог удержаться от улыбки. Агронгерру и невдомек, подумал он, сколько в них иронии.

– В чумном лагере есть женщина, – сказал Фрэнсис. – Одноглазая, с искалеченным лицом и отметинами чумы на руках и шее. Говорят, она без устали ухаживает за больными. Я слышал, что, умирая, многие просили причислить ее к лику святых.

– Я тоже слышал об этой женщине, – ответил Агронгерр. – Мы обязательно подробно разузнаем о ней, когда придет черед заниматься подобными делами.

– Даже канонизация брата Эвелина приостановлена, – поспешил добавить Бурэй.

Фрэнсис не посчитал нужным напомнить однорукому магистру, что тот вряд ли может причислить себя к сторонникам Эвелина Десбриса!

– Но это еще не все, – продолжал Фрэнсис. – Ходят слухи, что эта женщина враждебно настроена по отношению к церкви Абеля. Она утверждает, что мы бросили жертв розовой чумы на произвол судьбы. А покалечил эту женщину у стен Сент-Гвендолин монах, рука которого странным образом напоминала тигриную лапу. Догадываетесь, кто это был?

Язвительность Фрэнсиса на этот раз пришлась к месту, ибо Маркало Де’Уннеро не вызывал восхищения ни у Бурэя, ни у Агронгерра. По доходившим до монастыря сведениям, Де’Уннеро и его братья Покаяния бесчинствовали на юге Хонсе-Бира, затевая стычки и даже убивая своих противников. Но самое печальное было другое. Отец-настоятель Агронгерр отправил своего посланника в Энтел, чтобы предупредить настоятеля Олина о братьях Покаяния и предложить ему полную поддержку церкви, если он открыто выступит против них. Олин ответил как-то странно; получалось, настоятель скорее сочувствовал Брату Истины, чем осуждал его. Второй монастырь, также расположенный в Энтеле – сравнительно небольшой Сент-Ротельмор, – полностью внял предостережению Агронгерра, тогда как позицию Олина можно было в лучшем случае назвать двойственной.

– Мы не можем избавить их от страданий, – суровым тоном произнес Бурэй, вставая напротив Фрэнсиса. – А если попытаемся, то лишь разрушим последние крепости, способные выстоять в разгар эпидемии розовой чумы. Сейчас один Бог решает, кому жить, а кому умирать. Наш долг, брат, – позаботиться, чтобы в умирающих не погасла надежда. Мы должны сделать так, чтобы эти несчастные верили в истинность жизни иной, которая ждет их, когда умрет разъеденное чумой тело. Только веря и надеясь, они смогут примириться со своей участью.

– Я не так уж глуп, чтобы верить, будто, мой покинув труп, душа уйдет навеки в мир иной, – ответил Фрэнсис строчкой из стихотворения Кальвина.

– Магистр Фрэнсис, – возвысил голос Агронгерр, уставший от споров.

Он тоже подошел почти вплотную к Фрэнсису, оттеснив Бурэя.

– При всем моем искреннем и великодушном отношении к тебе, я требую: поставь стража возле уст своих. Магистр Бурэй видит реальное положение вещей. Он правильно сказал о том, как и чем мы можем бороться против розовой чумы. Мы в большей степени охранители душ, нежели тел.

– И охранители надежд, так? – спросил Фрэнсис.

– Да.

– А когда мы перестанем задаваться вопросами о том, во что верит народ, и спросим себя, во что же верим мы сами?

Агронгерр и Бурэй с недовольством посмотрели на него.

– Я знаю когда, и вы тоже знаете, – продолжал Фрэнсис. – Возможно, такой момент настанет, когда каждый из нас заболеет чумой и мы почувствуем, что наш конец близок. Только тогда каждый из нас действительно окажется лицом к лицу с величайшей из тайн. И только тогда мы поймем слова Кальвина из Брионнэра.

– Ты, похоже, уже вплотную столкнулся с «величайшей из тайн», – заметил Бурэй.

– Да, потому что я все время смотрю на них, – ответил Фрэнсис, вновь поворачиваясь к окошку. – И думаю о том, каково мое место во всем, что происходит. Насколько нравственно мы поступаем, прячась за стенами и отгораживаясь цветочным кордоном? Мы, обладающие священными самоцветами и в первую очередь гематитом, способным исцелять? Здесь, брат, кроется какое-то несоответствие, и мне его никак не уразуметь.

Настоятель Агронгерр ободряюще потрепал Фрэнсиса по плечу, но Фио Бурэй недовольно поморщился и, презрительно хмыкнув, поспешно ушел.

Пони, Роджер и Дейнси приехали в Кертинеллу поздней весной, когда все уже было в цвету, а в воздухе стоял терпкий аромат горного лавра, перемешанный с ароматом других растений. Как странно, – подумала Пони. В Палмарисе и во всех местах южнее его чума с каждым днем завоевывала новые позиции. Там буйство весенних красок меркло под черной поступью смерти, а смрад гниения подавлял все остальные запахи.

Зиму все трое провели в Сент-Прешес. Пони более других смогла понять и оценить великодушие, проявленное настоятелем Браумином. Монастырь превратился в неприступную крепость, внутрь которой никого не пускали. Исключения не было сделано даже для нового палмарисского барона, этого надменного герцога Тетрафеля, когда он явился для беседы с настоятелем Браумином. Но своих друзей Браумин не забыл.

Пони верила, что ее друзья по достоинству оценят смысл шага, на который отважился настоятель. И правда, Дейнси искренне обрадовалась, когда увидела Браумина по другую сторону опускной решетки, которая теперь появилась позади главных монастырских ворот. Пони надеялась, что ее друзья поймут, что за стенами Сент-Прешес они будут защищены от мрачного и жестокого мира. Но в ней самой эта защищенность рождала двойственные чувства. Какая-то часть ее отказывалась прятаться в монастыре, когда за его стенами столько людей страдало и умирало.

Но она ничем не могла им помочь. Ее мучило сознание собственного бессилия, однако в течение нескольких месяцев, проведенных в Палмарисе, Пони терпела в битве с розовой чумой одно поражение за другим. Вначале Колин, а после еще несколько человек, скончавшихся у нее на руках. Ей самой каким-то чудом удавалось оставаться здоровой. Теперь у Пони осталось лишь единственное желание – вернуться домой, в Дундалис.

Ее взволновало и обрадовало решение Роджера и Дейнси покинуть Сент-Прешес и поехать на север, но не в Дундалис, а в Кертинеллу.

В Кертинелле пока было спокойно. Во всем городе от чумы умер только один человек. Обнаружив у себя розовые пятна, он, не желая подвергать риску близких и соседей, ушел в лесную глушь и умер в одиночестве.

Дом Колин пустовал, и Роджер с Дейнси, получив разрешение Джанины, заняли его.

– Вы действительно решили остаться здесь? – спросила у них Пони, которой не терпелось вернуться в Дундалис.

– У нас здесь друзья, – ответил Роджер, крепко обнимая ее. – Я, как и ты, тоже хочу жить там, где я родился.

Пони высвободилась из его объятий и сказала:

– Но обещай, что ты приедешь повидаться со мной и Смотрителем.

Роджер улыбнулся.

– Обязательно приедем. Возможно, еще до конца лета, а уж осенью – точно.

Они с Роджером вновь обнялись, и Пони поцеловала его в щеку. В тот же вечер, едва стемнело, она выехала из Кертинеллы верхом на Грейстоуне. Дар бежал рядом.

Через пять дней Пони достигла Дундалиса. Дар покинул ее несколько раньше и вернулся в свой табун. Она вспомнила, при каких обстоятельствах этот удивительный конь прискакал к ней тогда, снежной зимней ночью. Что привело его? Как он сумел услышать и понять ее отчаянный призыв?

Возможно, ему помогла бирюза, которой Дара наградил Эвелин. По сути, это был его подарок сразу двоим – коню и Элбрайну. Быть может, Дар и до этого обладал какими-то удивительными особенностями, а камень лишь усилил их. Во всяком случае, Пони отлично понимала: не появись тогда Дар, они погибли бы той ночью, и, возможно, с ними погиб бы и Грейстоун.

Вести о розовой чуме достигли и Дундалиса. Пони убедилась в этом, едва въехав в город. Жители бросились к ней с расспросами и окружили плотным кольцом.

– Да, в Палмарисе свирепствует чума, – сказала она, отвечая сразу всем.

Люди боязливо попятились в сторону, а Пони, лишь пожав плечами, направилась к трактиру «У доброго друга». Ей очень хотелось вновь увидеть Белстера О’Комели. Пони обнаружила, что, если не считать слухов и страхов, связанных с чумой, в Дундалисе ничего не изменилось. Белстер деловито протирал стойку. Увидев Пони, он просиял и широко улыбнулся.

Выйдя из-за стойки, Белстер сжал Пони в своих объятиях и потребовал немедленно рассказать обо всем. Улыбка исчезла с его лица, когда он узнал о смерти Колин, но услышав про Роджера и Дейнси, Белстер заулыбался снова.

– А я, девонька, уж боялся, что тебя нет в живых, – признался он. – Гляжу, зима наступила, а ты все не возвращаешься.

Он тряхнул головой, и Пони заметила у него в глазах слезы.

– Думал, вдруг погода тебя сгубила. Или чума.

– Чума умеет губить, – согласилась Пони. – Она все ползет и ползет, и даже здесь, в Тимберленде, от нее не спастись. А если заболеешь…

Пони бессильно опустила голову.

– Я ничем не смогла помочь Колин. Она умирала, а я держала ее в своих руках и… и все.

Белстер принес из-за стойки бутылку самой крепкой выпивки, какая водилась в его трактире, и налил Пони довольно приличную порцию. Пони, которая никогда не пила ничего крепче легкого вина, взяла бокал и залпом проглотила его содержимое.

В Дундалисе также наступали мрачные и тягостные времена.

Вечером Пони поскакала в заветную рощу, чтобы побыть рядом с Элбрайном. Интересно, придет ли он к ней, когда смерть ее позовет? После того как она лицом к лицу встретилась с розовой чумой, Пони остро почувствовала свою незащищенность и откровенно сомневалась, сумеет ли остаться в живых.

Эти мрачные раздумья будоражили ее до тех пор, пока легкий вечерний ветерок не принес знакомые звуки волынки Смотрителя.

Пони прекрасно знала окрестные места и ориентировалась в лесу, как дома. Она уверенно двинулась навстречу Смотрителю, рассчитывая вскоре увидеть кентавра, но тут музыка внезапно оборвалась.

– Смотритель! – позвала Пони, чувствуя, что он где-то рядом.

Ответа не было. Тогда она достала подаренный Браумином мешочек с самоцветами и нащупала там алмаз безупречной огранки. Пони вновь окликнула Смотрителя и ярким лучом осветила все вокруг.

– Эй! – прокричал кентавр откуда-то сбоку, из-за кустов. – Ну зачем так слепить мне глаза?

Пони внимательно посмотрела туда, откуда донесся его голос, и вскоре ей удалось заметить силуэт кентавра, почти сливающийся с тенью кустов.

Пони улыбнулась, ослабила свет и направилась к Смотрителю. Но с каждым ее шагом кентавр отходил назад. Прежде с ним такого никогда не бывало. Почему он так странно ведет себя?

– Что случилось? – спросила Пони, поворачиваясь, чтобы получше разглядеть своего друга.

– Держаться в двадцати шагах, таково правило, – ответил кентавр. – Я говорю про наши двадцать шагов, а не про ваши детские шажки.

Ответ ошеломил Пони. Она все поняла.

– Чума, – бесстрастно произнесла она.

– Я слышал, на юге она бушует вовсю, – поддакнул Смотритель.

– Палмарис она захлестнула полностью, – согласно кивнула Пони. – Да и Урсал, судя по всему, тоже.

– Мрачные денечки, – отозвался кентавр. – И нет такой горы Аида, где можно было бы взорвать чуму.

Пони вновь усилила свет. Ей хотелось получше рассмотреть своего друга: вдруг чума коснулась и его?

– Меня чума пока не поцеловала, – уверил ее догадавшийся Смотритель.

– А она вообще опасна для кентавров? – спросила Пони.

– Еще как опасна! – ответил Смотритель. – В позапрошлый свой набег она скосила почти всех кентавров. Тогда и установили правило: двадцать шагов и ни на дюйм ближе.

– От того, кто болен, так надо понимать?

– От всех, – твердым голосом возразил кентавр. – Кроме, само собой, лошадей. Они не болеют чумой и не передают ее другим.

– Но если кто-то вполне здоров… – начала Пони.

– А ты можешь ручаться? – усмехнулся кентавр. – Пока чума в тебе не проклюнулась, никогда не знаешь наверняка.

Пони замолчала, обдумывая услышанное. Потом спросила:

– Говоришь, по вашему правилу, нужно держаться на расстоянии двадцати ваших шагов от всех? И от меня тоже?

– Как установлено, так и должно быть, – ответил кентавр.

– Ты, никак, стал членом церкви Абеля? – язвительно спросила Пони. – Они позакрывали свои ворота и попрятались в монастырях, спокойно наблюдая, как вокруг умирают люди.