Текст книги "Американский детектив "

Автор книги: Ричард Штерн

Соавторы: Эндрю Шугар,Джон Гоуди
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 51 страниц)

Глава 9

Клайв Прескот

Начальник лейтенанта Прескота капитан Дургин позвонил в центр управления, чтобы сообщить новость насчет Доловича. Прескот перегнулся через плечо Коррела и взял телефонную трубку. Коррел прикрыл глаза рукой и со стоном откинулся в кресле.

– Я собираюсь перебраться на ту сторону реки к Двадцать Восьмой улице, – сказал капитан. – Не думаю, что нам оставят слишком большое поле действий. Я имею в виду полицию. Настоящую полицию. Они все взяли в свои руки.

Коррел неожиданно выпрямился и патетически воздел руки к небесам, словно призывая их на помощь.

– Все строго по инстанциям, – поправил капитан. – Мы получаем команды от шефа Костелло и председателя. Они подчиняются комиссару, тот слушает мэра... И что тут поделаешь...

Коррел, обращаясь к потолку, хрипло и взволнованно сыпал проклятьями на головы убийц Казимира Доловича, обращался с мольбой к Господу, чтобы тот отомстил, и сам поклялся отомстить, причем проделывал все это одновременно.

– Это начальник дистанции, – пояснил Прескот. – Полагаю, Долович был его приятелем.

– Скажи ему, чтобы заткнулся. Я ничего не слышу.

Из дальних закутков центра управления люди потянулись к Коррелу, который как-будто успокоился, потом скорчился в кресле и разрыдался.

– Оставайся там, Клайв, – велел капитан. – Поддерживай связь с поездом, пока мы не придумаем ещё какой-то способ связи. Они что-нибудь говорят?

– Последних несколько минут молчат

– Скажи им, что мы пытаемся связаться с мэром. Скажи, что нам нужно время. Господи, что за город! У тебя есть ещё вопросы?

– Да, – сказал Прескот. – Мне хотелось бы самому принять участие в операции.

– Это не обсуждается. Оставайся там, где ты есть, – капитан повесил трубку.

Постепенно прибывал народ из других отделов центра управления начальники дистанций и диспетчеры других отделений. Перекатывая сигары из угла в угол рта, они окружили пульт управления и с интересом смотрели на Коррела. Коррел, чьи настроения, как успел понять Прескот, проявлялись очень бурно, но быстро менялись, перестал плакать и принялся в ярости колотить кулаком по столу.

– Джентльмены, – вмешался Прескот. – Джентльмены. – Дюжина физиономий повернулась в его сторону, теперь сигары уставились на него. – Джентльмены, за этим пультом теперь будет работать полиция, так что попрошу освободить место.

– Каз умер, – трагическим голосом произнес Коррел. – Погиб в расцвете сил.

– Джентльмены... – повторил Прескот.

– Толстяк Каз ушел от нас, – не унимался Коррел.

Прескот строго посмотрел на группу людей у пульта управления. Ему ответили пустые взгляды, сигары продолжали перекатываться из угла в угол, но потом со все такими же непроницаемыми лицами люди начали расходиться.

– Френк, попробуйте связаться с поездом, – попросил Прескот.

Настроение Коррела снова изменилось. Его жилистое тело напряглось, и он закричал:

– Я отказываюсь пачкать руки и вступать в разговоры с этими черными подонками.

– Как вы смогли по радио узнать, какого цвета у них кожа?

– Цвета? Я имел в виду, что у них черные сердца, – поправился Коррел.

– Очень хорошо, – кивнул Прескот. – А теперь освободите место, чтобы я мог работать.

Коррел вскочил.

– И вы рассчитываете, что я смогу руководить движением, если вы займете мой пульт?

– Воспользуйтесь пультами диспетчеров. Френк. Я понимаю, это неудобно, но ничего не поделаешь, – Прескот скользнул в кресло Коррела, подался перед и включил микрофон. – Центр управления вызывает ПелхэмЧас Двадцать Три. Центр управления вызывает ПелхэмЧас Двадцать Три.

Коррел хлопнул себя по лбу.

– Никогда не думал, что доживу до такого дня, когда увижу, что разговор с убийцами важнее управления железной дорогой, от которой зависит жизнь города. Господи, где же справедливость на этом свете!

– Ответьте, Пелхэм Час Двадцать Три, ответьте... – Прескот выключил микрофон. – Речь идет о жизни шестнадцати пассажиров. Вот что важнее всего, Френк.

– Плевать я хотел на пассажиров! Какого черта они хотят за свои паршивые тридцать пять центов – жить вечно?

Он неплохо играет роль, – подумал Прескот, – но все-таки не совсем. Он настоящий фанатик своего дела, но как все фанатики мыслит слишком узко. За спиной Коррела он видел диспетчеров отделения А, отчаянно пытавшихся справиться с морем звонков от растерянных машинистов: поезда стали по всей линии, и они даже не делали вид, что регистрируют звонки в журнале.

– Если бы командовал я, – заявил Коррел, – то немедленно отправил бы на штурм полицейских с винтовками и слезоточивым газом...

– Слава Богу, что вы не командуете, – осадил его Прескот. – Почему бы вам не заняться возникшей пробкой и не предоставить полиции заниматься своей работой?

– Это совсем другое дело. Мне нужны распоряжения вышестоящего начальства. Они сейчас консультируются. Хотя какого черта тут консультироваться? Нужно развести поезда к северу и югу от запертого участка. Но по-прежнему останется разрыв в милю длиной, где выведены из строя все четыре пути, причем в самом центре города. Если бы вы мне разрешили дать питание на два пути, даже на один...

– Ничего мы разрешить не можем.

– Вы хотите сказать, что эти убийцы не позволяют восстановить питание? И вы терпите приказы от банды мерзких пиратов? Это же чистой воды пиратство!

– Постарайтесь успокоиться, – посоветовал Прескот. – Вы получите свою дорогу примерно через час, с точностью до нескольких минут... или нескольких жизней.

– Целый час, – воскликнул Коррел. – Вы понимаете, что приближается час пик? Час пик – а у нас вышел из строя целый участок. Сумасшедший дом!

– Пелхэм Час Двадцать Три, – произнес Прескот в микрофон. – Вызываю Пелхэм Час Двадцать Три.

– Откуда вы знаете, что эти подонки не блефуют? С чего вы взяли, что они не ожидают, что мы будем бороться за жизни пассажиров?

– Бороться за жизни, – повторил Прескот. – А вы штучка, Коррел, ещё какая штучка.

– Они сказали, что начнут убивать пассажиров, но, может быть, это просто блеф?

– Как блеф с Доловичем?

– О, Господи! – Настроение Коррела снова резко изменилось, глаза его наполнились слезами. – Толстяк Каз... Он был замечательным человеком. Белым человеком.

– Коррел, вам следует очень внимательно следить за своим языком.

– Старина Каз. Он был настоящим путейцем, как в старое время. Пат Бердик мог бы им гордиться.

– Если он полез под пули, то просто дурака свалял, – заметил Прескот. – А кто такой Пат Бердик?

– Пат Бердик? Это легенда. Величайший из старых начальников дистанций. О нем ходит множество историй. Могу рассказать целую дюжину.

– Может быть, в другой раз.

– Однажды, – продолжал Коррел, – поезд остановился без десяти пять. Представляете, за десять минут до пяти! Буквально перед самым часом пик!

– Я хочу попробовать вызвать их снова, – заметил Прескот.

– Машинист позвонил по телефону, – это было задолго до появления двусторонней радиосвязи, – и сказал, что на путях прямо перед поездом лежит мертвец. Пат спрашивает: "Вы уверены, что он мертв?" "Конечно уверен", отвечает машинист. – Он твердый, как бревно." – Тогда Пат кричит: "Тогда, черт тебя подери, прислони его к колонне и езжай дальше. Мы заберем его, когда пройдет час пик!"

– Центр управления вызывает Пелхэм Час Двадцать Три...

– Вот такого сорта путейцем был Каз Долович. Знаете, что сказал бы сейчас Каз? Он бы сказал: "Не думай обо мне, дружище Френк, думай, как наладить движение". Каз захотел бы, чтобы все шло именно так.

– Пелхэм Час Двадцать Три вызывает центр управления. Пелхэм Час Двадцать Три вызывает лейтенанта Прескота в центре управления.

Прескот нажал на кнопку передатчика.

– Прескот слушает. Говорите, Пелхэм Час Двадцать Три.

– Лейтенант, я смотрю на часы. На них два тридцать семь. У вас осталось тридцать шесть минут.

– Сволочи, – буркнул Коррел. – Мерзкие убийцы.

– Заткнитесь, – отрезал Прескот. Потом произнес в микрофон: – Будьте же благоразумны. Мы готовы с вами сотрудничать. Но вы не даете нам времени все подготовить.

– Тридцать шесть минут. Вы меня поняли?

– Я вас понял, но этого слишком мало. Вы же имеете дело с властями. А они слишком медленно поворачиваются.

– Пора научиться вертеться быстрее.

– Все вертится. Но вы же понимаете, у нас нет наготове миллиона.

– Вы ещё не подтвердили, что заплатите. Достать деньги не так трудно, если отнестись к этому всерьез.

– Я простой полицейский, и не слишком хорошо разбираюсь в таких вещах.

– Тогда найдите того, кто разбирается. Время идет.

– Я свяжусь с вами, как только будут новости, – заверил Прескот. Проявите терпение. Просто больше никого не убивайте.

– Больше никого? Что вы имеете в виду,

Какая грубая ошибка, – ужаснулся Прескот, – ведь они не знают, что кто-то был свидетелем смерти Доловича.

– Люди, которые вернулись на станцию, слышали стрельбу. Мы предположили, что стреляли вы. Это был один из пассажиров?

– Нет, мы кого-то пристрелили на путях. И убьем любого, кто сюда сунется. Пассажиров тоже. Имейте это в виду. Любая провокация – и одному заложнику конец.

– Пассажиры ни в чем не виноваты, Не трогайте их!

– Осталось тридцать пять минут. Свяжитесь со мной, когда получите известие о деньгах. Поняли?

– Понял. Я снова ва прошу – не трогайте людей.

– Мы тронем столько, сколько понадобится.

– Я скоро с вами свяжусь, – пообещал Прескот. – Конец связи. – Он откинулся в кресле, изнемогая от сдерживаемой ярости.

– Господи! – воскликнул Коррел. – Слушая, как вы упрашиваете этого подонка, я стыжусь, что я – американец.

– Пошли к черту! – рявкнул Прескот. – Забавляйтесь со своими поездами.

Его Честь, господин мэр.

Его честь, господин мэр, лежал в постели в своей квартире на втором этаже особняка Грейси. У него текло из носа, страшно болела голова, ныли все кости и температура достигала 39,2°. Этого было вполне достаточно, чтобы обвинить его многочисленных врагов как в городе, так и вне его, в заговоре, жертвой которого он стал. Но мэр понимал, что было бы чистой паранойей подозревать Другую Сторону в том, что они, скажем, подсадили вирус гриппа на край его бокала с мартини, – у них просто не хватило бы воображения придумать такой трюк.

Пол у кровати был усеян бумагами, отброшенными в приступе раздражения, на которое, как ему казалось, мэр имел полное право. Он неловко лежал на спине, небритый и дрожащий в ознобе, время от времени постанывая от жалости к самому себе. Мэр не затруднял себя мыслями о том, что какая-то городская проблема останется нерешенной – все решит кто-нибудь другой. Он прекрасно знал, что с самого утра в двух больших служебных комнатах на первом этаже над делами трудятся его помощники, они постоянно связываются с городской мэрией, где их работе помогает (а в некоторых случаях и дублирует ее) другая группа помощников. Телефон у постели мэра также был подключен, но он отдал команду не соединять, разве только в случае какого-то невероятного несчастья. Например, если вдруг остров Манхеттен оторвется и уплывет в залив, хотя иной раз он молился, чтобы такое произошло.

Впервые с того момента, как он занял этот пост, если не считать, конечно, случайных дней отдыха где-нибудь на солнышке или тех нежданных ситуаций, когда массовые волнения или затянувшаяся дискуссия с профсоюзными лидерами заставляли его проводить на ногах всю ночь, – впервые случилось так, что ровно в семь утра он не покинул свой дом и не направился в здание мэрии. Так что мэр одновременно чувствовал себя прогульщиком и был немного растерян. Когда он услышал за окном где-то на реке гудок парохода, неожиданно пришло в голову, что все его предшественники, а они были хорошими людьми, тридцать лет слушали эти гудки.

Эта весьма занимательная мысль поддержала Его Честь. Будучи человеком интеллигентным и образованным (правда, Другая Сторона подвергала сомнению первую часть этой формулы и клеветала на вторую), он тем не менее не испытывал большой привязанности к истории. А также к дому, в котором жил благодаря доброму отношению со стороны своих избирателей, активно влиявших на его интересы. Он знал, но только понаслышке, что дом, построенный в 1897 году Арчибальдом Грейси, являл собой весьма похвальный, если не сказать великолепный, пример федералистского стиля, а в комнатах на первом этаже висели полотна Трамболл, Ромни и Вандерлина. Правда, не лучшие их работы, но, тем не менее, подлинные, подписанные авторами. Главным специалистом по дому и по его содержимому была жена, которая когда-то занималась то ли искусством, то ли архитектурой, он давно забыл, чем именно. Она и сообщила мужу то немногое, что он знал.

Сейчас мэр был погружен в дремоту и смотрел аполитичные сеексуальные сны. В тот момент, когда зазвонил телефон, он был занят постыдным делом: страстно целовал (рот широко раскрыт, горячий язык шарил в поисках наслаждения) монаха альпийского монастыря в Швейцарии. Пришлось вырваться из горячих объятий монаха (у которого под его рясой ничего не было) и потянуться к телефону. Подняв трубку, мэр издал какой-то флегматичный и неразборчивый звук. Голос в трубке долетал из комнаты с первого этажа и принадлежал Мюррею Лассалю, одному из его заместителей, первому среди равных, человеку, которого пресса чаще всего называла "великолепной рабочей лошадкой администрации".

– Прости, Сэм, но тут ничего не поделаешь, – извинился Лассаль.

– Ради Бога, Мюррей. Я просто умираю.

– Отложи это дело. Мы столкнулись с чертовски неприятным случаем.

– Неужели сам не можешь справиться? Ты же прекрасно справился с третьим мятежом в Браунсвилле, верно? Мюррей, я на самом деле отвратительно себя чувствую. Голова просто раскалывается, не могу дышать, каждая косточка болит...

– Конечно, я могу с этим справиться, как справляюсь с каждым вторым омерзительным делом в этом вонючем проклятом городе, но не хочу.

– Не заставляй меня выслушивать такие вещи. В лексиконе заместителя мэра не должно быть слов "не хочу".

Лассаль, который сам был простужен, хотя и в явно меньшей степени, чем шеф, вспылил:

– Не читай мне лекций, Сэм, не надо, иначе, как бы ты ни был болен, я напомню тебе...

– Я пошутил, – поспешил извиниться мэр. – Хотя я и болен, у меня больше чувства юмора, чем у тебя когда-то было или будет. Ну, что стряслось? Выкладывай.

– Да, верно, сейчас выложу, – облегченно вздохнул Лассаль. – У нас есть шанс отличиться.

Мэр прикрыл глаза, как от ярких лучей ослепительного солнца.

– Ладно, говори же. Не томи.

– Ладно. Шайка бандитов захватила поезд метро. – Он повысил голос. Захватили поезд. Взяли в качестве заложников шестнадцать пассажиров и машиниста, и не хотят их отпускать, пока город не заплатит выкуп в миллион долларов.

Какое-то время мэр гадал, это бред от лихорадки или ему продолжает сниться, потом его сознание перенеслось с уютных альпийских лугов в более знакомый ему местный кошмар. Он поморгал и подождал, когда сон рассеется. Но голос Мюррея оставался чертовски реальным.

– Ради всего святого, ты меня слышишь? Я сказал, что несколько человек захватили поезд метро и держат...

– Вот дерьмо, – выругался мэр. – Дерьмо, ужасное дерьмо. – Детство у него было благополучное, и он так и не выучился убедительно ругаться. Уже в далеком прошлом он пришел к выводу, что ругательствам, как и иностранным языкам, следует учиться в детстве. Но, полагая это неким излишеством, так и не овладел этим искусством. – Дерьмо, дрянь. Почему люди затевают такие вещи, чтобы меня мучить? Полиция на месте?

– Да. Ты готов серьезно обсудить это дело?

– А мы не можем просто оставить этот паршивый поезд им? У нас полно других; у нас никогда не было в них недостатка. – Он откашлялся и высморкался. – Ведь у города нет миллиона долларов.

– Нет? Ну, лучше бы тебе найти их. Где-нибудь. Даже если придется диквидировать твой счет в рождественском клубе. Я немедленно поднимаюсь наверх.

– Дерьмо, – неистовствовал мэр. – Дерьмо и дрянь.

– Мне бы хотелось, чтобы в голове у тебя прояснилось, пока я поднимаюсь наверх.

– Пока я ещё не решил, что мы должны платить. Миллион долларов... Давай это обсудим. – Мюррей слишком быстро рванул со старта; а мэр весьма доверял своему политическому инстинкту. – Может, существует какой-то другой выход?

– Другого выхода нет.

– Ты понимаешь, сколько снега можно убрать этой зимой за миллион? Мне нужна полная картина всего происходящего и другие точки зрения – комиссара полиции, того подонка, который, как предполагается, руководит транспортными службами, инспектора...

– Ты думаешь, все это время я просто просиживал задницу? Все они уже занимаются этим делом. Но это пустая трата времени. В конце концов, хватит препираться, нужно делать так, как я предлагаю.

– И Сюзен.

– Какого черта нам понадобилась Сюзен?

– Ради покоя в доме.

Телефонная трубка возле его уха извергала ругательства. Черт бы побрал этого Мюррея Лассаля. Мерзкий Мюррей Лассаль. Конечно, он прекрасный работник, вполне достойным своего места, но следует научить его соразмерять невежественное и воинственное нетерпение с не столь поворотливым умом прочих граждан. Ну, может быть, сейчас как раз настал момент объяснить ему, что другие тоже могут принимать решения. Именно это он и должен сделать, как бы болен ни был.

Комиссар полиции

Сидя на заднем сидении лимузина, мчавшегося по проспекту Франклина Рузвельта, комиссар полиции связался по телефону с начальником окружной полиции, находившемся на месте происшествия.

– Ну, и что там происходит? – спросил комиссар.

– Просто смертоубийство, – посетовал начальник округа. – Как обычно, ограждение прорвали. По моим оценкам здесь тысяч двадцать зевак, и народ все прибывает. Молю Господа, чтобы началась буря с дождем.

Комиссар подался вправо, чтобы бросить взгляд на чистейшую синеву неба над Ист-Ривер и тотчас же выпрямился. Он был неподкупным и интеллигентным человеком, прошел все ступени служебной лестницы, начиная с простого патрульного, и хотя понимал, что шикарный черный лимузин – справедливый и даже необходимый атрибут его должности, все равно не чувствовал себя в нем комфортно, словно как-то отделял себя от этой роскоши.

– Ограждения установлены? – спросил он начальника округа.

– Конечно. Благодаря любезности тактической полиции. Мы стоим по местам и стараемся выдавить вновь прибывающих в боковые улицы. Я имею в виду именно выдавить. Заводить новых друзей мы не сбираемся.

– А что с движением транспорта?

– Я выставил патрульных на каждом перекрестке, начиная от Двадцать четвертой улицы до Четырнадцатой, а также от Пятой авеню до Второй. Думаю, обратный поток где-нибудь обязательно вызовет пробки, но здесь пока все под контролем.

– Кто вам помогает?

– Даниельс из отдела специальных операций. Он просто рвется в бой. Хочет отправиться в туннель и расправиться с этими подонками на месте. Я настроен точно так же.

– Ничего подобного я даже слушать не хочу, – оборвал комиссар. Расположитесь там, займите тактически выгодные позиции и ждите дальнейших распоряжений. И ничего больше.

– Есть, сэр, именно этим мы и занимаемся. Я только хотел сказать, что все это мне не по душе.

– А мне наплевать на вашу душу. Вы перекрыли все аварийные выходы?

– По обе стороны улицы вплоть до Юнион-сквер на юг. У меня в туннеле почти полсотни человек – к северу и югу от поезда, все хорошо укрыты. Они в бронежилетах и вооружены пулеметами, автоматами, слезоточивым и нервно-паралитическим газом. Одним словом, у них весь чертов арсенал. И ещё там с полдюжины снайперов с приборами ночного видения. Мы можем там внизу устроить целую вьетнамскую войну.

– Только убедитесь, что все поняли, что никто не должен двигаться. Эти люди будут убивать. Они уже доказали это, убив железнодорожника. К их угрозам нужно отнестись очень серьезно.

– У меня именно такой приказ, сэр. – Начальник окружной полиции сделал паузу. – Понимаете, сэр, некоторые снайперы мне доложили, что видят людей, совершенно свободно передвигающихся вокруг поезда. Ребята с южной стороны говорят, что угонщик в кабине машиниста хорошо виден и представляет из себя прекрасную мишень.

– Нет, черт возьми Вы что, хотите, чтобы всех пассажиров зверски перебили? Повторяю, к их угрозам нужно отнестись очень серьезно.

– Слушаюсь, сэр.

– Запомните это. – Комиссар взглянул в окно, чтобы понять, где он находится. Водитель, включив сирену, пробивался сквозь поток машин, словно ехал по пахоте. – Вы допрашивали тех пассажиров, которых они освободили?

– Да, сэр, тех, которых удалось задержать. Большинство сразу исчезло, растворившись в толпе. Оставшиеся дают довольно противоречивые показания. Но кондуктор, симпатичный молодой ирландец, оказался полезен. Мы знаем, сколько человек захватили поезд, и как...

– Где-нибудь с дюжину?

– Четверо. Всего лишь четверо, они в масках и вооружены чем-то вроде пистолетов-пулеметов Томсона. Одеты в черные дождевики и черные шляпы. По словам кондуктора, они хорошо организованы и знакомы с методами работы метро.

– Понятно. Можете послать кого-нибудь ознакомиться с делами уволенных служащих метро. Правда, не уверен, что сейчас это может помочь.

– Я попрошу заняться этим транспортную полицию. Их здесь несколько сот. Включая их шефа. Он лично здесь присутствует.

– Я хотел бы, чтобы с ним обращались с максимальным уважением.

– Есть проблемы со связью. Прямую связь с террористами имеет только центр управления транспортной компании. Полиция устроила командный пункт в поезде, стоящем на станции на Двадцать восьмой улице. Оттуда можно говорить по радио с центром управления, но не с захваченным поездом. Здесь у нас стандартная рация, мы можем слышать, о чем говорит центр управления с бандитами, но не слышим их ответов. Я запросил террористов через центр управления, не позволят ли они связаться с ними непосредственно с помощью портативных передатчиков, но получил решительный отказ. Они предпочитают все усложнять.

Комиссар напрягся – лимузин решительно расчищал дорогу, его сирена разгоняла машины, как перепуганных цыплят.

– Мы покидаем основную трассу. Что-нибудь еще?

– Мы получили ещё одно предупреждение от бандитов; они напоминают о времени. И твердо стоят на своем. Предел – три тринадцать.

– Кто персонально с ними на связи?

– Лейтенант из транспортной полиции. По словам начальника, парень неглупый. Но почему они не хотят разговаривать с нами напрямую?

– Думаю, из чисто психологических соображений. Чтобы показать, кто здесь командует. Чарли, я сейчас отключаюсь. Постарайся, чтобы все было спокойно, я свяжусь с тобой, как только мы примем решение.

Лимузин свернул на подъем у парка Карла Шурца. Как только он затормозил возле белой сторожки, двое дежурных полицейских встали по стойке смирно и отдали честь. В верхней части склона лимузин выехал на круговую дорожку вокруг большого дома, с которой за лужайкой была видна река и неподалеку – Хеллгейтский мост.

Водитель свернул на стоянку, где уже находились три официальных черных лимузина. Комиссар выскочил из машины и зашагал к крыльцу.