Текст книги "Общество самоубийц"
Автор книги: Рэйчел Хэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)
Глава тринадцатая
Шелковые юбки и рукава легко скользили сквозь Аньины пальцы. Каждое платье называлось по цвету: «Серый мех», «Розовый айсберг», «Синий рассвет» и тому подобное – первый признак того, что в этом магазине, в этом торговом центре нет ничего ей по карману.
Покачивая элегантным пучком на макушке, продавщица шла за Аньей, поправляя вешалки, как только та отходила от них. Плотно сжатые губы, деловитая походка – всем своим видом и даже дыханием продавщица излучала неодобрение.
Со стоек Анья ничего не снимала – ей достаточно было идти по магазину и вести рукой по текучим шелкам. Это очень успокаивало, почти как медитация. Даже присутствие нервной продавщицы не нарушало ее внутренний покой.
– Хотите что-нибудь померить? – энтузиазма в интонации продавщицы не чувствовалось, но она сохраняла некоторую дистанцию – не столько из вежливости, сколько из уважения к Аньиным блестящим волосам и к гладкой коже. Даже нестриженые волосы до пояса и поношенное пальто с оторванной пуговицей не могли скрыть того, что Анья, несомненно, долгоживущая.
– Ну давайте, – согласилась Анья, повернувшись к продавщице.
Последовала пауза. Продавщица приподняла выщипанную бровь, явно чего-то ожидая.
– Что вы хотите примерить? – произнесла она наконец.
– А-а, – сказала Анья, снова повернувшись к вешалкам, – ну, может, это?
Она вытянула наугад одно из платьев. Продавщица поморщилась, глядя, как его кружевной подол волочится по плюшевому ковру.
– Одна из самых популярных наших моделей, – сказала она, поспешно забирая платье у Аньи и поднимая его длинную юбку на руки, словно младенца. – «Золотой пион», – добавила она почтительно.
На вытянутых руках продавщица донесла платье до примерочной. Она отодвинула тяжелую штору, за которой со всех сторон находились зеркала, и повесила платье на позолоченный крючок в стене. Потом она легонько погладила его, будто домашнего любимца.
– Позовите, если вам что-нибудь будет нужно, – сказала она Анье, задвинув за ней штору.
Анья, неспешно раздевшись, оставила одежду в куче на полу. «Матери понравилось бы», – подумала она, трогая гладкую холодную ткань, сверкавшую в теплом свете ламп. Анья такое не носила. Слишком красивое.
Но она все равно его надела. На ощупь платье казалось таким нежным, что Анье захотелось почувствовать его на коже. Текучая, как молоко, розовато-золотистая ткань скользнула по телу мягкими волнами. Анья повернулась к зеркалу, выставив одну ногу вперед – передразнивая привычные движения матери, когда та мерила платья перед выступлением.
Только вот когда Анья увидела себя в зеркале, она почувствовала, что в ней вскипают какие-то странные эмоции. Она вдруг начала замерзшими пальцами разглаживать на себе ткань, а волосы собрала одной рукой вверх, изобразив что-то вроде прически. Несколько прядей упали по сторонам лица, в мягком театральном свете примерочной они казались темнозол отыми.
Слезы она сначала заметила в зеркале и только потом почувствовала на лице. Они полились из глаз быстрым и горячим потоком. Анья не осела на пол, не издала ни звука, не закрыла лицо руками. Она просто стояла, приподняв волосы одной рукой, и щеки ее блестели от безмолвных слез.
– У вас все в порядке? – чопорный голос продавщицы, словно ножом, прорезал атмосферу примерочной.
Анья отпустила волосы.
– Да, – ответила она. – Очень красиво. А вы не могли бы принести мне платье другого оттенка? Что-нибудь синее или серое?
– Да, конечно.
Через минуту продавщица просунула за шторку вешалку с новым платьем такого же покроя, но в синих тонах.
– «Морские волны в сумерках», – объявила она.
Анья вытерла слезы и переоделась в синее платье. Теперь она смотрелась в зеркало сосредоточенно и по-деловому. Она впервые появится на публике в новом качестве. Анья не сомневалась, что слухи уже разошлись, но скоро всё будет объявлено официально, как положено. Придет много народу, соберутся важные люди. Будет оркестр. Может, она даже сыграет.
«Морские волны» не годились – этот оттенок синего придавал лицу Аньи нездоровый цвет. Ей не обязательно выглядеть модной красавицей, но смотреться представительно, вызывать уважение – необходимо. В конце концов, она брала на себя серьезную роль.
– Не подойдет, – сказала Анья. – Принесите мне еще несколько вариантов, пожалуйста.
– Да, конечно. – Она прямо-таки увидела через занавеску поджатые губы продавщицы.
Множество платьев спустя Анья снова посмотрела на то, что примерила первым. Его она повесила, а не кинула в разноцветную кучу на полу. Свободный воротник-хомут, силуэт, заставляющий бедра выглядеть стройнее, низко вырезанная спина – Анье казалось, что это призрак платья из прошлого, которое мать когда-то аккуратно расправляла на себе перед каждым концертом.
В торговом зале зашумели голоса, кто-то ахал, охал и хихикал. Зашуршала ткань, продавщица начала называть новые цвета («Морские брызги перед рассветом», «Розовое серебро»).
Анья сняла золотистое платье с вешалки и засунула в рюкзак. В свернутом виде оно превратилось в маленький комочек ткани. Закинув рюкзак на плечо, Анья собрала остальные платья в одну кучу, которая закрывала большую часть ее лица, и бодрым шагом вышла в торговый зал.
Продавщица, окруженная хихикающими дамами с идеальными прическами, источавшими аромат духов, обернулась к Анье. На лице у нее были написаны одновременно раздражение и облегчение.
– Все посмотрели? Нашли что-нибудь подходящее? Нет? Очень жаль, – она указала на прилавок: – Положите платья там, пожалуйста. Спасибо, замечательно, заходите к нам еще.
Потом продавщица снова переключилась на новых клиенток, улыбаясь им куда более охотно – почти искренне, – чем до этого Анье, и повела их в сторону примерочной.
– А вот «Морской туман на рассвете» – очень популярный вариант для подружек невесты…
В столовой, где работала Анья, всегда кипелажизнь, кругом шумели и суетились люди, пахло прогорклым маслом. Она держалась отстраненно, целиком погружаясь в работу: таскала тарелки и кружки с горячим, мыла липкие полы, вытирала засыпанные крошками столы. Коллеги уважали молчание Аньи и привыкли не втягивать ее в постоянный обмен болтовней и шутками, а когда им надо было ей что-то сказать, переходили на подчеркнуто деловой, отстраненный тон.
Все, кроме Бранко. Бранко родился и вырос во Внешних округах, у него были мощные руки с выступающими венами, и он носил майки даже зимой. Бранко, казалось, воспринимал молчание Аньи как личный вызов и поставил себе целью расшевелить ее. Каждый день он то флиртовал с ней, то острил, подшучивая над ее идеальной осанкой и напевным выговором. Он сочинял о ней песни, три дня подряд гадал, откуда она родом, приносил ей увядшие цветы.
Обычно Анья терпела все это молча и с улыбкой. Но прошлой ночью уснуть ей так и не удалось: она думала про Общество. Золотистое платье висело возле входной двери, и в нем отражался свет фар проезжавших снаружи машин.
И потому утром в столовой, когда Бранко пятый раз подряд назвал ее крошкой и предложил бросить эту смену и отправиться потусить с ним, Анья не выдержала.
– Я бы с радостью, – сказала она, – но у меня, знаешь ли, дома мать умирает.
– У всех бывает, крошка, – выдавил Бранко после паузы, – такая штука жизнь. – Весь красный, он развернулся и ушел в другой конец столовой, держа в опущенной руке несколько грязных вилок.
Весь день он ходил вокруг нее на цыпочках. Пошлые шутки прекратились. Все шутки прекратились. Она почувствовала, что атмосфера в столовой изменилась. Остальные работники, сосредоточенно занимаясь своими делами – как раз набежала толпа желающих пообедать, – отводили глаза.
Отец Аньи умер, когда ей было двенадцать. Все – соседи, учителя, люди в бакалейном магазине – непрерывно расспрашивали Анью о нем. Какое ее любимое воспоминание об отце? Ездила ли она с ним куда-нибудь? С молоком он пил кофе или без? Вопросы доводили ее до слез. Анья помнила, как начинала плакать на людях, как ее трясло от рыданий и как она этого стеснялась. Ей казалось, что ее мучают нарочно, издеваются над ней. Разве можно так поступать с двенадцатилетней девочкой, которая только что потеряла отца?!
И только здесь, в этой стране, где говорить о смерти было не принято, Анья наконец поняла смысл этих вопросов. Дома ее стали бы расспрашивать о матери – по-доброму, но в упор. Ей бы задавали вопросы о течении болезни, о пролежнях, о родных, о любимой еде совершенно попросту, без стеснения. Скорее всего, эти расспросы довели бы Анью до слез. Зато образ матери снова обрел бы живые, человеческие черты, и она была бы уже не просто бесчувственным телом, которое всем мешает и требует ухода, не просто случаем неудачного продления жизни. И не просто обязательствами, бременем и проклятьем Аньи. Пусть по-другому, но мать продолжала бы жить своей собственной, а не Аньиной жизнью. Хотя бы в памяти.
В конце рабочего дня Анья спросила Бранко, не может ли он подвезти ее до паромного причала.
– Да не вопрос, – пробормотал тот, все еще стараясь не встречаться с Аньей взглядом.
Она села на переднее сиденье. Бранко запустил двигатель, с небрежной уверенностью переключил передачу.
– Откуда у тебя такая машина? – спросила Анья, оглядевшись.
Она уже и не помнила, когда последний раз сидела в автомобиле, который вел живой человек. Теперь такие были только у эксцентричных коллекционеров или людей вроде Бранко – реликвии былых времен, которые продолжали работать только потому, что за ними хорошо ухаживали.
– Я еще подростком ее купил, – сказал Бранко хрипло. – Теперь такую ни за какие деньги не найдешь.
– То есть она ценная? – спросила Анья, с сомнением осматривая протертую обивку сидений и поцарапанное ветровое стекло.
– Кто знает. Может, ее и можно продать на Рынках, там большой автоотдел. Но кто ж ее купит? Тебе нравится ритм-энд-блюз? – спросил он, нажимая кнопку на панели инструментов, и в динамиках зазвучал рок.
– Да не особенно, – призналась Анья.
– А что нравится? – Бранко переключал станции, но почти везде крутили то ужасное бреньканье на мандолине и укулеле, которое теперь называлось музыкой.
– Моя мать до сих пор не умерла только потому, что ее имплант сердца откажет только через пятьдесят лет, – сказала Анья.
Палец Бранко замер над кнопкой. Зазвучала бодрая попсовая песенка.
– Ты же вроде сказала, что она умирает.
– Умирает. Вернее, должна была умереть.
Он принялся что-то крутить на панели инструментов.
– То есть на самом деле твоя мать не умирает.
– Да нет же, она умирает! – гневно заявила Анья.
– У моего брата пять лет назад был сердечный приступ. Ему было сорок три. Я даже не успел с ним попрощаться. Его дочери восемь лет, она теперь живет со мной. Очень на него похожа.
– Извини, – сказала Анья.
Ей раньше не приходило в голову, что Бранко недосотенный – так это, кажется, называли американцы, – да и все остальные работники столовой, наверное, тоже. Она ни разу не задумывалась, что значит быть недосотенным в этом городе, в этой стране. Ей хотелось сказать Бранко, что у нее на родине не было даже такого понятия – недосотенные, но она не знала, как это сформулировать, чтобы не унизить его жалостью.
– Какую он музыку любил? – спросила она.
Бранко помолчал, подумал, потом выключил радио.
– Старье всякое. Ритм-энд-блюз, хип-хоп, драм-энд-басс.
Анья вежливо улыбнулась.
– Ты, наверно, даже не представляешь, о чем я говорю, так ведь? – заметил Бранко. – Был бы с нами Милан, у него бы просто крыша поехала. И он задвинул бы тебе лекцию часов на пять. Он бы решил, что цель его жизни, его личная миссия – объяснить тебе, что к чему. Тебе повезло, что его тут нет.
– И его звали Милан?
– Да. Милан.
Она смотрела на проносившиеся за стеклом темные улицы. В основном они были застроены одинаковыми многоквартирными зданиями, но иногда среди бетонных башен попадались невысокие дома. Анья слышала, что когда-то весь Стейтен-Айленд был застроен такими. Да еще и вода кругом – наверное, похоже на ее родной город.
– А твоя мать, какой она была?
– Она была оперной певицей. Поэтому мы сюда и приехали. Пела в Карнеги-холле.
– Карнеги-холл – ведь это же круто, да? – удивленно уточнил Бранко. – То есть она вроде как знаменитость?
– Вроде как.
Он снова включил радио. «Детка, зря ты не пришла», – напевал низкий голос.
– И почему же дочь знаменитой оперной певицы работает официанткой в лучшей забегаловке Нью-Йорка? – ухмыльнулся Бранко.
– Она больше не поет.
Он перестал улыбаться.
– Ах да. Извини, – пробормотал он. – Что с ней случилось?
– Ей кое-что заменили. Теперь ей почти сто пятьдесят, все ломается, но умереть она при этом не может.
– Ты долгоживущая, – констатировал Бранко, глядя на нее так, как будто видел ее впервые. Он щурился в темноте, словно искал на лице Аньи специальные опознавательные знаки. – Сколько тебе лет?
– Чуть больше ста.
– Охренеть.
– Ну да, я и сама так часто думаю.
– Почему? Это как-то неожиданно. Сколько я ни встречал долгоживущих, они считали, что это с нами что-то не так. Не с ними. Что это мы ущербные.
Анья рассмеялась.
– Я родом оттуда, где все ущербные.
– И где это? – спросил он. Теперь в его голосе не чувствовалось насмешки.
– Швеция, – название вырвалось у нее как вздох.
– А, Швеция. Зима, блины, универсальное здравоохранение. И зачем ты оттуда уехала?
– Даже не знаю, – вздохнула Анья.
«Детка, приходи же ко мне». Бранко нажал на тормоз.
– Все, приехали.
Машина стояла у причала. Вдали лесным пожаром вспыхивали и гасли огни Манхэттена и Бруклина, рассыпая по темной воде танцующие золотые искры. Где-то в этом лесу зданий скрывалась и сырая молчаливая комната, где жили они с матерью. Анья сидела с Бранко в машине, любуясь резкой красотой раскинувшегося над ними ночного неба, и одновременно чувствовала, как вокруг нее смыкаются стены этой комнаты.
Глава четырнадцатая
Поездка в гости к отцу осложнялась тем, что надо было пользоваться метро.
– Никаких автомобилей группового пользования, – сказал Кайто, перед тем как они попрощались. – Кто угодно может тебя выследить.
– Да кому надо за мной следить? – засмеялась Лия, но потом вспомнила про Наблюдателей. Об этом она отцу не рассказывала – ни о Наблюдателях, ни о «Восстанавливаемся вместе». Лия боялась, что Кайто это отпугнет и он снова исчезнет, поскольку опасается, что его найдет Министерство. И она согласилась поехать на метро.
Она уже несколько десятилетий не пользовалась этим видом транспорта. Отчасти дело было в деньгах и статусе – чем больше ее повышали по службе, тем чаще она ездила на недешевых автомобилях группового пользования. Отчасти ее, как и большинство долгоживущих, заставляли больше ходить пешком рекомендации по борьбе с сидячим образом жизни. А еще обжитая ею территория с годами сильно сузилась, но как это случилось, Лия сама толком не заметила. Теперь почти вся ее жизнь проходила в самом центральном из Центральных округов, где любое нужное ей место находилось, как это называется, в шаговой доступности.
Лестница, которая вела в вестибюль станции метро, была забита народом. Лии стало интересно, куда едут все эти люди. Она разглядывала твердый подбородок гладко выбритого мужчины, тащившего спортивную сумку размером почти с него самого, тусклые красные глаза старушки, кожа которой напоминала темную гофрированную бумагу, толстые пальцы бизнесмена, крепко державшие планшет, и ей хотелось знать, есть ли и у них свои секреты. Не боятся ли они, что за ними следят.
Вестибюль был залит ярким искусственным светом – Лия почему-то ожидала, что там окажется темнее. Покупая билет в стареньком автомате с ненужной теперь прорезью для монет, она внезапно почувствовала на себе чей-то взгляд. Лия мигом забыла про билет и принялась лихорадочно оглядываться по сторонам.
– Дамочка, вы закончили? Если вы вдруг не заметили, тут очередь, – произнес стоявший за ней мужчина.
Лия, все еще напряженно изучавшая толпу в вестибюле, никак не отреагировала. Она вдруг отчетливо ощутила, что за ней следят. Но никого подозрительного не заметила – вокруг были только потоки движущихся в разных направлениях пассажиров.
– Да послушайте же! – возмутился все тот же мужчина. Лия глянула на него так, что он замолчал.
Никого тут нет. Никто за ней не следит. Лия встряхнулась, взяла билет и поехала на эскалаторе вниз. В поезде она вставила в уши наушники и достала планшет, чтобы разобраться с почтой.
Поезд уже отъехал от станции, как вдруг в ее почтовом ящике отобразился значок непрочитанного сообщения. Отправитель неизвестен. Отец, наверное. Лия открыла письмо.
Сразу запустилось видео. Сначала она решила, что оно рекламное, и чуть было не выключила. Но что-то в лице мужчины показалось Лии знакомым, и она поднесла экран ближе к лицу.
– Я старался изо всех сил, – сказал мужчина на видео. – У меня диверсифицированный портфель органов, я в него инвестировал как полагается, мне этого хватит на несколько жизней. Но как я ни пытаюсь, не могу игнорировать то, что творится вокруг. Это неправильно. Неправильно, что эти… эти сроки определяются при рождении, что какой-то алгоритм решает, кому сколько жить.
Портфель органов.
Камера вдруг показала лицо мужчины крупным планом. Это оказался один из членов семейства Масков – тех самых клиентов, которых «Лонг Терм Кэпитал Партнере» предположительно потеряла из-за Лии, из-за того, что за ней ходили Наблюдатели.
– Вы правда считаете, что недосотенные действительно «недо−», что они действительно ниже нас? Кто решает, кому достанутся «Умная кровь», импланты, сеансы ухода?
Лия лихорадочно пыталась понять, с какой стати он ей это послал. Из-за потерянного контракта?
– Мы считаем, что если найдем долгоживущих с нужными генетическими данными, то сможем найти окончательное решение демографической проблемы. Бессмертие. Больше не придется беспокоиться об уровне рождаемости. Но может, решение уже у нас под носом?
Человек на видео отхлебнул из бутылки, которую держал в руке. Сердце у Лии отчаянно застучало, руки стали холодными и влажными. Но она не могла отвести взгляд от экрана. Теперь она поняла, что видео послали не только ей, но Маск смотрел прямо в камеру – глаза в глаза, – будто говорил именно с ней. Лия осознала, что он, скорее всего, уже мертв.
– Но если мы не будем за это сражаться, никто не будет. Мы соучастники творящегося. Все долгоживущие – соучастники. Вы тоже.
Он зажег спичку, поглядел в камеру – на миллионы невидимых зрителей, которые ждали, затаив дыхание.
– Я не вхожу в Общество самоубийц. Мне не близки некоторые их идеи. Но у нас общее дело.
Он поднес спичку к лицу.
– Мы не оставляем себе выбора.
Ее отец жил на конечной станции линии метро. «Жил» звучало странно, будто он давным-давно тут поселился, а не просто нашел квартиру на время. Хотя откуда Лии знать? Может, он и давно тут поселился, в двух часах на метро от квартиры ее матери в Третьем округе, сделал вид, что пропал, но на самом деле пользовался той же системой водоснабжения, тем же общественным транспортом, смотрел в то же ночное небо. Может, он прятался у них под носом все эти восемьдесят восемь лет.
Лия торопливо пошла к ближайшей лестнице. Ей хотелось, чтобы память о видео, которое она только что посмотрела, осталась под землей, хотелось сбежать от этой картины – наследник Масков подносит зажженную спичку к своему смоченному спиртом языку.
Выйдя из метро и оказавшись на дощатом настиле, который тянулся вдоль набережной, она увидела светлое яркое небо, а вдали – сверкающую в лучах солнца поверхность моря. Ветер лизнул ее в щеку, и, повинуясь смутному порыву, Лия высунула язык, чтобы лизнуть его в ответ. На мгновение она забыла про видео, забыла даже про то, что встречается тут с отцом. Она хотела попробовать на вкус соль, содержавшуюся в воздухе, но не ощутила ничего, кроме жгучего холода, и снова закрыла рот.
– Красота, правда?
Лия повернулась. Отец стоял у выхода; на нем были темные очки, и когда он улыбался, его скулы касались нижнего края оправы.
– Папа, – сказала она. А потом вдруг бросилась к отцу и крепко обняла, уткнувшись лицом ему в грудь.
От него пахло сухими ветками. Дымом и плесенью, чем-то, что всю зиму держали в кладовке. Прошло столько лет, и запах его, изменившись, остался узнаваемым.
Кайто осторожно положил руки ей на плечи, но как следует не обнял. Смутившись, Лия в конце концов отпустила его.
– Хорошо доехала?
Она было кивнула, но потом покачала головой:
– Мне прислали на почту видео. От Общества самоубийц, ну знаешь.
– Правда? – он явно удивился.
– Может, тебе такое не попадалось. Они называют себя активистами, но на самом деле они просто террористы. Они… ну, они делают ровно то, что подразумевает название, – Лия вздрогнула и поплотнее закуталась в пальто.
– Самоубийства, – сухо произнес отец и прищурился, глядя на солнце.
– Ну да, – подтвердила Лия. – Просто человек на последнем видео, я… Я его знала. Один из Масков.
Кайто все еще смотрел куда-то вдаль и никак не отреагировал на это имя.
– Ты наверняка помнишь Масков. Одно из семейств – основателей медтехнологической отрасли. Ну и мы как раз на работе готовили для них предложение. Существовал шанс, что они станут работать с нами. Для ЛТКП это была бы крупная победа. – Хотя с учетом видео все это уже неважно.
– Давай прогуляемся, – предложил отец.
Лии показалось, что он думает о чем-то своем.
– Я думала, мы пойдем к тебе, – сказала Лия, хотя ветер, игравший ее волосами, манил гулять. Но ей настоятельно требовалось увидеть, как отец живет. Необходимо связать его с чем-то конкретным – с мебелью, одеждой, зубной щеткой возле умывальника. Она хотела знать, как он развешивает рубашки, убирает ли постель, полный у него холодильник или пустой.
– Пойдем, – согласился отец. – Только я хочу сначала кое-что тебе показать.
Он пошел вдоль настила; Лия держалась рядом.
– А я и не знала, что это все, – она махнула рукой в сторону моря, – тоже часть города.
– Про это мало кто знает. Сюда давно никто не ездит, – вздохнул отец. – Не понимаю, почему так.
– Ну, наверное, когда думаешь про Внешние округа, просто не приходит в голову, что тут есть такие места, – предположила Лия.
Как же это случилось? Когда именно ее жизнь оказалась так тесно привязана к офису, дому, округам с Первого по Третий? И ведь так жили все, кого она знала – Тодд, Цзян, все. Вот почему везде всегда была такая толпа, хотя количество населения падало. Как будто чем меньше людей, тем больше им требовалось цепляться друг за друга. Лия окинула взглядом окружавший ее простор и огромный сияюще-голубой небесный свод, посмотрела на пустой настил вдоль набережной.
– Тут так пусто, – сказала она.
Отец кивнул.
– За городом еще хуже. Там даже более пусто, чем ты можешь себе представить.
– За городом? – повторила Лия.
Кайто помедлил, потом опять заговорил:
– Выехав за пределы города, можно намотать десятки, сотни миль и не увидеть ни единого живого существа. Брошенные деревни, небольшие городки, повсюду рассыпающиеся от старости дома. Есть, конечно, и другие мегаполисы для долгоживущих – Бостон, Лос-Анджелес, Чикаго. Такие же, как Нью-Йорк. Клиники обычно находятся там. Совсем обойтись без них мне не удалось.
Лия, продолжая шагать по настилу, промолчала – во время последней прогулки с отцом она поняла: для того чтобы Кайто начал что-то рассказывать, надо научиться держать паузу.
– Давным-давно, когда я только уехал – сбежал, – я постарался скрыть свои следы. Достал фальшивый паспорт, кучу денег за него заплатил. Отрастил волосы, долго ни в одном городке не задерживался. Я нашел какую-то небольшую клинику в торговом центре в захолустье. И выяснил, что мой новый паспорт отлично действует! Я больше не был Кайто Кирино, но все равно меня допустили к базовым процедурам продления жизни и ухода, все мои биоданные прекрасно подходили к моему имени по новым документам. Я просто поверить не мог в свою удачу. Неужели в нашем мире, где так развита сеть связи, где не обойтись без биометрического сканирования, мне сошло с рук такое?
А потом я как-то раз глянул на экран оператора, к которому стал ходить. Милый молодой человек, ну то есть, скорее всего, он был постарше меня, но ты понимаешь, что я имею в виду. В общем, посмотрел на этот экран – сплошные цифры, диаграммы рассеяния и графики тенденций, разные буквенные обозначения и коды. Ну ты себе представляешь, как это выглядит. И вдруг я разглядел внизу экрана надпись мелким шрифтом «Кайто Кирино». – Он негромко рассмеялся. Прозвучало это неприятно. – Они знали, кто я. Они все время знали, где я. Я думал, мне удалось провернуть грандиозный побег, а на самом деле меня просто отпустили. И тут я понял – да всем наплевать. Я не беглец. Они совсем не хотят меня вернуть. Ну да, меня записали в антисанкционники, но пока я не суюсь в их города, в их цитадели жизнелюбия и долгожительства, не сбиваю драгоценные инвестиции Министерства с пути истинного своим так называемым антисанкционным складом ума, всем просто наплевать.
Они остановились. Голова у Лии шла кругом. Она ничего не понимала. Если дело обстоит так, то почему же он вернулся? Ведь тогда его рано или поздно поймают и будут судить за преступление, совершенное много лет назад.
– Смотри, – сказал отец, указывая куда-то вперед.
Лия удивленно моргнула. Сначала она даже толком не поняла, что это перед ней. На фоне неба виднелись темные фигуры из переплетенных металлических петель и изогнутых деталей, будто у моря стояли какие-то экстравагантные скульптуры. Потом ее глаза привыкли к свету, и Лия разглядела выцветшую карусель, ржавеющие рельсы «американских горок», неподвижно стоящие фургончики автодрома.
– Я все хотел сводить тебя сюда, когда ты была маленькая, – сказал отец, повернувшись к Лии. Он поднял темные очки на лоб и теперь щурился от солнца. – Но Уджу не разрешала. Говорила, что это безумие, что это опасно, что это место надо закрыть. Его и правда через пару лет закрыли, но так и не снесли и нового ничего не построили. Численность населения сокращалась, долгоживущие селились все ближе и ближе к центру, цена на землю упала. Никто не захотел покупать этот участок.
Он помолчал, потом повторил едва слышно:
– Подумать только, их так и не снесли.
– Если тебя никто не искал там, почему ты вернулся? Это же ну наверняка опасно, – сказала Лия. – Что ты здесь делаешь?
Кайто задумчиво посмотрел на заброшенный парк аттракционов, перед которым они стояли, потом повернулся к Лии, хмуря лоб. Взгляд у него был напряженный.
– Не могу тебе сказать, дорогая. Пока не могу. Но очень важно, чтобы никто, кроме тебя, не знал, что я здесь. Можешь обещать, что никому не скажешь?
Лия подумала про Наблюдателей, которые сидели у нее на кушетке, копались в ее дисках, пили чай из ее кружек. Про Цзяна, который недавно ввел в офисе политику открытых дверей – из-за нее, о чем Лия знала. Про Тодда, который каждый раз, когда она выходила из дома, назойливо интересовался целью ее прогулки.
Небо было такое светлое, что казалось скорее белым, чем голубым. Лия подумала о том, как много-много лет назад Кайто упрашивал мать позволить ему сводить дочку в парк аттракционов, и сказала:
– Конечно. Обещаю.
Отец снимал крошечную – размером со спальню Лии – студию, но в этой маленькой квартирке было очень светло благодаря большому окну, которое выходило на улицу. У дальней стены стояла узкая односпальная кровать, у окна – заваленный бумагами стол. Угол занимал кухонный уголок с раковиной и микроволновкой, под кухонным столом прятался мини-холодильник. Центральное место в комнате занимал огромный стеклянный обеденный стол, за которым вполне могли со всеми удобствами рассесться четыре человека. На одной стене висел постер в черной пластиковой рамке со скучным сельским видом – такие обычно встречаются в клиниках или у парикмахеров.
Отец жестом предложил Лии сесть у стола, а сам остался стоять у раковины, сложив руки на животе. Чувствовалось, что ему немного неловко.
– Извини, но ничего поудобнее предложить не могу. Хозяин отказывается убрать этот кошмар.
Лия выдвинула один из пластиковых стульев и устроилась на краешке.
– Воды хочешь? К сожалению, ничего другого у меня нет.
Она рассеянно кивнула, продолжая жадно рассматривать комнату. Тут было чисто и почти пусто. Ни сваленной в кучу одежды, ни раскрытых книг на кровати, ни мятых пакетов с чипсами, ни окурков. По этому жилью невозможно было понять, как жил ее отец.
Он налил в стакан воды из-под крана и поставил его перед Лией со словами:
– Самая обыкновенная вода.
Кайто выглядел виновато, поэтому Лия старательно изобразила, как ей хочется пить и с каким удовольствием она пьет воду. Ей хотелось сказать отцу, что извинений уже достаточно, но не знала, как это сделать.
– Я на минуточку, – Кайто нажал на выключатель, открыл дверь, которой Лия не заметила – за ней виднелась скромная ванная комната, – и скрылся внутри.
Стало очень тихо, воздух словно замер в неподвижности. Лия снова осмотрелась, на этот раз повнимательнее. Да, квартира маленькая и полупустая, но не совсем уж необжитая. Кровать застелена, одеяло тщательно заправлено, подушка взбита. На кухонном столе в пустой бутылке из-под пива торчит пластиковый подсолнух. Интересно, отец сам его туда поставил? И пьет ли он вообще пиво? Кайто, которого она помнила с детства, вполне мог бы.
Лия встала из-за обеденного стола и подошла к письменному. Бумаги, которыми он был завален, в основном представляли собой счета за коммунальные услуги за последние шесть месяцев, выписанные на незнакомое имя – наверное, на хозяина квартиры. Лия принялась сортировать счета по дате – со своими она всегда так поступала – и складывать их стопкой. Закончив, она полюбовалась тем, как аккуратно теперь выровнены бумаги по сгибам, и внезапно заметила, что внизу, под всем этим, лежит конверт совершенно другого типа.
Он был маленький, размером с визитку, и отлично умещался на ладони. Его свежий нежно-голубой цвет почему-то напоминал о детстве. В городе такой цвет редко увидишь, разве что иногда ранним весенним утром. Несмотря на свои размеры, конверт казался тяжелым.
Лия оглянулась на дверь ванной – за ней все еще слышался шум текущей воды – и открыла незапечатанный конверт. Внутри оказалась карточка такого же голубого цвета, напечатанная на превосходном толстом картоне, который подошел бы для приглашений на свадьбу. Может, это и есть приглашение? Только карточка для такой цели была маловата, и на ней значились только дата, время и адрес. Дата – следующая суббота, адрес – где-то в богатой части Пятого округа. Лия обвела кончиком пальца текст, запомнила улицу и номер дома, потом вложила карточку обратно в конверт и засунула его под стопку счетов.
