Текст книги "Общество самоубийц"

Автор книги: Рэйчел Хэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Глава двадцать девятая

Камера, которую выдали Лии в Обществе, оказалась тяжелой – тяжелее, чем она ожидала. Для проведения съемки требовалось задействовать обе руки, поэтому камеру нужно было держать на плече или поставить на специальный штатив. Вид у аппарата был пугающий, но в Обществе Лии объяснили, что пользоваться ею не очень сложно. Их постоянный оператор, Йонас, тоже так начинал в свое время – пришлось кого-то подменить, и он впервые взял в руки камеру. Йонас прекрасно справился с задачей – так хорошо, что, когда подошла очередь его предшественника, стал постоянным оператором Общества. Лия не стала уточнять, что случилось с Йонасом, просто выслушала указания: когда включить камеру, куда нацелить, на какие кнопки нажимать, чтобы транслировать видео в сеть, и прочее.

Инструктировал ее мужчина с нервным лицом и мягким голосом. Руки у него были изящные, как у стоматолога или нейрохирурга, а выглядел он не хуже оператора или другого специалиста с приличной работой. Но за последние несколько месяцев Лия привыкла, что все члены Общества выглядят как люди с приличной работой, в том числе и она сама. Рассказывал инструктор неторопливо, словно ребенку, подробно объяснил, как функционирует кнопка записи, в чем разница между паузой и остановкой. Он не знал, что из-под второй пуговицы сверху на Лииной блузке выглядывает объектив и все, что он говорит, записывает ее собственная камера, спрятанная в одежде.

– Когда все закончится, – завершил беседу инструктор, – оставьте камеру в комнате. Закройте за собой дверь. С остальным разберется команда уборки.

– Команда уборки? Это те люди, которые все подготовят? – спросила Лия.

Мужчина нахмурился, будто ему задали личный вопрос, на который ему не очень хочется отвечать, но все же сказал:

– Нет. Другие.

Лия кивнула. За последние несколько недель в ходе своих наблюдений она выяснила, что так все в Обществе и делается. На каждом этапе любого процесса задействованы разные люди – некоторая гарантия того, что никому не удастся собрать достаточно информации, чтобы дать показания против Общества. Хотя, конечно, свидетелей трудно было найти вовсе не из-за этих мер. Просто, насколько поняла Лия, все, кто был вовлечен в деятельность Общества, занимались этим по собственному искреннему желанию.

Когда настал назначенный день, Лия пришла в указанное место на час раньше. Она надеялась застать тех, кто занимается подготовкой, поболтать с ними и снять их на камеру, чтобы иметь запись всего процесса от начала до конца. Но когда она подошла к нужному дому – неброскому офисному зданию на окраине Центральных округов, то сообразила, что ей не сказали, на каком этаже и в каком офисе все пройдет. Внизу ее должен был кто-то встретить.

Наверное, они еще не пришли, подумалось Лии, и если она сядет где-нибудь в укромном месте, то заметит их и снимет, как они будут входить.

Улицы были заполнены офисными работниками. Лия нашла скамейку на небольшой площади, откуда ей был виден вестибюль нужного дома. В самом здании было пусто и тихо, окна заклеены, на стеклянных дверях висели объявления о том, что оно списано. В будке перед дверями скучал одинокий охранник.

Лия села на скамейку и, сняв с плеча сумку с камерой, потерла спину, размяла пальцами затекшие мышцы – это было болезненно, но очень приятно. Потом ей пришло в голову, что она уже несколько недель не посещала аквапилатес. Надо будет сходить в ближайшее время, а то это отразится в данных медицинского обслуживания. Хотя Джесси, конечно, не станет спрашивать, почему она не ходит.

День был чудесный, солнечный и свежий, поэтому на площади Лия была не одна. Ее внимание привлек упитанный мужчина в красной рубашке, таких же красных шортах и высоко натянутых белых носках, который гулял с двумя большими лайками. Несмотря на осеннюю прохладу, собаки высунули языки и шли неохотно, из-за чего хозяину приходилось тянуть их за поводки. Но несмотря на медлительность, лайки держались гордо, и у них были чудесные темные глаза. «А каково им летом», – подумала Лия, и ей вдруг захотелось сбить с ног их краснолицего владельца, отстегнуть поводки и отпустить собак на свободу.

Лия подняла голову. А вот и те, кого она ждет, – подтянутая, держащая очень прямо спину женщина в свободном шелковом платье, которое раздувал ветер, и хрупкий мужчина в темно-коричневой рубашке, подчеркивающей темное сияние его кожи. В мужчине было что-то знакомое, точнее, в его жестах, в том, как он от бедер поднимал руки к груди, а потом к лицу.

Обменявшись парой фраз с охранником, эти двое открыли двери из шероховатого стекла и зашли внутрь. Лия подождала несколько минут и перешла улицу.

– Здравствуйте, – сказала она охраннику, удивляясь тому, как спокойно звучит ее голос.

Он поднял голову от планшета, морщась от скуки.

– Слушаю.

– Я с ними, – она мотнула головой в сторону здания. – С парой, которая сейчас зашла.

– А, – охранник нахмурил лоб. – Да, они говорили, что кто-то еще придет. Но позже. Вы вроде не должны были появиться так рано.

– Черт, вот вечно они так. Каждый раз одно и то же! Неужели так трудно запомнить, что…

Охранник поморщился.

– Да заходите, ничего страшного.

– Спасибо, – улыбнулась ему Лия.

– Не за что. – Он снова уставился в планшет. – Да, – добавил он, не поднимая головы, – лифты отключены, но три пролета вверх – не так уж высоко.

В вестибюле было прохладно, скорее даже холодно, а освещали его только лучи солнца, пробивавшиеся сквозь грязные окна. Своей планировкой вестибюль напоминал офис, где работала Лия, – посреди большого пустого пространства стоял стол секретаря, вдоль дальней стены располагались лифты. Странно было думать, что когда-нибудь здание из стекла и стали, где находится офис «Лонг Терм Кэпитал Партнере», тоже опустеет.

Три пролета. На лестнице стоял какой-то затхлый запах. Лия закинула голову и посмотрела вверх. Они были где-то там, может, уже в комнате, где все должно случиться. Мозаика ступеней расплывалась у нее перед глазами.

Лия схватилась за холодные перила, чтобы удержаться на ногах, потом пошла наверх. Добравшись до третьего этажа, она дышала тяжело и отрывисто, а ее сердце отчаянно стучало в груди. Лия свернула в коридор, отходивший от лестничной площадки. Понять, куда идти дальше, было не сложно – из всех дверей только за одной горел свет.

Лия никогда не забудет, какое у него было лицо, когда она открыла дверь. Глаза его сияли темными звездами, рот приоткрылся от удивления.

– Это вы, – сказал он.

Теперь руки его лежали неподвижно, сложенные на коленях так, будто под ними билась птичка, в любой момент готовая вырваться на свободу. Он сидел на стуле с черной сетчатой спинкой и блестящими серебристыми ножками на колесиках – такой стул выглядел бы вполне уместно в ее офисе. «Его, наверное, оставили люди, которые раньше здесь работали, оставили, когда уехали», – подумала Лия. На коричневую рубашку она обратила внимание, еще когда он стоял у входа, но теперь разглядела и чистые отглаженные серые брюки, и парадные туфли, черные, как ночь, и такие начищенные, что казались пластиковыми.

– Здравствуйте, Эмброуз, – сказала Лия.

Лия видела его на прошлой неделе: он сидел напротив нее на встрече «Восстанавливаемся вместе» и работал в паре со Сьюзен. Ей показалось тогда, что Эмброуз выглядит лучше, спокойнее. Отметила, что он сидел ровно. Ступни спокойно стояли на полу, он не подтягивал колени к груди и не норовил сесть по-турецки.

И сейчас он сидел ровно. И руки его лежали неподвижно, Лия обратила на это внимание.

– Лия, – сказал он. – Я не знал… – он умолк, и на секунду на его лице промелькнуло удивление. – Впрочем, какая разница. Важно то, что вы сейчас здесь. Камера у вас? – он показал на большую сумку на плече у Лии.

– Я… да, у меня. – Она неловко сняла сумку с плеча и поставила на пол.

Все это время она соображала, как теперь быть. Это Эмброуза она будет снимать. Она готовилась к этому дню, снова и снова пересматривая предыдущие видео, пока ее не перестало мутить, пока не остались только оцепенелость и ощущение пустоты. Она сказала себе и Мануэлю, что готова смотреть, готова снимать. Кроме того, оказалось, что ее многонедельные съемки мероприятий и встреч Общества все-таки пригодились – Джи Кей сказал, что теперь у них есть неопровержимые доказательства близких личных отношений миссис Джекман с организаторами мероприятий Общества, с теми, кто делал грязную работу, звонил людям, находил таблетки, камеры, распространял видео. С такими, например, как Мануэль, звонок которого с сообщением о времени и месте самоубийства Эмброуза был записан и переправлен куда надо. Теперь Министерству не хватало только последней детали. Доказательства того, что дело сделано.

Лия расстегнула сумку, чувствуя, какие холодные у нее руки, и достала камеру.

– Ух ты, – сказал Эмброуз, – какая большая. Вон штатив стоит.

Он указал на черный треножник примерно в метре перед ним. Говорил он деловито и спокойно, будто они готовились к благотворительному обеду.

Лия укрепила камеру на серебристом основании. Винты оказались тугие, у нее не сразу получилось все сделать правильно, и вовсе не потому, что дрожали руки, решила про себя Лия, просто ей не хватало опыта. Наконец она установила камеру как следует, осторожно защелкнула крепление и развернула объектив к Эмброузу, стараясь, чтобы он попал в центр кадра и изображение не было перекошено. Камера автоматически сфокусировалась на его лице, и изображение стало ярким и четким.

Эмброуз был очень фотогеничен. Лия вдруг заметила, что он невероятно красив. Он постригся – наверняка специально для этого видео, тщательно подобрал рубашку, брюки, туфли. Теперь, когда черные кудри больше не закрывали лицо мужчины, Лия обнаружила, что глаза у него блестящие и умные, а кожа на мягких щеках нежная, как у ребенка. Она увидела, какие яркие и полные у него губы, крепкие прямые плечи, а изящные руки, спокойно лежащие на коленях, напоминали руки пианиста. Интересно, подумалось ей, играет ли Эмброуз на каких-нибудь музыкальных инструментах и любит ли он музыку? Что ему снится по ночам, был ли он когда-нибудь влюблен?

В руке Эмброуз держал бутылку. Он поднял ее к губам, сделал маленький глоток и поморщился.

– Что это? Что вы пьете? – спросила Лия, не успев взять себя в руки. Вырвавшийся вопрос прозвучал как обвинение.

Эмброуз нахмурился.

– Вы же знаете.

– Конечно, – сказала она поспешно. – Ну да, конечно.

Он опустил бутылку на пол, встал и, выйдя из кадра, подошел к Лии.

– Вы уверены, что готовы это сделать? – тихо спросил он.

«А сам-то он уверен, что готов это сделать?» – подумала Лия, стараясь справиться с нарастающей паникой.

– Мы можем позвать кого-нибудь другого, – сказал он. – Отложить на другой раз. Сделать это… сделать это в другой день.

В его голосе отчетливо слышалось разочарование. Лия подумала про отца и его боль. Нет, спасать Эмброуза – не ее дело.

Лия нажала кнопку записи.

– Я уверена, – сказала она. – Начнем?

Мужчина посмотрел на нее долгим оценивающим взглядом, потом кивнул и вернулся на свое место.

Он произнес короткую речь, похожую на те, которые она слышала в предыдущих видео. Все говорили одно и то же. Лии стало интересно, откуда берется текст – его пишут заранее? – и кто указывает людям, что им говорить. Не толкают ли их на этот последний драматический шаг против их воли? Лия знала, что Эмброуз – очень впечатлительный человек. Сейчас он казался спокойнее и счастливее, но кто знает, что у него в голове на самом деле? Что ему наговорили миссис Джекман или Мануэль? Может, они дали ему понять, что у него нет выбора, или внушили, что в этом поступке есть некое извращенное благородство?

Когда Эмброуз зажег спичку, Лия думала не про отца, из-за которого она тут оказалась. Вместо этого она вдруг вспомнила Уджу. Она подумала о том, как мать прожила свою жизнь: с жизнелюбием, соблюдая правила, никогда не жалуясь. Она была сильной и всегда старалась добиться большего. В отличие от отца, который сбежал от них однажды и собирался сбежать опять.

Она вспомнила, как мать умерла, дожив до конца своего естественного прогнозируемого срока, в мирном приюте окончания жизни. Механические части ее тела отключались по очереди, одна за другой, и все это заняло не более суток. Безупречная подстройка. Лия вспомнила, как в конце мать взяла ее за руку. Как смотрела на Лию не мигая, словно впитывала ее облик, прежде чем в последний раз закрыть глаза. Как будто хотела убедиться, что последним, что она увидит, будет Лия.

Разве это не оскорбительно – то, что делает сейчас Эмброуз? То, чем занимаются Общество, Анья, миссис Джекман, Мануэль, все они? Но глядя на то, как Эмброуз подносит спичку к своему блестящему от жидкости языку, Лия не испытывала ни ужаса, ни отвращения, ни страха. Пламя разгоралось все ярче. Эмброуз не отводил глаз от камеры. Он смотрел в объектив – на Лию.

Вдруг она осознала, что окно открыто. Точнее, в нем не было стекол, поскольку здание готовили к сносу. Помещение заполняли звуки внешнего мира, внезапно показавшиеся Лии невыносимо громкими. Шум двигателей каждой проезжающей машины отдавался у нее во всем теле, пронзительный визг ребенка рвал нервы. Тде-то снаружи начала лаять собака – жуткий, леденящий кровь низкий звук.

На глазах у Лии Эмброуза охватил огонь. Она смотрела как завороженная, сжимая камеру так сильно, что у нее побелели костяшки пальцев. Ужасное зрелище – горящий заживо человек, но оно пробуждало в Лии что-то первобытное, что-то, чего она не понимала, что не давало ей закрыть глаза и оторваться от разворачивающейся перед ней чудовищной сцены.

Она вспомнила Дуайта.

Онемение в руках внезапно прошло. Лия выскочила из-за камеры и бросилась к Эмброузу. Она пыталась загасить пламя голыми руками, не ощущая жара, не чувствуя боли. Вдруг ее накрыл запах. Ужасный, горький, едкий запах. Лия попыталась не дышать.

Ничего не получалось, огонь полыхал вовсю. Эмброуз потерял сознание, глаза его закатились. Лия схватила пустую бутылку, из которой тот пил, выбежала в коридор и бросилась в ванную комнату. Подставив горлышко бутылки под кран, она повернула ручку, отчаянно надеясь, что водопровод еще работает. Вода потекла, но очень тоненькой струйкой. Руки у Лии тряслись, а горлышко у бутылки было узкое. Чтобы наполнить ее, потребуется целая вечность.

Наконец она набрала бутылку и побежала обратно, по пути пролив часть воды себе на ноги. Но вернувшись в комнату, она увидела, что огонь уже погас. «Слава богу, – подумала Лия, – „Алмазная кожа“. Она не сгорит. Ничего не вышло».

Эмброуз лежал на боку, свернувшись в клубочек; штанины его брюк обуглились. Лия присела и потрясла его за плечо.

– Эмброуз, – позвала она негромко. Мужчина не двигался. Лия потянула его за плечо и перевернула на спину.

Когда она увидела его лицо, руки у нее перестали дрожать. Она поставила бутылку на пол так аккуратно, будто важнее всего на свете было не пролить воду.

Глава тридцатая

Когда пришли полицейские, Анья работала на кухне. Посудомоечная машина опять сломалась, и обязанность мыть посуду выпала ей. Она оттирала жир с тарелок, со лба у нее тек пот, пальцы набухли и сморщились от мыльной воды. То, насколько быстро она мыла посуду, не имело значения – стопка грязных тарелок не только не уменьшалась, а даже росла, – и потому она не слышала, что творится в столовой, пока Розали шепотом не позвала ее в коридор.

Анья сразу поняла – что-то не так. Розали в обеденное время от плиты не отходила даже в туалет. Еще более зловещей показалась Анье тишина, которую она заметила только сейчас, – в столовой было в несколько раз тише, чем обычно в час пик, когда там царил полный хаос.

Анья выключила воду и вытерла руки о джинсы. За дверью кто-то разговаривал, но она не могла разобрать, о чем. Подойдя к дверному проему, в котором стояла Розали, она выглянула в коридор.

Их было трое – двое мужчин и одна женщина, чистенькие и аккуратные, в темно-синей форме с блестящими пряжками, на их головных уборах и рукавах сияли полицейские жетоны.

Они стояли перед Халимой, дочкой хозяина столовой. Именно она сейчас говорила, накручивая на указательный палец тугой черный локон и кивая в такт собственным словам.

– Нет, ничего подобного, – объясняла она. – Он никогда себя не вел так, как вы говорите.

– А как насчет его знакомых? – спросил мужчина с неприятным квадратным лицом, оснащенным маленькими, неглубоко посаженными глазами, плоское, как у рыбы-молота. Ни у одного из полицейских не было планшета. Они стояли, держа руки в карманах или уперев их в бедра, будто зашли выпить кофе и поболтать. Но все в столовой, затаившись, смотрели только на них.

Халима склонила голову набок.

– Я не знаю, какие у него знакомые. Вы видите, что тут творится? У нас столько работы, что я со своими-то знакомыми вижусь редко, не говоря уж о чужих.

– А сюда кто-нибудь подозрительный приходил? – продолжил допытываться плосколицый.

– Подозрительный? Смотря что вы имеете в виду. Это столовка во Внешних округах, офицер, а не пижонский овощной бар во Втором округе, – в голосе Халимы слышалось нетерпение. Она начала покачиваться на пятках – это означало, что она уже на взводе.

Ее тон полицейского озадачил.

– Вы вообще понимаете, насколько это серьезно? Мы можем вас закрыть просто вот как… – он щелкнул пальцами. – Раз вы не хотите с нами сотрудничать. Просто за то, что вы связаны с таким типом.

Халима внимательно посмотрела на него.

– Да я сотрудничаю, конечно, как же иначе? – сказала она примирительным тоном. – Просто, ну, все это плохо для бизнеса, знаете ли, – она обвела жестом полупустую столовую. Оставшиеся клиенты, едва прикасаясь к еде, жадно наблюдали за происходящим.

– Понимаю, – сказал полицейский, хотя по его интонации этого не чувствовалось. Он вытащил какую-то картонку, на вид вроде открытки. – Вы когда-нибудь видели этого человека?

Халима изучила фотографию, хмуря брови и собирая губы трубочкой, потом покачала головой.

– Нет, никогда. А кто это?

Полицейские опять переглянулись. Они, кажется, умели общаться без слов. Второй мужчина-полицейский, лицо и голос которого вызывали довольно приятные эмоции, сказал:

– Наркоторговец. Один из самых опасных.

– Правда? – заинтересовалась Халима. Она снова уставилась на снимок, как будто жалела, что никогда не встречала этого типа и не может помочь полиции. – И вы хотите сказать, Бранко с ним связан?

У Аньи душа ушла в пятки. «Я знаю одного парня», – сказал Бранко.

Полицейские снова переглянулись.

– Бранко попался, когда покупал у этого типа кое-что антисанкционное, – сказал тот, что держал фотографию. – Мы его арестовали. Он говорит, что брал таблетки для себя, но… что-то не сходится. Попробуйте вспомнить его знакомых, которым могло понадобиться нечто подобное. Кого-то с признаками антиобщественного поведения, психической нестабильности, болезненной впечатлительности.

Халима снова покачала головой.

– Не могу вам помочь, извините. Не настолько хорошо я его знала. Вы поговорите с остальным персоналом… – она махнула рукой в сторону Раджа, который флегматично расставлял бокалы за стойкой бара. – Они дружная компания, может, что-нибудь вам подскажут.

Полицейский кивнул.

– Спасибо за помощь. Мы тогда тут еще посидим, если вы не против.

Халима скрестила руки на груди и кивнула.

– Еще в служебных помещениях есть народ, – сказала она, ткнув пальцем в сторону кухни.

Анья отошла от дверного проема. Сердце у нее отчаянно колотилось, руки вспотели. Она прислонилась головой к забрызганной маслом липкой стене и попыталась обдумать ситуацию.

– Симпатичный, правда? – прошептала Розали, все еще глядя в коридор. – По-моему, он на меня поглядывает.

Не получив ответа, Розали повернулась к Анье.

– Ты его видела? Того высокого, с пронзительными глазами. Эй, что с тобой?

У Аньи кружилась голова. В кухне становилось все жарче, жара словно превратилась в зверя, который схватил ее и сжимал так, что она не могла дышать.

Розали подошла к ней.

– Анья, ты чего? – она тронула Анью за предплечье.

Прикосновения прохладных пальцев Розали оказалось достаточно, чтобы Анья пришла в себя.

– Со мной все в порядке, – сказала она и демонстративно оттянула воротник рубашки. – Тут просто так жарко…

– Теперь ты видишь, с чем мне приходится иметь дело каждый день. Стою тут у горелок по десять часов подряд, дышу чадом, прогорклым маслом, по́том обливаюсь, а никто и спасибо не скажет, – мрачно отозвалась Розали, но долго сердиться она не умела. – Ты-то к этому не привыкла, бедная. Поди подыши свежим воздухом.

Анья кивнула и сняла фартук. Она бросила взгляд в сторону двери; сердце у нее все еще отчаянно стучало.

– Да не беспокойся насчет этих ребят. Они просто спросят тебя то же самое, что и всех. Грустно это все как-то, ни за что бы не подумала, что Бранко из таких.

Анья открыла было рот, собираясь ей возразить, но потом снова закрыла и задумчиво кивнула, будто соглашаясь – мол, да, ни за что не подумаешь.

– Я скоро вернусь.

Она бросила фартук на пол и вышла через заднюю дверь в пустой переулок, где они часто стояли в перерывах, прячась от Халимы.

Бранко под арестом – что это значит? Он в тюрьме? Его допрашивают?

Она стояла в переулке, обхватив себя руками, представляя, как Бранко сейчас сидит один в камере. Так глупо, глупо, глупо. Зачем он это сделал? Она вспомнила, какое у него было лицо, когда он рассказал ей про этого «парня», какая обида отразилась в его взгляде, когда она отказалась. Глупый, добрый, храбрый Бранко. Он не выдал ее, это ясно, иначе за ней бы уже пришли.

Он не выдал ее. Владение Т-таблетками – серьезное преступление, наверное, федеральное. Собственное тело вдруг показалось Анье невероятно тяжелым. Она не заслужила верности Бранко. Ее переполнила боль, из глаз потекли слезы.

А потом она вытерла щеки. Зачем плакать? Ему она ничем не поможет. И даже если Бранко ее не выдаст, они скоро догадаются. Недосотенному незачем покупать Т-таблетки. Они проверят данные, выяснят, что она единственная долгоживущая среди знакомых Бранко, наверняка узнают и про ее мать, и про «Восстанавливаемся вместе», и про Общество – про всё. Тогда ее посадят, а мать отправят на ферму разлагаться среди десятков других полумертвых тел.

Анья пошла в сторону гавани. Она шла и чувствовала, как напряжение гудит у нее в ушах, кипит в венах, и в конце концов перешла на бег. Верхние этажи зданий казались зазубринами на фоне ясного синего неба. Неподалеку женщина выглядывала из окна невысокого дома с ободранными стенами; в руках она держала кучу постельного белья. Вдруг послышался плач, куча завозилась, и Анья поняла, что на самом деле это младенец. Женщина, похоже, смотрела, как Анья бежит.

Когда она добралась до гавани, паром собирался отходить от причала. По трапу брели последние ленивые туристы. Анья перешла с бега на шаг и поднялась на палубу. К ней повернулась дама в яркорозовой шляпе и с морщинистым лицом.

– Торопишься, милая? – она улыбнулась, продемонстрировав заостренные пожелтевшие резцы.

Анья улыбнулась в ответ, но ничего не ответила. Будут ли потом, когда проследят Аньины действия, вместе со всеми остальными пассажирами парома, отходящего в два тридцать пять, допрашивать и эту даму? Станут ли у нее выяснять, не сказала ли Анья чего-нибудь этакого, не казалась ли странной, не демонстрировала ли признаков опасного психоза? Она прогнала мысли об этом и пошла на внешнюю палубу. Там почти никого не было – погода стояла холодная, а большинство пассажиров знало, насколько сильный тут ветер. Наружу вышли только туристы – они держали планшеты на специальных палках и снимали самих себя на фоне тусклой серо-стальной воды.

Паром тронулся, и ветер, треплющий волосы Аньи, задул сильнее. Набирая силу, он словно сдирал кожу с ее лица, слой за слоем, открывая что-то новое и нежное, спрятанное внутри. Анья, не моргая, смотрела на пристань, на то, как она становится все меньше, по мере того как паром удаляется от берега. Под палубой успокаивающе гудели двигатели, их вибрацию Анья чувствовала в коленях и бедрах.

Возможно, она в последний раз видит Стейтен-Айленд. Теперь, когда старый паром, скрипя и постанывая, пополз к другому берегу, навстречу блеску Центральных округов, план, возникший в голове Аньи, показался ей почти неосуществимым.

Куда они поедут, даже если она каким-нибудь образом сумеет перевезти мать в ее нынешнем состоянии? Анья вдруг похолодела от мысли о том, что придется двигать и переносить мать.

Она много месяцев не прикасалась к матери. Последний раз это случилось вскоре после того, как у той отказали голосовые связки. Анья тогда сообразила, что не мыла мать уже несколько недель. Она налила в общей ванной воды в пластиковый таз, подождав пять минут, пока пойдет горячая, потом принесла его в комнату. Поставив таз на прикроватный столик, Анья откинула одеяло, которым накрывала мать. Это было до того, как у той начала портиться кожа – щеки уже стали впалыми, но в целом мать еще была похожа на себя.

Когда Анья коснулась руки матери, ей показалось, что она почувствовала кончиками пальцев что-то влажное. Она замерла, потом потрогала еще раз, легонько проведя пальцами по морщинистой худой руке. Ну да, ей не показалось. Кожа у матери стала чуть липкой, как старая резина, которая начала плавиться. Анья отдернула руку, будто ее обожгли. Она осмотрела свои пальцы, но они выглядели чистыми. Тогда она осмотрела место на предплечье матери, которого только что коснулась. Оно ничем не отличалось от остальной кожи.

Некоторое время Анья сидела неподвижно, слушая, как сквозь тонкие стены глухо доносится шум города. Потом встала, взяла таз и вылила его в раковину. С тех пор она к матери не прикасалась.

Это было много месяцев назад. Сейчас Анья представила, как ее пальцы погружаются в плоть матери, как у той под весом тела ломаются кости. Как она пытается усадить мать, а у той сползает лицо.

– Красиво, правда?

Анья подскочила. Ей показалось, будто от этого непроизвольного движения ее мозг ударился о верх черепа.

– Извини, милая, не хотела тебя напугать, – это была пожилая дама, которую она видела при посадке, – с морщинистым лицом и заостренными зубами. Теперь она укутала голову выцветшим голубым шарфом.

– Да ничего страшного, – коротко ответила Анья и снова уставилась на воду.

– Ты так легко одета, тебе не холодно? – дама указала скрюченным пальцем на голые руки Аньи.

– Нет, не холодно, – ответила Анья и добавила: – Спасибо.

– Ты иностранка? Ты выглядишь приезжей, – добавила дама, ничуть не смущаясь ее сдержанности.

Анья повернулась к собеседнице. Теперь она увидела, что глаза у той блестящие и косые, взгляд все время бегает, а руки словно живут своей жизнью – пальцы болтаются где-то на уровне бедер и подергиваются, будто дама играет на невидимом пианино.

– Да нет, – ответила Анья уже дружелюбнее, – я здесь давно.

– А, так у тебя здесь семья? – Дама заморгала. Ресницы у нее оказались длинные, но очень бледные.

Анья снова посмотрела на серую воду. На слегка пенящихся волнах подпрыгивала пластиковая бутылка.

– Да, – ответила она, вцепившись в холодное ограждение так, что пальцы побелели, а на предплечьях стали особенно заметны мурашки, – вся моя семья здесь.

– Так славно! Моя семья тоже когда-то вся жила здесь. Давно. Теперь я тут одна, – она говорила быстро-быстро, словно выплевывая слова. – Дети есть? Сын? Дочка?

– Нет, – сказала Анья, – но мы с мужем пытаемся завести ребенка. Правда, пока нам хватает возни с родителями. Они тоже здесь, в городе, живут. Иногда я готовлю обед, какое-нибудь овощное жаркое, и все приходят к нам в гости. Мужу это очень нравится. И его брат тоже приходит с маленькой дочкой.

– Как чудесно, – вздохнула дама. Взгляд у нее стал мечтательным. – А что вы пьете за обедом? Наверное, немножко вина? Красного? Или, может, белого? Ты больше похожа на любительницу белого.

– Иногда пьем. Но красное, – чуть улыбнулась Анья. Почему бы не разойтись вовсю, раз уж начала? – Не больше рекомендованной месячной дозы, конечно, но мы только по особым случаям пьем вино, так что выходит всем по полному бокалу. У свекра связи в Европе, и ему присылают вино из Италии.

– Италия, – повторила дама. – Замечательное место. Теплое. Я всегда думала, что когда-нибудь туда съезжу.

Анья не ответила, и ее собеседница тоже стала смотреть на воду. Какое-то время они молча глядели, как за бортом катятся волны, а потом дама спросила:

– А как зовут твоего мужа?

– Бранко, – ответила Анья.

Ветер разметал ее волосы так, что их кончики щекотали ей щеки. Она оглянулась и взглянула на Стейтен-Айленд, который превратился в еле видное темное пятно в тумане.

Когда паром подошел к пристани, Анья попрощалась с пожилой дамой. Остаток пути та в основном молчала, наклоняясь над перилами и поворачивая лицо навстречу ветру.

– До свиданья, – улыбнулась старуха, снова показав заостренные зубы. – И Бранко всего наилучшего.

Анья кивнула, пошла к трапу и нырнула в поток сходящих с парома пассажиров.

И тут на нее обрушился шум Манхэттена – так резко и внезапно, как если бы она врезалась в стену. Густое облако звука, сплетенное из отдельных нитей – гула разговоров, тяжелого топота толпы, скрежета и грохота разных строек, сирен, стрекота вертолетов, музыки, тихого рокота реки Гудзон.

«А неплохо вот так взять и врезаться в стену, – подумала Анья, оказавшись посреди движущейся по тротуару толпы. – Ведь когда сильно ударишься – до звона в ушах, до крови из носа, до дрожи, – сразу понятно, что ты жив». Странно все же, что именно в этом городе впервые появились долгоживущие – эти удивительные люди-праздники, люди-островки, незыблемо высящиеся посреди серого океана людей-однодневок. У долгоживущих в жизни есть только одна цель – ни во что не погружаться, вечно скользить по поверхности. Анья не представляла, как это им удается в подобном городе.

«Интересно, – подумала Анья, – а если бы нам удалось вернуться в Швецию? Что было бы дальше?» Может, там она нашла бы врача, готового прекратить страдания матери, и похоронила бы ее по-настоящему. Однажды она спросила мать, где бы та хотела, чтобы развеяли ее прах – сама-то Анья считала, что лучше всего было бы бросить погребальную урну в Балтийское море возле дома. Мать сказала, что это неважно. Она не верила в символизм, в ритуалы и жизнь после смерти, и вопрос сочла глупым и сентиментальным. Какая ей разница, ее ведь уже не будет. Она не понимала, что это не ради нее.

В общем, Анья все равно высыпала бы прах матери в море. Пробиваясь через толпу, заполнявшую тротуары после обеда, Анья представила, как несет урну на берег. Лучше всего рано утром, сразу после рассвета. Она встала бы в полосе прибоя, чтобы слабые волны ласкали ей ноги и шевелили песок под ступнями. В обжигающе холодной воде покачивалось бы множество безвредных светящихся медуз; некоторые уже умирали бы на песке, оставленные там отступившим прибоем, – просто неподвижные полусферы плотной воды, крупные капли студенистой росы, усыпавшей береговую линию.