Текст книги "Общество самоубийц"
Автор книги: Рэйчел Хэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)
Глава двадцатая
– Дуайт. Эй, Дуайт, Дуайт, Дуайт, – повторяла Опал, и глаза у нее блестели.
Дуайт, сидевший за партой, скрестив костлявые лодыжки, поднял голову. Глаза у него, как впервые заметила Лия, на самом деле не голубые, а светлого льдисто-серого цвета, ресницы такие светлые, что кажутся прозрачными, и на скулах рассыпаны веснушки, маленькие красные точки, которые с первого взгляда можно было принять за прыщи.
Класс наблюдал, предвкушая увлекательное развитие событий. Что Опал сотворит сегодня? Иногда ее издевательства разили, словно стрелы с острыми наконечниками, ими вполне можно было убить, а иногда смахивали на край листа бумаги – вроде бы невинный предмет, но, повернутый под определенным углом, он способен нанести болезненную ранку.
– Дуайт, у тебя есть подружка? А, Дуайт? – продолжала девчонка.
Возбуждение слегка угасло: шутка насчет подружки была старая, ее уже сто раз использовали.
Дуайт вежливо помотал головой, будто его впервые об этом спрашивают. Руки он спрятал под столом – вцепился в собственные штаны цвета хаки. Под туго натянутой тканью видно было, что коленки у Дуайта странной формы. Еще он носил коричневый кожаный ремень вроде того, что отец Лии надевал на работу. Снизу штаны были подвернуты, отчего всем были видны поношенные спортивные носки.
– Но ты же хочешь подружку, а, Дуайт? Я вижу, что хочешь. Ты же романтик в душе. Ты бы ухаживал за девушкой как следует.
Наверное, дело было в том, что в тот момент никто в классе не обращал внимания на подначивание Опал. Или все приключилось из-за ее черных глаз – настолько красивых, что некоторые недотепы умудрялись разглядеть в них доброту. А может, Дуайт просто не подумал. Так или иначе, но он тихо сказал:
– Да.
– Ну конечно, – губы Опал медленно изогнулись в улыбке. – Знаешь, кто, по-моему, с радостью станет твоей подружкой?
Дуайт помотал головой. Глаза у него слезились, рот приоткрылся так, что стали видны крупные кривоватые зубы, не знавшие скоб.
– Поверить не могу, что ты не догадываешься. Мальчики, наверное, просто не замечают таких вещей, – хихикнула Опал.
Класс потихоньку переставал болтать о своем и возвращался к наблюдению за спектаклем.
– Я видела, как она смотрит на тебя, прямо-таки слюнки пускает. Даже удивительно, что ты не обратил внимания.
В тот момент Дуайт мог перевести взгляд на свою тетрадь с аккуратно сделанным домашним заданием. Мог выйти в туалет и застрять там до той поры, пока не придет учитель – этим способом он пользовался чаше всего, – или просто промолчать. Но, похоже, он разглядел в глазах Опал жажду крови и решил, что на сей раз не он ее настоящая цель. Вероятно, его подкупила лукавая заговорщицкая интонация в голосе Опал, то, что она смотрела на него так, как будто он ее друг. И ему ужасно захотелось оправдать ее доверие.
– Кто? – проговорил он уже смелее. – Кто это?
– Она очень застенчивая. Вы идеально друг другу подойдете.
Теперь она смотрела не на Дуайта, а куда-то ему за спину.
Он повернулся, и весь класс вместе с ним. Все они уставились на Лию, которая сидела за своей партой неподвижно, как соляной столп.
Лия смотрела на одноклассников с легким интересом, словно сквозь волшебное стекло. В детстве ей иногда казалось, что ее окружают персонажи и декорации сказочного спектакля, который поставлен для неведомого зрителя согласно какой-то внутренней логике, совершенно неуловимой для самой Лии. И вот сейчас как раз был один из таких моментов.
– Я ведь угадала, правда, Лия? – теперь Опал говорила громче, в голосе ее прорывалось напряжение. – Ты же в него давно влюбилась. Можешь меня не благодарить, я и так знаю, что вы, голубки, без меня совсем бы пропали – так и продолжали бы молча вздыхать друг по другу.
Лия никак не отреагировала, будто вообще не слышала, что там Опал такое несет. Дуайт переводил взгляд с одной девочки на другую.
– Может, покажешь ей, чего ты стоишь, а, Дуайт? – Опал внезапно встала на ноги, и металлические ножки ее стула заскрипели по натертому мастикой полу. Она обвела взглядом одноклассников, и те послушно захохотали, кто-то одобрительно засвистел. – Ну же, поцелуй ее. Чмокни в щечку.
Опал надвигалась на Дуайта, а тот старался отодвинуться подальше. Его смелость испарилась. Он вцепился тощими белыми пальцами в край парты. Лия заметила, что ногти у парня серые от грязи и такой же длины, как у нее.
Опал остановилась перед ним.
Дуайт больше не смотрел на Опал. Он уставился на Лию, все так же раскрыв рот, словно рыба. Лицо у него было даже бледнее обычного, если такое вообще возможно.
– Я не влюблена в Дуайта, – сказала Лия.
Слова ее прозвучали гораздо холоднее, чем она намеревалась. Презрительно. Будто все происходящее было какой-то детской глупостью. Она всегда так говорила – вероятно, поэтому у нее и не было друзей.
Опал резко развернулась к Лии.
– Конечно, влюблена, – сказала она весело и поглядела на прочих мальчишек и девчонок, которым полагалось подтвердить ее слова. – Мы все видели, как ты на него пялишься. Ну, дорогуша, не разочаровывай нас.
Ее группа поддержки согласно кивала, хихикая и ерзая на стульях. Опал снова повернулась к Лии.
– Ну и вообще, после смерти твоего недосотенного брата тебе явно нужна поддержка.
Дуайт не шевелился. Опал схватила его за руку. Парень послушно встал на ноги и позволил подтащить себя к Лии, будто скотину на ферме. Зрители разразились криками. Дуайт еще никогда не слышал от одноклассников таких приветственных воплей – во всяком случае, когда дело касалось его. Ради него так радостно не вопили.
Они встали перед Лией. Дуайт уставился туда, где на ее плечо падали густые волосы. Он стоял так близко, что чувствовал ее запах.
– Ты что, так и будешь стоять? – прошипела Опал.
Дуайт послушно наклонился вперед, поближе к гладкой щеке Лии, и вытянул губы трубочкой, как показывают в кино. Глаза он закрыл – может, дожидался, что коснется ее щеки и все вокруг закричат и зааплодируют, а Лия крепко его обнимет?
Но губы Дуайта так и не дотронулись до ее теплой кожи – Лия врезала ему со всей силы. И класс заполнил звук удара.
Он напомнил Лии про ледоход на весенней реке, который она как-то раз видела: огромные льдины отрывались от основного массива, и течение уносило их прочь. А потом Дуайт падал назад, на спину, путаясь ногами в металлических ножках стульев и локтем врезаясь в доски пола. И вот он растянулся на полу, а по его лицу течет что-то влажное и горячее.
Лия стояла над поверженным парнем, медленно разжимая кулак. Мир, казалось, замедлил движение, пытаясь прорваться к ней сквозь защитное стекло, втянуть ее в эту выдуманную вселенную, где дразнятся одноклассники, а бледный, как мел, парень, пахнущий чем-то кислым, жарко дышит ей в лицо. Внутри Лии всегда тлел огонек гнева, то и дело грозивший разгореться всерьез, но сейчас он пламенел вовсю, наполняя ее жаром.
И внезапно Лии стало недостаточно того, что враг повержен и губы у него разбиты до крови. Она навалилась сверху, одной рукой вцепилась в тощее плечо, а другую сжала в кулак и врезала по прямому веснушчатому носу. Она словно видела внутри него скелет, тоненькие косточки, сцепленные между собой, конструкцию настолько безупречную, что ее это бесило. Она ударила еще раз, потом еще и еще…
Только когда учителя наконец оттащили Лию, в ее уши прорвался визг и плач одноклассников, она почувствовала, что костяшки пальцев у нее скользкие от крови, а на коленях синяки.
Ее уводили из класса, и мальчишки и девчонки шарахались в стороны. Некоторые плакали. Кое-кто сидел за партами, застыв в безмолвном испуге. Никто не посмел встретиться с Лией взглядом – никто, кроме Опал, которая успела занять свое место и теперь, казалось, просто спокойно ждала начала урока. Опал смотрела Лии прямо в лицо и в уголках ее губ пряталась довольная усмешка, словно она наконец получила подтверждение, которого давно ждала. Словно она всегда знала.
Неприятность – так это назвала Лиина мать. По Уджу сложно было догадаться, насколько она сильна. Это от матери Лии достались поджарая фигура, узкие плечи и мягкие грустные глаза. Уджу ходила легко, словно ступала по битому стеклу или по воде, все ее движения всегда были размеренными и осторожными. Она казалась очень хрупкой, особенно когда стояла рядом со своим мощным мужем.
Но когда Уджу говорила, игнорировать ее не удавалось никому: окружающие смотрели на нее и слушали ее. Она зачаровывала слушателей. Наверное, все дело было в ее голосе. Напевный и низкий – куда ниже, чем можно было ожидать, – этот голос заставлял мир подчиняться воле Уджу. Голос позволял ей вкладывать в слова тот смысл, который она хотела донести. Поэтому, когда Уджу говорила про неприятность, пробираясь через слоги этого слова, как через полосу препятствий, слушатели неизбежно понимали, что неприятность приключилась именно с бедной малышкой Лией.
Уджу не занимала должности в Министерстве, но ее позиция – старший вице-президент в «Глобал Талант», агентстве по персоналу, которое являлось одним из немногих постоянных партнеров Министерства, – считалась немногим хуже (Лиина мать так это произносила, что «немногим хуже» автоматически превращалось в «намного лучше»).
Только много лет спустя Лия догадалась, что именно из-за истории с Дуайтом у них дома регулярно стали проводиться званые обеды и шикарные вечеринки. Как Уджу удалось в конце концов добиться своего, Лия не знала, но, так или иначе, важные лица из Министерства согласились, что не стоит заносить неприятность в Лиино личное дело.
На обследованиях Лия все объясняла, как надо. Ничего сложного в этом не было. Мать проговорила с ней все основные моменты. И Лия снова и снова рассказывала, как все было, повторяя свою историю во множестве разных сверкающих металлом кабинетов, где на стенах висели одинаковые официальные плакаты Министерства и на столах лежали стопки одинаковых буклетов. Лица врачей в этих кабинетах слились для нее в единое доброжелательно-заботливое пятно. Лия твердила им о том, как над ней издевались в школе. Как она чувствовала себя в ловушке, как боялась, как ощущала тревогу. Вспоминала о смерти брата, говорила о том, что до сих пор просыпается по ночам и зовет его, а потом понимает, что его больше нет.
Получив массу предупреждений от матери, Лия думала, что ее будут допрашивать суровые дамы в кабинетах без окон и с голыми стенами. Но врачи, с которыми она разговаривала, чаще всего были веселыми кудрявыми молодыми людьми с яркими глазами, беседовавшими с Лией в уютных комнатах, уставленных книжными стеллажами и множеством растений в горшках. Они слушали Лию очень внимательно, словно в жизни ничего интереснее им не рассказывали, а иногда даже записывали старомодными шариковыми ручками что-нибудь особенно значимое из ее слов. Они выдвигали для нее стул, когда она входила в комнату, интересовались, как дела у ее матери и у ее золотой рыбки, угощали ее жасминовым зеленым чаем.
Реактивный эксплозивный эпизод – таков был итог многих месяцев диагностических обследований. Услышав это, Уджу молитвенно сложила ладони и поглядела ввысь, будто благодарила какое-то высшее божество, в существование которого не верила.
– Болезнь класса С, – объяснила Лии мать уже обычным тоном – все прошло по плану. – То есть случайный эпизод, не хроническое заболевание и, слава богу, не генетическое. Это лечится и, что самое важное, не повлияет на твое личное дело.
– Долго ж они думали, – отозвался Кайто с кушетки. – Лия побила мальчишку, который пытался ее полапать, тоже мне проблема. Неудачно вышло, что он так сильно ударился головой об пол, но я все равно считаю, что она была в своем праве.
– Из-за Лии мальчик попал в больницу, – раздраженно сказала Уджу. – Серьезная травма головы, переломы, пластическая хирургия. Ему уже в одиннадцать лет понадобятся пересадки. Он в коме, есть вероятность, что мозг умер. Твоей дочери могли предъявить гораздо более серьезные обвинения, могли счесть… антисанкционной. Я не понимаю, как ты можешь считать все это ерундой!
Антисанкционной. Лия повторила про себя непривычное слово. До сих пор оно встречалось ей только в разговорах украдкой, шепотом, или в утренних ток-шоу, где женщины в строгих костюмах вроде тех, что носила Уджу, обсуждали рост антисанкционного поведения. Это было серьезное взрослое слово, и оно Лию пугало. Антисанкционно, антисанкционно, антисанкционно. Она уловила то, чего Уджу не сказала, поняла, что могло бы случиться, если бы не связи матери, если бы не вдумчивая подготовка перед диагностикой. Лия не могла избавиться от мрачной картины альтернативного будущего, тень которой застряла у нее в воображении.
Весь следующий год врачи наблюдали за ней, чтобы подтвердить диагноз. За это время Лия спрятала воспоминание о зловещих словах матери поглубже, забыла о ее осторожном оптимизме и переписала собственную историю. Во всем виноваты одноклассники – Лия повторяла это так часто, что сама поверила. Все дело в их жестокости, невежестве и бездумном поведении. Она просто отбивалась, как пойманное в ловушку животное. Иногда, правда, в памяти всплывал пушистый белый кролик со шкуркой мягче воздуха… Но нет, с ней все в порядке, абсолютно все в порядке.
Казалось, все улажено – Уджу заставила проблему исчезнуть. Но однажды вечером, когда Лия с родителями сидела за обеденным столом и пила свою порцию «Нутрипака», мать сказала, что Лии следует навестить Дуайта в больнице. Прошло шесть месяцев, его состояние стабилизировалось, но он все еще в коме.
Лия замерла, руки у нее похолодели. Перед глазами встало лицо Дуайта, бледное, в пятнах крови, со сломанным носом. Видеть его снова ей совсем не хотелось.
– Будет хорошо, если ты ему что-нибудь принесешь. Например, красивую корзину с фруктами. Что-то, что можно оставить в палате, – объясняла тем временем Уджу.
– Мы что, еще не покончили с этим дурацким пиар-шоу? – поинтересовался Кайто. Он ел «Нутрипак» ложкой из тарелки. С тех пор, как случилась неприятность, отец старался с матерью не ругаться – наверное, все дело было в том, что Лия сорвалась в том числе и из-за «дисфункциональной семейной обстановки», как это назвали врачи. Но пить «Нутрипак» через прилагающуюся к нему соломинку Кайто все равно отказывался – говорил, что чувствует себя как маленький ребенок, пьющий сок из коробочки. Уж извините, он предпочитает пользоваться столовыми приборами как нормальный взрослый человек.
– Это поможет делу, – заметила Уджу холодно. – Не забывай, диагноз у Лии условный и за ней до сих пор наблюдают.
– Диагноз был и остается дурацким, и я не понимаю, зачем…
– Я пойду, – сказала Лия, прервав отца. – Я хочу сходить в больницу, – соврала она, сглотнув.
Кайто посмотрел на нее.
– Уверена? Не давай им заставить тебя плясать под их дудку, вот что главное. Тебе никому ничего не надо доказывать.
Но только последние несколько месяцев наглядно показали Лии, что отец ошибается. После неприятности ей пришлось доказывать свое психическое здоровье всем подряд, и еще долго придется его доказывать.
– Я знаю, – ответила Лия. – Просто я правда хочу пойти. Хочу повидать его… Дуайта. – Ее замутило, когда она произнесла имя парня.
Отец внимательно посмотрел на Лию. Ей казалось, он видит ее насквозь.
– Ну ладно, – уступил Кайто. – Я пойду с тобой. Можем завтра утром сходить.
– Чудесно, – кивнула Уджу.
Корзину с фруктами они забыли дома, поэтому купили в больнице огромный букет лилий. Лилии были белые и словно восковые – «чтобы показать, что мы пришли с миром», как весело заметил Кайто, – и только на язычках у них виднелась ярко-желтая пыльца. Красивый и экстравагантный букет, правда, чувствовалось что-то агрессивное в его душном запахе. Лии он не нравился, но поскольку альтернативой являлся букетик увядающих роз, они выбрали лилии.
В больнице Лия бывала – навещала Сэмюэла незадолго до его смерти, – и потому ее не удивило, что заведение это не похоже на клиники обслуживания, куда она обычно ходила, и резкий свет и запах лекарств ее не напугали. Это была самая большая больница в Центральных округах, с самой лучшей репутацией, и неудивительно, что родители Дуайта поместили его сюда, точно так же, как родители Лии много лет назад положили сюда Сэмюэла.
Семь лет прошло. Лия все еще помнила, где находится кафетерий и что двери туалета открываются наружу, а не внутрь. Она разглядывала лица мужчин и женщин в белых халатах, спешивших мимо нее по коридорам, и гадала, узнает ли врача, которая лечила Сэмюэла, если вдруг ее встретит. Но Дуайт лежал в другом крыле огромной больницы. Сверившись с ярко раскрашенной картой, Кайто и Лия пошли к лифту, который должен был доставить их в нужную палату.
Цветы несла Лия. Букет был размером с половину ее самой, и когда она держала его в руках, он возвышался у нее над головой. Незнакомые люди в коридорах, останавливаясь, улыбались ей и ласково интересовались: «Ты пришла кого-то навестить?» Лия кивала, растягивая губы в ответной улыбке, но ладони у нее мерзли и потели, а руки устали от веса букета. Она решила, что донесет его сама, и не собиралась просить отца о помощи. Про себя Лия думала, что не заслуживает доброты незнакомцев. Если б они знали, почему она сюда пришла и что натворила, никто в коридорах не стал бы ей улыбаться.
Она антисанкционная.
Может, Уджу все и уладила, а доктора поверили, но Лия знала, что именно она чувствовала, когда толкнула парня и услышала, как тот стукнулся головой о твердый пол, когда сломала ему нос. Она все равно не остановилась. Только она одна знала, что внутри нее всегда тлеет крошечный огонек, который в любую минуту может вспыхнуть и сжечь, изуродовать все вокруг. Только она одна знала, что это чувство не исчезло после того, как она избила Дуайта, а стало только сильнее.
Они приехали на двенадцатый этаж, и лифт открылся.
– Мы на месте! – бодро заявил Кайто.
Сегодня он был непривычно позитивен, и Лия осознавала, что все это ради нее. Отец всегда прекрасно понимал ее чувства и сейчас наверняка видел, как ей тяжело. Но и Лия тоже его всегда понимала, поэтому наигранная бодрость Кайто не очень-то поднимала ей настроение.
Дуайт лежал в палате 1212. Они с отцом шли по коридору, и Лия отсчитывала номера палат. Вокруг было полно народу, бегали туда-сюда медсестры с планшетами, вдоль стен стояли посетители с напитками в пластиковых стаканчиках. Кайто и Лия ничем от них не отличались – просто отец и дочь с букетом. Пришли навестить родственника или друга. Кто бы мог подумать, что Лия преступница, что пришли они сюда из-за нее? Что кулачок, который сейчас сжимает мокрые стебли белых лилий, врезался в бледное лицо Дуайта? Что маленькие детские ножки в чистеньких кроссовках продолжали пинать Дуайта по ребрам, даже когда Лию от него оттаскивали? Кто знал, что Дуайт ни в чем не виноват, что он просто безобидная случайная жертва?
1202, 1204, 1206, 1208, 1210. И вот они пришли. И остановились у палаты Дуайта.
Кайто присел на корточки и взглянул Лии прямо в глаза.
– Мы все еще можем пойти домой, – сказал он. – Оставим цветы у медсестры. Тебе необязательно заходить внутрь, если ты не хочешь.
Знал ли он, что произойдет? Может, что-то предчувствовал, предвидел, прочел по Лииным глазам? Она покачала головой – ей хотелось многое объяснить, но как это сделать, было непонятно. Лия посмотрела на отца, в его родное встревоженное лицо – ее глазам стало больно от света ламп в коридоре – и внезапно почувствовала себя ужасно одинокой. Она не знала, как рассказать Кайто о тлеющей в ней тяге к насилию, о том, как иногда это чувство вырывается наружу, причем поддаться ему очень легко и приятно – бедняга Дуайт! – но потом становится ужасно стыдно. Антисанкционно.
Лия собрала волю в кулак и открыла дверь в палату. Сейчас она зайдет, посмотрит Дуайту в глаза, извинится и оставит цветы у постели.
Но в глаза Дуайту было не посмотреть – все его лицо скрывали бинты. Из его рта торчала большая пластиковая трубка, из носа – две поменьше. Он был раздет до пояса, местами перебинтован, а местами к его обнаженной коже были прикреплены крошечные проводки. Хуже всего обстояло дело с руками: все в синяках, и на каждой – по семь разных капельниц, ведущих к пакетикам бесцветной жидкости, развешанным вокруг постели.
Кайто охнул.
Ему уже в одиннадцать лет понадобятся импланты. Есть вероятность, что мозг умер.
Кайто потер переносицу и зажмурил глаза, словно считал про себя до десяти. Когда он снова открыл глаза, слез в них не было, была только решимость.
– В чем смысл? – сказал он сам себе негромко. – Его что, вечно будут держать подключенным к машинам?
Отец продолжал бормотать что-то себе под нос, а Лия подошла к кровати и потрогала руку Дуайта. Кожа оказалась холодная и слегка влажная на ощупь, фиолетовые синяки на ней казались очень яркими. Лия вдруг поняла, что эти синяки поставила не она – все они группировались вокруг шрамов. Она подняла голову и посмотрела на все то, что поддерживало в Дуайте жизнь: на разнообразные капельницы, которые воткнули ему в руку, на аппарат искусственной вентиляции легких, который воткнули ему в рот.
– Они что, каждую часть его тела заменят? Мозг заменят? – все еще повторял у нее за спиной Кайто, закрыв лицо руками.
Когда Сэмюэл лежал в больнице, отец говорил то же самое. Сэмюэл ненавидел забитую приборами холодную белую комнату, где сидеть можно было только на пластиковых стульях. Один раз, ненадолго придя в сознание, он спросил у Лии, где он находится, и сказал, что хочет домой. Лия помнила, как Кайто осторожно предложил и правда перевезти его домой. Но Уджу настояла на том, чтобы Сэмюэл оставался в больнице, под присмотром врачей – вдруг что-нибудь случится. «Мальчик умирает, что еще с ним может случиться?» – сказал тогда Кайто. Но все-таки уступил, и Сэмюэл умер в холодной белой палате. Лия подумала, что теперь отец жалеет об этом.
И тут ей стало совершенно ясно, что надо делать.
Лия начала осторожно, но уверенно вынимать иголки из руки Дуайта. Потом она сложила их аккуратной кучкой у него под боком, перегнулась через неподвижное тело и принялась высвобождать вторую руку. Кайто все еще бормотал что-то, закрыв лицо руками, и вроде бы не замечал, чем она занимается.
Лия знала, что с аппаратом искусственной вентиляции легких справиться будет труднее. Можно попробовать его вынуть, но, когда в свое время Сэмюэл впал в кому и у него такой аппарат извлекали, Лия поняла, что только врачи умеют правильно это делать, поскольку устройство сидит глубоко в горле. Она не хотела делать Дуайту больно.
Да, теперь она совсем не хотела делать ему больно. Пламя внутри нее погасло, и тяга к насилию, которой она боялась, сменилась ощущением глубокого покоя. Она спасала Дуайта. Да, Лия причинила ему боль, но врачи, его родные и все-все-все почему-то не видели, что сейчас они мучают его куда сильнее. Дуайта тут больше нет.
Она проследила взглядом, к какой машине подключена пластиковая трубка, торчавшая из бледных губ Дуайта. От машины длинный серый провод шел к розетке в стене. Вытягивая штепсель из розетки, Лия вспоминала Сэмюэла. Брату так и не довелось в последний раз полежать в собственной постели, почувствовать, как ветер шелестит занавесками в его собственном окне, услышать шум машин и чью-то болтовню на улице под окном, ощутить, что он дома и его окружают самые родные люди. «Дуайту тоже не доведется, – подумала она, – но он хоть не будет мучиться еще полгода в этой ужасной белой комнате».
Но, к ужасу Лии, непрерывное и неумолимое жужжание машины не прекратилось, даже когда она ее отключила. Хуже того, где-то в комнате что-то громко загудело. Она вскочила на ноги и попятилась от Дуайта.
– Лия, что ты сделала? – встревоженно спросил отец. Он подошел к постели и увидел кучку окровавленных иголок, которые теперь лежали рядом с неподвижным телом парня, пачкая белые простыни. – О боже, Лия!..
Кайто опустил глаза и увидел вынутый из розетки штепсель. Лия услышала, как отец охнул. Он наклонился, чтобы поднять штепсель, и время замедлило свой бег… Но оно не могло остановиться совсем, и минута, после завершения которой жизнь Лии изменилась навсегда, закончилась.
В палату ворвались врачи.
