Текст книги "Общество самоубийц"

Автор книги: Рэйчел Хэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Глава седьмая

Восемьдесят восемь лет назад, когда отец исчез, он был крупным статным мужчиной. Ничего общего с этой усохшей долговязой фигурой – напротив, могучие плечи и грудь, крепкие мускулистые руки. Лия помнила, как ребенком повисала на отце: ей с трудом удавалось дотянуться до его шеи и обхватить ее. Конечно, она была мала – лет двенадцати, не больше, – но на удивление хорошо, так, будто все это происходило вчера, помнила те месяцы…

Память Лии запечатлела отца большим и сильным, но в тридцать, сорок, даже в пятьдесят лет, судя по фотографиям, он выглядел стройным и подтянутым – не хуже любого современного долгоживущего из верхних десяти процентов. На одном фото он очень стильно выглядел в белом теннисном костюме: розовая махровая повязка стягивает длинные черные волосы, головка теннисной ракетки легко опирается на растрескавшуюся красную глину корта. На других снимках они с Уджу широко улыбались у водопада в Перу – на обоих огромные рюкзаки выше головы и смешные панамы. А больше всего Лии нравилась фотография, где отец был на парусной яхте и его загорелое лицо выделялось на фоне ярко-голубого неба. Он стоял, прислонившись к носу яхты, держа на руках крошечного младенца – Сэмюэла.

Она жалела, что не знала этого человека, который занимался спортом ради удовольствия, носил накрахмаленную спортивную одежду пастельных тонов и с непринужденной теплотой обнимал жену за плечи. В нем не чувствовалось того постоянного цинизма, который стал у нее ассоциироваться с отцом позже. Подтянутый человек на фотографиях выглядел бодрым и искренним жизнелюбом.

Все пошло наперекосяк после Второй волны. Так, во всяком случае, рассказывала мать. Тесты на продолжительность жизни и предиктивные лечебные процедуры существовали уже несколько десятилетий – их придумали, когда родился Сэмюэл, – но тут началось нечто новое. Одобрение для широкого применения получил целый пакет медицинских технологий – это и назвали Второй волной. Первая версия «Умной крови», первый прототип того, что позже станет «Алмазной кожей», первые действительно функциональные импланты. А вместе с новыми технологиями появилась и целая серия новых директив, направленных на поддержание здоровья и безопасность долгоживущих, – крупнейший инвестиционный проект Министерства. К Третьей волне должны были появиться Бессмертные.

– Может, твои дети доживут, – говорила Лии мать, и к ее воодушевлению примешивались нотки зависти. – Или даже ты сама.

– Звучит ужасно, – обычно откликался в таких случаях отец, покачивая головой. – Кому охота жить вечно? Особенно теперь, когда нас хотят вынудить отказаться от бифштекса.

Через некоторое время после начала Второй волны, будто назло новым директивам по ежемесячному уходу и диетическим весам, которые теперь стали неотъемлемой принадлежностью бакалейных магазинов, Кайто отяжелел. Бока его расплылись, запястья и лодыжки стали мясистыми. Он неустанно отыскивал ресторанчики с гамбургерами и столовки с жареной курятиной, которые начали повсюду закрывать. Он перестал играть в теннис, в прошлом остались и ежегодные походы.

Уджу как раз повысили в должности, и она получила доступ к льготам для высокопоставленных сотрудников организаций – партнеров Министерства, в том числе и к плану медицинского обслуживания для руководства компании, который действовал в «Глобал Талант». И она становилась все стройнее, сильнее, выше, а Кайто превращался в ее противоположность. Живот его становился все мягче, толстые щеки обвисли. Он завел новые рубашки, которые налезали на его изменившееся тело, и с головой погрузился в работу – продажу фармацевтических товаров. Теперь отец постоянно ездил в командировки по всей стране, долгие и тяжелые, со множеством остановок в разных городах и постоянными ночными перелетами, из-за которых он по много недель не видел семью.

Вот такого Кайто Лия помнила. Она никогда не встречала жизнерадостного человека с фотографий, который уместно смотрелся бы в социальной рекламе «Сорок минут в день». В годы ее детства отец рассказывал неприличные анекдоты, ругался с Уджу по поводу обедов с «Нутрипаком» и требовал бургеров и стейков – их стали называть «традиционной едой».

У Кайто всегда был, как выражалась ее мать, сложный характер, но пока Сэмюэл был жив, всерьез они не ссорились. Лия помнила, как отец, явившийся домой с жареной курицей, тянется к Уджу, та шутливо шлепает его по руке, а он хохочет и утаскивает ее на кушетку, изображая, будто вот-вот запихнет ей в рот кусок истекающей маслом кожи. Она помнила, как по программе «Приведите дочь на работу» ходила к матери в офис и как коллеги Уджу возбужденно слушали истории про Кайто, как задавали вопросы: «Что он еще затеял? А потом что сказал? Да быть того не может!» Она помнила, как при словах: «Лия – просто вылитый отец!» переполнялась гордостью и охотно рассказывала этим незнакомым взрослым о том, какой он необычный, независимый – настоящий бунтовщик. И Уджу тоже им гордилась, хотя не призналась бы в этом ни за что.

Лия выросла, но не забыла, что раньше все было по-другому. И не забыла, как все изменилось.

На следующее лето после смерти Сэмюэла, следуя Директиве 7077А «Закона о безопасности для высотных зданий», Уджу запломбировала окна в их четырехкомнатной квартире. Они жили на одном из нижних этажей старого дома в Пятом округе, так что, строго говоря, им окна пломбировать не требовалось. Во всяком случае, на тот момент – только через двадцать лет выйдет Директива 7077С, по которой все эти меры будут касаться и квартир на этажах со второго по пятый. Но Уджу хотела проявить активную жизненную позицию. «Предвидеть развитие ситуации», как она это называла – будто говорила про вновь образованную корпорацию, которой необходимо своевременно реагировать на изменения нормативно-правовой документации, а не про обломки истерзанной горем семьи.

Тем летом со временем было что-то не так. Оно то обращалось бурлящим потоком, водоворотом слез и истерик, то замирало неподвижно, превращаясь в прозрачный гель, в котором вязла осиротевшая семья. Улицы кипели от жары, а у них в квартире было холодно и сухо, казалось, ее заморозили, стремясь сберечь то, что скоро исчезнет. Со временем они перестанут видеть призрак Сэмюэла за каждым накрытым столом и в каждом пустом кресле. Но пока это время еще не пришло. Пока они замуровали себя в четырех стенах, прячась от жары, которая исходила от уличных тротуаров и скапливалась между домами.

Предлогом для взрыва стало кондиционирование воздуха. Лия помнила, что была суббота и они с Кайто сидели дома. Уджу опять ушла на работу, третьи выходные подряд. Лия сидела по-турецки на полу, разложив на журнальном столике домашнее задание по математике. Задачки ей не давались, отчасти потому, что она пропустила два месяца школы, сидя в больнице с Сэмюэлом, а отчасти потому, что мешал Кайто. Он лежал на кушетке у дочери за спиной, заполняя тяжелым телом всю узорчатую поверхность сидений и держа перед глазами книгу. Но Лия прекрасно знала, что страниц он не переворачивал больше часа. Зато Кайто вздыхал, ворочался, громко чесал в затылке, сгибал и снова распрямлял ноги. Ерзал.

– Ты это слышишь? – спросил он вдруг. – Слышишь?

– Что слышу? – вскинулась Лия. «Кроме тебя – ничегошеньки!» – подумала она.

– Там что-то жужжит. Оглушительно и противно!

Лия прислушалась, потом покачала головой:

– Вроде ничего такого.

– Как ты можешь этого не слышать? – Кайто резко сел, тяжело дыша и рассыпая по полу диванные подушки.

«Он ужасно сопит», – подумала Лия недовольно.

– Пап, я тут заниматься пытаюсь, – сказала она, стараясь подавить раздражение.

– И шум тебе мешает, конечно, я понимаю. Ничего, мы разберемся, откуда эти звуки. – Он встал и подошел к окну.

Лия вернулась к домашнему заданию. Производная от х² – это 2х. Производная от х – это 1.

Вдруг Кайто громко хлопнул в ладоши.

– Это же кондиционер, ну конечно, кондиционер. – Он стоял, уперев руки в бока, и смотрел на вентиляционные отверстия над окнами.

– Я все равно ничего не слышу, – буркнула Лия.

– Иди сюда. Отсюда услышишь.

Лия со вздохом опустила экран ноутбука:

– Папа, я занята. Мне правда надо доделать задание.

На лице Кайто промелькнуло странное выражение: сжатые зубы, жесткий взгляд. За последние месяцы Лия не раз видела отца таким. И ей это не нравилось – она сразу начинала нервничать и чувствовать себя бесконечно одинокой. Производная: наклон кривой, скорость изменения.

Так что Лия закрыла ноутбук и подошла к Кайто. Она запрокинула голову, посмотрела на безобидную серую решетку в потолке и изо всех сил попыталась увидеть то, что он видел, услышать то, что он слышал. Она наклоняла голову, напрягала слух, но так ничего особенного и не уловила – только приглушенный гул едущих по улице машин, дыхание стоявшего рядом отца, еле уловимые шаги соседа сверху.

Она повернулась к Кайто, но он так страстно и напряженно ждал ее реакции, что Лия, сама того не ожидая, кивнула.

– Да, – подтвердила она, – это и правда кондиционер.

– Я же говорил! – торжествующе воскликнул отец. – Так, неси сюда стул. Я его отключу.

– Как это? – удивилась Лия. – Нельзя его отключать, на улице ведь ужасно жарко.

Но Кайто уже тащил к окну стул от обеденного стола, уже тянулся к кондиционеру.

– Вечно все усложняют, – бормотал он. – Нельзя даже выключить прибор, когда захочется. Умный климат. Интеллектуальное охлаждение. Высочайший технологический уровень. Ага, куда еще выше!

Кайто принялся ощупывать серую металлическую решетку в поисках кнопки ручного отключения.

– Ха! – наконец воскликнул он, нащупав переключатель, которого Лия снизу не видела. И действительно, кондиционер начал гудеть все тише, а потом и вовсе замолк. Движение воздуха в квартире прекратилось.

– Мы же тут сейчас умрем от жары! – воскликнула Лия.

– Не говори глупостей, ни от чего мы не умрем.

Отец замер, и на лице у него опять появилось странное выражение. Потом он медленно слез со стула и аккуратно поставил его на место. Лия смотрела на то, как неторопливо Кайто движется, поражаясь, какое пустое и чужое у него лицо.

Она вздохнула, снова уселась у журнального столика и открыла ноутбук.

За окнами вовсю палило солнце, и через десять минут Лия вся взмокла. Пот выступил у нее на лбу, под мышками стало жарко и влажно, под коленками – скользко, рукава легкой хлопчатобумажной блузки прилипли к рукам. Кайто снова улегся на кушетку и погрузился в книгу, словно не замечал жары. И ерзать перестал. Лия ничего не сказала, только вытянула ноги под журнальный столик – так меньше чувствовалось, какие они липкие, – и заставила себя не обращать внимания на жару и духоту. А потом она услышала щелчок дверного замка, и сердце у нее сжалось. Мать вернулась. Лия в панике начала соображать, успеет она снова включить кондиционирование или нет.

Уджу открыла дверь и бросила «Привет!» бодрым деловитым голосом, напоминавшим о том, что творилось вне их квартиры, о работе, которая занимала у нее столько времени и так далеко уводила от неназываемой пустоты в доме.

– О боже, – охнула мать, войдя в квартиру, – что, кондиционер сломался? Вы вызвали ремонтника? Почему его еще не починили? Кайто, ты чем занимался? Я иду звонить коменданту здания.

– Привет, – отозвался Кайто с кушетки. – А, кондиционер. Ну можно кому-нибудь позвонить, наверное. Он так ужасно шумел, постоянно громко жужжал. Я чуть не свихнулся.

– Странно. А потом он просто взял и сломался?

Лия затаила дыхание, не отрывая взгляда от экрана ноутбука; пальцы ее неподвижно замерли на клавиатуре. Она вдруг очень остро ощутила, как ей не хватает Сэмюэла, так остро, что у нее перехватило дыхание, как от удара в грудь. Сэмюэл придумал бы, что делать. Сэмюэл пошутил бы, спросил бы Уджу, как прошел день, отвлек бы ее от духоты в квартире. На самом деле Сэмюэл не дал бы и Кайто отключить кондиционер.

– Нет, – сообщил Кайто весело. – Я его отключил.

Лия искоса, не поворачивая головы, глянула на мать. Уджу стояла в дверях, на ней был светло-серый брючный костюм с накрахмаленной белой рубашкой. На левом плече висела тяжелая сумка с ноутбуком. В правой руке мать держала ключи, и они блестели на солнце, словно связка крошечных клинков.

– Ты его отключил, – повторила она негромко. – Прости, я не вполне тебя поняла.

Кайто взмахнул рукой:

– Что тут понимать? Он шумел. Я его отключил. Слушай, если б ты не запломбировала окна, можно было бы их открыть и подышать свежим воздухом, как нормальные люди! И нам не приходилось бы круглосуточно терпеть этот чертов кондиционер.

Уджу с громким стуком опустила сумку на пол.

– Просто замечательно, – произнесла она. – Ты что, с ума меня свести хочешь?

– Мам, мы ведь можем его снова включить, – вставила Лия.

– Нет, Лия, – отозвалась Уджу. – Твой отец говорит, что хочет, чтобы мы жили, как нормальные люди. Он говорит, что я вообще зря запломбировала окна.

Глядя на символы и равенства на экране своего ноутбука, Лия думала о том, что три – число неустойчивое. Четыре – это уравновешенное, сбалансированное число, четыре – это безопасно. А теперь их трое, и родители всегда будут в движении, всегда будут рваться в разные стороны, а Лия застрянет между ними, пока… Пока что?

Кайто встал с кушетки.

– Так нечестно, Уджу. Ты знаешь, что я не это имел в виду.

– А что тогда ты имел в виду?

Кайто не ответил. Он сцепил руки на животе и уставился на них.

Уджу взорвалась:

– Почему ты вечно что-то устраиваешь? Зачем ты портишь все, что я пытаюсь сделать? Не в одних ведь окнах дело! Сначала еда, ты вечно недоволен едой…

– Сколько раз в неделю можно есть это чертово месиво? Это же просто безвкусное, бездушное месиво, которое не годится для людей…

– То есть ты предпочел бы, чтобы твоя дочь ела мясо животных, хотя последняя диетологическая директива…

– Директивы, вечно директивы! Я просто хочу, чтобы моя дочь жила нормальной жизнью. Неужели это так трудно? Жить, как нормальный человек?

– Это «Нутрипак», он специально разработан для потребления нормальными людьми. Почему ты вечно устраиваешь проблемы по любому поводу?

– Раньше тебя это не беспокоило. Раньше ты такой не была.

– Да неужели! Ну так ты раньше тоже таким не был. Ты только на себя посмотри! Валяешься целый день на кушетке, ешь всякую дрянь, не занимаешься спортом, не спишь как следует. Что ты пытаешься доказать? Кому назло ты все это делаешь?

Кайто не ответил. А потом произнес пугающе спокойным голосом:

– Это его не вернет.

Уджу молчала, плотно сжав побелевшие губы.

Кайто продолжил, голос его набирал силу с каждым словом:

– Все эти твои штуки ничего не изменят. Пломбировать окна, питаться сплошным «Нутрипаком», каждый день таскать Лию на чертову аквайогу. Воспитай из нее хоть лучшую долгоживущую в мире, но Сэмюэла это не вернет, знаешь ли!

В комнате становилось все жарче и жарче, жара словно заполняла каждый уголок пространства, пока наконец им не стало трудно дышать. Лия слышала, как задыхается отец. В ушах у нее звенело, в голове было пусто. Она прибавляла и вычитала, брала дифференциалы и интегралы, но в голове у нее все равно крутилось только число три. На один меньше, чем четыре. Теперь она поняла – нет гарантий, что на тройке все закончится. Один угол треугольника запросто может оторваться, отделиться от двух остальных, уйти навсегда.

Глава восьмая

Иногда тишина так громко давила на Анью, что ей казалось, будто она оглохла. Поэтому она начала снова играть на скрипке – гаммы, упражнения, обрывки разученных давным-давно концертов. Только бы отгородиться от сплошной тишины, которую нарушало только механическое пощелкивание и жужжание тела матери. Теперь Анья играла для себя.

Она откопала старый поцарапанный метроном, весь в пыли. Он до сих пор работал. Метроном помогал ей отсчитывать время, когда она играла, и забывать о нем, когда она, усталая, засыпала.

Однажды утром она проснулась от сквозившего из окна холода. Серые улицы присыпало свежим снежком, нарядно блестевшим на солнце. Тем утром она впервые сыграла без метронома. Ноты беспорядочно вырывались из-под смычка, словно безумные акробаты, неспособные крутить сальто как следует, соскальзывая, размазываясь и сбиваясь. Казалось, струны, звуки, пальцы – все обрело свою волю и восстало друг против друга.

На какой-то момент Анья перестала осознавать происходящее, а когда опомнилась, обнаружила, что играет пьесу, к которой зареклась прикасаться и была уверена, что больше никогда за нее не возьмется.

Жесткое платье, которое они с матерью купили за день до прослушивания, царапало шею. Серьезный мужчина в свитере с высоким воротом спросил ее, готова ли она, и его голос эхом раскатился по залу. Анью мутило. Перед ней ряд за рядом плыли одинаково пустые кресла, обитые красно-коричневым бархатом. Матери не было. В горле стоял ком. Анья с трудом заставила себя кивнуть – да, она готова. Новые туфли предательски заскрипели, когда она переступила с ноги на ногу, а потом подняла смычок. Знакомая боль в левом плече и привычное усилие, чтобы заставить себя расслабиться.

Никогда в жизни, ни до ни после, так хорошо Анья не играла. Она закрыла глаза, сначала чтобы представить, что мать сидит в зале, но через минуту забыла об этом, вообще забыла о матери – и обо всем, кроме музыки. Только выжав из скрипки последнюю дрожащую ноту, она поняла, что все это время едва дышала.

Когда счастливая Анья ворвалась в квартиру – ей так не терпелось поделиться радостной новостью, что она напрочь забыла про все волнения и тревоги, – она забыла спросить себя, почему мать так и не пришла на прослушивание. И только в тот момент, когда она уже готова была закричать, что у нее все получилось, что она сделала это – пробилась в Джульярд, совсем как мать до нее, Анья вспомнила.

И нашла мать, лежащую на полу, празднично одетую и накрашенную, не хватало только одной сережки. Именно в тот день все и случилось – мышцы отказали, мать больше не могла держаться на ногах. С тех пор она уже не вставала, так что, когда приходили письма из Джульярда, Анье не составляло труда их прятать.

Теперь она вспомнила все. Музыка лилась из-под смычка, заполняя холодную комнату, но постепенно руки, а потом и все тело стали так сильно дрожать, что ей пришлось остановиться. Неоконченная нота повисла в пустом неподвижном воздухе. И тут зазвонил телефон, будто ждал, когда она закончит. Анья набросила одеяло на плечи и подождала, пока дрожь в руках немного успокоилась. Потом сняла трубку.

– Привет, Анья.

Сердце матери пощелкивало и жужжало под укрывавшим ее одеялом в цветочек.

– Она придет через десять минут, – сказал голос по телефону.

Скулы матери, белая-белая кость под слоем прозрачной плоти.

– Анья? Ты тут?

У Аньи пересохло во рту.

– Я тут.

– Ты все еще готова за это взяться? Ты же знаешь, это необязательно.

Трахея матери, упрочненная углеродным волокном, прочнее стали.

– Да, – сказала Анья. – Идея была моя, и я хочу это сделать.

Она повесила трубку, положила скрипку и взяла камеру.

Анья настояла на том, что второе видео снимет сама. Но когда в дверь постучали, когда вошел настоящий живой человек, женщина с волосами пшеничного цвета, почти как у самой Аньи, настроение у нее изменилось. У женщины оказалось круглое мягкое лицо и свежие щеки, налитые и пушистые, как персики. Кольца радужки вокруг зрачков, если приглядеться, были серые, как дождевые тучи. Еле заметная складка на правой половине лба доходила ровно до его середины. Что заставляло эту женщину так часто приподнимать бровь? Что вообще привело ее сюда, заставило прийти к Анье?

– Привет, – сказала женщина. – Ты, должно быть, Анья. Мне сказали, что ты меня ждешь. – Она разрушила тишину, мир снова обрел звучание, и вдруг всё вокруг заполнил стук сердца Аньиной матери. Тук, тук, тук.

– Да, – сказала Анья, выходя из квартиры с камерой в руке. – Пойдемте.

На крыше женщина любовалась видом, пока Анья устанавливала камеру. Ножки у штатива были тяжелые, и ей не сразу удалось сбалансировать аппарат. Она сосредоточилась на своей задаче, игнорируя попытки женщины вести светский разговор. Наконец та замолчала. Только объясняя женщине, где встать, чтобы попасть в центр кадра, Анья поняла, что не знает, как ее зовут.

Встав на нужную точку, женщина заправила волосы за уши, и от этого девчачьего жеста у Аньи заныло сердце. Она заставила себя думать о матери, которая лежала в постели двадцатью этажами ниже и «Умная кровь» деловито перекачивалась сквозь ее вены.

«Но тут же совсем другое дело, – твердил ее внутренний голос. – Вон какие у этой женщины блестящие волосы, которые никак не держатся за ушами, какая прямая спина, сильные ноги, яркие подвижные глаза. Эта женщина жива. У этой женщины нет ничего общего с матерью. Этой женщине не нужно умирать».

– Готова? – теперь голос женщины звучал по-другому. Когда она посмотрела на Анью, глаза у нее тоже стали другими.

Анья кивнула и включила камеру.

Женщина заговорила. Вероятно, многие не знают, сказала она, что Общество не всегда являлось группой политических активистов. Когда-то это была просто компания разочарованных долгоживущих, которым надоело регулярно ходить на сеансы ухода, состязаться, у кого меньше холестерина, ограничивать себя во всем. Они устраивали запрещенные концерты живой музыки, обеды из самых вредных суперкалорийных традиционных блюд, легкомысленные оргии. Тогда они называли себя Обществом самоубийц в шутку.

Однако Министерство забеспокоилось. Несмотря на всё новые меры, численность населения продолжала падать. Нельзя было допустить, чтобы люди вдруг решили, будто не хотят жить вечно. Это была бы катастрофа, конец эпохи американского мирового владычества. Тогда началась кампания клеветы против Общества.

– Но как быть с нами? – продолжила женщина. Ветер раздувал ее волосы, а за спиной раскинулся город – с крыши восьмидесятиэтажного здания на него открывался прекрасный вид. – Как быть с теми, кого нельзя наказать обычным способом – сократить нам сроки, лишить процедур по продлению жизни?

Она наклонилась за бутылкой, стоявшей у ее ног, и начала пить. Когда она снова заговорила, бутылка была уже пуста.

– Медицинские эксперименты – вот ответ. Нас принудительно включили в Третью волну, сделали подопытными кроликами для отработки бессмертия. Особые импланты, еще более устойчивые, чем прежняя версия. Вы знали, что последняя версия «Умной крови» сворачивается меньше, чем за миллисекунду? А новая «Алмазная кожа» выдержит не только попадание под машину, как ваша версия, но и падение с восьмидесятого этажа?

За спиной у женщины пылало солнце, и глаза ее казались темными омутами на затененном лице. Она махнула рукой куда-то назад.

– Я могла бы сейчас спрыгнуть с этой крыши – и меня собрали бы заново.

Женщина зажгла спичку.

– Нам не оставляют выбора.

Она поднесла спичку к лицу и вдохнула, и теперь пылало не только солнце.