Текст книги "Общество самоубийц"
Автор книги: Рэйчел Хэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)
Теперь улыбнулся и Джи Кей, подняв от планшета плоское бледное лицо и растянув тонкие губы.
– Мы действуем в контакте со службой безопасности. На этот счет можете не беспокоиться. – Он вытащил маленький квадратик из оранжевого пластика со скругленными уголками, точно такой же, как пропуск, висевший у Лии на брелоке вместе с ключами. – Нам предоставили полный доступ.
Лия сглотнула, пытаясь подавить панику.
– Замечательно. Делайте что хотите.
Она развернулась и ушла в свой кабинет. Цзян зашел туда вслед за ней и закрыл за собой стеклянную дверь.
– Нельзя, чтобы они и дальше тут сидели. Это отпугивает клиентов, – Цзян махнул рукой в сторону приемной, где несколько человек заполняли бланки и читали последние отчеты. Некоторые прятали нижнюю часть лица за яркими шелковыми шарфами. На парочке даже были темные очки. Все они отличались слишком большой сдержанностью, чтобы на кого-то смотреть в упор, но Лия все равно чувствовала на себе их взгляды.
– Я с этим ничего не могу поделать. Ты же слышал. Я под Наблюдением.
Спрятав руки под стол, она расковыряла заусенец, и это давнее постыдное удовольствие внезапно принесло ей облегчение. На секунду на пальце выступила кровь, потом свернулась гладкой корочкой, которая через несколько мгновений отпадет.
– А, – голос Цзяна изменился, слегка дрогнув будто под тяжестью невидимого груза. – Наблюдение. Понятно… Понятно. Этого я не слышал.
Цзян отвел от лица Лии глаза, пробежался взглядом по всему помещению и в конце концов уставился в точку посередине дальней стены. Он сцепил руки, потом расцепил, еще раз сцепил. Снова посмотрел туда, где стояли Эй Джей и Джи Кей. Эй Джей разговаривал с секретаршей в приемной, держа руки в карманах и слегка привалившись к стойке – эта поза отдавала отрепетированной небрежностью. Секретарша хохотнула и заговорщицки наклонилась поближе, едва шевеля алыми губами. Тук-тук-тук, постукивали пальцы Джи Кея.
– Цзян, – сказала Лия, – ты же не думаешь, что я и вправду…
– Нет-нет, конечно нет, – ответил он успокаивающе. – Но все-таки…
– Все-таки что?
– Ну просто дополнительная осторожность не помешает, ты же знаешь. Мы как работодатели хотим для тебя всего самого лучшего. Здоровый дух, здоровое тело. Может, – сказал он, рассматривая тыльную сторону своей левой руки так, будто никогда ее раньше не видел, – может, ты слишком много работаешь.
– Как это? – воскликнула Лия.
– Мы можем подключить Натали к твоему проекту по Маскам. Две головы всегда лучше, чем одна, если сделка такая крупная.
Представив самодовольное лицо Натали, Лия ответила громче, чем собиралась:
– Ну уж нет. Это я привела Масков к нам. Ты не можешь передать их другому сотруднику.
Солнечный свет лился в офис со всех сторон. Лицо Цзяна напоминало лунный ландшафт: круглое, усыпанное порами, словно кратерами, причем некоторые из них были большими и темными. Несмотря на холодный воздух из кондиционеров, лоб его покрывала тонкая пленка пота.
– К следующей неделе их не будет, обещаю, – Лия старалась контролировать свой голос. – В субботу у меня сеанс регулярного ухода, и там я разберусь с этим вопросом. Это просто недоразумение.
– Ладно, – сказал он наконец. – Но обещай, что предупредишь, если… если что-то случится. Что-то, стимулирующее выработку кортизола или не способствующее отдыху.
Когда Цзян ушел, Лия откинулась на спинку своего эргономического кресла. Кроме сигнализатора, отслеживавшего, сколько времени она провела сидя, экраны на ее столе были полностью темными. Таймер отсчитывал, сколько секунд остается до того момента, когда автоматическое голосовое сообщение напомнит ей сделать ежечасную растяжку. Зеленые цифры бесшумно исчезали, снова и снова растворяясь в черноте экрана. Чем дольше Лия на них смотрела, тем меньше смысла в них видела. Подняв взгляд над экранами, она увидела Джи Кея и Эй Джея – теперь они меряли шагами периметр зоны ожидания.
Она подумала, что избавиться от этих двоих вполне реально. Нужно всего лишь сообщить им, кого она увидела и почему настолько заспешила, что вышла на проезжую часть. Объяснить, что не хотела позволить ему опять уйти. И это даже отчасти будет правдой!
Но что потом? Вдруг они его найдут? Хотя прошло восемьдесят восемь лет, у Министерства долгая память – оно ничего не прощает.
Глава третья
Анья поплотнее укутала худые плечи шерстяной шалью и, опустив голову, вдохнула запах матери, который все еще хранила ткань. Французская лаванда и море, и все это в одном дуновении яркого аромата.
Время измерялось ударами механического сердца матери: тук, тук, тук. А пространство – количеством шагов, которые требовалось проделать от кровати матери до двери, чтобы принять регулярно доставляемые сухие обеды.
Теперь искусственное сердце можно было разглядеть сквозь обтягивающую скелет прозрачную пленку, которая когда-то была кожей ее матери.
Анья могла предсказать с точностью до секунды, когда будет подниматься и опускаться каждое предсердие, каждый желудочек. Каждое сердцебиение абсолютно ничем не отличалось от предыдущего. Она смотрела, как сердце наполняется и сжимается, как открываются и закрываются клапаны, как равномерно и обильно течет чернильного цвета «Умная кровь».
Тук, тук, тук. Будто шаги взад-вперед по коридору большого пустого дома. Сердце откажет последним. У него самый долгий срок службы, и на него пошли самые новые и продвинутые технологии. Кожа отслужила первой. Анья наблюдала, как она покрывалась пятнами и отходила от костей, как на ней появились бесформенные коричневые потеки.
Она называлась «Алмазная кожа» – суперстойкая, с функцией быстрой регенерации. Все это имело значение только до тех пор, пока ее мать не дожила до конца предполагаемого увеличенного срока жизни и идеально гладкие стеклянные двери клиники не захлопнулись перед ней навсегда. И теперь Анья, сидя с матерью одна в темной комнате, которая пахла застоявшейся водой, просто ждала. Уйти ей было некуда.
Когда мать только слегла, дела обстояли еще не так плохо – они хотя бы могли разговаривать. Тогда Анье удавалось делать вид, что все нормально, пусть даже мышцы матери под вышитым лоскутным одеялом все больше атрофировались, а легкие постепенно коллапсировали. Они проводили время за праздной болтовней, разговаривая обо всем на свете – о музыке, о Швеции, об отце Аньи.
Иногда Анья играла матери на скрипке; струны безжалостно натирали ее отвыкшие, потерявшие гибкость пальцы. Анья уже давно не брала инструмент в руки, и это было заметно, но мать больше не указывала ей на ошибки. Она словно не слышала ни фальшивых нот, ни сбоев со счета, просто тихо улыбалась, глядя в потолок и сложив руки на впалом животе.
Анья мечтала, чтобы мать ее обругала, чтобы сказала, где и в чем она ошиблась, чтобы назвала ее лентяйкой, почивающей на лаврах. Чтобы с присвистом втянула воздух сквозь зубы, затопала ногами, ударила Анью по пальцам, как делала когда-то. Она начала специально играть плохо, фальшивить, сбиваться, ожидая в тихом отчаянии реакции – вдруг мать хоть поморщится недовольно. Но лицо той оставалось отрешенно безмятежным. И однажды Анья убрала скрипку в темный бархатный футляр – блестящие металлические зажимы защелкнулись с резким звуком, похожим на выстрелы.
Когда Анья была девочкой, тощей долговязой девчонкой с россыпью прыщей на лбу и щеках, мать брала ее с собой купаться на Балтику. Они вставали на рассвете, когда облака еще спали, а воздух был влажный от тумана. Закутавшись в толстые купальные халаты, ехали на велосипедах по тропе, по сторонам которой рос кустарник. Солнце светило еще очень тускло, но они хорошо знали тропу и предвидели заранее каждый ее ухаб и поворот. Эта утренняя поездка сквозь два ряда кустов – словно по монастырской галерее между колонн – тянулась вечно, будто все это происходило во сне. Но внезапно, как раз когда у них уже начинали неметь от холодного ветра ноги, обутые в сандалии, тропа заканчивалась и им открывалось тихо плещущее море, поверхность которого издали казалась металлической. Они быстро раздевались и, свалив кучей халаты, бежали по пляжу к полосе прибоя, увязая в песке и запинаясь о пробивающиеся сквозь него колючие растения. В воду лучше всего было заходить быстро, поэтому они неслись дальше, несмотря на то что холод атаковал их со всех сторон. Наконец песчаное дно уходило из-под ног и оставалось только плыть. Бесстрашно рассекавшие воду руки и ноги матери блестели в розовом утреннем свете, как мраморные. Так они плавали каждое утро Аньиной жизни, а потом приехали в Нью-Йорк и плавать стало негде.
В тот день, когда мать произнесла свои последние слова, они говорили про тот пляж. Про то, как острые камешки впивались в ступни, а вода, поверхность которой блестела сталью, сливалась с небом. Как их тела каждый раз заставал врасплох резкий холод, такой резкий, что он скорее обжигал, чем холодил кожу. Мать гадала, как там их сосед, господин Андерсон, поливает ли он их растения, как обещал делать до тех пор, пока они не вернутся в свой маленький белый домик у моря. Анья напомнила ей, что господин Андерсон давно умер, больше пятидесяти лет назад, еще до того, как в Швеции ввели продление жизни. Сейчас, конечно, эти процедуры стали повсеместными и в Швеции, но от Америки шведы всё еще сильно отставали.
Голосовой аппарат матери отказал как раз посреди этих воспоминаний; мышцы какое-то время сжимались, пытаясь выдавить бесформенные звуки, а потом перестали действовать совсем. Поначалу Анья продолжала говорить, заполняя паузы тем, что, как ей казалось, могла сказать мать. Ей помогало то, что в чутких и внимательных глазах матери все еще горела жизнь. Но постепенно глаза той померкли, потом кожа стала терять цвет, пока не стала почти прозрачной. Поддерживать односторонний разговор становилось все труднее и труднее.
Теперь Анья молча сидела на жестком деревянном стуле у постели матери, слушая, как механическое сердце перекачивает кровь.
Она говорила себе, что матери давно нет, что дух ее угас, как пламя в комнате, лишенной кислорода. Она говорила себе, что это уже не ее мать, что оставшееся тело – это обманка, пустая раковина. Тюрьма.
Но иногда, замечая, как подергиваются прозрачные веки матери, она гадала, так ли это. А еще мучило непрерывное постукивание нечеловеческого сердца – тук, тук, тук, – звук, который преследовал Анью даже во сне. Как она ни старалась, ей не удавалось избавиться от мысли, что мать все еще там, в ловушке тьмы, и не может ни говорить, ни видеть.
Сколько уже времени прошло? Она не знала. Дни перетекали один в другой.
До того, как глаза матери стали молочно-белыми, они напоминали цветом море. Чистый холодный серый цвет, как лед на только что замерзшем озере. Теперь, рассматривая себя в зеркале, Анья видела только глаза матери, глядящие на нее в упор. Глаза матери, острый нос матери, бледно-розовый рот матери, цветом напоминавший мясо лосося.
Давай просто посмотрим. Что в этом дурного? Вот что сказала мать, когда, впервые приехав в Нью-Йорк, они наткнулись на эту клинику. И они прошли тестирование. Оказалось, что у них обеих хорошие гены, просто отличные, настолько хорошие, что они имеют право на самые разные виды субсидируемых процедур. Они со смехом отказались. Они не за этим сюда приехали, нет, они здесь ради музыки. Мать будет петь, а Анья играть на скрипке.
Но идея вечной жизни оказалась вялотекущим заболеванием, и мать подхватила его в тот самый момент, когда они прошли эти тесты. Она начала жить как американцы, не ела больше мяса и даже рыбы, ее мощное тело обтесалось до отполированной в спортзале продуманной сухощавости. Она перестала бегать – это вредило коленям. Со временем она стала петь все меньше и меньше, потому что ей объяснили про вред для сердца, про то, что это самое слабое звено в ее генетическом багаже, который в остальном безупречен. Плюс у музыкантов вырабатывается слишком много кортизола. Производственный риск, так они это называли.
Мать стала одержима усовершенствованиями, а потом и восстановительными процедурами. Началось все с кожи, которую заново имплантировали каждые пятнадцать месяцев, потом кровь приправили умными микрочастицами, наноботами, которые очищали организм, восстанавливали и проводили регенерацию. В тот день, когда сердце матери заменили мощным синтетическим насосом, Анья исступленно, пока не стерла в кровь пальцы, занималась на скрипке. В клинике она разглядывала лицо матери, пытаясь прочесть ответ на вопрос, чем это все закончится.
Теперь, конечно, она знала чем: они вдвоем в пустой сырой комнате, и за душой у них ничего, кроме нескольких инструментов. Процедуры субсидировались только до определенного момента, и по мере приближения к концу прогнозируемого срока эти процедуры становились все дороже и дороже, пока наконец у них не осталось ничего. Теперь приходилось только ждать.
Аньин планшет зазвонил, но она, не обращая на это внимания, встала и подошла к окну. Положив ладони на гладкую окрашенную древесину, надавила на раму. Сначала та не поддалась, и Анья нажала опять, на этот раз сильнее. Шаль упала с плеч на пол. Пыльные петли рамы заскрипели, и окно открылось.
В окно хлынул резкий и кисловатый запах города. Он ударил Анье в нос, словно морская вода, так что глаза заслезились. Улицы снаружи были пусты, большинство окон – темны. Сколько еще там людей, которые умирают и не могут умереть? У матери, по крайней мере, есть Анья.
Пронзительный звук планшета вырвался наружу, на пустую улицу.
Анья отошла от окна и опустила руку в карман, нащупав карточку, которую носила с собой уже давно – с тех самых пор, как мать слегла. Она обвела большим пальцем выдавленные на карточке цифры телефонного номера. Анья успела выучить наизусть этот номер, над которым броским красным шрифтом было написано всего два слова: «Общество самоубийц».
Глава четвертая
Главное – внимание. В большинстве случаев следует всего лишь переключить его на то, что имеет значение. И Лия, отогнав прочь посторонние мысли, заставила себя расслабиться, выровнять дыхание. И сосредоточиться. На том, как ходят вверх-вниз плечи Тодда и как соблазнительны их очертания – то четкие, то слегка размытые. На влажном жаре мускулистого мужского тела, прижимающегося к ее икрам. На том, как щетина на щеках партнера легонько царапает внутреннюю сторону ее бедер. Пальцы Лии легонько касались головы Тодда.
Внезапно она вцепилась ему в волосы – он попытался увеличить темп и амплитуду, – затем быстро сдвинула бедра и села.
– Что случилось? – спросил Тодд. Луч солнца подчеркнул влажный блеск его розовых губ.
Лия слезла с кровати.
Сначала она осмотрела гостиную. Вроде бы всё в порядке. На старомодной, середины века кушетке, обитой серой «в елочку» тканью, накрытой кашемировым покрывалом, смирно лежат декоративные подушки. Утреннее солнце залило оранжевым цветом белые стеллажи, шеренгой стоящие у стены. Бумажные фонари, развешанные по комнате, излучают нежный бледно-розовый свет – этот оттенок должен был наполнять энергией и поднимать настроение. Безупречно чистые льняные шторы висят неподвижно, от тщательно подобранной мебели нейтральных оттенков не исходит ни звука. Мраморный пол холодит босые ступни.
Лия дважды обошла всю квартиру, проверяя кухню, ванную, комнату для гостей.
Когда она вернулась в постель, Тодд вопросительно глянул на нее.
– Мне показалось, я слышала какой-то звук, – сказала она.
Тодд приподнялся, опираясь на локоть, и озабоченно нахмурился:
– Пора с этим заканчивать. Паранойя сильно вредит твоему здоровью.
– Ты не понимаешь. Они приходили ко мне! В мой офис! Задавали вопросы, говорили с секретаршей в приемной. И… – Лия остановилась.
Я его видела. Я видела отца. Но эти слова застряли у нее в горле. Разумеется, Тодд знал про ее семью, но для него это была перевернутая страница прошлого, трагический эпизод из жизни Лии, который давно остался позади. С его точки зрения, она это все преодолела.
Толп принялся разминать ей спину от копчика к плечам, пытаясь ослабить напряжение в мышцах вдоль позвоночника. Дойдя до шеи, он обхватил ее большими пальцами, продолжая массировать. Лия напряглась.
– В чем дело? – спросил Тодд.
Она убрала с шеи его пальцы и отодвинулась.
– Что мне делать? Как мне их убедить?
– Я уже говорил, тебе не нужно никого убеждать, – сказал Тодд. – Лия, это же безумие какое-то. Рано или поздно они поймут, что ошиблись, и Министерство во всем разберется. Нет смысла нервничать. Кто знает, на сколько дней ты так сократишь свой срок!
Лия встала с постели и посмотрелась в зеркало на дверце шкафа. Даже голая, она выглядела не старше пятидесяти. Ничего уникального, конечно, – большинство долгоживущих возрастом под сотню не отличить от людей, не достигших пятидесяти. Но как ты выглядишь на подходе ко второй сотне – это очень важно. А у нее такая прямая спина, такое выверенное расстояние между ногами и такие изящные впадинки на бедрах – сложно поверить, что она вдруг оказалась под Наблюдением.
– От волнений будет только хуже, – продолжил Тодд. – Здоровый дух, здоровое тело. Попробуй просто не обращать на них внимания.
– Из-за них мы потеряли контракт с Масками. Это может притормозить мою карьеру на много лет.
– Вы его не потеряли, – возразил Тодд. – Они сказали, что контракт временно приостановлен. Зачем предполагать самое худшее? Может, если ты просто…
– Что просто?
Тодд отвел взгляд и принялся расправлять складку на простыне.
Лия опустилась на колени у ног мужчины и провела ладонями по его бедрам. Под мягкой, усыпанной светлыми волосками кожей, словно поверхность чужой планеты, ощущалась твердость, которая всегда завораживала Лию. «Когда-нибудь останется только это, – внезапно подумала она с грустью. – „Умная кровь“, „Алмазная кожа“ и „Твердые мышцы“, живущие вечно». Лия прогнала воспоминание о лице отца, потемневшем от пигментации и изрезанном морщинами.
Тодд накрыл ее руку своей:
– Все утрясется, я уверен. Ты самая лучшая и ревностная долгоживущая, какую я только знаю, вот и все, что я хочу сказать.
– А вдруг не утрясется? Что, если…
– Тогда я сам пойду в Министерство и все им расскажу. Про то, как ты первая из долгоживущих бросила бегать, даже до того, как опубликовали рекомендации и рассказали о вреде относительно высокого ударного воздействия. Про то, как ты делишь свои «Нутрипаки» на получасовые порции, чтобы обеспечить оптимальную подачу питательных веществ в течение дня. Про то, как ты каждый вечер два часа медитируешь и ни разу в жизни не пропустила утреннюю растяжку, про…
– Ладно-ладно, я поняла.
Она улыбнулась, но внутреннее напряжение никуда не делось. Выражение на лице Тодца в этот момент… В нем-то и была загвоздка. Именно из-за подобных вещей они были помолвлены уже почти восемь лет и все еще не назначили дату свадьбы. Тодц и его безупречные гены, его доверие к жизни и твердая убежденность в том, что Министерство действует всегда справедливо и разумно. Тодд и его семейство – несколько поколений акционеров «ХелсФин» – и его наследственный капитал, благодаря которому он может себе позволить заниматься исключительно неспешным уходом за собой. Тодд никогда не встречал никого недосотенного, его мир заполняют только победители генетической лотереи.
Но разве не поэтому Лия встречается именно с ним? Разве она не использует Тодда как лекарство, как защиту от своего сумбурного прошлого? Он стал ее высшим достижением, последним недостающим элементом, позволившим сложить такую картину жизни, какую она хотела, какую хотела для нее Уджу. Их дети почти наверняка станут долгоживущими, может, даже первыми прорвут барьер. Станут бессмертными. С генами Тодда и Лии у них будут на то все шансы.
Лия резко поднялась на ноги.
– Пойдем со мной, – сказала она.
Она взяла Тодда за руку и отвела в самую маленькую комнату в квартире, изначально спроектированную как гардеробная. Теперь же она была практически с полу до потолка завалена картинами. Высокое зеркало, тянувшееся вдоль одной из стен, было испещрено потеками и пятнами краски.
В одиночку Тодд сюда никогда не заходил. Он всегда уважал странное увлечение Лии, и ей это казалось очень милым. Сейчас он с вежливой озадаченностью смотрел на холсты, хмуря лоб, словно пытался решить математическую задачу.
– Как тебе? – Лия заставила Тодда повернуться к большому мольберту, установленному посреди комнаты. – Это город, – она указала на сетку улиц, небоскребы, темное небо.
– Понятно, – Тодд медленно кивнул.
Лия видела, что ничего ему не понятно, но все равно взяла холст и решительно протянула:
– Вот, возьми. Хочу тебе подарить.
– Я не могу это принять! – воскликнул Тодд.
Но Лия не шевельнулась, и он осторожно взял у нее картину, стараясь не касаться влажно поблескивающей поверхности.
– Очень красиво, – сказал он, собравшись с духом. – Спасибо.
Лия поцеловала его, раздвинув губы, будто собираясь пить через соломинку, и игриво подведя язык к краю зубов. Она всегда так целовала Тодда, поглаживая руками мускулистую сильную шею и напоминая себе, что вот он, успех. Здоровый дух, здоровое тело.
Они занялись сексом на полу, посреди холстов и баночек с красками, источающими резкий химический запах. Бедра Лии скользили по холодному мрамору. Снаружи небо было затянуто тучами.
