Текст книги "Бабель (ЛП)"

Автор книги: Ребекка Куанг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 40 страниц)

Книга IV

Глава девятнадцатая

«Прежде всего, – сказал я, – есть величайшая ложь о вещах, представляющих наибольший интерес, которая не была красивой выдумкой того, кто рассказал, как Уран сделал то, что, по словам Гесиода, он сделал с Кроносом, и как Кронос в свою очередь отомстил ему; а затем есть дела и страдания Кроноса от рук его сына. Даже если бы они были правдой, я не думаю, что их следует так легкомысленно рассказывать легкомысленным молодым людям».

ПЛАТО, Республика, перевод. Пол Шори

«Держите его в каюте», – сказала Виктория с удивительным спокойствием, хотя слова, которые вырвались у нее изо рта, были совершенно безумными. Мы просто... завернем его в эти простыни и не будем его видеть, пока не вернемся в Англию...

Мы не можем прятать тело в течение шести недель, – прокричала Летти.

«Почему?»

«Оно сгниет!»

«Это справедливо», – сказал Рами. Моряки плохо пахнут, но они не так уж плохо пахнут».

Робин была ошеломлена тем, что первым их побуждением было обсудить, как спрятать тело. Это не меняло ни того факта, что он только что убил своего отца, ни того, что он, возможно, вовлекал всех их в убийство, ни того, что алые пятна покрывали стены, пол, его шею и руки. Но они говорили так, словно это был вопрос, который нужно было только решить, – сложный перевод, который можно было разрешить, если только найти нужный оборот речи.

Хорошо, вот что мы сделаем». Виктория прижала ладони к вискам и глубоко вздохнула. «Мы как-нибудь избавимся от тела. Я не знаю как, но мы придумаем способ. Потом, когда мы причалим...

«Как мы скажем команде, чтобы они оставили его в покое на шесть недель?» потребовала Летти.

«Девять недель», – сказала Виктория.

«Что?»

Это не один из быстрых клиперов, – сказала Виктория. Это займет девять недель».

Летти прижала ладони к глазам. «Ради всего святого».

«Как?» спросила Виктория. Мы скажем им, что у него какая-то зараза. Ну, не знаю, какая-нибудь страшная болезнь... Робин, придумай что-нибудь экзотическое и отвратительное, что отпугнет их. Скажи, что он подхватил что-то в трущобах, и они все будут слишком напуганы, чтобы войти».

Наступило короткое молчание. Все должны были признать, что это была довольно хорошая логика; или, по крайней мере, не сразу стало ясно, что это чушь.

«Отлично.» Рами начал вышагивать взад и вперед по небольшому участку деревянного пола, который не был залит кровью. «О, небеса – Аллах простит нас». Он потер глаза. «Ладно, да, это может сработать. Предположим, мы будем держать это в секрете, пока не вернемся в Лондон. Что тогда?

«Легко,» сказала Виктуар. Мы скажем, что он умер во время путешествия. Возможно, во время сна. Только мы не можем пригласить корабельного врача для вскрытия, потому что риск заражения слишком велик. Мы попросим гроб, в который набьем кучу – не знаю, книг, завернутых в одежду, – а потом отнесем его и избавимся от него».

Это бред, – сказала Летти. «Это абсолютное безумие».

«У тебя есть идея получше?» спросила Виктория.

Летти на мгновение замолчала. Робин был абсолютно уверен, что она будет настаивать на том, чтобы они сдались, но потом она вскинула руки и сказала: «Мы можем просто выбросить его за борт средь бела дня, сказать, что он случайно утонул, и тогда все увидят его смерть, и мы не будем казаться подозрительными...

«О, и это не подозрительно?» – спросил Рами. Мы просто затащим этот окровавленный труп на палубу, сделаем вид, что он идет сам по себе, а потом бросим его в волны, где любой сможет увидеть зияющую дыру, в которой должно быть его сердце? Так мы докажем свою невиновность? Прояви немного творчества, Летти, мы должны сыграть все правильно...

Наконец-то Робин нашел нужный термин. «Нет. Нет, это безумие, я не могу позволить... Вы все не можете...» Он продолжал спотыкаться о свои слова. Он сделал глубокий вдох, успокоил свой язык. «Я сделал это. Я скажу капитану, я сдамся, и все».

Рами насмехался. «Ну, об этом не может быть и речи».

Не будь идиотом, – сказал Робин. Ты будешь замешан, если...

«Мы все будем замешаны, независимо от этого», – сказала Виктория. Мы все иностранцы, возвращающиеся из чужой страны на корабле с мертвым белым человеком». Это заявление исключало Летти, но никто не поправил ее. Не существует мира, в котором вы сидите в тюрьме, а остальные гуляют на свободе. Вы это понимаете, верно? Либо мы защитим тебя, либо проклянем себя».

«Это так», – твердо сказал Рами. И никто из нас не позволит тебе сесть в тюрьму, Птичка. Мы все будем хранить молчание, хорошо?

Только Летти молчала. Виктория подтолкнула ее. Летти?

Летти так побледнела, что стала похожа на бескровный труп на полу. «Я... да. Все в порядке.

«Ты можешь идти, Летти,» сказала Робин. Тебе не нужно слышать...

«Нет, я хочу быть здесь,» сказала Летти. «Я хочу знать, что будет дальше. Я не могу просто позволить вам всем... Нет. Она зажмурила глаза и покачала головой, затем снова открыла глаза и очень медленно, как будто только что пришла к решению, объявила: «Я в этом. С тобой. Со всеми вами».

«Хорошо», – бодро сказал Рами. Он вытер руки о брюки, затем возобновил свои шаги. Вот что я думаю. Мы не должны были быть на этом судне. Изначально мы должны были вернуться четвертого числа, помните? Никто не ожидает нашего возвращения до этого времени, а значит, никто не будет искать его, когда мы сойдем на берег».

«Верно.» Виктуар кивнула, затем подхватила ход его мыслей. Наблюдать за ними было очень страшно. Они становились все увереннее по мере того, как говорили. Казалось, что они просто сотрудничают в групповом переводе, обыгрывая гениальность друг друга. Ясно, что самый простой способ попасться – это мельком увидеть тело. Поэтому нашей первоочередной задачей, как я уже сказал, должно стать избавление от него как можно скорее – как только на улице стемнеет. Затем, до конца плавания, мы будем говорить всем, что он болен. Никто не боится чужих болезней больше, чем моряки, не так ли? Как только мы проболтаемся, что он болен чем-то, что они могут подхватить, я гарантирую вам, что никто не подойдет к этой двери в течение нескольких недель. А значит, все, о чем мы должны беспокоиться, это о том, чтобы он попал в воду».

«Ну, и отмыть всю эту кровь», – сказал Рами.

Безумие, подумал Робин. Это было безумие, и он не мог понять, почему никто не смеется, почему все, казалось, очень серьезно обдумывают идею затащить тело своего профессора на два лестничных пролета и бросить его в море. Все они были уже не в том состоянии, чтобы удивляться. Шок прошел, и сюрреалистическое превратилось в практическое. Они говорили не об этике, а о логистике, и от этого у Робина возникло ощущение, что они попали в перевернутый мир, где все бессмысленно, и ни у кого, кроме него, не было с этим проблем.

«Робин?» спросил Рами.

Робин моргнул. Все они смотрели на него с очень обеспокоенным выражением лица. Он понял, что это был не первый раз, когда к нему обращались. «Я сожалею – что?»

«Что ты думаешь?» мягко спросила Виктория. «Мы собираемся сбросить его за борт, хорошо?»

«Я... ну, я думаю, это сработает, я просто...» Он покачал головой. В его ушах стоял очень громкий звон, и ему было трудно собраться с мыслями. «Извините, я просто... никто из вас не собирается спрашивать меня, почему?»

Вокруг пустые взгляды.

«Просто – вы все подписались, чтобы помочь мне скрыть убийство?» Робин не мог удержаться от того, чтобы все его высказывания не превратились в вопросы. Весь мир сейчас казался ему одним большим вопросом, на который невозможно ответить. «И вы даже не хотите спросить, как или почему?»

Рэми и Виктория обменялись взглядами. Но первой ответила Летти. Думаю, мы все понимаем, почему». Ее горло пульсировало. Он не мог расшифровать выражение ее лица – это было то, чего он никогда не видел на ней раньше, какая-то странная смесь жалости и решимости. И если честно, Робин, я думаю, что чем меньше мы об этом говорим, тем лучше».

Уборка в каюте прошла быстрее, чем Робин опасался. Летти добилась от команды швабры и ведра, заявив, что ее вырвало от морской болезни, а остальные предоставили несколько предметов одежды, чтобы впитать кровавую воду.

Затем встал вопрос об утилизации. Они решили, что затолкать профессора Лавелла в сундук – лучший шанс доставить его тело на верхнюю палубу без сомнений. Перемещение наверх было игрой на затаенном дыхании и продвижении по сантиметрам. Виктория бросалась вперед каждые несколько секунд, проверяла, нет ли кого-нибудь в поле зрения, а затем судорожно давала команду Робину и Рэми подтащить сундук еще на несколько ступенек. Летти караулила на верхней площадке, изображая ночную прогулку на свежем воздухе.

Каким-то образом они дотащили сундук до края перил, не вызвав подозрений.

«Хорошо. Робин снял крышку с багажника. Первоначально они думали выбросить весь сундук, но Виктуар проницательно заметила, что дерево плавает. Робин боялся смотреть вниз; он хотел, если возможно, сделать это, не глядя на лицо отца. Быстрее, пока никто не увидел...

«Подожди,» сказал Рами. Мы должны утяжелить его, иначе он будет болтаться».

Робин вдруг увидел, как тело профессора Ловелла плывет вслед за кораблем, привлекая толпу моряков и чаек. Он боролся с волной тошноты. Почему ты не сказал об этом раньше?

«Я был немного в панике, понятно?»

Но ты казался таким спокойным...

Я умею действовать в чрезвычайных ситуациях, Птичка, но я не Бог».

Глаза Робина метались по палубе в поисках чего-нибудь, что могло бы послужить якорем: весла, деревянные ведра, запасные доски – черт возьми, почему на корабле все предназначено для плавания?

Наконец он нашел кучу веревок, перевязанных узлами, похожими на гири. Он помолился, чтобы она не понадобилась для чего-то важного, и потащил ее к сундуку. Закрепить веревку вокруг профессора Лавелла было сущим кошмаром. Его тяжелые, окоченевшие конечности двигались с трудом; казалось, что труп активно сопротивляется им. Веревка, к ужасу, зацепилась за открытые и зазубренные ребра. Потные от страха руки Робина то и дело соскальзывали; прошло несколько мучительных минут, прежде чем им удалось плотно обмотать веревку вокруг рук и ног профессора. Робин хотел быстро завязать узел и покончить с этим, но Рами настаивал, чтобы они не торопились; он не хотел, чтобы веревки распутались, как только тело окажется в воде.

Хорошо, – наконец прошептал Рами, дергая за веревку. «Этого должно хватить».

Каждый из них взял труп за один из концов – Робин за плечи, а Рэми за ноги – и вытащил его из багажника.

«Один», – прошептал Рами. «Два...»

На третьем взмахе они подняли тело профессора Ловелла над перилами и отпустили. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем они услышали всплеск.

Рами перегнулся через перила, внимательно вглядываясь в темные волны.

«Он ушел», – сказал он наконец. Он не поднимается.

Робин не мог говорить. Пошатываясь, он сделал несколько шагов назад, и его вырвало на палубу.

Теперь, по указанию Рами, они просто вернулись в свои койки и вели себя нормально до конца плавания. Теоретически все просто. Но из всех мест, где можно совершить убийство, корабль в середине плавания должен был быть одним из худших. Убийца на улице мог, по крайней мере, бросить оружие и бежать из города. Но они застряли еще на два месяца на месте преступления, два месяца, в течение которых им приходилось поддерживать фикцию, что они не взорвали грудь человека и не выбросили его тело в океан.

Они старались сохранять видимость. Они совершали ежедневные прогулки по палубе, развлекали мисс Смит с ее утомительными расспросами, приходили на обед в столовую, трижды в день по часам, изо всех сил стараясь нагулять аппетит.

Он просто неважно себя чувствует», – ответил Рами, когда повар спросил, почему он уже несколько дней не видел профессора Ловелла. Он говорит, что не очень хочет есть – что-то вроде расстройства желудка, – но мы принесем ему что-нибудь поесть позже».

«Он сказал, в чем именно дело? Повар был улыбчивым и общительным человеком; Робин не мог понять, назойлив он или просто дружелюбен.

«О, это целый ряд мелких симптомов», – спокойно соврал Рами. Он жаловался на головную боль, заложенность носа, но в основном это тошнота. У него кружится голова, если он долго стоит, поэтому большую часть дня он проводит в постели. Спит довольно много. Возможно, морская болезнь, хотя по пути сюда у него не было никаких проблем с этим».

«Интересно.» Повар на мгновение потер бороду, затем повернулся на пятках. «Вы ждите здесь.»

Он быстрым шагом вышел из столовой. Они потрясенно смотрели на дверь. Неужели он что-то заподозрил? Он предупредил капитана? Он проверял каюту профессора Ловелла, чтобы подтвердить их историю?

Итак, – пробормотал Рэми, – нам бежать или... ?»

«И куда бежать?» шипела Виктория. «Мы посреди океана!»

Мы могли бы опередить его до каюты Ловелла, возможно...

«Но там ничего нет, мы ничего не можем сделать...»

'shush.» Летти кивнула через плечо. Повар уже возвращался в столовую, держа в одной руке маленький коричневый пакетик.

«Засахаренный имбирь.» Он протянул его Робину. Хорошо помогает при расстройстве желудка. Вы, ученые, всегда забываете принести свой собственный».

Спасибо. Сердце забилось, Робин взял пакетик. Он изо всех сил старался, чтобы его голос был ровным. «Я уверен, он будет очень благодарен».

К счастью, никто из членов экипажа не задавался вопросом о местонахождении профессора Лавелла. Моряки не слишком интересовались повседневными делами ученых, за перевозку которых им платили гроши; они были более чем счастливы делать вид, что их вообще не существует. Мисс Смит была совсем другой. Она, скорее всего, от скуки, отчаянно настойчиво пыталась сделать себя полезной. Она беспрестанно спрашивала о температуре профессора Ловелла, звуках его кашля, цвете и составе его стула. «Я видела свою долю тропических болезней», – сказала она. Что бы у него ни было, я наверняка видела это среди местных жителей. Дайте мне только взглянуть на него, и я его вылечу».

Каким-то образом они убедили ее, что профессор Лавелл одновременно очень заразен и болезненно застенчив. («Он не останется наедине с незамужней женщиной», – торжественно поклялась Летти. Он будет в ярости, если мы вас туда пустим»). Тем не менее, мисс Смит настояла на том, чтобы они присоединились к ней в ежедневной молитве за его здоровье, во время которой Робину потребовалось все его силы, чтобы не срыгнуть от чувства вины.

Дни были ужасно длинными. Время ползло, когда каждая секунда таила в себе ужасную непредвиденную ситуацию, вопрос: выберемся ли мы? Робина постоянно тошнило. Тошнота была совсем не похожа на кипящее беспокойство морской болезни; это была злобная масса вины, грызущая его желудок и когтями впивающаяся в горло, ядовитая тяжесть, от которой было трудно дышать. Попытки расслабиться или отвлечься не помогали; когда он опускал руки и терял бдительность, тошнота усиливалась. Тогда гул в ушах становился все громче и громче, а чернота просачивалась в границы зрения, превращая мир в размытое пятно.

Ведение себя как личность требовало огромной концентрации внимания. Иногда единственное, что он мог сделать, – это не забывать дышать, тяжело и ровно. Ему приходилось мысленно выкрикивать мантру – все хорошо, все хорошо, ты в порядке, они не знают, они думают, что ты просто студент, а он просто болен – но даже эта мантра грозила выйти из-под контроля; стоило ему хоть на секунду ослабить концентрацию, как она превращалась в правду – ты убил его, ты продырявил его грудь, и его кровь на книгах, на твоих руках, скользкая, влажная, теплая...

Он боялся своего подсознания, боялся позволить ему блуждать. Он не мог ни на чем остановиться. Каждая мысль, проходящая через его разум, превращалась в хаотическое нагромождение вины и ужаса, и всегда сходилась к одному и тому же мрачному рефрену:

Я убил своего отца.

Я убил своего отца.

Я убил своего отца.

Он мучительно представлял себе, что может случиться с ними, если их поймают. Он так живо представлял себе эти сцены, что они казались ему воспоминаниями: короткий и проклятый суд, отвратительные взгляды присяжных, кандалы на запястьях и, если не виселица, то долгое, многолюдное, жалкое путешествие в исправительную колонию в Австралии.

Он никак не мог взять в толк, каким действительно мимолетным был момент убийства – не более доли секунды импульсивной ненависти, одной произнесенной фразы, одного броска. В «Аналогах Конфуция» утверждалось, что «sìbùjíshé ", что даже колесница с четырьмя лошадьми не может поймать слово, произнесенное однажды, что сказанное слово безвозвратно. Но это казалось большой уловкой времени. Казалось несправедливым, что столь незначительное действие может иметь столь гулкие последствия. То, что разрушило не только его мир, но и мир Рами, Летти и Виктории, должно было занять, казалось, не меньше минуты; должно было потребовать многократных усилий. Правда убийства имела бы больше смысла, если бы он стоял над телом своего отца с тупым топором, раз за разом обрушивая его на череп и грудь, пока кровь не забрызгала бы лица обоих. Что-то жестокое, что-то продолжительное, настоящее проявление чудовищного намерения.

Но это совсем не описывало того, что произошло. Это не было жестоко. Это не потребовало усилий. Все произошло так быстро, что он даже не успел ничего обдумать. Он вообще не мог вспомнить, как действовал. Мог ли ты задумать убийство, если не помнишь, что хотел его совершить?

Но что это был за вопрос? Какой смысл разбираться, желал он смерти отца или нет, когда его разрушенный труп неопровержимо, необратимо опустился на дно океана?

Ночи были гораздо хуже дней. Дни, по крайней мере, давали возможность временно отвлечься на прогулки на свежем воздухе, на океанские волны и туманные брызги. Ночью, когда он был прикован к гамаку, была только неумолимая темнота. Ночи означали мокрые от пота простыни, озноб и дрожь, и даже не было возможности уединиться, чтобы постонать и покричать вслух. Робин лежал, подтянув колени к груди и приглушая обеими руками свое судорожное дыхание. Когда ему удавалось заснуть, его сны были обрывочными и ужасающе яркими, в них пересматривался каждый эпизод того последнего разговора вплоть до разрушительного финала. Но детали продолжали меняться. Какие последние слова произнес профессор Лавелл? Как он смотрел на Робина? Действительно ли он подошел ближе? Кто двинулся первым? Была ли это самооборона или упреждающий удар? Есть ли разница? Он разрушил собственную память. Бодрствуя и засыпая, он рассматривал один и тот же момент с тысячи разных сторон, пока действительно не перестал понимать, что произошло.

Он хотел, чтобы все мысли прекратились. Он хотел исчезнуть. Ночью черные, бесконечные волны казались утопией, и он хотел только одного – броситься на берег, чтобы океан поглотил его и его вину в своих уничтожающих глубинах. Но это только обречет на гибель других. Как это будет выглядеть: один студент утонул, а их профессор погиб? Никакие оправдания, какими бы изобретательными и правдивыми они ни были, не смогли бы избавить их от этого.

Но если смерть не была вариантом, возможно, наказание все же было. Я должен признаться», – прошептал он Рами однажды бессонной ночью. Это единственный выход, мы должны покончить с этим...

Не будь идиотом», – сказал Рами.

Он в бешенстве выскочил из своего гамака. Я серьезно, я иду к капитану...

Рами вскочил и поймал его в проходе. «Птичка, вернись назад».

Робин попытался протиснуться мимо Рами к лестнице. Рами тут же ударил его по лицу. Это как-то успокоило его, хотя бы из-за шока – ослепительная белая боль стерла все из его сознания, всего на несколько секунд, достаточно долго, чтобы успокоить его колотящееся сердце.

Теперь мы все замешаны, – шипел Рами. Мы убрали в той комнате. Мы спрятали тело для тебя. Чтобы защитить тебя. Мы все солгали уже дюжину раз; мы соучастники этого преступления, и если ты пойдешь к палачу, ты обречешь на смерть всех нас. Ты понял?

Наказанный, он повесил голову и кивнул.

Хорошо, – сказал Рами. Теперь возвращайся в постель.

Единственным плюсом всего этого гротескного дела было то, что они с Рами наконец-то помирились. Акт убийства преодолел пропасть между ними, развенчал обвинения Рами в соучастии и трусости. Не имело значения, что это был несчастный случай и что Робин немедленно взял бы свои слова обратно, если бы мог. У Рами больше не было идеологических оснований обижаться на него, ведь между ними только один из них убил колонизатора. Теперь они были соучастниками, и это сблизило их как никогда. Рами взял на себя роль утешителя и советчика, свидетеля его признаний. Робин не знал, почему он решил, что если высказать свои мысли, то что-то изменится к лучшему, ведь произнесенное вслух только еще больше запутало его, но он был отчаянно благодарен Рами за то, что тот хотя бы выслушал его.

Ты считаешь меня злым?» – спросил он.

Не будь смешным.

Ты часто так говоришь.

Ты часто бываешь смешным. Но ты не злой.

«Но я убийца», – сказал он, затем повторил, потому что слова были настолько абсурдны, что сам процесс образования гласных казался причудливым. Я отнял жизнь. С полным размышлением, с полным намерением – я знал, что сделает с ним бар, и я бросил его, и я смотрел, как он ломает его тело, и в тот момент, когда я еще не сожалел об этом, я был доволен тем, что сделал. Это не было случайностью. Неважно, как бы мне сейчас хотелось вернуть все назад – я хотел его смерти, и я убил его». Он вздрогнул и вздохнул. «Неужели я – каким человеком нужно быть, чтобы сделать это? Злодеем. Черносердечным негодяем. А как еще это происходит, Рами? Здесь нет промежуточного варианта. Нет правил, по которым это можно простить, не так ли?

Рами вздохнул. Тот, кто отнимет жизнь, будет выглядеть так, как будто он убил все человечество. Так говорит Коран».

Спасибо, – пробормотал Робин. «Это утешает».

«Но в Коране также говорится о бесконечном милосердии Аллаха». Рами на мгновение замолчал. «И я думаю... ну, профессор Ловелл был очень плохим человеком, не так ли? Ты действовал в целях самообороны, не так ли? И то, что он сделал с тобой, с твоим братом, с вашими матерями... возможно, он действительно заслуживал смерти. Возможно, тот факт, что ты убил его первым, предотвратил причинение невысказанного вреда другим. Но это не тебе решать. Это решение Бога».

«Тогда что же мне делать?» жалобно спросил Робин. «Что мне делать?»

«Ты ничего не можешь сделать», – сказал Рами. Он мертв, ты убил его, и ты ничего не можешь сделать, чтобы изменить это, кроме как молить Бога о прощении». Он сделал паузу, постукивая пальцами по колену. Но теперь вопрос в том, как защитить Викторию и Летти. И твоя сдача в полицию не поможет, Птичка. Как и твои терзания по поводу своей ценности как человека. Ловелл мертв, а ты жив, и, возможно, так было угодно Богу. И это единственное утешение, которое я могу предложить».

Все четверо по очереди теряли рассудок. В этой игре существовало негласное правило: одному из них разрешалось срываться по очереди, но не всем сразу, так как обязанность здравомыслящих голов заключалась в том, чтобы уговорить сумасшедшего.

Любимым способом Рами впасть в панику было озвучить все свои тревоги в экстравагантных, невероятно конкретных деталях. Кто-то пойдет к нему в каюту, – объявил он. Им нужно будет задать ему вопрос – что-нибудь бессмысленное, что-нибудь о дате прибытия или об оплате за проезд. Только его там не будет, и они спросят нас об этом, и, наконец, у кого-то возникнут подозрения, и они обыщут весь корабль, а мы сделаем вид, что понятия не имеем, куда он делся, и нам не поверят, а потом они найдут пятна крови...

«Пожалуйста», – сказала Виктория. Пожалуйста, ради всего святого, остановись».

Потом нас отправят в Ньюгейт, – продолжал Рами, интонируя величественно, словно рассказывая эпическую поэму, – и колокол Святого Гроба прозвонит двенадцать раз, и снаружи соберется огромная толпа, а на следующее утро нас повесят, одного за другим...».

Единственным способом заставить Рами остановиться было позволить ему закончить изложение всей этой больной фантазии, что он всегда и делал, с каждым разом все более и более смехотворными описаниями их казней. На самом деле они приносили Робину некоторое облегчение – в каком-то смысле это было расслабляюще, представлять самое худшее, что может случиться, поскольку это снимало ужас от неизвестности. Но Викторию это только раззадоривало. Всякий раз, когда происходили эти разговоры, она не могла уснуть. Тогда наступала ее очередь терять голову, и она будила их в четыре утра, шепча, что ей неловко мешать Летти спать, и они должны были сидеть с ней на палубе, рассказывая бессмысленные истории обо всем, что приходило в голову – о пении птиц, Бетховене, сплетнях в управлении – до рассвета.

Сложнее всего было справиться с дурными приступами Летти. Ведь Летти, одна среди них, не понимала, почему Рами и Виктория с такой готовностью встали на защиту Робина. Она полагала, что они защищали Робин, потому что были друзьями. Единственный мотив, который она понимала, заключался в том, что она видела, как профессор Ловелл забрал у Робина воротничок в Кантоне, а жестокие отцы были чем-то общим для них с Робином.

Но поскольку она считала смерть профессора Ловелла единичным случаем, а не вершиной айсберга, она постоянно пыталась исправить их ситуацию. «Должны быть способы признаться, – повторяла она. «Мы можем сказать, что профессор Ловелл ранил Робин, что это была самооборона? Что он сошел с ума от стресса, что это он все начал, а Робин просто пыталась убежать? Мы все дадим показания, все это правда, они должны будут оправдать его – Робин, что ты думаешь?

«Но это не то, что произошло,» сказал Робин.

«Но ты можешь сказать, что все так и было...»

Это не сработает, – настаивал Рами. Это слишком опасно, и более того, это риск, на который нам совершенно не нужно идти».

Как они могли сказать ей, что она бредит? Что это безумие – представить, что британская правовая система действительно нейтральна, что их ждет справедливый суд, что люди, похожие на Робина, Рами и Викторию, могут убить белого оксфордского профессора, выбросить его тело за борт, лгать об этом неделями, а потом уйти невредимыми? Что тот факт, что она явно верила во все это, был лишь доказательством того, что они жили в совершенно разных мирах?

Но поскольку они не могли сказать ей правду, Летти не успокоилась. У меня есть новая идея», – объявила она после того, как они отклонили ее предложение о самозащите. Итак, как вы все, наверное, знаете, мой отец – очень важный человек...

«Нет», – сказал Рами.

Просто дайте мне закончить. Мой отец был довольно влиятельным в свое время».

Твой отец – адмирал в отставке, ушедший на покой...

Но он все еще знает людей, – настаивала Летти. Он мог бы оказать некоторые услуги...

«Какого рода услуги?» – потребовал Рэми. «Здравствуйте, судья Блэттерс, дело вот в чем: у моей дочери и ее грязных иностранных друзей убили профессора – человека, крайне важного для Империи, как в финансовом, так и в дипломатическом плане, – поэтому, когда они предстанут перед судом, мне нужно, чтобы вы просто объявили их невиновными...»

«Это не обязательно должно быть так», – огрызнулась Летти. Я хочу сказать, что если мы расскажем ему, что произошло, и объясним, что это несчастный случай...

«Несчастный случай? повторил Рами. Ты уже скрывала несчастные случаи? Они просто смотрят в другую сторону, когда богатые белые девочки убивают людей? Так это работает, Летти? Кроме того, разве ты не в отношениях с адмиралом?

Ноздри Летти раздувались. «Я только пытаюсь помочь».

Мы знаем», – быстро сказала Робин, отчаянно пытаясь разрядить напряжение. И я благодарен, правда. Но Рами прав. Думаю, будет лучше, если мы будем держать все это в тайне».

Летти, неподвижно глядя на стену, ничего не сказала.

Каким-то образом им удалось вернуться в Англию. Прошло два месяца, и однажды утром они проснулись, увидев на горизонте Лондон, окутанный знакомой мрачной серостью.

Симулировать болезнь профессора Лавелла на протяжении всего путешествия оказалось проще, чем ожидала даже Виктория; очевидно, очень легко убедить целый корабль в том, что у оксфордского профессора удивительно слабое телосложение. Джемайма Смит, несмотря на все свои старания, в конце концов устала от своей зажатой компании и не делала никаких попыток затянуть их расставание. При высадке моряки не сказали ни слова на прощание. Никто не обратил особого внимания на четырех изможденных путешествием студентов, пробирающихся через Легальные набережные, когда нужно было разгрузить товар и получить оплату.

Мы отправили профессора к лекарю», – сказала Летти капитану, когда они проходили мимо него по докам. Он сказал – ах, поблагодарить вас за спокойное путешествие».

Капитан выглядел слегка озадаченным этими словами, но пожал плечами и отмахнулся от них.

«Спокойное путешествие? пробормотал Рами. «Гладкое путешествие?»

«Я не мог придумать, что еще сказать!»

«Замолчи и иди пешком», – шипела Виктория.

Робин был уверен, что все, что они делали, кричало «Убийцы!», пока они тащили свои чемоданы по доскам. В любой момент, подумал он, еще один шаг, и вот оно – подозрительный взгляд, звук шагов, оклик: «Эй там! Стой! Конечно, они не позволят им так просто сбежать с " Хелласа».

На берегу, всего в двенадцати футах от них, была Англия, было убежище, была свобода. Как только они достигнут этого берега, как только они исчезнут в толпе, они будут свободны. Но это было невозможно, конечно, – связи, соединяющие их с этой проклятой каютой, не могли быть так легко разорваны. Неужели?

Дощатый настил уступил место твердой земле. Робин оглянулся через плечо. Никто не следовал за ними. Никто даже не смотрел в их сторону.

Они сели на омнибус до северного Лондона, откуда взяли такси до Хэмпстеда. Они без долгих споров договорились, что по прибытии сначала проведут ночь в резиденции профессора Лавелла в Хэмпстеде – они приехали слишком поздно, чтобы успеть на поезд до Оксфорда, а Робин знал, что миссис Пайпер все еще в Иерихоне и что запасной ключ от поместья спрятан под цветочным горшком в саду. На следующее утро они сели на поезд до Паддингтона и вернулись в школу, как и планировали.

Во время плавания всем им пришло в голову, что остается один очевидный вариант: бежать, бросив все и покинув континент; сесть на пакетбот, направляющийся в Америку или Австралию, или вернуться в страны, из которых они были вырваны.

«Мы можем сбежать в Новый Свет», – предложил Рами. Поехать в Канаду».

«Ты даже не говоришь по-французски», – сказала Летти.