Текст книги "He как у людей"

Автор книги: Ребекка Хардиман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

12

Пятый класс, куда записана Эйдин, занимает гри прямоугольные спальни на втором этаже «Фэйр» – корпуса, находящегося в ведении мисс Бликленд, чрезвычайно долговязой, суровой, невзрачной женщины-автомата, неизменно одетой в строгую блузку и длинную клетчатую юбку. Юбка лишь частично скрывает протез ноги, и загадочная история его происхождения – нескончаемая пища для сплетен. Мисс Бликленд выражает неодобрение не тоном голоса, который у нее почти никогда не меняется, а ритмом – механически четкими восходящими и нисходящими интонациями в каждой фразе. Ее единственная слабость – мятное драже, вопреки ею же неустанно повторяемому правилу: никакой еды, никаких жевательных резинок, никаких сладостей. Она никогда не улыбается, и на ее лице никогда нельзя разглядеть даже намека на веселость.

В каждой комнате «Фэйр» живет по восемь девочек-подростков, в той или иной степени страдающих от тоски по дому, стресса, истощения, расстройств пищевого поведения, запоров или общей неудовлетворенности жизнью. Оказывается, многие из них – вовсе не ирландки. В первые невыносимо тоскливые дни в новой школе Эйдин так толком и не поговорила ни с кем из соседок, но насчитала среди них по меньшей мере четырех испанок, одну норвежку, плюс еще пару девушек, одну азиатку и одну белую, из Зимбабве и Южной Африки: их родители то ли дипломаты, то ли бизнес-магнаты – чем там еще занимаются богатые иностранцы, что им приходится спихивать своих детей в это унылое казенное заведение.

Ни одно из тесных мест хранения – ни ящик комода, ни шкафчик – не запирается, так что первым делом возник вопрос, куда прятать контрабанду. Эйдин уже успела пожалеть, что протащила ее сюда. Во-первых, можно попасться. Во-вторых, зачем ей столько спиртного, что хватит упиться вусмерть самой и напоить половину комнаты, если до сих пор ей случалось выпить не больше полбокала шампанского, и то на семейном празднике по случаю маминого пятидесятилетия, так что даже и не считается. К тому же ей это и не понравилось: слишком быстро теряешь ясность сознания, контроль над собой. Вот еще за что, в числе многого другого, стоит уважать Чёткого: вернувшись из калифорнийского тура, он заявил о своей приверженности «стрейт-эдж», здоровому образу жизни – без алкоголя, курения и наркотиков, – чем вызвал лавину насмешек в прессе. Какой там стрейт-эдж в Ирландии? Серьезно? Как бы то ни было, идея предложить соседкам выпить водки требует изрядной уверенности в себе, чем Эйдин пока что похвастаться не может.

Наконец вечером, когда гасят свет, Эйдин выжидает, пока все не уснут, а затем выскальзывает из комнаты и выбрасывает бутылку водки в огромную корзину для мусора в дальнем конце огромного туалета. Она падает с неожиданно громким стуком. Незнакомая девочка из младшего класса сонно шаркает мимо, бросая косой взгляд на Эйдин, сжимающую в руках банки с пивом. Эйдин дожидается, пока та уйдет, и осторожно опускает остаток своей добычи в мусор.

Эйдин пока еще ни разу не решилась воспользоваться душевой: тонкие виниловые занавески оставляют по бокам кабинок довольно широкие щели. Еще одна проблема. Нигде не уединишься – ни в ванной, ни на своем жалком пятачке спальни. Переодеться (не демонстрировать же свою жалкую плоскую грудь этой стае куда более зрелых молодых волчиц) можно только в туалете. Из-за этого на нее то и дело косятся – и не очень-то дружелюбно. Все девочки в Мил-лберне знают друг друга уже много лет. Никому не интересна дружба с новенькой, особенно с такой, от которой наверняка уже пахнет потом, на лице сразу же бросается в глаза уродливый прыщ (а девушки ведь выбирают подруг прежде всего по внешности) – Эйдин и сама понимает, что она здесь лишняя.

За целую неделю она так и не привыкла к оглушительным звонкам, резко вырывающим обитательниц «Фэйр» из утреннего сна. Глаза у девочек заспанные, все они полуодеты, все зевают. В бледных лучах рассвета, пробивающихся сквозь окошки, они гурьбой спускаются в столовую, где витает аромат жареной колбасы. Еда точно та же, что и вчера: треугольники поджаренного резинового хлеба под светящейся инфракрасной лампой, графины с «соком» (разведенная водой «Оранжина») и яичница-глазунья – такая же клейкая, как тосты, и такая же неаппетитная.

– Дерьмище, – раздается позади чей-то голос.

Эйдин, сжимая в руках пластиковый поднос, встает в очередь и снова слышит тот же голос за спиной, теперь уже громче:

– Такое даже мой бигль выблевал бы обратно.

Эйдин оборачивается и видит, что голос, как она и догадывалась, принадлежит Бриджид Кроу – очень красивой, бойкой, задиристой пятикласснице, которая спит через две кровати от нее. Бриджид – главная заводила всех вечерних разговоров после отбоя и без тени стеснения рассказывает, что она уже не девственница и баловалась гашишем. Это та самая девушка, которой Бликленд устроила жуткий разнос за притворный храп во время самоподготовки – мучительно тоскливых трехчасовых занятий в полной тишине, которые проходят каждый вечер в этом же обеденном зале. Каждая девочка сидит за отдельным столом, чтобы нельзя было поболтать друг с другом, хотя сложная система обмена записками работает вовсю. Не считая попыток заснуть в комнате, где куча незнакомых людей трубно сморкается, храпит, вопит, бормочет во сне, плачет, мастурбирует и ворочается, часы самоподготовки, пожалуй, самые тяжелые. Эйдин приходится крепко зажмуриваться и всеми силами отгонять от себя мысли о том, что сейчас делают мама с папой, Киран и даже Чума.

Бриджид, которая недавно объявила всем, что может достать поддельные удостоверения личности, чтобы ходить в выходные по ночным клубам, накручивает на пальцы длинные пряди светлых волос с мелированием цвета фуксии. На пальцах у нее четыре накладных ногтя – пятый, на большом, видимо, отклеился.

– Ага, – только и может выговорить Эйдин со смущенной улыбкой. – Я тут в основном только чай и пью.

– Курить ужасно хочется, – говорит Бриджид. – Хочешь, выйдем куда-нибудь после завтрака?

Эйдин не курит и ненавидит запах дыма, но все-таки кивает. В первый раз ее хоть куда-то зовут.

– Может, на хоккейную площадку? – Бриджид проказливо улыбается, и на щеках у нее появляются две дерзкие ямочки. – Все шестиклассницы туда бегают. – Она бесцеремонно разглядывает Эйдин. – Как там, говоришь, тебя зовут?

Пока Эйдин пытает свыкнуться с мыслью о курении среди бела дня на хоккейной площадке, видной из любою окна школы, включая директорское, к ним робко подходит девочка помладше и сообщает, что Эйдин вызывают в кабинет мисс Бликленд.

– Ну, ёлки, – говорит Бриджид с сочувствием и, как хочется верить Эйдин, с ноткой восхищения. – Похоже, ты встряла.

– Эйдин.

– Что?

– Эйдин меня зовут.

13

Милли слышит, как и каждое утро, вот уже целую неделю, Сильвия входит в дом ровно в девять, открыв дверь ключом, который дал ей Кевин. Она исключительно пунктуальна, деловита и предприимчива. В половине десятого она с подносом уже тихонько стучит в дверь спальни Питера, и начинается черепаший ритуал одевания Милли. Часто прямо в середине процесса, в одном бюстгальтере и застиранных трусах, Милли усаживается на кровати и начинает вслух размышлять о погоде, о своих носках и о мире во всем мире. Сильвия никогда ее не торопит. У нее ангельское терпение.

Потом, если погода хорошая, они идут гулять по окрестностям, и Милли останавливается на каждом шагу, чтобы поболтать со всеми соседями и представить им свою новую американскую подругу Сильви (а вчера и вовсе сократила ее до «Сил»). По пути они здороваются с собаками, с малышами, гуляющими в колясках в сопровождении непостижимо юных мам или несколько чопорных или застенчивых иностранных нянь, со случайными прохожими и, чаще всего, с сестрами О’Лири, двумя богемными дамами, никогда не бывавшими замужем – они тоже ежедневно выходят на утреннюю прогулку.

На очередной прогулке в сырой и холодный день, уже на второй неделе их знакомства, Милли обсуждает широкий круг вопросов: шоколадный торт (посыпать ли его сверху миндальной крошкой?), Эйдин (как она там, в новой школе?), сына ВД, который звонит ей, только когда потребуются деньги, ревматизм, размер собственной груди… Сильвия выслушивает эти монологи внимательно и серьезно, с неподдельным интересом, и Милли чувствует, что уже просто влюблена в нее. Когда дорога идет под уклон, американка заботливо берет Милли под руку.

Милли слышит рев мотора раньше, чем видит сам двухэтажный автобус, летящий по узкой, извилистой дороге.

– К стене! – кричит Милли. – Водитель бешеный!

Женщины, смеясь над этим ЧП, которое сами же себе и организовали, отбегают к обочине и прижимаются к старинной каменной ограде. Краем глаза Милли видит море – бушующее, прекрасное в своем неистовстве. Огромный автобус проносится мимо, Милли смотрит ему вслед, видит, как водитель машет ей рукой, и машет ему в ответ.

– Вы спасли мне жизнь! – смеется Сильвия. – Идемте, нам все равно пора возвращаться. Вас ждет сюрприз.

***

Сюрприз оказывается совсем не таким, какого ожидала Милли. Не цветок в горшке, не банка хрустящего рисового печенья, которую Сильвия принесла ей в первый день. Это вообще не вещественный подарок. Сильвия ведет Милли на кухню и распахивает дверцу шкафчика возле раковины.

– Та-дам!

Шкафчик неузнаваем. Нижняя полка выскоблена дочиста и покрыта каким-то синим сорбирующим ковриком. Чашки, блюдца и кружки не только сверкают чистотой – они собраны все в одном месте и расставлены аккуратными рядочками. На полке повыше – идеально ровная стопка чистых салатниц, а рядом – такая же ровная стопка чистых тарелок на таком же синем коврике. Здесь царит порядок – идеальный, продуманный, ошеломляющий.

С какой-то подчеркнутой торжественностью Сильвия распахивает следующую дверцу. Здесь, очевидно, отведено место для стаканов и бокалов, а в соседнем шкафчике, где раньше были свалены самые разнородные предметы, теперь разместилось все необходимое для выпечки, и все это тоже выглядит красиво. Мука и сахар больше не хранятся в бумажных пакетах: Сильвия пересыпала их в высокие стеклянные банки с пробковыми крышками, как на картинке в журнале о домашнем дизайне. Рядом – специи, макароны, рис, консервы и так далее.

От ее кухни Сильвия не оставила камня на камне.

Милли стоит посреди комнаты, разинув рот, обуреваемая противоречивыми эмоциями. Сильвия не имела никакого права шариться в ее вещах без разрешения, даже без предупреждения, и устраивать такие радикальные перестановки! Да кто она такая? Всего лишь наемная работница, получающая жалованье в конверте, она и в доме-то появилась всего пару недель назад. А главное – что Сильвия хочет сказать таким непрошеным вмешательством? Что у нее, у Милли, на кухне бардак? Что она никуда не годная хозяйка? Эта мысль – о том, что Сильвия, пожалуй, ее все-таки не понимает, а может, просто жалеет, – оказывается неожиданно горькой.

И в то же время Милли ощущает прилив благодарности. Сильвия явно не один час трудилась с одной-единственной целью – порадовать ее, Милли, пусть даже ей это не вполне удалось. Но намерения-то у нее были добрые. И нельзя отрицать, что новый порядок в шкафах и ящиках (да, ящики тоже преобразились) намного удобнее прежнего и, пожалуй, в целом лучше.

– Когда же вы успели? – спрашивает наконец Милли.

– Ой! Вам не нравится?

– Не то чтобы не нравится, а…

– Я работала понемножку каждый день. А закончила сегодня утром, пока вы отдыхали.

Милли подходит к первому шкафчику и ошеломленно разглядывает чайный сервиз ручной росписи – в нежных бледно-розовых розочках, вьющихся по серо-зеленым лозам.

– Где это вы его откопали?

Ах, это? – Сильвия улыбается. – Он лежал наверху, под кроватью в одной из спален. Я сначала решила, что это мусор. Он был в таком пластиковом пакете, знаете, как из магазина.

– Мне этот сервиз уже много лет на глаза не попадался.

– Он такой красивый! Давайте из него чай пить.

– Но он ведь не на каждый день.

– Почему? Почему бы не выпить чаю из самых красивых чашек, какие у вас есть? Вы этого заслуживаете.

– Я?

– Как никто другой. – Сильвия смотрит в лицо Милли – не то озадаченное, не то рассерженное, и выпаливает, по своему обыкновению, с дерзкой откровенностью: – Вы вообще привыкли себя во всем обделять. Не замечали?

Эти слова трогают Милли, и ей уже хочется как-то загладить свою первую, не слишком любезную реакцию.

– Вы, должно быть, кучу времени на это убили. Выглядит просто потрясающе.

В сущности, это правда. Пожалуй, Кевина стоит даже поблагодарить за то, что привел в дом эту незамутненную прелесть.

– Вам правда нравится? – спрашивает Сильвия. – Я обожаю это делать. Хочу еще кое-где в комнатах порядок навести, если вы не против.

– Ума не приложу, как это я его засунула под кровать? Что на меня нашло?

Сильвия берет одну из тоненьких чашек и ставит на поднос.

– На вид прямо старина.

– Прямо как я.

Сильвия фыркает.

– Да бросьте! Нет, правда, у вас столько хороших вещей. – Она включает чайник и показывает на французские настольные часы на подоконнике. – Вот, например. У моей мамы были такие же часы. Держу пари, стоят они немало.

– Эти-то? Да на них даже вор не польстится. Вечно отстают по меньшей мере минут на десять.

– Но их же можно починить. Я могу сама отвезти в починку в следующий раз, когда поеду в город. Никогда не знаешь, какие сокровища могут найтись прямо под боком. Вы смотрели такую передачу – «Лавка древностей»? Не знаю, у вас это показывают или нет? Каждую неделю люди приносят из дома какие-то вещи, вроде этих часов, или еще что-нибудь в том же духе – лампу или вазу, которые нашли у себя в подвале, – а там эксперты смотрят и говорят, сколько все это стоит. Иногда кто-то приносит картину, как он считает, необычайно дорогую, начала девятнадцатого века, например, а оказывается, что это подделка и ничего не стоит.

– Ха! Вот это как раз про меня.

Продолжая болтать, Сильвия приносит чай, и они вдвоем садятся за стол.

– А бывает, кто-то притащит люстру, про которую всегда думал, что это хлам, – рассказывает она, – или вот еще раз было – одна женщина нашла серьги в маминой шкатулке, и оказалось, что они стоят тысяч пятьдесят.

– Вот такое и у меня найдется. Мое обручальное кольцо, фамильное. Поэтому я его никогда и не ношу. Я ведь его уже теряла – в первый же день, как только надела, представляете?

Милли начинает подробнейший, хотя и довольно путаный рассказ. Они с Питером устроили пикник возле какого-то паба в Болсбридже, или, может быть, на лугу в Киллестере, или где-то еще – в общем, где-то в городе, и она уронила свое кольцо с изумрудом в траву. Двое влюбленных прочесывали берег реки, пока совсем не выдохлись. А потом, представьте себе, уборщица, миссис Оливия Кео ее звали, нашла его в мусорном ведре, или, может быть, на тротуаре возле магазина, или на столике под сахарницей. Повесила объявление: «Найдено утерянное кольцо», и Питер, когда приехал назавтра, чтобы поискать еще разок, увидел его и забрал кольцо. А Милли потом пригласила миссис Кео на чай – сконы, бутерброды с лососем и все такое – в Шелбурне.

– Ух ты, – говорит Сильвия, – слава богу, что нашлось. Но я все равно не понимаю – почему же вы это кольцо не носите?

– Да пальцы, знаете, отекают.

– А, ну да. Но вы же, надеюсь, храните его в банке, в ячейке или еще где-нибудь?

– А что, во Флориде все так делают?

– Ну да, если вещь дорогая. Вы же говорите, оно ценное?

– Очень, но нет, банкирам я не доверяю, говорит Милли. – Оно у меня здесь, в Маргите.

– А если воры в дом заберутся?

– Не беспокойтесь, оно надежно запрятано, как клоп в ковре. – Несколько лет назад, когда на их улице произошла череда краж со взломом, Питер принес домой сейф для ценных вещей. А ее кольцо, упрятанное в бархатный мешочек с вышитой Веселой Джессикой монограммой, оказалось единственной вещью, которую ей хотелось сохранить. – И ключ тоже спрятан.

– Вот это хорошо, это разумно, – говорит Сильвия и, не дожидаясь просьбы, насыпает Милли в чашку ложку сахара и размешивает.

14

Поднос с чайником, сахарницей, молочником, яйцом-пашот, тостами с маслом и двумя таблетками парацетамола сотрясается с каждым шагом Кевина, когда он поднимается на второй этаж своего обожаемого дома, который они мудро купили еще давно, до того, как началось безумие на рынке недвижимости. Кевин толкает дверь носком кроссовки, еще влажной после утренней пробежки, и подходит к кровати: где-то там, в ворохе смятых простыней, лежит его жена.

– У меня есть лекарство от твоей боли, – говорит он и ставит поднос рядом с Грейс.

– Это не лечится, – отвечает она. На поверхности показывается прядь ее темных волос, а затем и она вся: вокруг глаз размазанная тушь или краска, не смытая на ночь, под глазами пятна теней – цвета трупа, выловленного из моря. И все равно она выглядит секси.

– Бог мой, женщина, чем же ты занималась всю ночь?

Кевин рассчитывал, что это прозвучит весело, но, кажется, в голосе все-таки проскочила нотка обиды, ревности или еще чего-то нехорошего.

– Вы так любезны. – Грейс садится у изголовья кровати, где все еще заметно бледное пятнышко яичного желтка, и при виде его Кевина вновь слегка потряхивает от злости. Они долго спорили о том, как реагировать на этот возмутительный акт вандализма, метаясь между стремлением понять боль своей дочери и желанием сурово наказать ее. Вопрос повис в воздухе, где, вероятно, и останется висеть, по крайней мере пока.

– В другой раз не выпускай меня из дома. – Грейс натягивает одеяло до самого подбородка и быстрыми, короткими круговыми движениями потирает виски. Кевин в шутку суетится над ней, взбивает подушки, а затем изображает с одной из них настоящую драку. Кевин закидывает подушки ей за спину, а затем берет ее голову в обе ладони и массирует, как когда-то раньше. Она благодарно постанывает:

– О-о-о… великолепно. Нет, не останавливайся, пожалуйста! Еще! Я сейчас умру.

– В котором часу ты вчера пришла? – спрашивает Кевин, хотя прекрасно знает, что она ввалилась в парадную дверь в третьем часу ночи, еле держась на ногах, наскоро закусила чем-то – судя по всему, поджаренным сэндвичем с сыром и помидорами, – а потом рухнула на кровать прямо в одежде и захрапела на весь дом.

– Понятия не имею. В час? – Дрожащей рукой Грейс подносит к губам чашку вместе с блюдцем. – О, черт. – Она вздрагивает и расплескивает чай. – Черт! Я и забыла. Вчера вечером мне в офис звонил кто-то из Миллберна, а перезвонить так и не получилось.

– Вот они, твои пьяные вечеринки… – Кевин улыбается, давая понять, что шутит, и тут же морщится. Ведь было же время (ну да, почти двадцать лет назад – до смешного беззаботное время, еще до того, как они начали плодиться и размножаться), когда не нужно было специально подчеркивать, что шутка – это шутка? Пошутил, и все. Теперь же непременно нужно поднять бровь, пожать плечами, что-то пояснить или смягчить, чтобы кто-нибудь из близких не истолковал его слова превратно.

– Я уже в курсе, – говорит он. – Ее высочеству понадобились какие-то туалетные принадлежности. Не то гель, не то масло для волос.

– Не нужно подробностей. – Грейс запивает таблетки остатками чая и начинает разминать вилкой яйцо. – Это прекрасно.

Кевину даже не верится, что она так легко проглотила его вранье. Эйдин, яростная противница всякого кокетства, никаких туалетных принадлежностей не просила, это совсем не в ее духе. Правда в том, что за такое короткое время дочь уже успела влипнуть в неприятности, хотя Бликленд, старая садистка, обожающая передавать родителям дурные новости лично и наслаждаться реакцией, отказалась сообщать подробности по телефону, сколько он ни выспрашивал. Лишь заявила, что хочет видеть его завтра с утра. Кевин намерен погасить этот тлеющий уголек сам, не посвящая в это жену, иначе очередная атака «урагана Эйдин», да еще сразу же после расправы над картиной, неизбежно усугубит ситуацию. По крайней мере, именно так он для себя оправдывает свою скрытность; на самом деле, конечно, и другие мотивы играют роль.

– А до пятницы это не может подождать? – спрашивает Грейс. – Ты как? Выглядишь как-то не очень.

– Нормально. Вообще-то я собирался сегодня съездить. Мне все равно в город нужно.

– Да?

– Мик нашел одну вакансию. Шансов немного, конечно. Какая-то онлайн-муть, я в ней не разбираюсь.

– Можно же на какие-нибудь курсы пойти?

Кевин с трудом сдерживается: она уже не в первый раз дает ему этот наивный совет

– Что ж, все равно хорошо, если есть шанс, – продолжает она. – Но, сам понимаешь, может и затянуться.

– И так уже затянулось.

– Ничего страшного. Слушай, – говорит Грейс, – к ужину меня не жди. Я сегодня поздно приду.

– Опять? – вырывается у него.

– Ничего не поделаешь, – говорит она, хмурясь. – Поверь, я бы сама с удовольствием дома побыла.

– Правда?

– Шутишь? – она слегка улыбается, не то с любопытством, не то озадаченно, и направляется в душ.

***

Выгладив свои лучшие брюки, Кевин добрых десять минут разыскивает свой единственный ремень – старенький, потертый плетеный пояс, и в конце концов находит: ремень висит на спинке кровати Кирана, и на нем болтается в петле плюшевый мишка. Господи, у него в этом доме хоть что-то свое есть?.. В туалете он после некоторых раздумий отвергает мысль брызнуть на себя одеколоном, подаренным детьми на день рождения и до сих пор не распечатанным: это кажется слишком банальным. Нет, все-таки он и правда дурачок деревенский. Немолодой мужчина, притом женатый, притом более или менее счастливо женатый… или нет? И вот, как последний идиот, пытается принарядиться в надежде произвести впечатление на женщину, которая его на добрую четверть века моложе, которая тоже, скорее всего, замужем и вряд ли помнит о его существовании. Не говоря уже о том, что его шансы увидеться сегодня с Роуз Берл вообще призрачны. Встреча с Бликленд назначена в корпусе «Фэйр», а кабинет мисс Берд располагается в школьном здании. И тем не менее его мозг все утро кипел, изобретая какой-нибудь правдоподобный предлог для того, чтобы зайти в главный офис и вдоволь налюбоваться ею: темным пятнышком родинки в правом верхнем углу рта, роскошным изгибом бедер под юбкой-карандашом, влажно блестящими глазами с дерзкой искоркой…

По счастливой случайности или по прихоти подсознания, сидя перед кабинетом Бликленд и разглядывая три телефона на стене напротив, Кевин вдруг замечает Роуз Берд. Объект его вожделения, ни о чем не подозревая, приближается к нему, просматривая на ходу огромную стопку папок с документами, и щеки у нее раскраснелись от короткой прогулки между двумя школьными корпусами. На ней сексуального вида очки в черной оправе «кошачий глаз», которых он раньше на ней не видел, и синее платье с запахом, скрадывающее и одновременно подчеркивающее фигуру – в воображении Кевин тут же начинает медленно разматывать на ней ткань. На ногах у нее, как у всех женщин в Дублине, темные высокие кожаные ботинки, все в серебристых люверсах и молниях от щиколотки до середины икры. Вот бы сейчас расстегнуть эти молнии. Стянуть с нее ботинки и поглядеть, что там под ними. Колготки? Чулки на подвязках? Голая кожа?

– Мистер Гогарти, – она резко останавливается.

Стоит ей улыбнуться Кевину этими губами, как щеки у него окрашиваются румянцем и кровь приливает к паху. Ему снова четырнадцать лет. Как бы ему ни хотелось держаться с вежливой отстраненностью, он просто тупо пялится на Роуз Берд. В ней, словно в таблетке экстази, есть что-то такое, что ударяет в голову, и Кевину вдруг делается хорошо.

– Как поживаете, мисс Берд? – Он не знает точно, что полагается делать в таких случаях по этикету. Кивнуть? Слишком холодно. Поцеловать? О боже, нет, конечно. Помахать рукой? Как-то нелепо, она же рядом стоит. Кевин останавливается на рукопожатии.

– Ой, – говорит она с хрипловатым смешком, – какой вы холодный!

А вот у нее рука, наоборот, теплая, даже горячая, и этот первый телесный контакт с Роуз Берд, администратором школы Миллбери, несет в себе заряд чистого секса, ну ладно – потенциального крышесносного секса, который пробивает его насквозь.

– Как дела у Эйдин? – спрашивает Роуз.

Тут Кевин вдруг замечает, что у нее за спиной Блик-ленд уже хромает к ним через свое непомерно огромное, под стать раздутому самомнению, логово. Еще несколько секунд – и шанс будет упущен.

– Отлично, – говорит Кевин и делает Роуз Берд знак придвинуться поближе, словно хочет сказать ей что-то по секрету. – Послушайте, я хочу спросить – можно будет с вами побеседовать после того, как я закончу свои дела здесь? – Он комично таращит глаза, словно мысль о встрече с Бликленд приводит его в ужас. – Чисто деловой разговор…

– Да? – Очаровательная головка в замешательстве наклоняется ближе. Кевина накрывает волна дорогого мускусного аромата, напоминающего о дорогом универсальном магазине, где продавщицы с утра до вечера обрызгивают духами надменных клиенток, мимоходом завернувших к ним в обеденный перерыв в поисках средств соблазнения. Мисс Берд больше ничего не говорит, только смотрит, наклонив к нему лицо, серьезно и с любопытством, и ему остается только развивать дальше свою смехотворную легенду.

– Я хотел узнать, нельзя ли переводить Эйдин карманные деньги на какой-нибудь счет, чтобы она могла тратить их после школы. Она говорит, что другие девушки заходят в магазин и покупают конфеты. – От ее взгляда Кевин теряет волю, от ее близости слетает фильтр, сквозь который в другой обстановке не прорвалось бы то, что он брякает сейчас: – А может быть, и кое-что еще.

Что, черт возьми, он хотел этим сказать? А главное, как его поняла очаровательная мисс Берд? Что такое необычное или недозволенное можно купить в местном магазине?

– Вы имеете в виду сигареты? – понимающе кивает мисс Берд. Она совершенно невозмутима – помимо всего прочего, она умеет сгладить неловкость, и Кевин снова чувствует себя на коне. Интересно, думает он, у нее тоже ток пробежал по каждой клеточке тела от этого рукопожатия? – Но эти вопросы находятся в ведении мисс Бликленд. Она распоряжается всеми делами в «Фэйр». А вот и она сама.

– Ясно, – бормочет Кевин, и мозги у него в голове взбалтываются, как омлет, от лихорадочных попыток прямо сейчас, когда старая карга с пустым и непроницаемым, словно кусок ДСП, лицом уже взялась за дверную ручку, придумать другой законный повод снова увидеться с Роуз Берд, и поскорее. Как можно скорее.

– Кстати, я хотела спросить, – говорит мисс Берд, поправляя сережку, у которой, кажется, расстегнулся замочек, и снова поворачиваясь к нему. – Вы получили ознакомительный буклет? Мне казалось, что я послала его по почте, а сегодня утром увидела, что он лежит у меня на столе. Эйдин у нас единственная новенькая в этом семестре, вот я и подумала – может, я забыла отправить?

– Я зайду к вам на обратном пути и заберу, – говорит Кевин, еле сдерживаясь, чтобы не вскинуть победно кверху кулак.

– О нет, не стоит. Я пришлю его с кем-нибудь из девочек, не беспокойтесь.

– Мистер Гогарти, – произносит мисс Бликленд без малейшего проблеска чего-то человеческого на угрюмом лице. – Входите, прошу вас.

– Так я зайду чуть позже, – говорит Кевин. – Мне ведь все равно и с Эйдин надо повидаться.

– Дети сейчас на уроках, мистер Гогарти, – укоряющим тоном говорит Бликленд. – Посещения только после занятий.

Кевин готов отдубасить эту старую ведьму. Но тут Роуз Берд с лукавым видом добавляет такое, что он в один миг взлетает на вершину блаженства.

– Буклет у меня в главном офисе, можете зайти, если хотите, когда закончите свои дела.

Она улыбается и, как только Бликленд поворачивается спиной, показывает ему язык и подмигивает. Подмигивает! Ему!

Кевин Гогарти, окрыленный, буквально впархивает в офис Бликленд.

– Слушаю вас, – говорит он.

***

За закрытой дверью Бликленд довольно бессвязно излагает недавние события: оказывается, его дочь украла у него же в доме огромное количество спиртного, в том числе бутылку довольно дорогой водки – удивительно, как только он не заметил ее пропажи.

Первая мысль Кевина: ну, если честно, эта выходка вполне в духе того, что он и сам мог отмочить в юности – правда, у него обычно хватало ума не попадаться. Самое невероятное в этой истории, что, по словам Бликленд, бутылки обнаружили только потому, что Эйдин пыталась от них избавиться. Кто-то из учеников видел, как она выбросила их, невыпитыми! Нет, думает Кевин, Эйдин – определенно самая странная из всех его отпрысков.

– Наши правила категорически запрещают алкоголь – уверена, вы это понимаете. Если это правило нарушается, если девушка, – тут голос Бликленд слегка взлетает вверх, – проносит в корпус спиртное, это очень серьезный проступок.

– Миссис Бликленд…

– Мисс.

– Прошу прощения. Мисс Бликленд, на самом деле Эйдин хорошая девочка, правда. Она очень чуткая и заботливая. Но у нее сейчас трудный период – у нее сестра-двойняшка, между ними начались кое-какие… трения, а брат недавно уехал учиться в колледж, и она скучает. Лучшая подруга в прошлом году переехала в Шотландию. Знаете, я считаю, что этот случай… Видите ли, это своего рода символический бунт. Она не хотела ехать в школу. Возможно, она рассчитывала завести с кем-то дружбу таким образом, произвести впечатление. Ужасная ошибка, да.

Выражение лица Бликленд не меняется ни на йоту.

– Возможно, Миллбери – не самая подходящая школа для Эйдин, мистер Гогарти. Вы, вероятно, еще не знаете, что единственная подруга, которую она здесь нашла – самая трудная девушка из пятого класса, девушка, которую почти никогда не отпускают домой.

Кевин нисколько не удивлен, однако говорит:

– Меня это очень удивляет. Послушайте, я хочу сказать – ей, вероятно, нужно время, чтобы привыкнуть. Думаю, она отлично впишется, если дать ей шанс.

– Неважно, был ли это бунт, как вы говорите, или она и в самом деле собиралась выпить бутылку водки и несколько банок пива, – голос Бликленд вновь звенит от возмущения, – за что пришлось бы нести ответственность школе, – все равно, правила есть правила.

– Я понимаю, разумеется, понимаю, – говорит Кевин, думая про себя: «Твою мать, ее же сейчас из школы исключат». – Но нужно же принять во внимание, что она выбросила бутылки? Очевидно, опомнилась, раскаялась в содеянном и приняла – да, запоздало, согласен, но все же приняла верное решение: не пить, не подбивать на это других девочек, не нарушать правила. – Перед глазами у Кевина встает Эйдин: как она вышла из машины в первый день, когда они приехали сюда – скорее всего, перепуганная до полусмерти, но решительная и упрямая. – Я прошу вас судить о ней по этому поступку, а не по той ошибке, которую она чуть было не совершила. Она будет стараться. Обещаю.