Текст книги "He как у людей"

Автор книги: Ребекка Хардиман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

52

Восемь дней прошло с тех пор, как Кевин поселился у Мика и Мейв, и все эти восемь дней он не видел свою жену. Когда Грейс входит в дом и бросает сумки на ковер – привычка, которая раньше раздражала его до чертиков, казалась сознательным нежеланием соблюдать установленные им мягкие правила, – теперь он видит, что это значит на самом деле. Она весь день работала, устала, вот и бросает сумки. Как же исказилось его восприятие после потери работы: все нужно обязательно истолковать в свою пользу, подчеркнуть свою правоту, которую он вечно пытается доказать – а кому, если разобраться, и зачем? Что за извращенная потребность постоянно вести счет?

– Я только что говорил с Эйдин, – выпаливает он. – Жива-здорова.

– Ох, слава богу. Слава богу. Где она?

– Говорит, ночует у подруги из школы, одной из приходящих учениц.

– Думаешь, она врет?

– Нет, но у нее был такой голос… не знаю даже, как описать, все сразу: стыд, тревога, раскаяние.

– А остальные спят? – спрашивает Грейс.

Кевин кивает.

– А в полиции что говорят?

– Да почти ничего. Больше задавали вопросы: убегала ли Эйдин из дому раньше, надолго ли. Сказали обзвонить ее подруг.

– А сделать-то они что-то могут?

Кевин встает и осторожно подходит к жене.

– Помнишь, что было в тот раз? Когда она пряталась в исповедальне с мешком конфет. Ей нужно остыть. Я только что говорил с ней, и у нее действительно все хорошо, ей ничего не угрожает. Голос у нее нормальный.

Грейс задумывается.

– Приятного мало, конечно, – говорит Кевин. – Но завтра она вернется. Я уверен.

Грейс, его несгибаемая Грейс, начинает плакать, и видеть ее, всегда такую сильную, в этом состоянии невыносимо. Ему отчаянно хочется утешить ее, но он знает, что потерял право на это.

Она по-настоящему красивая. Хотя ее аристократическая бледность сейчас бледнее, чем надо бы, и на этом фоне слишком резко выделяются темные тени на нежной коже под глазами, красота ее несомненна. Это факт, не требующий проверки. Кевин шагает к ней и решительно обнимает. Плевать на все. Он притягивает к себе жену, боясь, что она не позволит ему эту жалкую попытку утешения, но она позволяет. На Кевина снисходит покой, мощное ощущение восстановления гармонии мира. Грейс не отталкивает его – вначале просто стоит безучастно, словно мирный демонстрант, без сопротивления подчиняющийся полицейскому аресту, но потом наконец откликается. Она прижимается к нему все крепче, пока они не оказываются друг у друга в объятиях. Нос, уткнувшийся ему в шею, обжигает холодом, будто кусок льда, но сама Грейс под пальто, там, где его руки обнимают ее, божественно теплая.

Все мысли куда-то исчезают. Для него – невротика, безработного, только что брошенного отца четверых детей, подверженного стрессам – это миг блаженного успокоения, пусть и мимолетный.

– Я облажался, – говорит Кевин. – Облажался по полной.

Тело Грейс напрягается.

– Да.

– Я что, с ума сошел?

Она угрюмо хмыкает.

– Тебе виднее.

– Так и было. Я сошел с ума. Я виноват. Прости меня.

Он говорит ей, как ему ее не хватало, даже до всей этой истории – что истинная правда, – хотя они и живут под одной крышей. Она разжимает объятия.

– Я знаю, работа, – говорит он. – Нет, это все не о том.

Он нежно трогает губами одну ее щеку, другую, и, к его великому счастью, она не противится, во всяком случае, не бьет его с размаху по физиономии. Может, еще не все потеряно? Они целуются. Он чувствует, что она слегка расслабляется. Он покрывает поцелуями ее лицо, а потом спускается по шее все ниже и ниже. Это их проверенная и надежная схема действий – возможно, избитая, зачастую еще и сокращенная, зато привычная и знакомая. Но не теперь. Теперь все невероятно, восхитительно ново. Яркий всплеск любовной химии, словно и не было этих двадцати лет совместной жизни. Кевину хочется забыть обо всем прямо здесь, на семейном диване, но он сдерживается. Ему же нужно еще кое о чем ей рассказать. Он готов рассмеяться: такой неожиданный подарок – тлеющая страсть вспыхнула вновь, но даже в пустом доме, черт возьми, все равно не дети, так мать, одним словом, семья – все равно сумеют все испортить.

– У нас еще одна проблема.

Грейс снова напрягается и выпускает его из объя-тий.

– О боже. Мне лучше сесть, да?

– Да. И выпить, пожалуй, не помешает.

Грейс направляется прямо к столу, где стоит полупустая бутылка красного, и наливает два бокала.

– Ну ладно, так какие еще новости меня ждут? Кевин тяжело вздыхает.

– Мама пропала.

– О господи. – Грейс качает головой и делает большой глоток. – Как это? Она что, ушла из дома престарелых?

– В каком-то смысле.

– В каком?

Кевин плюхается на тот самый диван, который еще минуту назад фигурировал в его эротических фантазиях. Беккет томно мурлычет, словно гордясь, что его рыжей шерстью покрыты все три подушки.

– Не знаю даже, с чего начать. Наверное, с того, что она сбежала из «Россдейла» ночью.

– Этой ночью?

Кевин кивает.

– И, скорее всего, ловила машину на дороге.

– Что?

– Или тебе будет интереснее послушать, как она подмешала транки охраннику в капучино?

– Ты шутишь.

– Приукрашиваю. Это был эспрессо.

– Но как, черт возьми…

– Судя по всему, она разработала сложный план, куда входила кража постельного белья из прачечной – у них там пропало несколько полотенец… да, и в придачу похищение сорока пяти евро у соседки по комнате. – Он делает паузу для театрального эффекта. – Мертвой соседки.

Грейс взвизгивает от смеха.

– Прекрати! Это ужас какой-то. Прекрати!

– Они считают…

– Так ты говорил с…

– С Шейлой Слэттери – помнишь, директор «Россдейла»? Она примчалась сюда вместе со своим приятелем Квазимодо.

Грейс снова заливается хохотом.

– Кончай!

Кевин довольно улыбается и тоже смеется.

– Миссис Слэттери и этот неандерталец стояли у нас на пороге и тихо психовали, хотя изо всех сил старались не показывать вида. Видимо, опасаются, что мы их засудим. Оказывается, накануне мама обошла половину комнат, со многими соседями торжественно попрощалась и потихоньку показывала им разные штуки из своего рюкзака, которые намеревалась использовать – я цитирую – «в бегах».

Грейс уже в истерике.

– Что, например? – с трудом выговаривает она. – Что у нее было в рюкзаке?

– Итак, по порядку. – Кевин рад. Наконец-то у них все как раньше. Кевин, маленькая лабораторная мышка, вышел в большой мир, собрал крошки историй и интересных наблюдений о разных людях и местах, где побывал, принес в свое маленькое гнездышко и теперь развлекает ими Грейс. – Банка пива, рулон туалетной бумаги, – Он уже сам ржет как ненормальный. – Да, и еще пузырек имодиума – как знать, вдруг в побеге внезапно проберет дрисня.

Грейс стонет от смеха.

Кевин наконец успокаивается.

– Но, конечно, никто не обратил на это внимания. Все решили, что она просто заговаривается.

– Ну, ей-богу… я просто не…

– Я знаю.

– Рассказывай, рассказывай.

– Где-то перед рассветом – не знаю точно, в каком порядке все это происходило, – она мило пообщалась с охранником при входе и подмешала ему в кофе снотворное. Как в кино. Спряталась в чужой комнате, запугав до полусмерти какую-то старушку-пенсионерку. Вроде как они еще раньше с ней поцапались по какому-то поводу. Я и знать не знал. Маме после этого даже запретили вьгходить в комнату отдыха.

– Ой, не могу…

– Но это я виноват. – Он отводит глаза. – Мне столько раз звонили из «Россдейла», а я даже не потрудился…

– Ты не виноват.

Но это неправда.

– Да ладно, – отмахивается он от ее великодушия, хотя оно все же слегка приглушает грызущее недовольство собой. – Да, я ведь, кажется, еще самое главное не рассказал? Лучше не спрашивай, но она там пряталась за каким-то деревом или растением, а когда охранник ее заметил, стала втирать ему про отцовскую конюшню.

– Какую конюшню?

– Вот и я о том же.

Грейс все еще вытирает слезы.

– Боже ты мой. Дайте мне еще вина.

Грейс наполняет оба бокала до краев.

– И после всех этих цирковых номеров она каким-то образом выскользнула через черный ход. Грейс усмехается:

– У них что, нет системы безопасности?

– Есть какой-то кодовый замок на двери, но, похоже паршивенький. Они там теперь ведут расследование.

– С ума сойти. Так где она сейчас? Дома? Ты был в Маргите?

– Ну конечно. Никаких следов. Но ее машины тоже нет, стало быть, уехала куда-то.

Кевин смотрит на Грейс, а та вдруг тамолкает, обхватив голову руками.

Наконец она говорит:

– Но как такое может быть? Как они могли исчезнуть обе одновременно? Совершенно невероятно.

В комнате становится ужасно тихо. Беккет просыпается, потягивается, вылизывается и укладывается на другой бок. Кевин смотрит, как секундная стрелка бежит по циферблату настенных часов: три, шесть, девять…

– Кевин?

– М-м-м?..

– Ты же не думаешь, что они…

До сих пор ему и в голову не приходило – ни на секунду, даже отдаленной мысли не мелькало, что Милли с Эйдин могут быть вместе, что эти две истории как-то связаны. Это было бы слишком дико, слишком похоже на заранее обдуманный план. Мама не посмела бы сбежать с его дочерью – она же понимает, что Кевин с Грейс будут вне себя от ярости. Даже для нее это слишком.

Однако в тот же миг, как это предположение срывается с уст его жены, Кевин понимает со всей непреложностью, как очевидную истину – вроде того, что все мы рождаемся, стареем, умираем, – что Эйдин соврала ему и что они с Милли действительно в сговоре. Конечно, так и есть. Он тупо смотрит на Грейс, пока эта идея обживается в его замороченных мозгах и опрокидывает все гипотезы этого проклятого дня.

Теперь у него в голове три мысли. Первая: черт побери, он все-таки оторвет Милли Гогарти башку. Запрёт ее на темном чердаке и будет носить ей туда корки черствого хлеба, воду и жидкий чай без сахара. Безответственность! Обман! Эгоизм! Вторая: ну, по крайней мере, Эйдин не одна, а с бабушкой. Третья: о черт, она с бабушкой…

53

Надо сказать – да она и сказала уже три раза за последние сорок минут, – Милли этой ночью плохо спала из-за кошмарного матраса в мотеле: стоило ей шевельнуться, как древние пружины ножами впивались в тело. Не говоря уже о соседке по кровати, с которой они сражались за единственное одеяло от заката до рассвета, перетягивали его туда-сюда – ни дать ни взять сцена из комедии. Но уже утро, половина десятого, и обе Гогарти шагают под нереально ярким солнцем к квартире Сильвии Феннинг. В душе Милли преисполнена оптимизма – наверное, во Флориде все так радуются каждое утро, как только выйдут на улицу. Доведется ли и ей когда-нибудь пожить в таком месте, где нет ни сырости, ни серости, ни дождей?

Вчера все складывалось далеко не столь солнечно. В полицейском управлении Клируотера возникли серьезные осложнения. Милли в мельчайших подробностях рассказывала обо всех злодеяниях Сильвии странной женщине-полицейской – фигуристой, гламурной, со зверски выщипанными бровями и пышными накладными ресницами – и уже дошла до истории о сейфе и кольце с обрамленным бриллиантами изумрудом, в мешочке, вышитом Веселой Джессикой, когда та прервала ее.

– Постойте. Так это все произошло в Ирландии?

Не прошло и пяти минут, как обе уже, начиная отчаиваться, стояли на улице. Полиция Клируотера – объяснили им – не расследует преступления за пределами своей юрисдикции, и уж тем более совершенные в других странах, за исключением крайне редких случаев экстрадиции. Милли, чувствуя, что двери правосудия вот-вот захлопнутся у нее перед носом, победным жестом предъявила багажную бирку. Вот ее контактная информация! Разве вы не можете устроить проверку Сильвии Феннинг? Скажем, заехать к ней домой? Наверняка за ней есть темные делишки и в здешней юрисдикции. Но полицейская уже потеряла к ним интерес.

Когда они вернулись в «Отверженные», Эйдин добыла из автомата две бутылки спортивного напитка и шоколадный батончик, и, усевшись на липкое покрывало, они принялись обдумывать, что делать дальше. Было уже поздно, обеим хотелось спать из-за смены часовых поясов. В итоге они пришли к выводу, что остается только самим отыскать Сильвию и поговорить с ней. Милли много всякого нафантазировала на эту тему, но теперь, когда фантазии превратились в реальность, ей стало немного страшно. Ведь это уже вовсе не та Сильвия, а самая настоящая преступница. Эйдин, со своей стороны, полностью поддерживала бабушкины поиски, но перспектива возможной встречи с Шоном Гилмором вызывала у нее противоречивые чувства. Да, он сделал ей больно, однако Эйдин почти не сомневалась, что Шон ничего не знал о темных делах своей опекунши. Ей казалось, что она все же немного его узнала, и не находила в нем жестокости. Просто он не такой.

В тесном номере было не протолкнуться от вещей Гогарти – пухлые чемоданы, карты, глянцевые брошюры с рекламой экскурсий с дельфинами и походов на яхтах. А может, предложила Милли, просто отдохнуть несколько дней и вернуться домой, или поехать на автобусе в Майами, славный город ее любимых мифических «Золотых девочек». Или попробовать сыграть в мини-гольф в Сент-Пите?

Эйдин вышла в ванную почистить зубы, а вернувшись, выключила лампу у кровати и, забравшись под покрывало, сказала:

– Мы сюда не в гольф играть приехали.

* * *

Трехколесный велосипед перед дверью квартиры 208, Виктори-Тауэрс – огромный трехэтажный комплекс у забитой машинами автострады – не слишком обнадежил. Если Феннинги здесь когда-то и жили, думает Милли, то уже давно съехали. Так и вышло: новые жильцы отправляют их на первый этаж, к управдому.

Гас Спаркс (судя по табличке рядом с сетчатой дверью) встречает обеих Гогарти в консервативном наряде, будто в гольф собрался играть: отглаженные бежевые брюки, свежевыстиранная белоснежная футболка-поло, две из трех пуговиц на ней застегнуты. На ногах у него кожаные сандалии, и ногти на ногах аккуратно подстрижены. Вот в «Россдейле» Милли просто тошно было смотреть на ноги некоторых стариков – шишковатые, все в пятнах, цветом и текстурой напоминающих вываренную на пару цветную капусту, или, хуже того, каких-то диких багрово-черных оттенков, а ногти грязно-желтые, словно от никотина.

– Привет, – говорит Спаркс.

Милли откашливается, но тут внезапно на нее нападает неудержимый приступ чихания.

– Боже ты мой, – говорит Спаркс, а затем вежливо прибавляет «будьте здоровы» – четыре раза подряд.

– Прошу прощения, – говорит Милли, выуживает из сумки длинный кусок мятой туалетной бумаги, похожий на ленту серпантина, и прикладывает к своим старческим слезящимся глазам. – Ужасно! Это все американские кондиционеры.

– Что ж, – говорит он, – от имени всей Америки приношу извинения.

Спаркс улыбается. У него доброе лицо, узкое, на удивление никаких брылей, и при этом открытое, как бескрайняя равнина, а еще в нем чувствуется что-то ранимое и одинокое – словно он много страдал, но зла ни на кого не держит.

– Откуда вы, леди?

Несмотря на возраст – а он по меньшей мере года на три-четыре старше Милли, – глаза у Спаркса ясные, блестящие, зеленые. Милли вытирает нос, надеясь, что на нем не осталось ничего постороннего, и представляет их с Эйдин как туристок из Ирландии.

– Мы подумали, что вы сможете что-нибудь рассказать о нашей знакомой – она когда-то жила здесь.

– Буду рад помочь. – И, будто опасаясь их разочаровать, Спаркс добавляет: – Если сумею, конечно. Заходите, что же вы? Заходите.

Он придерживает перед обеими Гогарти дверь, тут же подходит к настенному кондиционеру и выключает его. Когда гудение затихает, все трое остаются стоять в неловком молчании.

Жилище Гаса Спаркса представляет собой аккуратную, скромную студию, обставленную по-холостяцки: два казенных кресла с деревянными спинками, неуклюжий журнальный столик в колониальном стиле, заваленный высоченными стопками книг (на первый взгляд, в основном биографиями президентов и военных деятелей), маленький телевизор, включенный негромко, словно не столько ради местных новостей, которые как раз сейчас в эфире, сколько просто для компании. Милли и сама так делает – впрочем, она тут же вспоминает, что Сильвия Феннинг лишила ее и этого маленького удовольствия.

В дальнем конце комнаты стоит двуспальная кровать без спинок и подголовника, но уже аккуратнейшим образом заправленная. Милли вспоминает своего Питера: тот ни разу в жизни не заправлял постель. А у Спаркса простыни и покрывало туго натянуты на матрас, словно в ожидании утреннего обхода в казарме. Из открытой кухни, похожей на корабельный камбуз, доносится яростное шипение работающей кофе-машины.

– Вот, присаживайтесь. Прошу. – Гас смахивает с диванчика сложенную газету. – Я как раз кофе варил. Принести вам чашечку?

– О нет, не стоит беспокойства, правда? – Милли оглядывается на Эйдин, но внучкино лицо не выражает никаких чувств.

– Какое же это беспокойство. По сравнению с забитыми раковинами у жильцов это одно удовольствие.

Милли чувствует, что краснеет, и гадает про себя, так ли это заметно со стороны, как бывало, например, во время самых ужасных приливов в те годы, когда у нее началась менопауза. Тогда все тело вдруг, ни с того ни с сего, просто воспламенялось изнутри, хоть окно открывай, хоть кофту снимай – ничего не помогало. Со временем она поняла, что этому огню нужно просто дать перегореть.

– Хвастаться нескромно, но я делаю вполне приличный кофе.

– Что ж, тогда это было бы прекрасно, правда, птенчик? Тебе пора бы попробовать кофе.

– Я уже пробовала. – От этих слов так и искрит враждебностью. – Я не маленькая.

Гас приходит на помощь.

– Сколько же тебе лет?

– Шестнадцать.

– Она у меня замечательная, – говорит Милли.

– Разумеется, – отвечает Гас. – И я вижу, что ей очень повезло в жизни.

И это, вне всяких сомнений, в адрес Милли Гогарти.

* * *

За кофе Гас рассказывает, что он профессиональный военный и всю жизнь провел в разъездах – Германия, Нью-Джерси, Окинава, Кэмп-Пендлтон, – прежде чем осесть здесь, можно сказать, в родных местах. Ни о жене, ни о детях не упоминает, только о брате: брат у него бывший полицейский, «живет по соседству, в Сент-Пите». Вся эта биография занимает времени не больше, чем требуется Милли и Эйдин, чтобы добавить в кофе молоко и сахар и перемешать. Говорит Гас рублеными фразами, четко, словно по списку, хотя слегка смущаясь. При этом в его сжатой речи ощущается обаяние скромности. Закончив, он вопросительно переводит взгляд своих мягких глаз на Милли Гогарти. Ну, ей-то краткость органически не свойственна, тем более когда дело доходит до истории, да к тому же ее собственной!

Милли начинает издалека: с того дня, когда двадцатилетней девушкой встретила на автобусной остановке своего Питера, и как они разговорились в автобусе, да так, что Питер пропустил свою остановку. О, как они смеялись потом! Оказалось, что он вдовец, и на втором свидании он показал ей карточку своего сына, милого, пухлого, глазастого мальчугана, оставшегося без матери. Когда Питер и Милли поженились, они купили дом в Дун-Лаэре, думая, что у них будут еще дети. Чуть поколебавшись (призрак давней боли при воспоминании об умершем ребенке все еще дает себя знать), Милли все же рассказывает Гасу Спарксу, совершенно постороннему человеку, о том, о чем раньше не рассказывала никому: о малышке Морин. Она сама не знает почему – просто интуитивно чувствует, что он добрый человек.

– Это было жуткое время, – говорит Милли. – Жутчайшее.

– Ой, бабушка, а я даже и не знала, – говорит Эйдин. – Какой ужас.

– Да, ужас, – говорит Милли, обращаясь к Гасу. – Но я, кажется, уже до смерти вам надоела своей болтовней.

– Нет, – говорит Спаркс. – Нисколько. Сидите и рассказывайте хоть весь день.

Милли подносит ко рту большую кружку с кофе, чтобы скрыть румянец, который, как она чувствует, снова заливает ей лицо.

– Мы хотели у вас кое-что спросить, – говорит Эйдин. – Может, скажем уже, зачем пришли, бабушка?

– Ах да, – говорит Гас. – Здесь живет кто-то из ваших знакомых?

– Раньше жила. Женщина по имени Сильвия Феннинг, – говорит Милли и внимательно смотрит на него, стараясь угадать, говорит ему о чем-нибудь это имя или нет.

– Хм. – Он прикрывает глаза. – Нет. Не припоминаю. А фотографии у вас нет?

– Нет, – отвечает Милли.

– Но вы думаете, что она жила здесь?

– Да, но не знаем точно когда, – говорит Милли, в очередной раз понимая, что почти ничего не знает о женщине, с которой провела столько времени вместе. Нужно было больше слушать. И вообще стоит быть повнимательнее. – Она говорила, что вначале какое-то время путешествовала – до того, как приехала в Дублин. Может быть, месяцев шесть назад? Десять? Или год?

– Договоры об аренде хранятся в довольно строгом порядке. – Он смущенно улыбается и вдруг останавливается. – Так она ваша подруга?

– Не совсем, – говорит Эйдин и, после утвердительного кивка Милли, рассказывает Гасу сокращенную версию их истории, вплоть до злосчастного похода в полицию.

Гас внимательно слушает, время от времени двигая массивной челюстью. Когда Эйдин заканчивает рассказ, он ставит кофейную чашку на темную подставку с якорем и надписью «Морская пехота США».

– Давайте-ка я пороюсь в этих договорах. Еще кофе, леди?

Обе качают головами. Если честно, Милли просто напугана таким размером кофейной кружки – безумие какое-то! – но вслух ей об этом говорить не хочется. Когда Гас поворачивается к своему столу, они с Эйдин обмениваются взглядами, полными сдерживаемого волнения. Гас достает из кармана рубашки и разворачивает какой-то маленький прямоугольный металлический предмет, который оказывается очками для чтения. Медленно перебирает бесчисленные папки.

– Странно. Никаких Феннингов.

– Б…! – говорит Эйдин.

– Эйдин! – восклицает бабушка.

– Извини, бабушка. – И Эйдин добавляет, обращаясь к Гасу: – Извините. В Ирландии все так говорят.

– Ну что ж, если это культурная особенность… – Гас подмигивает Эйдин. – Может быть, она указала девичью фамилию или вымышленное имя?

– С ней еще был племянник, – говорит Эйдин. – Чуть постарше меня. Он… ой, подождите! У меня же есть его фото! Ага… Сейчас, сейчас.

Она листает картинки на экране, и вот он, Шон: стоит на берегу реки и смотрит на нее, прищурившись – ну полный отпад! – а рядом валяется пустая жестянка.

Гас берет у нее телефон и всматривается в фотографию.

– О, вот его я знаю.

– Знаете? – переспрашивает Милли, привстав.

– Почти забыл. Он здесь жил, но давненько уже. Ну-ка, ну-ка… Да. Тихий такой парнишка. Видел его в прачечной. Это было… пожалуй, с год назад.

Эйдин спрашивает:

– А Шон… этот парень… никогда не говорил ничего такого, что помогло бы догадаться, например, откуда они… или…

– Не помню, честно говоря. Парень он был вежливый, вот это я помню. Некоторые люди имеют привычку выбрасывать чужую одежду на пол, если ее долго не перекладывают в сушилку. Тут это целая проблема. А он никогда так не делал. Просто уходил и ждал, пока машина не освободится. Хороший парнишка. Миссис Гогарти?

– Милли.

– Милли, – повторяет Гас чуть дрогнувшим голосом. – Это еще не все. Помните, я вам говорил, что мой брат – полицейский в отставке? Знаете, у них есть доступ к самой разной информации. Может быть, он сумеет вам помочь. – Гас застенчиво отводит взгляд. – Нам.