Текст книги "He как у людей"

Автор книги: Ребекка Хардиман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

34

Не успевает Кевин постучать, как дверь распахивается, и перед ним предстает мать Мика, Мейв, – в одной руке зажженная длинная дамская сигарета, в другой пульт от телевизора. Она цокает языком, хмурится и неодобрительно покачивает головой.

– Так-так-так.

– Привет, Мейв.

– Мик дома. – Мейв выпускает в его сторону столб дыма из полных губ и поворачивается спиной, оставив дверь полуоткрытой – ровно настолько, чтобы Кевин мог протиснуться. Диван твой.

На этом диване Кевин и проводит следующие несколько дней. По вечерам они с Миком заказывают на дом жирный фастфуд, сидят у газового камина, пьют пиво из банок и болтают о всякой фигне. Мейв плавает взад-вперед по тесным, захламленным комнатам, словно облако тумана. Похоже, у нее нездоровая зависимость от онлайн-игры в червы – она вечно сидит с этими червами то за компьютером, то за телефоном, то в одном, то в другом углу своего бунгало. Кевин просыпается на обтянутом вельветином диване с болью в пояснице, с удовольствием, не спеша облегчает мочевой пузырь и тут же возвращается обратно на диван: щелкает пультом телевизора или клавиатурой ноутбука и откровенно отмахивается от любых мыслей или планов на будущее. Пытается позвонить Джерарду, но сын, похоже, никогда не бывает дома. С ностальгией вспоминает о вечерах, предшествующих отъезду Джерарда, когда он проверял его готовность к экзаменам: Вторая мировая, Шон О’Кейси, значение туризма для экономики Ирландии. Остальным детям Кевин решил не звонить, уважая просьбу Грейс, но обнаруживает, что очень скучает по ним. Сайты с вакансиями больше не открывает. Начинает играть в червы онлайн.

Каждое утро, когда его друг отправляется на работу, Кевин чувствует себя ужасно подавленным – словно его подкинули в чужой, враждебный дом. Это напоминает тот случай, еще в школьные годы, когда ему нездоровилось, а у мамы были какие-то важные дела, и она оставила его на весь день у подруга. А потом он проснулся на диване в доме этой женщины и едва не сгорел со стыда, увидев, что во сне его вырвало и этой рвотой забрызгано все одеяло, до последней складки. Тогда он почти физически ощутил, как невыносимо хочется домой, к маме.

В этом доме Кевин без конца прислушивается к шагам Мейв, чтобы не сталкиваться с ней лицом к лицу наедине. Дом довольно маленький, и Кевин быстро научился определять ее местонахождение: по характерному скрипу, когда она, медленно передвигая ноги, курсирует из спальни в туалет и обратно, по раздражающей манере задергивать шторы после ужина, по шарканью ног на кухне, когда она заходит туда за бутербродами с беконом и чашкой чая.

На пятое утро, как только Мик уходит на работу, Кевин направляется к чайнику, полагая, что Мейв тоже ушла в свой салон. Она там что-то вроде легенды – красит и стрижет немолодых клиенток, обменивая свои услуги на ценную валюту в виде свежих сплетен. К своему удивлению, он обнаруживает, что в этот раз она сидит на кухне за столом – без ноутбука, без виртуальных карт, лишь с пачкой сигарет, коробком спичек и грязной пепельницей, вонь которой чувствуется прямо от двери.

– О, а я думал, вы уже ушли, – говорит Кевин. – Чашечку чая?

– Видишь эту раковину? – говорит Мейв, тыча коротким пальцем в пятнах от никотина в стопку тарелок и чашек. – Жидкость для мытья посуды вот. Если ты рассчитываешь остаться здесь еще хоть на минуту, лучше перестань прикидываться дурачком.

– Да, конечно, извините. Я просто не…

– И за аренду свою долю изволь платить. Мик тебе этого не скажет, а я не из стеснительных. И не идиотка. Пока что, для начала, сто пятьдесят.

Кевин мысленно пересчитывает содержимое своего кошелька – что-то около двадцати трех фунтов.

– Я догадываюсь, что у тебя произошло дома, Кевин.

– Мне кажется, это совершенно не…

– Четверо детей, как-никак, – холодно говорит Мейв и зажигает новую сигарету. – Знаешь, отец Мика в свое время поступил точно так же.

– Это другое. – Кевину известна эта гнусная история – она всем известна, хотя сам Мик никогда не затрагивает эту тему.

– Сбежал к молоденькой, когда Мику было всего полтора года. А я тогда была беременна Дейрдрой. Они своего отца не видели вот уже… да, двенадцать лет. Ты ведь не хочешь того же?

– Конечно, не хочу. Она сама меня выставила.

– На твоем месте я бы начала искать себя, вместо того чтобы сидеть с кислой миной и расчесывать раны. – Она смотрит на него и почти улыбается. – А теперь и чаю выпить можно.

35

Идея Милли – рвануть из этого дурдома – в деталях пока не продумана, но мысль об этом приятно кружит голову, а разработка плана придает осмысленность унылым дням. Она постепенно собирает запасы: пузырек имодиума (на тот маловероятный случай, если чертов понос прихватит ее в пути), пара таблеток амбиена и еще четыре штуки каких-то – бледно-голубых, продолговатых, в момент безрассудной, отчаянной храбрости прихваченных из ящика с лекарствами, который частенько оставляли без присмотра. Эти, должно быть, от депрессии или от тревожности – в сущности, неважно. Способов несколько: а) наскрести денег на такси, б) выяснить, какие автобусные маршруты идут в нужном направлении (хотя это не слишком удобно: бежать лучше всего под покровом темноты, а ночных автобусов так мало), в) добираться автостопом (сомнительно, но не стоит с ходу отметать этот вариант) и, наконец, г) идти пешком – наименее приятный план из всех: до Маргита далековато, для такого похода нужен запас провизии и воды. А значит, и груз будет намного тяжелее.

– Я хочу кое в чем признаться, заранее, – говорит Милли, обращаясь к занавеске между двумя кроватями в комнате 302. – Вот не знаю, вы религиозны или нет? Из всего, что я ненавидела в церкви, а я там много чего ненавидела, ничего не было страшнее исповеди. Бред, если вдуматься, правда ведь? Стоишь на коленях в черном ящике и выкладываешь все свои грехи человеку, который делает вид, будто сам ни разу в жизни не согрешил. Если бы еще это женщина была – ну, женщина-священник… – Она вздыхает. – В общем, так. Я сейчас на мели, и, думаю, вы бы меня сами выручили, если бы могли.

Однако, когда Милли отодвигает занавеску, она видит, что кровать миссис Джеймсон пуста. Впервые оставшись в одиночестве в комнате номер 302, Милли перебирает в уме невеселые варианты. Визит кого-то из родственников? Неслыханное дело. Проблема медицинского характера? Возможно. Милли слышит отдаленное шарканье ног за дверью и, уже ничего не опасаясь, подходит к казенному комоду соседки и нашаривает в дальнем углу среднего ящика вышитый кошелек для монет, который обнаружила еще вчера, но на грабеж не решилась. Она выгребает из кошелька всю имеющуюся наличность: сорок пять евро. Этого должно хватить.

Милли нажимает кнопку вызова.

* * *

Прошло уже несколько дней после прихода Эйдин, выбившего ее из колеи, – дней, полных раздумий и бесконечного перекладывания в голове частей этой головоломки. Во-первых, Милли не могла понять, почему связаться с Сильвией оказалось такой невыполнимой задачей. Они с Эйдин набирали ее американский номер еще дважды, после чего обе Гогарти волей-неволей пришли к выводу, что возможных объяснений только два: либо Милли перепутала цифры, либо Сильвия дала неправильный номер.

Все это было очень и очень странно. Или крайне подозрительно. Или совершенно невинно и вполне объяснимо. Всякий раз, когда в памяти Милли всплывают какие-то настораживающие моменты – этот неожиданный поспешный отъезд или то, что Шон, если подумать, совсем не похож был на больного – напротив, очень даже крепкий парень, – она вспоминает и саму Сильвию: добрую, заботливую, щедрую, пусть и слегка загадочную, непроницаемую, но опять же – кто из нас не таков? Кого Милли знает по-настоящему и кто, кроме разве что Кевина да покойного Питера, знает ее?

Эйдин составила список всех больниц на Манхэттене – выяснилось, что на этом узеньком островке их более двадцати. И ни в одной из них сейчас нет пациента по имени Шон Гилмор. Но Милли же знает, как скупы американцы на информацию – ни одна больница не станет без нужды разглашать сведения о местонахождении или состоянии частного пациента. Вот в Ирландии смотря на кого попадешь – может быть, на какую-нибудь разговорчивую медсестру, которая знает кузена невестки вашего соседа, а Америка – совсем другое дело. Так что, возможно, рассказ Сильвии все-таки правдив.

Милли нажимает кнопку вызова второй, третий, четвертый раз. Да придет уже кто-нибудь или нет?

Когда Милли вновь одолевают сомнения и в животе скребется беспокойство, она успокаивает себя, вспоминая о своем главном козыре – долговой расписке, лежащей сейчас где-то в Маргите. Сколько раз судьба Милли или еще чья-то зависела от клочка бумаги? Даже если Сильвия подписала ее лишь для вида, во что Милли трудно поверить, – как бы то ни было, где-то у нее есть документ, который можно законно предъявить, если потребуется.

– Наконец-то. – говорит Милли входящей девушке. Марте. – Где моя соседка? С ней все хорошо?

Милли тут же угадывает ответ по лицу Марты, по тому, как сжимаются ее губы.

– Мне очень грустно вам это говорить, миссис Гогарти, но миссис Джеймсон ночью умерла, – отвечает девушка, христианским жестом кладя тонкую руку на плечо Милли. – Я знаю, вы были к ней привязаны. Бедняжка! Но Бог любит ее. Она теперь с Ним. Она ведь давно уже мучилась, сами знаете.

– О нет, – Милли вдруг ощущает такую усталость, будто уже несколько ночей не спала. Она смотрит на кровать миссис Джеймсон, на которой все еще видна вмятина в форме тела ее подруги. Уже и не понять, кто там лежал, а уже завтра в эту постель уложат другую несчастную. Эти утраты, думает она, и меня сведут в могилу. Следом приходит новая мысль: я только что ограбила покойницу.

Марта стоит рядом и гладит Милли по плечу, отчего Милли хочется дать ей леща.

– А вы знали ее, когда она еще была… получше? – спрашивает Милли.

– О да, знала. Она долго здесь жила.

– Она ведь была милая? У меня такое чувство, что она была добрая женщина, заботливая такая.

– Вы серьезно? – смеется Марта. – Да она мнила себя царицей Савской, вечно жаловалась тут всем на «обслуживание», можно подумать – мы ее служанки. Она когда-то была очень богатой, по крайней мере, такие ходили слухи, привыкла жить в роскоши. Вот не хочется говорить плохо о покойнице, но, честное слово, миссис Джеймсон была невыносимой занудой.

* * *

Когда Март а заходит в комнату позже, Милли уже все решила.

– Пора идти ужинать, миссис Гогарти, – говорит девушка. – Вы готовы?

Милли готова. Завтра она еще поимеет с этого заведения все, что можно, – завтрак, обед и чай, а потом вскочит в седло. Фигурально выражаясь.

36

За завтраком (дают кашу, напоминающую замешанный в чане сырой бетон, в котором плавают ягоды смородины, больше похожие на мышиный помет) Бриджид швыряет поднос на давно облюбованный подругами столик в самом дальнем углу. Подол ее грязно-коричневой форменной юбки задирается до середины голени, с него свисает вытянутая нитка.

– Дырка вонючая, – говорит она.

На подносе Бриджид, как всегда, гора еды: четыре ломтика жирной колбасы, два жареных яйца, миска сухих кукурузных хлопьев. Несмотря на свою худобу, поесть Бриджид любит и даже заключила тайный уговор с миссис Браун, добродушной кухаркой с лоснящимся лицом, чтобы та оставляла для нее и Эйдин второй десерт, когда в меню пирог с ревенем.

– Что случилось? – спрашивает Эйдин.

– Она за нами следит.

Бриджид в упор смотрит на сурово нахмуренную Бликленд и дерзко помахивает ей рукой, изображая подобострастную улыбку.

– Еще хуже сделаешь, – говорит Эйдин.

А плевать.

– Что она тебе сказала?

– Снова обшарила мою кровать, нашла сиги. Сегодня собирается звонить папаше.

– О, ужас.

– Она никогда не упустит случая меня унизить.

– Идем, – творит Эйдин. – У нас сейчас сдвоенное естествознание.

На биологии пятиклассницы сейчас препарируют червей и лягушек. Эйдин, иоторой совсем не улыбается копаться в лягушечьих трупах, предпочитает – как и в жизни – наблюдать и записывать. Зато Бриджид лихо орудует одноразовым скальпелем, вскрывая почему-то ярко-желтые внутренности сплющенной, растопыренной во все стороны садовой лягушки, которая никому не причинила никакого вреда – если не считать резкого запаха формальдегида. Бриджид между тем говорит: хоть ей и запретили выходить из школы, она все равно сбежит тайком, чтобы встретиться со своим разносчиком пиццы после уроков, а Эйдин пусть ее прикроет.

– Так что ты скажешь, если эта ведьма придет меня искать? – спрашивает Бриджид.

– Что ты в сортире сидишь?

– Два часа!

Девочки смеются, но мысль о том, что ей придется противостоять грозной Бликленд, кажется Эйдин пугающей.

– Леди, если вам скучно, я буду рад дать вам дополнительные задания, – замечает мистер Рейли, сидящий за учительским столом у входа.

Девочки возвращаются к своему опыту. Эйдин смотрит на лягушку и думает о том, как это ужасно, когда тебя убьют и растянут твой труп на стеклянной пластине, чтобы в твоих внутренностях с отвращением ковырялись какие-то девчонки. Когда мистер Рейли выходит в коридор, Бриджид хватает пузырек с рыбьими глазами и сует его в сумку Эйдин.

– Что ты делаешь?

– Мне только что пришла в голову гениальная идея.

37

Если и можно сказать что-то хорошее о вынужденном пребывании в доме престарелых, так это то, что там обретаешь сомнительную добродетель терпения. Милли и другие обитатели «Россдейла» умеют ждать. Они ждут завтраков, обедов и ужинов, видом и вкусом всегда напоминающих вчерашние; ждут унизительной помощи, без которой им иногда никак не обойтись в туалете; ждут таблеток и воды; ждут хоть кого-то, с кем можно поговорить. Но сейчас Милли ждет в последний раз. Повязка снята, рюкзак, взятый напрокат у Эйдин, уложен. Осталось только дождаться, когда погасят свет на третьем этаже, и в половине одиннадцатого он наконец гаснет. Когда все вокруг затихает, Милли снимает трубку прикроватного телефона.

– Я хотела бы заказать такси, – шепчет она.

– Не слышу, милочка.

Голос грубый – настоящий дублинец, все как она любит.

– Я хотела бы заказать такси на три часа ночи. Но нельзя ли, чтобы водитель дождался меня за углом? А в дверь чтобы не звонил. Ни в коем случае.

– Это что, розыгрыш какой-нибудь?

– Нет, не розыгрыш. У меня есть пятьдесят евро.

– Даже так? И куда же вам нужно?

– Домой. Но я не хочу, чтобы водитель звонил в дверь, он тут всех перебудит.

– Так, понял. По какому адресу подъехать?

– К «Россдейлу». Это…

– Я знаю, где это. А едете куда?

– Это я водителю скажу.

– Мне нужно отметить в заказе.

– Вот приедет, тогда скажу.

Мужчина вздыхает.

– Ладно, а зовут вас как?

Имени не нужно.

– Ясно. То есть человек без имени едет в никуда в три часа ночи?

– Именно так.

– И номера телефона, как я понимаю, тоже нет?

– И к Двери пускай не подъезжает, пожалуйста, не забудьте ему сказать.

– А вы, часом, не миссис Гогарти из Дун-Лаэра?

Милли бледнеет.

– Кто это?

– То-то я слышу, голос знакомый. Как поживаете, миссис Гогарти? Это я, Джон.

– Джон?

Но она тут же вспоминает: Джон – толстяк с черной бородой, который живет на одной улице с Веселой Джессикой и никогда не закатывает во двор свои мусорные баки.

– Привет, Джон.

– Похоже, вы там готовите какую-то секретную операцию, миссис Гогарти.

– Вовсе нет, – небрежно отвечает она.

– Очень уж осторожничаете.

– Как там моя подруга Джессика?

– Насколько я знаю, отлично. Кажется, в будущем месяце собирается к своей племяннице в Бруклин.

– Вот как? – переспрашивает Милли и думает про себя: «Молодчина». Она скучает по ВД – столько всего накопилось, о чем можно было бы поболтать, – но все не может заставить себя позвонить. – Вот и прекрасно.

– Ну что ж, до скорой встречи.

* * *

В ночную смену вместо нескольких медсестер на этаже дежурит только одна, и сегодня это Агата – довольно милая иммигрантка из Польши. Голова у нее наполовину выбрита, и одна-единственная серебряная сережка-гвоздик поблескивает, как сигнальный огонек, на кончике крупного носа. Впрочем, сейчас его не видно за развернутой польской газетой, которую Агата покупает на паях с дневной медсестрой из Варшавы.

– Еще не спите? – спрашивает Агата.

– Я сегодня что-то ужасно зябну, Агата. Вы не могли бы сделать мне грелку?

– Одеяла нет?

– Есть одеяло. Но мне кажется, я заболеваю чем-то ужасным.

– Такие грустные новости вчера, да? Вы грустная?

– Без сомнения.

– A-а. Хорошо. – Агата неохотно складывает газету с новостями о родине. – Сейчас вам принесу.

– Вот и умница, – говорит Милли. – Спасибо. Она еле удерживается, чтобы не пуститься в пляс.

Теперь, когда Агату удалось отвлечь, по коридору третьего этажа можно идти как по бульвару – вот только рюкзак Эйдин, набитый всякой всячиной, тяжело давит на поясницу. Милли преспокойно добирается до лестничной клетки. Теперь еще два пролета вниз, и дело в шляпе. Она спускается неслышно, как ниндзя, примерно на каждой третьей ступеньке останавливается, прижимается к стене и чутко вслушивается, словно полицейский из какого-нибудь телесериала, выслеживающий преступника. Дойдя до первого этажа и собравшись с духом, выглядывает из-за угла и видит у главного входа здоровенного волосатого парня, которого до сих пор никогда не встречала. Но это ее не удивляет: она и раньше видела, что здесь дежурят охранники. Неожиданным оказывается другое: сверхсовременная панель безопасности, встроенная в стену у двери, и мигающая на ней красная лампочка. И как только она, женщина, казалось бы, довольно наблюдательная, до сих пор не замечала эту окаянную штуку? Понимая, что план нуждается в корректировке, Милли ныряет в первую попавшуюся спальню.

Она оказывается в темной одноместной комнатушке – меньше, чем у нее, но в остальном оборудованной по тому же стандарту. В одном углу беззвучно светится телевизор, отбрасывая вспышки света на обитательницу комнаты – храпящий ком под одеялами. Милли у двери переводит дыхание. Выходит, ее затея была нелепой и неосуществимой? Надо подумать. Код наверняка хранится на стойке регистрации – или в выдвижном ящике или, более вероятно, на стикере где-нибудь возле монитора. Поручение данное Агате, не займет у той много времени, и Милли остается только порадоваться, что она позаботилась включить свет в туалете и закрыть дверь – на случай, если медсестра окажется слишком настойчивой. Но скорее всего, девушка просто оставит грелку на постели и пойдет читать свою газету.

Милли подходит поближе к бесформенной груде на кровати и изумленно выпучивает глаза: она узнает своего старого заклятого врага – Элизабет Холдинг. Во сне Холдинг кажется тихой и безобидной, даже несмотря на тяжелый храп застарелой пьяницы. Одна нога у нее свесилась с кровати – она похожа на недоношенного младенца, закутанного в одеяло, а из-под одеяла торчат два безобразно распухших, будто тронутых гангреной, пальца. Над кованой железной кроватью (привезенной из дома – вернейший признак того, что Элизабет Колдинг находится тут в незавидном статусе пожизненного пациента) висят десятки украшений из витражного стекла в форме щенков, звездочек, единорогов, сердечек. Такие продаются в любом рукодельном магазине, и их можно запекать дома в духовке – некоторых бабушек увлекает такое занятие.

Смотри-ка ты!

Милли, растроганная, хоть ей сецчас и не до того, делает шаг к кровати старой пьянчуги, нечаянно задевает пару стеклянных ангелочков, и они звякают друг о друга. Желтый котенок рядом стукается о пряничный домик, а за ними, по принципу домино, начинают дребезжать и все остальные фигурки. Милли вскрикивает и старается удержать их руками. Элизабет Колдинг ерзает во сне, но не так уж сильно – можно не опасаться. Милли еще какое-то время выжидает, пока в комнате не становится тихо.

Визг раздается, как только она выходит из спальни и не успевает еще убрать руку с дверной ручки. Милли оборачивается и видит, что офицер Колдинг сидит на кровати, словно какое-то дикое привидение из викторианского романа: в лице ни кровинки, волосы торчат во все стороны, как ершики для прочистки труб, рот – огромная зияющая буква «О». В безумном, как у зомби, взгляде ее широко распахнутых глаз есть что-то такое, от чего у Милли мурашки бегут по коже. В смятении и ужасе она на какой-то миг ясно видит перед собой будущее этой женщины: безвыходное одиночество в этой тесной комнатке, где она будет лежать, всеми забытая, на больничной койке, бормоча какой-нибудь бессвязный бред, давным-давно не нужная и не интересная никому, кроме тех, кто присматривает за ней за деньги.

– Сестра! – хрипло каркает Колдинг.

– Ш-ш-ш, – шипит Милли. – Завтра вы проснетесь и…

– Сестра!

– Я вам ничего плохого не сделаю…

– Сестра-а!!!

– Да, да, я взяла у вас книгу, признаюсь. Но ведь только на время. Я бы ее непременно вернула. Она сейчас в моей комнате, так что можете пойти…

– Сестра-а!!!

Милли выскакивает за дверь и снова оказывается в коридоре. Она лихорадочно ищет, где бы спрятаться. Справа сплошные двери; слева – стойка регистрации, и оттуда уже доносится скрип стула, значит, охранник сейчас выйдет прямо на нее – выяснять, отчего вопила безумная Джейн Эйр. У Милли такое чувство, будто она стоит раздетая до трусов: она полностью беззащитна, никакого физического барьера между ней и охранником, никакого укрытия. Сейчас он ее поймает и утащит наверх, в спальню, и опять она будет торчать там без всякого дела и ждать, пока ее не постигнет судьба Элизабет Колдинг или, еще того хуже, Эммы Джеймсон.

Единственный предмет, за которым можно попробовать спрятаться – гигантский полузасохший папоротник. Наверняка прислал чей-то родственник из далекой страны, пытаясь откупиться от чувства вины, а какая-нибудь замотанная медсестра в конце концов задвинула подальше в угол. Выбирать Милли не из чего, и, хотя жакет на ней вовсе даже не зеленый, а темно-синий, она все же надеется хоть как-то замаскироваться.

Из своего укрытия она слышит, как охранник делает один, два, три деловитых шага в ее сторону, и видит сквозь сухие стебли, как он настороженно поводит ухом. Они оказываются на расстоянии не более фута друг от друга и оба долго молчат. И тут, по закону подлости, подтверждая одно из давних убеждений Милли, что на самом деле человек очень немногое способен контролировать, ее проклятый организм совершенно некстати, неотвратимо и бесцеремонно испускает мощную струю газа. Милли не успевает даже извиниться, как охранник уже стоит прямо перед ней, с изумлением разглядывая эту картину, какой она явно предстает в его глазах: слабоумная пациентка пукает в горшок с цветком.

– Так-так, – говорит он.

Милли замирает.

Охранник всматривается ей в лицо и спрашивает:

– Вам нужно в… в… дамскую комнату?

«Господи, да он, кажется, думает, что я обделалась!» Какая-то часть ее «я» стремится немедленно опровергнуть это оскорбительное предположение. Зато другая, более умная, та, что ответственна за выживание любой ценой, понимает, что главное сейчас – не провалить дело. Она уже через столько прошла (ну да, через два лестничных пролета и два коридора, но символически это для нее целая одиссея). В комнату номер 302 ее теперь можно водворить только силой.

Милли наконец выдыхает, складывает перед собой руки, словно в молитве, и самым беспомощным фальцетом, на какой только способна, произносит:

– Папа?..

Глядя на нее добрыми, глубоко запавшими глазами, немолодой охранник откликается:

– Что такое, моя хорошая?

Милли старается сжаться всем телом, чтобы казаться совсем крошечной и напуганной. Потом, вспоминая этот день, она сочтет это лучшим номером своей программы. Она поднимает лицо, глядя на охранника снизу вверх, как подобает маленькой застенчивой девочке, и спрашивает:

– Ты пришел из-за пони?

– Пони?

– В конюшне?

– То есть?..

Милли старается как можно убедительнее изобразить безумную улыбку.

– Давайте-ка вернемся в вашу комнату. О, да на вас пальто?

– Сестра-а! – раздается визг из комнаты Элизабет. Эх, надо было придушить эту старую кошелку, пока была возможность. Раздается шум тревоги (может быть, это Агата на третьем этаже) – хлопает дверь, наверху слышатся шаги.

– Выходите-ка оттуда, а я позову медсестру – пусть проводит вас обратно в комнату.

Он хочет взять Милли за руку, чтобы помочь ей. Милли в порыве отчаянного вдохновения еще глубже погружается в свою роль: ощетинивается и сбрасывает с себя его руку с тонким болезненным вскриком, словно ее обожгли огнем (что-что, а это она может достоверно изобразить на основе собственного опыта). Охранник пятится назад, бормочет что-то похожее на «Агата!» и отступает к стойке регистрации, откуда он может вызвать медсестру за какие-нибудь десять секунд.

Милли начинает кашлять – сначала тихонько, но охранник, словно не слыша, тянется к телефону внутренней связи. И тогда она выдавливает из себя настоящий кашель курильщика с многолетним стажем – такой, что, кажется, все внутренности вот-вот вывалятся через рот на пол, прямо им обоим под ноги.

– Воды… – Она показывает на горло. – Мне бы только стакан воды.

Кажется, он раздумывает над ее просьбой. В другое время Милли, конечно, не отказалась бы мило поболтать с этим добросердечным и весьма привлекательным джентльменом. Но – «помни о цели, Амелия», сказал бы Питер.

– Да, конечно, – кивает охранник. – Нет ничего проще. Сейчас получите свой стакан воды, и все будет замечательно, правда?

Осторожно, с подчеркнутой любезностью он вновь галантно протягивает ей руку, которую Милли, уже вошедшая в новую роль, принимает как настоящая леди – так, словно он собирается вести ее в роскошный бальный зал на тур вальса.

В сопровождении охранника, не забывая периодически покашливать, Милли Гогарти входит в ту самую гостиную, где они с Кевином несколько недель назад ждали миссис Слэттери.

– Я сейчас. Сидите тут, никуда не уходите.

Милли ухмыляется охраннику с видом полоумной и слушает, как он, шаркая ногами, плетется на кухню. Милли опрометью бросается к стойке регистрации, где перед ней предстает беспорядочная куча бумаг и папок с файлами, дымящаяся кружка кофе, телефон, крошечный телевизор и компьютер. Все поверхности оклеены желтыми стикерами, словно налепленной вразнобой кафельной плиткой, но нигде не видно ничего похожего на код. Милли заглядывает в открытые ящики, шкафчики, даже под стол заползает, думая, не приклеил ли кто-нибудь код там – но нет.

Она уже слышит шаги на кухне. Охранник вот-вот вернется. Взгляд Милли вновь падает на его кофе, и ее осеняет идея – опасная, безумная… или гениальная? Она роется в рюкзаке Эйдин и находит украденные таблетки. Открыв пузырек амбиена, Милли бросает в чашку одну таблетку и смотрит, как она пузырится, плавая в мутной жидкости. Шаги приближаются. Она добавляет еще две таблетки и помешивает эти быстро растворяющиеся, красновато-оранжевые волшебные бобы шариковой ручкой.

* * *

Любопытно, рассеянно думает Милли, выпадет ли ей еще когда-нибудь случай применить на деле свои новые знания: три таблетки амбиена примерно за двенадцать минут превращают одного болвана в бесформенную кучу, пускающую слюни. Стоя за дверью гостиной, Милли слышала, как он вернулся к стойке регистрации, явно недоумевая, куда могла подеваться эта сумасшедшая, а затем в конце концов уселся в свое кресло. После чего ей пришлось пережить долгие минуты мучительной неизвестности, но наконец охранник все же допил остатки своего кофе вместе с добавками.

Теперь нужно спешить. Милли шагает прямо к двери мимо охранника – его голова с широким, как салатная тарелка, лбом безжизненно свесилась к плечу. Как будто в нем сразу десять банок пива сидит. Милли начинает по очереди вводить все простейшие комбинации цифр, какие только приходят ей на ум: «1234», «1111», «007». Но чертова лампочка все так же издевательски мигает.

Со всей быстротой, на какую только способны ее старческие ноги, Милли несется к задней двери, ведущей в сад, или. как здесь говорят, «на территорию». Давненько она уже не бегала. Легкие тут же начинают гореть, зато тело у нее, оказывается, как перышко. Будто она снова стала той девочкой, что когда-то носилась по мокрому прибрежному песку, швыряя в сестру скользкие, вонючие комки резиновых водорослей: с сестрой у них вечно шли ожесточенные бои. Но перед задней дверью Милли останавливается как вкопанная: ей насмешливо мигает точно такая же отвратительная лампочка.

Хуже того: тут же слышится стук в главную дверь. Такси! Разве она им не говорила – не стучать? Нацепив на нос очки, она вглядывается в кнопки. Снова раздается стук. Не разбудит ли он охранника? На столе начинает звонить телефон. И, когда Милли уже готова рвануть на себя эту чертову дверь, и будь что будет, она вдруг замечает внизу микроскопическую красную кнопочку с подписью: «Откл.».

Милли нажимает на нее, и лампочка сразу же перестает мигать. Милли поворачивает ручку двери, та легко поддается. Холодный ночной воздух ударяет ей в лицо – ощущение такое, будто она с размаху врезалась в ледяную стену. Милли медленно идет по саду, огибая кусты – правда, по пути нечаянно наступает на клумбу. Она старается держаться поближе к стене, подальше от дороги и долго торчит у самого угла здания, боясь отойти, чтобы ее не увидели.

Но все же ей удалось выбраться наружу, и эта мысль придает ей сил. Она выходит в палисадник – и в последнюю секунду успевает увидеть, как ее такси выезжает на дорогу. Она вскидывает руки, машет, но автомобиль стремительно исчезает из виду.

Становится очень холодно и тихо. Милли не знает, что делать дальше, но знает, что стоять на месте нельзя. Она сворачивает налево, пробирается через сад соседнего дома, затем через следующий. И голый»только дойдя до угла улицы – за четыре дома от «Росслейда» – чувствует, как адреналин начинает спадать

В боку у нее колет, рюкзак. по ощущениям, весит фунтов полтораста, машину она упустила, но не беда главное, она на свободе.

* * *

Новый план, если его можно так назвать, начинает складываться у Милли в голове, когда она в третий раз натыкается на один и тот же дом – номер 49 по Глен-Граунд. От других домов, стоящих бок о бок вдоль дороги, он отличается лишь красным мотоциклетным шлемом, брошенным в саду кем-то из жильцов. Теперь окончательно ясно, что она ходит кругами, что она заблудилась в этом путаном пригородном лабиринте одинаковых бежевых домов с выложенными галькой фасадами, неожиданных тупиков и безликих каменных стен, преграждающих путь чужакам вроде нее. С минуты ее побега мимо не проехало ни одной машины. Ни в одном окне не горит свет, все шторы и жалюзи, кажется, задернуты. Все сидят по домам, кроме Милли. И нужно смотреть правде в глаза: она уже совсем запыхалась, в боку колет все сильнее, и заскорузлый носок больно трет косточку на левой ноге (не говоря уже о шишке у большого пальца) – значит, мозоль лопнула, и значит, ее намерение идти пешком скоро станет совсем нереалистичным.