Текст книги "Синдром синей бороды"

Автор книги: Райдо Витич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Как бы запомнить этот день? Запомнить четко, запечатлев каждое мгновение до нюансов – запахов, красок, чтоб и завтра и через год и через век помнить о той радости, что он подарил, и жить ею, черпать из нее силы, веру, в минуты отчаянья.

А много ли нужно человеку для счастья? Доброе слово, твердая рука, взгляд, лучащийся теплом и пониманием. Пусть завтра беда – Лика уверена – твердая рука выведет её, взгляд – согреет, слово укрепит, а прошлое соединится с будущим, не заметив горечи настоящего.

`Спасибо тебе Господи, за эти минуты, за вздохи и выдохи, за улыбки любимых.

Спасибо за сегодняшний день, и день завтрашний.

Спасибо за жизнь, и за науку быть счастливой' – прошептала девушка, глядя на иконки в углу комнаты.

Вадим смотрел на веселящихся подруг: красивых, грациозных, уверенных в себе, остроумных – блестящих, и вспоминал ту, чья красота не ослепляет, но греет, ту, что одевается без особого лоска, не изощряется в шутках, выказывая свою остроумие, не пытается поразить своей эрудированностью и мастерством обольщения, но на деле очаровательней и привлекательней любой грезы, богаче любого магната. Ту, что проникла в его душу, не желая и не ведая того, против своей воли, против его.

Он обнимал Машу и шептал ей на ухо комплементы, но видел не племянницу, а Лику. Не острый взгляд голубых глаз и довольную улыбку обольстительницы, а огромные черные глаза с поволокой печали, взирающие на него с наивной доверчивостью и нежностью, мягкую, застенчивую улыбку. Ликину.

Время шло, шагами-часами увеличивая расстоянье меж ним и девушкой. И пора забыть, и некогда, да и незачем помнить и ее, и свой утренний порыв, но чем больше часов меж ними, тем сильней желание сократить расстояние, повернуть время вспять или ускорить его ход вперед.

Он смотрел на Машу, поощрительно улыбался Кате, а видел лишь Лику, и хотел ее. Хотел вновь встретиться с ее губами, обнять податливое тело.

Он, словно озабоченный пацан, млел от воспоминаний, горел в предвкушении новой встречи, готов был бросить веселых девчонок и устремится к предмету своего вожделения. Когда он так горел, когда он так хотел женщину? Когда последний раз готов был творить безумия, идя наповоду сердца вопреки рассудку? Когда, последний раз его желание обладать было настолько острым и неукротимым, что вызвало досаду не на себя, а на планы, что мешают ему? Кто и когда возбуждал его одной мыслью о своем существовании? О ком кроме дела и врагов думал больше десяти минут в день?

`Я просто давно не был с женщиной', – думал он, охлаждая кровь виски с содовой. И тешил себя мыслью, что завтра он вновь прикоснется к теплой, нежной коже, почувствует трепет Ликиного тела в своих руках, вкус её поцелуя. Он насытится девушкой и все пройдет. `Так уже бывало не раз, так было всегда', – уверял себя, а сам щурился, представляя Лику, и казалось ему, что она где-то рядом, так близко, что только обернись и встретишься взглядом, сможешь дотронутся. И чудился ему в смеси сигаретного дыма, спиртного и духов, запах ее волос, ее тихий, ласковый голос в какофонии звуков.

– Он тебя хочет, – шептала Катя подруге на ухо, ловя взгляды Вадима. Маша снисходительно посмеивалась и таяла от счастья.

Катерина права. Дядька – Вадим – не дядька, она разберется потом, за кордоном. Когда вырвется из плена родительского внимания, из душных стен отчего дома. Когда все `надо', будут заменены `хочу' и исполнены. Она будет свободна и любима. И этот мужчина, что сводит ее с ума, что привлекает внимание почти всех дам и девиц в этом заведении, будет всецело принадлежать ей. О, она сумеет стать для него единственной королевой, которую он будет слушаться, любить, боготворить. Она, только она будет владеть его сердцем, умом и капиталом.

И прочь сомнения. Она не настолько глупа, чтоб отказываться от такого счастья, как Вадим. Он действительно ее шанс, приз за терпение, ум и целеустремленность. Они достойны друг друга.

– Я его беру, – решившись, шепнула Катерине с хитрой улыбкой.

– Ес-с! Наконец-то! Благословляю!… И не теряйся, не жди, бери сейчас, пока в руки идет, – процедила, отворачивая лицо под пристальным взглядом Вадима. – А то вон, сколько элитных стервочек вокруг вьется. Глаз на твою добычу положили.

– Не бойся – зубки обломают. Что мое – то мое.

– За что я перед тобой благоговею, это за хватку, – хихикнула Рябинина. – Пойду-ка я на разведку, а ты здесь постой, авось узнаю у нашего счастливчика планы на счет тебя. Ой, ну ты посмотри, – кивнула на элегантную женщину, не спускающую томного взгляда с Вадима. – Джульетта мумифицированная. Ей к пенсии готовится надо, а она туда же в поля любви и нивы сладострастья!

И оставив Машу у стойки бара, пошла за столик, к Вадиму. Плюхнулась, закрыв своей спиной доступ взгляду женщины к телу Грекова.

– Всю жизнь бы так веселилась.

– Кто мешает? – хитро прищурился тот.

– Финансы, увы.

– Не проблема. Пока я здесь можно решить любую финансовую проблему.

– А не финансовую? – лукаво улыбнулась блондинка.

– Тоже. Излагай дитя, – хмыкнул Вадим. Игра девушки его забавляла. Дивная у Маши подруга: легкомысленная, раскованная и рискованная.

– Ох, – вздохнула та, томно и с придыханием начала излагать, кокетливо накручивая локон волос на палец. – Вам как святому отцу поведаю, не тая: мечтаю о любви настоящей, а ее все нет и нет. И где искать, единственного своего, друга ненаглядного?

– В казино, – криво усмехнулся Вадим, качнув головой.

– Нет, я серьезно. Поведайте мне как опытный мужчина, старший брат, коего лишена в свете гинекологических проблем матери: есть ли она, любовь настоящая? Что это? Как ее найти? И какие вообще женщины нравятся… таким мужчинам, как вы?

– Надеюсь, это риторические вопросы девочка?

– Нет.

– Жаль, потому что не хочется повторять прописные истины. Возьми любую книжку и найдешь ответ. Лучше скажи мне, дитя мое поведай, как на исповеди святому отцу: чем вызван твой интерес к данной теме?

– Ладно, скажу, верней спрошу: я вам нравлюсь?

– Очень, – не сдержал смешка мужчина.

– А что именно вам во мне нравится?

– Все, – заверил, еле сдерживая смех.

– А вы могли бы влюбится в меня? – легла грудью на столик.

Вадим хохотнул: разведка боем?

– Что ж, поведаю, – качнулся к девушке, помолчал, держа многозначительную паузу, и выдохнул, копируя томный голос блондинки. – Мог бы, легко…если б не был влюблен в другую.

Глаза блондинки хитро заблестели:

– Я ее знаю?

– Возможно.

– А кто она?

– Женщина моей мечты.

– И вы готовы ради нее?…

– На все, – кивнул покаянно, пряча насмешливый взгляд.

– Прелесть!.. И женитесь?

– Да хоть завтра, но…Увы, не могу.

– Что так?

– Да есть некоторые обстоятельства, преграды.

– Ой, Вадим, разве для такого мужчины как вы могут существовать преграды?

– Ui, дитя мое.

– Например? Расскажите. Будьте откровенны. Возможно, я смогу помочь. Обожаю помогать влюбленным. Безвозмездно, между прочим.

– Коне-ечно!

– На меня можно положится, я не выдаю чужих тайн!

– Ах уж эта женская любовь к тайнам. А вот не скажу.

– Хотите, чтоб я умерла от любопытства?

– Ну, что ты, Катюша, в мыслях не было. Потерпи, придет время – узнаешь.

– Поздно будет – боюсь, поседею в ожидании.

– Конфуций сказал: не бывает поздно или рано, все приходит во время. Верь ему, говорят, умнейший человек был, – подмигнул Вадим Катерине. – Ну, а сейчас, пора по-моему домой, пока мосты не развели.

– Почему все хорошее так быстро кончается? – надула губки блондинка.

– Не огорчайся, повторим увеселительный поход в выходные. Не умрешь до субботы?

– А что делать? Постараюсь…

Вадим сидел в машине и терпеливо ждал, когда девушки разнимут руки и разойдутся.

– Он от тебя без ума, – доверительно заявила Катерина Маше, прощаясь с ней у своего подъезда.

– Точно?

– Уж мне-то поверь! Говорю, сохнет от страсти. Готов женится. Но! Немного тушуется родством. Или в сомнениях – правильно ли ты поймешь его. В общем, его сдерживает что-то незначительное. Нужно подтолкнуть к действиям, форсировать события. Но и торопится нельзя – мужики дичь пугливая. Короче, Маша я подумаю, что нам такого сотворить, чтоб это чудо заморское твоим на веке стало.

– Ладно, я тоже буду думать. Авось?

– Ага! – девушки довольно засмеялись.

– Ох, Катя, если только все получится, – размечталась Маша. – Уеду, потом тебя перетащу.

– Ага! Давай беги, и если целоваться полезет, девственницу из себя не строй, но Мессалину не изображай. Знаю я таких мужичков – им золотая середина нравится. Сумеешь сыграть?

– Обижаешь, – загадочно улыбнулась Маша и махнув рукой, направилась к машине. – До завтра!

Глава 11

Вера встала поздно с тяжелой головой. Прошла на кухню, спеша приготовить завтрак, и увидела мило воркующих голубков – веселых, довольных. Маша варила кофе, Вадим делал бутерброды, и оба посмеивались, шутили.

Веронике не понравилось их фривольные отношения. Не понравились взгляды дочери, прищуры Вадима, шутки, его попытка накормить девушку из своих рук и ее ответный смех и готовность принять пищу. Подобные отношения пристали близким людям, любовникам или кандидатам в таковые, но никак не родственникам.

Не много ли позволяет себе Вадим?! Одичал за границей или просто стыд потерял?

А Маша?! Да как она смеет так вольно вести себя с мужчиной, годящимся ей в отцы?! Как смеет так смотреть на него? Что она о себе возомнила?!

Но возмутиться и высказаться Вероника не успела – в кухню, оттирая мать с порога, влетел Ярослав, схватил бутерброд и рванул в коридор, кинув на ходу:

– Родственники, я ушел!

Хлопнула дверь за парнем.

– Все проспали, – увидев Веронику, улыбнулся ей Вадим.

– Но вы я смотрю нет, – одарила его неприязненным взглядом женщина, и, пройдя к плите, отодвинула дочь:

– Кофе, милая моя, не кипятят! – процедила, не глядя на девушку. Маша скривила рожицу ее спине и покосилась на Вадима. Тот сделал вид, что не заметил раздражения Вероники и недоумения Маши – отвернулся к окну.

– Отойди! – бросила Вероника дочери, замерев с туркой на перевес. И почему ей взбрело в голову пройти к столу именно там, где стояла она, Маша не поняла, как не понимала чем вызвано недовольство матери, а судя по взгляду и злость.

– Ма, ты что? Голова болит?

– Отойди, я сказала! – рявкнула женщина, не сдержавшись.

– Да ты что? Что с тобой? – растерялась девушка. Отошла, обиженно поглядывая на мать.

Женщина принялась разливать кофе по чашкам, ругая себя за несдержанность

Вадим прислонился к подоконнику и, наблюдая за ее действиями, заметил елейным тоном:

– Мама, похоже, ревнует, Машенька.

– Что? – в унисон спросили женщины, поворачиваясь к нему.

– Шучу, – развел он руками, с невинной улыбкой на губах. Вера с укором и непониманием оглядела его. Маша нахмурилась, переваривая услышанное, покосилась на мать, и нашла, что шутка Вадима вполне может оказаться правдой. Впрочем, глупо думать, что мама может претендовать на брата своего мужа, однако, и спешить, исключая данный вариант, Маша не стала. Одарила женщину презрительным взглядом, и бросив:

– Ты совершенно не умеешь варить кофе, – выплыла из кухни. Вера открыла рот, чтоб попенять хамке и услышала крики опаздывающего Егора:

– Вероника, где мой галстук?!! Где белая рубашка?!! Я же просил тебя приготовить! Черт тебя дери, Вера, я же просил разбудить меня в семь!!

Женщина, побледнев, рванула в комнату.

`Замечательно', – удовлетворенный происходящим, улыбнулся Вадим.

Когда все ушли, он принял душ, поправил постель и замер у порога квартиры, на манер сторожевой собаки, чутко прислушиваясь к звукам: Где ты малыш?

Ему не терпелось обнять Лику, согреть ее замерзшие на осеннем ветру щеки в своих руках, отогреть своими губами ее губы. Зацеловать, замучить ласками и пить, пить ее запах, ее стоны…

Ровно в десять дверь распахнулась и вошла Лика. Замерла, воззрившись на Вадима с нескрываемой радостью.

– Что ж ты так долго, малыш? – прошептал он, обнимая ее, и засмеялся, когда в ответ девушка обвила его руками за шею, прижалась к его щеке, зарылась пальцами в его волосах. – Соскучилась?

Лика в ответ повисла на шее и обвила его торс ногами, принялась целовать щеку, ухо, шею. Вадим качнулся, застонал от радости и нетерпения, и закружил по прихожей, пытаясь раздеть девушку. Запнулся о чей-то дипломат, чуть не упал. В последнюю секунду успел развернуться, чтоб уберечь Лику, и влетел в шкаф. Створка жалобно скрипнула, любовники отпрянули от нее и она, распахнувшись, засыпала их пальто, куртками. Лика испугано уставилась на учиненный погром, а Вадим, весело рассмеявшись, руками и ногами запихал ворох одежды, что вошел в охапку, прищемил дверцу, чтоб не распахивалась полой чье-то куртки. Подхватил девушку на руки, понес к себе в гостиную.

Он чувствовал себя Стенькой Разиным укравшим княжну, с одной лишь разницей, что эту княжну Цезареву он топить в реке не собирался, а в ласках – да!

Сначала он был сдержан, боясь напугать своей неуемной страстью девушку, но видя что она, как и в прошлый раз, послушна, податлива и судя по взгляду, искренне рада ему, судя по ответным ласкам, желает его не меньше, чем он ее – сдался, расслабился и больше не противился своим самым сокровенным желаниям.

Это было нечто. Пожалуй, только в юности он испытывал подобное блаженство, острое, пронизывающее всю его суть. Но сейчас он был много опытней и мог длить наслаждение, увеличивая время своей власти над телом девушки, доставить удовольствие не только себе, но и ей.

У Ярослава отменили четвертый урок и чтоб не сидеть на школьном подоконнике, как идиот, он пошел домой, наплевав и на пятый и на шестой урок. Сдалась ему эта биология с химией – все равно он в мед и хим институт поступать не собирается.

Парень открыл дверь, шагнул в квартиру и замер. Взгляд остановился на отцовском портфеле, лежащем у его ног. Рядам валялась кожаная куртка Грекова старшего и… Ликина джинсовка.

Ярослав нагнулся, нервно щуря глаза на разгром: разбросанную обувь, кроссовки девушки – один у стены, другой в глубине коридора, почти у закрытой дверей в гостиную, из которой доносились характерные звуки: кто-то неистово занимался любовью или смотрел порнофильм. Парень, как санамбула шагнул к двери, протянул руку чтоб открыть её, и не посмел: стоны и вскрики Лики остановили – ей явно было хорошо, а с кем?… Взгляд вернулся к раскиданным вещам отца: Батя?!

Парня затошнило. Он рванул вон из квартиры, чтоб не думать, не видеть, не попасться на глаза. Скатился по лестнице вниз, забыв напрочь о лифте, и вывалился из подъезда, сшибая соседа – Вальку Ферзя.

– Э, ты чё, Грек, офонарел? – оттолкнул тот парня на скамейку.

– Козел, козел старый! – процедил Ярослав, глядя в блеклую голубизну глаз друга и вдруг сморщился, заплакал.

– Э, Грек?… Ну, блин! – присел парень рядом, забыв от вида плачущего Ярослава, куда вообще шел. – Ты чё, с родоками поцапался?

– Отвали, – скрипнул тот зубами, зло щерясь. Вытер слезы. – Сигареты есть?

– Ну?

– Дай!

– На, – протянул мятую пачку Балканской звезды, услужливо щелкнул зажигалкой. Греков нервно затянулся, глядя на мокрый асфальт, и зажмурился, чувствуя, как горький сигаретный дым рвет легкие, смешиваясь со стылым воздухом и омерзением внутри: Лика, блин!

Как она ему нравилась? Да лучше и не встречал: озорная и тихая, умная и наивная, и своя, своя! Понятная, близкая! С ней можно было о чем угодно говорить, не таясь, не боясь, что не поймет, выдаст. Понимала она, лучше, чем кто-либо другой, и всегда помогала советом, делом. Одно раздражала – привычка ее гладить его по голове, утешая, словно маленького мальчика. Сейчас-то ясно – дистанцию сохраняла, понимала наверное, что является предметом его сексуальных фантазий… Да нет, ничего она не понимала, не могла понять… ненормальная…

А батя? Козел старый! Как он мог?! С Ликой?.. Лику?!

А если не батя?

Сигаретка замерла на пол пути ко рту: а кто еще? Вещи отца и Лики. Да, что думать? Сотовый! Отец с ним не расстается, бизнесмен фигов!

Ярослав отбросил сигарету и рванул обратно домой, на ходу набирая номер сотового отца. Чуть приоткрыл дверь в квартиру, чутко прислушиваясь к звукам, и, услышав еле слышное пиликанье телефона где-то в дальних комнатах, ткнулся лбом в косяк.

Осторожно закрыл дверь и очень медленно спустился обратно, сел на лавку у подъезда: финиш. Лицо застывшее, как у мертвеца. А в голове одна мысль по кругу: батя и Лика, Лика и батя…

– Слышь, Грек, ты не бухой случайно? – озадачился Валька.

– Нет. А есть?

– Откуда?

– Ферзь, а у тебя дома кто?

– А никого. У мамки сутки, братан у телки зависнет, как обычно.

– А пусти меня к себе? На ночь. Мне домой никак. С меня пиво.

– Ха! Легко. Пошли, – обрадовался Ферзь. С готовностью поднялся, повел Ярослава к себе, на шестой этаж. – А чего ты как сайгак по лестницам прыгал, а? Чё случилось-то?

Лика выскользнула из тесных объятий Вадима, когда тот заснул. Поискала список дел и, не найдя, принялась за обычную уборку, теряясь в догадках: отчего хозяйка не оставила своих указаний? Странное дело, такого раньше за Вероникой Львовной не водилось.

Что же случилось?

Вадим открыл глаза и уставился на подушку, что крепко сжимал в объятьях. ` А где Лика? – испугался. Вскочил, торопливо натянул брюки, накинул рубашку на ходу, вышел в коридор. Увидел Лику, убирающую учиненный в пылу страсти погром в прихожей, и успокоено вздохнув, прислонился плечом к стене.

Девушка повернула голову на звук:

– Разбудила? – спросила смущенно.

– Нет, – шагнул к ней.

– Плохой сон приснился?

– Нет, – прижал к себе девушку, уткнулся носом в ее макушку. – Не поверишь, и я бы не поверил, если б сказали еще пару дней назад: я испугался.

Лика чуть отодвинулась, чтоб заглянуть ему в глаза и улыбнулась с пониманием:

– Тебе нечего боятся, я рядом.

Вадим тихо рассмеялся: у него появился защитник! Трогательное, слабое и одновременно сильное создание.

– Ты чудо, – коснулся ее губ. Глаза Лики заблестели от радости:

– Честно?

– `Клянусь своей треуголкой'!

– Это барон Мюнхгаузен!

– Точно. Что у нас сегодня по плану?

– Ничего, – спала улыбка с губ девушки, взгляд стал озабоченным, встревоженным. – Вероника Львовна не оставила мне список. Ты не знаешь, что случилось?

– Знаю: вся семья сегодня проспала.

– Слава Богу, – успокоилась девушка. – А то я уже не знала, что думать. Первый раз за все время работы от хозяйки нет указаний.

– Прекрасно. Значит, мы свободны. Посвятим сегодняшний день себе любимым. Предлагаю: прогулку, обед, – выставил палец, упреждая Ликины возражения, – в скромном заведении. Потом наберем всего, к чему руки потянутся, и где-нибудь уединимся. Проведем все выходные вдвоем, только ты и я. Как план?

– Мне все равно, лишь бы с тобой.

Вадим рассмеялся, изумляясь самому себе: когда он ставил чувства выше дела, и искренне радовался тому? Когда он был готов забыть весь мир ради женщины? Впрочем – было, давным-давно. Тогда он не чувствовал себя мальчишкой – он был им. И творил безумства, и горел, и летал, окрыленный улыбками, взглядами любимой… Меж тем Вадимом и этим пропасть лет, дел – двадцать два года одиночества, пустых надежд, холодного расчета. Он думал так лучше, он думал – так проще – жить, по велению разума, а не под диктовку чувств: не так больно и не настолько обидно. Да и кому он нужен в этом прагматичном мире со своими эфемерными стремлениями? Кому интересно, что у него на душе, а не в кармане?

В свое время даже Шехову, которая была для него и светом и тенью, больше занимал материальный вопрос, а что говорить о других?

Но разве можно сравнивать Ирину и Лику? Да, если можно сравнить ад и рай.

И все же опыт прожитых лет дает о себе знать, не только с положительной стороны, но, увы, все чаще с отрицательной. Старые раны, плюхи и обиды не только закалили, но и ожесточили, проникли в душу и разум, отшлифовали характер, изменив полюса присущих ему ранее качеств: на смену вере, пришло недоверие и укоренилось с ожесточенностью, червячком сомнений вгрызаясь в казалось бы, непреложные истины. Угол зрения настолько изменился, что черное больше не кажется черным, а встречаясь с белым не веришь, что видишь действительно белое.

А кому хочется пасть жертвой собственных иллюзий?

Кому нравится бесконечно ошибаться, то и дело, подрываясь на одних и тех же минах?

Нет, как не хотел Греков верить Лике, как не желал обидеть ее, а тем более потерять, все ж не мог удержатся от проверок, подстраховаться, прежде чем открывать себя, решать что-то всерьез, доверять, не то что безоговорочно, а хотя бы чуть-чуть.

– Малыш, ты знаешь, кто я?

Лика тут же кивнула, с гордостью заявив:

– Замечательный человек! Любимый!

– А что еще?

– А что?

– Кем я работаю, где живу?

– А разве это важно? – нахмурилась не понимая.

Вадим качнул головой: ну и кого он проверяет? В чем пытается уличить столь непосредственную в своей искренности девочку? Какую грязь может прикрыть, скрыть этот наивный, чистый взгляд?

– Прости, – шепнул.

– За что? – удивилась Лика.

– За то, что не сохранил себя для тебя. За то, что потерял веру. За то, что так поздно нашел тебя…

Второй час они гуляли по городу, в обнимку праздно шатаясь по улочкам, набережным. И никого не хотелось видеть, и некуда было спешить.

Вадим смотрел на девушку и в который раз ловил себя на мысли, что счастлив и иного счастья не желает. Тихая радость, что прокралась в его сердце, уютно расположилась, заняв все позиции, отодвинув своим теплом дела, планы. Странно, лишь вчера он мечтал о справедливости, а сегодня и думать о ней забыл. Ничто его не волновало кроме Лики, ничто не задевало. Все осталось позади смытое, словно волной ненужную надпись на песке, нежной, трогательной улыбкой девушки, ее доверчивым, проникновенным взглядом, умиляющее наивными изречениями.

Ему нравилось в ней все: от взмаха длинных пушистых ресниц, до тонких пальчиков с аккуратными ноготками. Нравилось как она, смущаясь, опускает голову, пряча взгляд и улыбку, нравилось, признание его власти над собой, нравилось, что подчиняется его рукам и не стремится вон из объятий. Что смотрит на него, а не ищет глазами свое отражение в витринах и глазах прохожих. Что слушает внимательно, не спеша вставить свое слово, возразить, прервать, переключив разговор на себя. Нравилось её восхищение обычными вещами: серым, затянутым тучами небом, стаей голубей, опавшему клену. Нравился ее запах, вкус поцелуя, непосредственность суждений, голос, тепло маленьких рук…

Ему нравилась Лика. И ни за что на свете он не хотел потерять ее, но терял себя в отражении ее глаза, в нежном теле. Вадим смотрел в глаза девушки, чтоб увидеть себя – а видел ее. Обнимал, чтоб почувствовать сладость объятий, но чувствовал ответный трепет ее тела, и грел продрогшую девочку, прикрывая спиной от порывов ветра. Шутил, чтоб рассмешить ее, говорил, чтоб слышать ее голос.

Лика…

Четыре буквы всего, а в них целый мир.

Его мир, теперь только его. И он положит к ногам этого мира все, что у него есть, все, что осталось от него самого, все что сберег, сохранил, скрывая от чужих глаз, от себя. Забытую нежность, что лежала на дне души, ненужным, невостребованным грузом. Любовь, что казалось, умерла вместе с тем пацаном, что шагал в ночь, на поезд Ленинград-Москва.

К Черту проекты, бизнес-планы, сухие расчеты, скупые дозы эмоций. Он до тошноты сыт прагматизмом. Он смертельно устал жить роботом и держать сердце в латах, подчиняясь зову рассудка. Жить, как графа в смете. Выверяя каждый шаг, взвешивая каждое слово, каждую мысль – делать, как заведено, думать, как надо другим. И добиваться, рваться, бежать…Куда? В пустоту одинокой души, чтоб насладится тишиной и мучится от тоски? Зачем? Разве он рад такой жизни? Разве нужна она ему – сытая, стабильная… никчемная, потраченная на бумажки даже не для себя, а в пику другим? Разве к обеспеченности и власти он стремился? Он шел вверх, чтоб обрести независимость и создать фундамент для безоблачной жизни того, кому он будет нужен не как преуспевающий делец, а человек, таким как есть – плохим и хорошим. Но чем выше он поднимался, тем меньше интересовал людей он сам. Внешний вид – вывеска, рекламный щит его статуса, сзывал любителей наживы и таких же замерзших, забытых, как и он мужчин и женщин, вправленных в элегантные костюмы, как бриллианты в оправу, в зависимости от веса портмоне, а не личностных качеств. Вынужденные быть жесткими и жестокими VIP – персоны одетые в VIP – костюмы и по ним принятые, по ним судимые. Табун элитных самцов и самок, голодных не от голода, а от сытости. Но есть ли сердце у этого костюма, есть ли душа у этого кошелька – глупо даже думать. В бизнесе нет места законам сердца. Где правят деньги, душа не в чести.

И если только Вадим не ошибся, если только Лике действительно важен он, нужен таким, как есть со всеми комплексами, обидами, грязными и благородными поступками, с мрачным прошлым и зыбким будущем, значит все не зря. Значит, в жизни еще есть смысл, и есть свет…

Вадим усмехнулся: кто б мог подумать, что, получив в достатке грязных уроков от жизни, пройдя довольно болезненный путь, постоянно общаясь с теми, кто не ведает сантиментов, снисхождения и жалости, в совершенстве владея правилами жестоких игр, он сохранит юношеский идеализм, и стоя на пике финансовой власти впадет в слюнявые иллюзии романтики? И будет восхищаться простушкой, забудет о своей цели ради блеска ее глаз, неумелых поцелуев?

`Ра-азмяк. Но час, другой – не страшно – можно себе позволить. А что будет дальше, к чему девочка появилась в моей жизни, и кто она – фальшивка или раритет: повертим – посмотрим. Мое – заберу, нет – оставлю и забуду', – подумал Греков, наблюдая за Ликой. Провел по ее волосам: А впрочем, награду она в любом случае заработала.

– Ты совсем замерзла, малыш, – заметил, коснувшись губами ее холодных щек.

– Нет, – улыбнулась Лика. – С тобой тепло. У тебя даже голос теплый.

– Увы, я не камин, и продрог, как и ты, – схитрил Вадим. – Давай зайдем в кафе, согреемся, а заодно пообедаем.

– Ты голоден?

– И ты. Пошли, – потянул за руку на другую сторону дороги, туда, где виднелась вывеска ресторана для VIP– персон.

Они расположились в алькове из которого была видна часть зала, где обедала тройка респектабельных мужчин, и пожилая пара. Звучала тихая музыка, что-то из классики. Сновали вышколенные улыбчивые мальчики в безупречно белых рубашках.

Лика с любопытством рассматривала обстановку, сжимаясь все больше от понимания своей неуместности в столь же великолепной, сколько и помпезной атмосфере: малиновые шторы гирляндами свисающие с потолка, окно-витрины, панно-нотюрморты на стенах, светильники, резные стулья, малиновую скатерть, замысловато свернутые белые трубочки у сверкающих позолотой тарелок. Ее глаза видимо стали с их размер, потому что Вадим не смог сдержать покровительственной улыбки, насмешливо-снисходительного взгляда.

– Что закажем, малыш? – пододвинул ей тисненую золотом папочку. Лика посмотрела на нее, как на гремучую змею, и, отпрянув, замотала головой: ничего не хочу! Я здесь вообще не хочу! Пойдем?! – уставилась умоляюще на мужчину. Тот сделал вид, что не заметил ее просьбы. Раскрыл папку, пробежал взглядом по листам за секунду не больше, и решительно отодвинул от себя меню. Жестом подозвал ожидающего приглашения официанта.

– Слушаю вас, – склонил тот голову, приготовившись записывать заказ.

– На ваше усмотрение, что-нибудь легкое, но изысканное.

– Салаты, рыба?

– Да.

– Мясное?

– Лика? – выгнул бровь Вадим, не столько вопрошая, сколько заставляя ее посмотреть на себя. Он всерьез испугался, что она от страха и стеснения залезет под стол – девушка клонила голову все ниже и уже почти касалась лбом скатерти. – Малыш, мясное будешь?

Девушка замотала головой. Но хоть подняла ее и то ладно – успокоился Вадим.

– Мясное ассорти, пожалуй, будет достаточно.

– У нас сегодня прекрасный плов по-узбекски, блинчики с икрой. Не хотите отведать?

– Ничего не скажешь – легкое блюдо, – посмотрел на официанта. – А впрочем, не отказываюсь – подавайте.

– Вам и даме?

– Естественно. И десерт: мороженное не надо, лучше взбитые сливки, фрукты, пирожное, вида три-четыре. Сок, кофе. Сливки отдельно, сахар тоже.

– Вино, коньяк?

– Мне, пожалуй, бокал шабли, а даме… Лика?

Та опять замотала головой. Вадим хмыкнул, и обратился к официанту:

– Зум приготовить сможете? Двойной, – вскинул руку, показав два пальца.

– Э-э-э… – парень с сомнением покосился на девушку: не слишком ли крепкий коктейль для нее и в полпорционном исполнении? И кивнул мужчине, – постараемся.

– Старайтесь.

Лика вздохнула, проводив официанта взглядом, и с надеждой воззрилась на Вадима:

– Мы быстро покушаем и уйдем отсюда, правда?

– Нет. Я не привык есть быстро.

Лика задумалась и кивнула: переживет она один обед:

– Но больше сюда не придем.

– Не нравится заведение?

– Что ты, нравится, – поморщилась. – Но мне здесь не место, Вадим.

– Это кто сказал? Или у входа вывеска висела, а я и не заметил? `Только для белых'. А ты считаешь себя черной.

– Нет, не привыкла я…

– Привыкай. Я буду в Петербурге еще недели две-три, не больше, и хочу провести их с тобой. А значит, три недели мы будем обедать, а возможно и ужинать в ресторанах. Я хочу, чтоб ты запомнила эти дни, как хочу запомнить их сам.

– А куда ты уедешь? – озаботилась Лика, только это и услышав.

– Домой, в Швецию. Я живу в пригороде Гётеборга.

– Ты иностранец? – удивилась и расстроилась Лика. Она слышала, что брат Егора Аркадьевича живет далеко от Санкт-Петербурга, но не думала, что настолько далеко, через две границы. Швеция в ее понимании была, что любая другая страна, кроме России – цветное пятно на карте мира. Как можно жить за границей, вдали от Родины она не представляла и не хотела представлять. Отчего-то ей всегда казалось, что любой эмигрант подобен самоубийце, который добровольно лезет в петлю ностальгии, и рано или поздно она его задавит.

Лика с сочувствием смотрела на Вадима и чуть не плакала: как же ему трудно, наверное, одному на чужбине? И зачем ему жить среди незнакомых людей, в незнакомой местности, говорить на чужом языке, жить по чужим законам?

– Ты расстроилась, малыш? – удивился Вадим.

– Ты не можешь остаться? Насовсем?

– Нет. Зачем?

– А зачем уезжать?

Странный вопрос, – отвел взгляд мужчина: и как на него ответить? Длинно и нудно изложить любому ясные причины? Залезть в дебри автобиографии, излагая причины его эмиграции, а потом раскрыть карты и объявить свою должность… Что будет потом, ясно уже сейчас – закончится поэзия, начнется проза. Очарование бескорыстных отношений испарится. Будет восторженное: О-о! Или уважительное: А-а! И пойдут `тонкие' намеки на бедность собственного существования, кивки на норковые шубки в витринах, завлекательный блеск ювелирных украшений, о коих мечталось всю сознательную жизнь, но конечно они нужны лишь на память о прекрасных днях проведенных вместе, о таком замечательном, удивительном человеке – Вадиме Грекове.